8. Мастер

Ринальди, как никогда, походил на леопарда, обложенного охотниками, — смертельно опасный и невероятно красивый. Диамни понимал, что обуявшее его вдохновение и восторг по меньшей мере неуместны, но ничего не мог с собой поделать. Завтра ему будет жаль Эрнани, Беатрису, ее седого мужа, завтра он припомнит подробности услышанного и содрогнется от низости и злобы, до которой может опуститься человеческое существо, но это потом, а сейчас он будет рисовать, рисовать и рисовать.

Художник не отрывал взгляда от подсудимого, схватывая каждый жест, каждое выражение, каждый поворот головы. Для нового храма Лэнтиро понадобится вождь солнечных демонов, и лучшей модели не найти. Более того, в глубине души Диамни уже решился на собственную картину. На ней будет пленный демон, стоящий перед Абвениями. Мастер Коро, как истый ученик великого Сольеги, отойдет от привычной абвениатской композиции и не станет рисовать победителей — их присутствие должно ощущаться, не более того. Единственной фигурой, выписанной в мельчайших подробностях, вплоть до выпавшей ресницы на щеке, будет Враг. Он будет злым, гордым, упрямым, ненавидящим и побежденным. Именно побежденным! Те, кто увидит картину, должны понять, что с подобным существом, оскорбившим свое совершенство, все кончено раз и навсегда и что оно заслуживает своей участи, несмотря на красоту и силу. О нем можно сожалеть, но его нельзя прощать и им нельзя восхищаться. Художник рисовал, а суд шел своим чередом. Анакс о чем-то расспрашивал хрупкую женщину в синем, что-то говорили какие-то люди, вероятно свидетели, очень долго вещал высокопоставленный абвениат, которому Диамни был искренне благодарен, так как его увещевания вызвали у Ринальди смех. Как он смеялся! Художник жалел лишь о том, что не в его власти останавливать мгновение — смеющийся Враг стал бы истинным шедевром! А может, написать несколько картин, повествующих о суде Абвениев над гордыней, жестокостью, подлостью и завистью, показав, что есть вещи, которые нельзя прощать и о которых нельзя забывать?

Три дня пролетели незаметно, Диамни почти не спал, ел только то, что ему подставляли под нос, но был преисполнен сил. Выйдя из Палат Справедливости, художник мчался к себе, благословляя судьбу, что ему дозволено жить в Цитадели и можно не тратить время на дорогу в город Ветра. Наскоро переодевшись. Диамни бросался к своим эскизам, восполняя по памяти то, что не успел зарисовать сразу. Кипа рисунков росла, но художнику было мало, его расспрашивали о том, что происходит за массивными, украшенными знаками четырех стихий дверями, он односложно отвечал, что улики неопровержимы, но Ринальди Ракан отрицает свою вину. Подробностей мастер Коро почти не помнил, то есть не помнил, кто и что говорил, зато мог дать полный отчет о каждом жесте или взгляде обвиняемого.

Художник очнулся только к вечеру третьего дня, когда все было кончено. Суд эориев признал Ринальди Ракана виновным в насилии над супругой главы дома Ветра, лжи перед лицом Высоких Домов, анакса и Ушедших. Именем Скал, Волн, Ветра и Молний насильник был приговорен к смерти. Это означало бой осужденного с эориями, пока кто-нибудь из потомков Ушедших не положит конец земной жизни преступника. Право начать смертельный поединок выпадало Лорио Борраске.

— Борраске конец, — прошипел сидевший рядом с Диамни толстяк-абвениат, — годы не те, да и противник хуже не придумаешь.

Монах был прав. Достаточно было взглянуть на Ринальди, светившегося вызовом и жаждой боя, чтобы понять — оскорбленный умрет раньше оскорбителя. Художник вспомнил сцену у храма, когда Ринальди швырнул в стену эсператистского проповедника. С такой силой и гордостью эпиарх уложит десяток ни в чем не повинных людей, прежде чем устанет и совершит ошибку. Дурацкий закон, он обрекает на смерть не только виновного, но и невинных. Можно подумать, Борраске и его жене и так мало горя!

Палату Справедливости затопила тишина. Мастер Коро навеки запомнил солнечные лучи, бьющие в стекла витражей, неправдоподобно высокий зал, обшитый темным резным дубом, ощущение неотвратимости беды. Беатриса казалась бледным полуночным призраком, вызванным безжалостным заклинателем средь бела дня. Борраска выглядел немногим лучше, хотя лицо его и было исполнено решимости. Его будущий убийца был спокоен, только бешено горели изумрудные глаза. Диамни невольно вспомнил «Уходящих» мастера Сольеги: на картине у повелителя Волн глаза были такие же, как у Ринальди Ракана, — огромные, широко расставленные, цветом напоминающие лучшие кэналлийские изумруды. Но разве взгляд Ушедшего бога, исполненный любви и горечи, можно было назвать взглядом загнанного леопарда?! Нет! Наши тела, совершенные или уродливые, всего лишь сосуды для наших душ.

Гулко прозвенел гонг, и снова все стихло. Поднялся анакс. По закону, оглашая смертный приговор, повелитель Ракан должен снять венец, но Эридани этого не сделал.

— Эории, — сильный и ровный голос Эридани, отражаясь от высоких сводов, и впрямь казался голосом высшей воли, — ваше решение справедливо. Приведенные доказательства неоспоримы. Ринальди из дома Раканов заслуживает страшной кары, но он не просто эорий. Он — наследник трона, прямой потомок всех Ушедших богов. Отказываясь признать свою вину перед лицом смертных судей, он отдает себя высшему суду. И да решат его судьбу владыки Скал и Ветра, Волн и Молний. Завтра Ринальди Ракан, скованный и обнаженный, спустится в лабиринты. Я, анакс Золотых Земель, Эридани из рода Раканов, замкну Капкан Судьбы, и пусть свершится воля Ушедших.

Беатриса Борраска вскрикнула и обхватила шею своего мужа, в первый раз за эти страшные дни дав волю чувствам. Эрнани вскочил и сразу же упал на место, словно его толкнули

Энио Марикьяре сотворил знак, отвращающий зло, кто-то позади Диамин истерически захохотал.

— Да будет так, — произнес Абвениарх, возводя к небу руки, — да будет Ринальди ввергнут в лабиринты и да решится судьба его там, а мы умываем руки и молим Ушедших о возвращении и милости.

— Но не вымолите ее!

Художник обернулся и увидел вскочившего Ринальди. Ледяное изваяние исчезло, теперь осужденный напоминал ожившую молнию. Обычно ненависть уродует, но эпиарх-наследник был прекрасен даже в ненависти.

— Ты! — В Палате Правосудия было около двух сотен человек, но эпиарх видел только анакса. — Ты мой брат по крови, так будь же ты проклят этой самой кровью и моей невиновностью до последнего своего потомка! Пусть твое последнее отродье четырежды пройдет то, что по твоей милости прохожу я! Ему будет хуже, чем мне, ведь на нем повиснут беды и подлости всех его предков, начиная с тебя. Он ответит за всех, слышишь, ты, анакс проклятых?! Невиновные будут платить за виновных и не расплатятся. А я вернусь и посмотрю, как они проклинают тех, кому обязаны своей участью. Да падут эти проклятья на твою душу, Эридани Ракан. где б она ни была, на твою душу и души всех твоих сообщников!

Лицо анакса дрогнуло, но ответить брату он не успел. Порыв ветра с шумом распахнул одно из забранных цветными витражами окон, открыв кусок черно-синего предгрозового неба. Несмотря на тяжелые низкие облака, Цитадель заливал нестерпимо яркий свет, видневшиеся в оконном проеме стены и честь Ветровой башни казались ослепительно белыми. Затем на Цитадель опустилась чудовищная давящая тишь, и в Палату Справедливости медленно и величественно вплыл багровый огненный шар размером с кошку. Немного задержавшись над судейским столом, он уверенно двинулся к Ринальди, постепенно меняя цвет с закатно-красного на оранжевый, желтый и, наконец, зеленый.

Когда небесный гость поравнялся с лицом Ринальди, он светился той же таинственной глубокой зеленью, что и взгляд осужденного эпиарха. Сгусток изумрудного огня какое-то время провисел на расстоянии двух ладоней от лица Ринальди, словно вглядываясь ему в глаза, затем замерцал, распался на тысячи искр и исчез. Эпиарх расхохотался, и тут же снаружи раздался оглушительный удар грома и хлынул проливной дождь

Это было совладением! Служители плохо закрыли окно, а порыв ветра... Порыв ветра? Не тот ли это ветер, что помог Ринальди отшвырнуть эсператистского фанатика на невозможное для человека расстояние и трепал волосы эпиарха, когда даже легкие девичьи ленты на ограде храма безжизненно висели? Диамни словно наяву увидел эту картину — замершая площадь, неподвижная вечерняя жара и развевающаяся золотистая грива. Раканы наделены Силой, исходящей от Ушедших. Говорят, она подвластна лишь анаксу, но так ли это?

Осужденного увели. Он шел спокойно и устало, как воин, сделавший свое дело. Когда Ринальди и его стражи скрылись из глаз, все вокруг зашевелилось. Палата Справедливости стремительно пустела. Люди разбегались, стараясь не глядеть друг на друга и не замечая хлещущего как из ведра ливнях. Диамни был ничем не лучше остальных. Ему следовало отыскать Эрнани, но художник опрометью бросился домой. Он понимал, что поступает трусливо и бесчестно, но был слишком подавлен и напуган, чтобы стать для кого-то поддержкой.

Лабиринты! Бесконечные подземелья, начинающиеся под городом и уводящие в глубь земли, куда по преданию Ушедшие загнали Изначальных Тварей — злобных, полуразумных и ненасытных первых обитателей этого мира. Где-то в подземной паутине скрыт храм Абвениев, где до сих пор горит пламя, питающее Силу Раканов и поддерживающее стены Цитадели и Кольца Гальтар. Они будут стоять, пока горит огонь, а пока стоят они, устоит и Кэртиана.

В подземных переходах и галереях продолжается эпоха Абвениев, кабитэлские еретики утверждают, что там до сих пор бродит возлюбленная Повелителя Волн, дожидаясь его возвращения. Наверху миновали тысячелетия, а для нее он ушел вчера. В Гальтарах же поговаривают, что в лабиринтах творятся странные и страшные дела.

Очень долго входы в подземелья были открыты, люди в здравом уме и твердой памяти туда не заходили, но чем дальше уходили времена Абвениев, тем смелее и нахальнее становились смертные. Искатели сокровищ, преступники, несчастные влюбленные стали спускаться в пещеры, и больше их никто не видел. Зато всякий раз, когда в лабиринте исчезал человек, в Кэртиане объявлялось чудовище. То ли подземелья, забирая одних, отдавали верхнему миру других, то ли оказавшиеся внизу меняли свое естество, становясь подобием Изначальных Тварей.

Шестьсот лет назад маг-анакс Тайрани Ракан с огромным трудом выследил и уничтожил вырвавшегося из подземелий оборотня-убийцу. После победы Тайрани создал Капканы Судьбы — магические замки, подвластные только тому, кто их запер, и превращавшие любого коснувшегося хоть бы и через полу плаща запертых дверей в живую статую.

Анакс собственноручно закрыл все входы и выходы в лабиринты. С тех пор в подземелья по доброй воле не входил никто, но дважды Дорогой в один конец уходили Раканы, обвиненные в государственной измене и не признавшие своей вины. Теперь настал черед Ринальди. Страшная судьба, но он ее заслужил. Погибнет только преступник, а старик Борраска и другие эории уцелеют. Эридани поступил справедливо и мудро, решив судьбу брата таким образом, но как же ему, должно быть, тяжело.

Как всегда, когда на душе у молодого художника было особенно худо, он решил навестить Лэнтиро. Нужно показать мастеру наброски, посоветоваться о картине, посмотреть, как продвинулись вперед «Уходящие», и, в конце концов, он сегодня не в состоянии сидеть в своих комнатах и тем более не в состоянии видеть Эрнани. Да, это трусость, но художник не обязан быть смелым и милосердным, он не воин и не абвениатскнй утешитель.

Диамни торопливо собрал скопившиеся за последние дни рисунки, накинул плащ и покинул Цитадель.

Город казался настороженным и взъерошенным, словно одичавшая кошка. Немногочисленные прохожие торопливо шагали по своим делам, стараясь держаться поближе к стенам домов. Гальтарцы уже знали и о приговоре, и о проклятии. Знал все и мастер — видимо, постаралась домоправительница, которая выбалтывала все новости чуть ли не до их появления.

— Ты мне не нравишься, — старый художник внимательно посмотрел на своего ученика, — хотя сегодня мне не нравится никто, даже я сам. Боюсь, нам опять придется пить. На сей раз для храбрости,

— Я готов, — через силу улыбнулся Диамни и торопливо добавил: — Я принес наброски... Их много, я не успел отобрать.

— Хотелось побыстрее удрать из Цитадели? — Сольега, как всегда, попал в точку. — Давай! Чем больше рисунков, тем лучше. Ты рисуешь лучше, чем выбираешь.

Диамни молча протянул наброски учителю и тихонько сел рядом. Сердце художника отчаянно колотилось. Так было всегда, когда Лэнтиро смотрел его работы. Каков будет притвор? Коро надеялся на лучшее и отчаянно боялся худшего. Если Лэнтиро скажет «нет», картины не будет, хотя бы все остальные художники мира сказали «да».

Молодой человек с волнением наблюдал за лицом мастера, а тот внимательно и неторопливо изучал рисунок за рисунком. Смотрел, возвращался назад, снова смотрел, принимался выискивать в общей пачке какой-то из эскизов. У Диамни отлегло от сердца: если Сольега что-то отвергал, он делал это сразу, и он никогда еще не рассматривал работы своего ученика так долго. Значит. «Демон» будет! Наконец Лэнтиро отложил наброски.

— Достойно, весьма достойно.

— Благодарю, мастер.

— Это я должен тебя благодарить. Ты не просто смотрел»? ты чувствовал сердцем. Так Ринальди Ракана осудили?

— Да.

— Диамни. — что-то в голосе Лэнтиро заставило молодого человека напрячься, — ты ручаешься за точность изображенного? Ты провел эти дни в судебной палате, а не в кабаке? Ты рисовал то, что видели твои глаза, или то, что слышали твои уши?

— Клянусь Вечностью, я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. У него замечательное лицо! Именно таким должен быть Враг — прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Счастье, что Ринальди сохранил одно и то же положение — у меня никогда не было такого натурщика…

— Мой мальчик, — старый художник накрыл руку ученика соей, — я не сомневался ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде чем сказать тебе то, что я скажу, я должен убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди.

— Но на его стороне никого не было и не могло быть.

— Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.

Мастер не может ошибаться, но... Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или мастер считает, что и изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив

— Мастер, я... Я все передал точно, у Ринальди на самом деле абсолютно правильные черты, я ему не льстил.

— Верю, но я говорю не о внешней красоте, хотя этот человек наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в лицо, которое ты нарисовал. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Я даю тебе пять минут, — мастер перевернул песочные чадо, — а потом мы поговорим.

Диамин кивнул. Он знал, что от него требовалось. Сольега научил его смотреть, отринув лишние мысли, и молодой человек впился взглядом в разбросанные на столе рисунки.

Совершенное лицо, обрамленное светлыми, слегка волнистыми волосами... Анфас, профиль, пол-оборота, три четверти. Дерзкая улыбка, упрямый подбородок, чуть впалые щеки, четкая линия скул, широко расставленные глаза, глаза... удивленного ребенка! Он не верит тому, что с ним случилось, не понимает, как здесь оказался и что происходит. Почему ему никто не верит, почему ему не верят те, кто знает его с рождения?..

— Время вышло, Диамни. — Старый художник пристально смотрел на своего ученика. Если мастер Коро когда-нибудь осмелится изобразить аллегорию Совести, это будет пожилой усталый человек со взглядом учителя, — Что скажешь?

— Он не виноват. Он ничего не понимает и боится, хотя и не подает виду.

— Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив судьям всяких гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросить это безбожно!

— Мастер, что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.

— Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, — выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен 6 ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи... Скажи, что должен закончить картину.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒