REQUIEM AETERNAM.. Владимиру Филову. предсказавшему смерть.

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 6Следующая ⇒

______

REQUIEM AETERNAM.

Владимиру Филову

предсказавшему смерть.

1. Так же просто, как едет

размахом пространств ночи,

в золомленном, черном, небе

звездами, глупый Зодчий;

2. так же просто, как растут деревья

и дрожит у ребенка зрачка венчик

я несу змеенышей строк древних,

чтоб к листу приковать их на вечность; —

3. ныне, просто, как мой гроб понесут

по каменным кубам булыжника,

я, взыскующий, циничный подвижник,

вершу свой последний, вызволяющий труд.

4. И кому, кому же эти строки, —

кто занежит их лаской всплеска рук, —

если даже тебе имя Рюрика Рока

не звенит словно плоти весенний рог.

5. Пусть ласк серебристая чешуя

разбросана часто всуе,

пусть воля моя, буян,

все новые быстри волнует,

6. пусть губы горят полыханьем поцелуев,

то слишком снежных, то слишком властных,

пусть святится блаженная моя Аллилуя

для жилищ этих слишком страстно, —

7. ныне у огненного преддверья

бросаю, тополями, мысли,

и горят под рукою карты и числа,

оправдание земному несут зверю.

8. Все равно: я истину, иль ложь за собой водил,

нежил души, или бил их стэком, —

он пришел, спокойный, черный господин,

заказал последний Requiem.

9. Все равно, желал ли чару неба пить до голубого дна,

или ничего не хотел — не человек и не вещь — только эхо,

он пришел, спокойный, господин на днях,

заказал последний Requiem.

Черный наклонился чопороно: " Да, верно,

Ты напишешь Requiem Aeternam".

10. В набегающем, уже, покое

вижу кольца, звенья, цепи проскакавших дней,

в них, как два слепых зрачка, нас двое,

третий — шубка, третий — так, нарочно, третий — снег.

11. Звенели недели, звенели —

бубенцы на хомуте времен,

мы думали: в самом деле

никогда не повторится сон;

12. мы думали: в самом деле

нам должно, нам можно знать —

и звенели, звенели недели,

уподобляясь снам.

13. А было: два комедианта,

и еще (тик-так, тик-так) —

сердце — не сладкий цукат,

точный, сухой аппарат.

14. Раньше сердце и наивнее и слаже

и пьянело лунным лимонадом,

кто ж теперь, еще наивный, скажет,

что любви великой только надо нам;

15. кто ж теперь захочет благодатей зуда,

если происшествиями, как тротуар устал, —

каждый современник очень милый кино-Иуда,

не сумевший запродать Христа,

16. каждый, весьма веская субсидия,

старому, лысеющему черту,

на земли пузырик мыльный, выйдя

проповедником садизма и аборта.

17. Но настанет миг забавный и восславит имя

папы Бога, Канта иль Декарта, —

а вверху, над ними, звезд дрожащий иней

нависает в горящий квартал,

18. и заката ряжий все висит Винчестер,

радуги загнут кокошник,

в маске Арлекина, вечер

с девочками-звездами заводит шашни; —

19. лишь заря разлила чашку чая,

по китайским, небосвода, ширмам —

современники предощущают:

это все — не кино-фильма.

20. Но захлестанному дню-ветке,

на котором мы два листа,

дню современности, верьте,

дрожать нельзя перестать.

21. Взмахам стихов звеню: " Так славься ты,

родич дальний, знаменье конца,

это ты за трапезой, тринадцатым,

серебряником бряцал".

22. А потом, в склиский час, когда

понял: Христос не всех спас,

твоя упершаяся, в коробку неба, борода

многих спасла из нас

23. Спаслись — только льдинки в теле, хрустя, бегут,

стихов инею рук не согреть, —

разве страшен для тех Страшный Суд,

кто всю жизнь на познанья костре,

24. Вы другие, дальние, спокойно спите,

мед насущный просите у звездных сот:

какой-то стиха моего эпитет

все равно этот мир спасет.

25. Вот идут эскадроном оттуда, —

где созвездий мороз голубому платку не прикрыть,

покоя, осеннего, в груди,

золотые размахи крыл,

26. Не летописи кору березову

рукою Нестора веду —

событьи, последних, полозья

по снегу глаз моих бегут:

27. вижу открытыми все облачные двери

и за ними теченья стальные простора —

и все белее перья

крыльев — от плеч в стороны.

28. Ныне, у огненного преддверья,

где даже вздоха ход берегут —

я, циничный подвижник, считаю потери,

вершу свой последний труд.

29. Все равно пришел он в черном фраке,

с ледяным, со знакомым пожатьем рук,

зажег поэмы этой факел,

на листе заглавном начертал мне " Рок".

Черный наклонился чопороно: " Да, верно,

Ты напишешь Requiem Aeternam".

Ч А С Т Ь I I.

30. Куда же груз, ненужный, деть мне тела,

и к чьим прижать раскрашенным губам,

какой теплыней я согрею хворост рук, заледенелый,

чтобы пролить стиха полынный жбан.

31. Дни поступью, кошачею, проходят,

а каждый день в разлуке, как святой,

и только шестерни стихов поэм вздувают своды,

и только след на льдинках глаз — и безразличье и покой.

32. Напрасны, отданных и взятых рук касанья

к моим волнистым, крепом вычерненым волосам,

напрасна, в легком взлете рук, своею хрупкой данью

любви тугая полоса;

33. напрасен этот рот, слегка заиндевелый,

чуть опрокинутый пустынею томленья моего,

и в жертвенном бреду ресниц серебрянные стрелы

на жертвенник окаменелых губ, не принесут огонь!

34. Шуршат листами дни, не Библии страницами,

но плитами монастыря ложатся между нами,

по ним скользит простая память, будто странник,

и четки строк в его сквозящей длани.

35. Вы помните, вы знаете, обиды незабвенны,

их берегут, как первое паденье,

они взнуздают в суглинке тела вены,

их не смирит страстей тупое рвенье.

36. В какой ларец стихов я боль свою запрячу?

Какой полынью губ разочарованья яд запью?

Жемчужных слов, какой, воздушной пряжей

зрачков пустые мушки я запру.

37. " Приемли в струи рук все уголья сердец

и тусклые " лампадки губ, как пояса спасенья,

во имя Ее". Так говорит мне осени, прозрачной, чтец

то медные — разбрасывая листьев, то золотые, деньги.

38. Осенне—тихий шевелит, иссохшие, закаты листьев,

и с новых лун, зрачков отмеченной, приподнимает веки,

в морозе дней, он, колыбелькой радости и зовом близкий,

когда ланцетом губ взрезал последний стон, невластный,

воздвиг у девушки, в зрачков стеклянной пасти

и начертал мне: " Requiem".

39. Не услыхал его стального зова,

и своего сияния не увидел —

взлетал все так же мерно солнца сокол,

но Requiem зрел в пустыне молекулярных дел.

40. По струнам строф его рука водила —

тонули недели,

и метки те, что вздыбили светила,

одно и то ж звенели:

41. " Тоскуй, поэт; тоскуй, рукою страстной

стучи по горкам дней, по меловым,

и в рассыпях стихов напрасно

глаз ищи, золотистых, быль.

42. Тебе отданных, жизни ломай,

как любимый, медвянный стих,

покуда шах и мат

не даст черный господин твоей молодости.

43. Плач или кричи, кричи, но неси

цепи поэм, как голову Иоконоана —

потому, что муки сугроб на кресте висит,

а стреляться поэту рано.

44. потому, что уже и поздно —

все равно воздвигнут памятник,

потому строку каждую, руки крестный гвоздь

обсосут, как прозренья замяти.

45. Руки всхрустывай — напрасно,

губы взрезывай, чужие — всуе:

каждый стих живет, не гаснет,

то плачет, то стервою танцует.

46. Тоскуй, поэт; тоскуй, влюбляйся

в луны красные, в закаты, что как голова Иоконоана;

помни, помни: стреляться

поэту или поздно или рано.

47. Там та же песнь в небесных ледниках,

здесь в сумерках любви — все та же,

здесь для нее смычек — строка,

там — рыжие созвездя богомазов.

48. Все песни мне учесть дано,

и звездной пылью насытит строки строже,

вот загудит согбенных болей веретено,

и вот в снегу листа стихов калики перехожие.

49. Так не уйти от терпких этих болей, не уехать,

ни мыслью быстрой, ни судорогой наркоза, —

так вот она судьба поэта,

в котором, говорят, есть искра Божья.

50. Ну что же, вздергивай клинок брови,

и губы взнуздывай насмешливой улыбкой,

в проборах строк, изысканных, скорби,

ладошками зори лови неведомого рыбку.

51. И летопись потом, на пламенных строках,

тебе подаст умученного тернии,

когда не тело — осенний только прах,

а в духе звоны: Requiem Aeternam.

52. Я жму послушной мыслью и тонкою рукой,

отведав сладости земной и скверны,

курка привет, такой по дружески стальной,

а в дуле шелестит: Requiem Aeternam.

53. И там, где, в снежной пыли книг ув-з Софии ботик

на стенах где Бердслей и Беклин, —

во всех пройденных кубах библиотек

на корешках здадится: Requiem.

54. Я не пойду вечернею, баюкающею, порой,

по дышлам улиц, с игрушечной девчуркой, —

меня, родимая, знакомая, укроет

времен такая, тепленькая, бурка.

Черный наклонился чопороно: " Да, верно,

Ты напишешь Requiem Aeternam".

Май-сентябрь 1920 г.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒