Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





14. Юр. Беляев Спектакли Московского Художественного театра. III[dcxxxvii]. «Слепые», «Там, внутри» и «Миниатюры» «Новое время», СПб., 1905, 26 апреля



Слепые были не на сцене, а в театре. Ничего не видно. Надоела эта глупая, глупая, трижды глупая темнота в зале[dcxxxviii]. Гасят все огни, видите ли, затем, чтобы публика могла лучше сосредоточиться. Но как тут сосредоточиться, когда еще не успел усесться. Надо кресло искать наобум, а уж в афише все равно ничего не разберешь. Ну если и, положим, «сосредоточились». Но и на сцене ничего не видно. Так мерещится что-то серое, расплывчатое, неопределенное… Слышны как будто голоса, но и к ним надо прислушаться…

— Кто-то взял меня за локоть…

— А меня за ногу.

— Я слышу вой трех старух…

— А я ничего не слышу.

— Я сижу по воле рока…

— А я по контрамарке.

Что это такое? Это шепоты сцены и партера. Одни там в декоративных потемках нараспев декламируют Метерлинка, а другие отвечают им насмешкой из потемок зрительного зала. Там идут «Слепые». Вы, вероятно, знаете эту пьесу? Это — символы. Ужасно боюсь этого слова. Понимаю только символы священных книг и народной поэзии. Они наивны, чисты, искренни. Новейшая символистика в большинстве случаев грешит против трех этих качеств. Талант Метерлинка блуждает в поисках символистики между евангельской притчей и народной легендой. И там, где он прикасается к тому или другому источнику, его символ прост и ясен. Там же, где истинная поэзия уступает у него место риторике и вдохновение — упадничеству, Метерлинк меньше всего может рассчитывать на проникновенность и творческое наитие. «Слепые» — именно одно из таких рискованных произведений новейшей символистики, толкование которой может быть разное, смотря по настроению и по желанию публики. Крайняя исключительность содержания, отвлеченность форм окружают морочным заколдованным кольцом эту пьесу. Символистика «Слепых» не дается в руки, ускользает, словно в прятки играет. Простой смысл расплывается мутным пятном, вроде того, какое мы видели вчера на сцене. В этом отношении внешность постановки Художественного театра вполне соответствовала содержанию пьесы. Но зачем было крайне приподнятым, искусственным исполнением еще более затемнять и без того неясные горизонты. Я понимаю, что простым, так называемым комнатным тоном здесь не обойдешься, но не надо вдаваться и в крайности декламации. Надо искать каких-либо оригинальных выражений, подкупающих своей наивной простотой и своей, скажем, безразличной {455} интонацией. Ведь это же и в самом деле «театр для марионеток», как любил называть прежде Метерлинк свои пьесы. Помню, я видел однажды такое представление: играли куклы. Они были большие, неуклюжие, с остановившимися лицами, с отрывочными неловкими движениями. Кто-то говорил за них, и наивность зрелища была такова, словно видел перед собой театр для детей — для детей нашего возраста. И получалось впечатление странное, непередаваемое и… жуткое какое-то. Именно этого недоставало вчерашней постановке «Слепых». Первый план досадно лез в глаза вместе с «юной слепой», болтающей ногами, а сами слепые были уж никак не из области символики, а скорее от Троицы Сергия. Да и декламация их была неподходящая: с московским распевом, с «кваском» и с оттяжкой.

Зато, безусловно, удалась москвичам другая пьеса Метерлинка: «Там, внутри». Символика ее вполне ясна, да и символика ли это? Скорее ряд настроений, мучительно близких каждому и мучительно правдиво выраженных. Поставлено «Там, внутри» музыкально — я не могу иначе выразить своего впечатления… Тут нужно именно дать музыку души и стараться не нарушить очарования ни одним досадным диссонансом. Так оно и было. Была декорация, отлично передающая мирное настроение деревенской ночи, были тонко разыгранная пантомима за окном и постепенное драматическое нарастание в саду по мере приближения печальной процессии с телом утопленницы. И звуки, и движения наплывали откуда-то сзади, как наплывают волны звуков из оркестра, наступающего и крепнущего в широком, полногласном crescendo…

А вот и ложка дегтю в эту бочку с медом. Газетный Мефистофель говорит мне после вчерашнего спектакля:

— Заметили несуразность: все семейство сидит перед окном с поднятыми шторами, а в передней (почему-то ярко освещенной) штора опущена. Вы думаете, это зачем? А для того, чтобы показать тень старика и затем устроить настоящее представление китайских теней… И тут не могли обойтись без своих выдумок…

Но выдумка выдумке рознь, замечу я. Эти тени, например, нисколько не повредили моему впечатлению, впечатлению {456} музыкальной картины, а, напротив, добавили ее новым пятном, новым незаурядным впечатлением. Как-нибудь я расскажу вам историю, посвященную Московскому Художественному театру, — историю о том, как поборолся талант с чепухою. Ибо, что там ни говорите и как ни умаляйте значение этого театра, а в основе его все-таки лежало талантливое и просвещенное дилетантство. Потом пришла чепуха, стоголовая московская чепуха, самодурная, несуразная, декаданс с хреном и севрюга стиль нуво. Чепуха поборолась с талантом и борется с ним до сих пор, и я не знаю, когда они кончат бороться. Любопытно смотреть на них со стороны. Партии разделились. Одни кричат:

— Талант, талант, не сдавай!

А другие:

— А ну‑ ка, чепуха, ну‑ ка!

— Да здравствует талант!

— Ура, чепуха!

Что было еще вчера? «Миниатюры». Это выдержки, выкройки из прелестных чеховских рассказов. Их три: «Злоумышленник», «Хирургия» и «Унтер Пришибеев». По странной переделке московских толкователей, полный серьезного значения «Злоумышленник» был разыгран легонькой сценкой. Получилось такое впечатление, если бы из рассказа Мопассана изобразили водевиль. А это именно вещь в мопассановском стиле, которому Чехов так поклонялся и которым владел в совершенстве. «Хирургия» с процедурой выдергивания зуба прошла при обязательном хохоте. «Унтер Пришибеев» был монотонен и однообразен. Вообще непонятно назначение этих «миниатюр». Кому нужны они: публике или актерам? На этот раз опять, кажется, чепуха по таланту не промахнулась…



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.