11. Зигфрид <Э. А. Старк> Эскизы «С.‑Петербургские ведомости», 1905, 21 апреля

Что же это значит? Неужели Художественный театр сказал все слова, какие мог произнести, и у него больше ничего не осталось в запасе? Неужели выдохлась былая богатырская сила и прежний соколиный полет в вышину заменяется неловким подскакиванием на одном месте? Но ведь это же значит сознательно губить свой ореол, это значит снять с головы свой венок и с глумлением втоптать его в грязь: дескать, лежи там, ты больше мне не нужен! Нет, невозможно, не хочется верить! Мы все, которые так полюбили этот театр с самого первого момента, как он появился в Петербурге, с таким благоговением внимали каждому произносимому им слову, шли на представления его, как на праздник, зимой с особенным чувством мечтали: «придет весна и вместе с нею нас посетит огромное удовольствие — приедет Художественный театр», — мы не можем допустить, чтобы этот театр утратил хотя ничтожную частицу своего былого обаяния, чтобы он сошел на ту ступень, где неизбежно ждут его порицания, осуждения и горькие упреки. Мы слишком привыкли смотреть на его спектакли как на истинный праздник искусства, и горе ему, если он этот нарядный, сверкающий огнями, радостный и возвышающий праздник обратит в обыкновенные, пошлые будни!

«Если обратит в пошлые будни»… Но вон… вон… они уже тут, они подкрались, эти ненавистные будни, и уже от них никуда не скрыться, они пришли и воцарились! Ибо что как не будни в искусстве, этот вчерашний спектакль, эти «Блудный сын» и «Иван Мироныч»? И знаете ли вы, чего бы я от всей души желал? Вон блудный сын Максим, не встретив дома радостного сочувствия своему появлению, в первую же ночь, забрав в охапку свой дырявый чемодан, потихоньку уходит прочь, куда-то с глаз долой. Так вот, хорошо было бы, если бы он точно так же ушел из вашего театра, да, кстати, захватил бы с собой за одно и Ивана Мироныча. Очень это было бы хорошо!

Постановкой этих двух пьес Художественный театр нарушил то, что было у него особенно привлекательно: пуританскую строгость репертуара. После «Смерти Иоанна Грозного», «Федора Иоанновича», «Власти тьмы», после Горького и целого цикла пьес Чехова, после «Доктора Штокмана», «Дикой утки», «Столпов общества», «Михаила Крамера» где тут место «Блудному сыну» с «Иваном Миронычем»? Положим, Найденов прекрасный драматург, но «Блудный сын» как раз самая слабая его вещь, ибо представляет собою что? Даже затрудняюсь определить. Во всяком случае, нечто донельзя {445} неопределенное, вовсе не разработанное, скорее просто только обрывок канвы, на которой мог бы быть вышит узор и даже начал вышиваться, но остался брошенным. Какое же это художественное произведение? Если принимать его как эскиз, что и есть на самом деле, то все-таки утешения в этом не Бог весть сколько. У мировых гениев, у Шекспира, у Гете, Шиллера, могут быть интересные и недоконченные наброски, потому что объем их таланта настолько огромен, что даже крупицы его, вложенные в недоконченное, неотделанное произведение, уже доставляют большое наслаждение, что нельзя сказать про Найденова, который даже и не гений, а просто талантливый человек, дающий наряду с очень хорошими произведениями и очень слабые. А раз это так, театру, преследующему широкие художественные задачи, не должно гоняться за такими пустяками, размениваться на мелочи и тем унижать свой ореол.

Все сказанное относительно Найденова всецело приложимо и к Чирикову, ибо его «Иван Мироныч» — тоже не из числа возвышенных созданий в искусстве. В свое время, когда эту пьесу поставил театр Комиссаржевской, мне уже пришлось высказаться по поводу нее, и теперь я могу лишь повторить еще раз, что автору она не удалась[dcxxiv]. Если в ней хорош первый акт, то значительно слабее третий и никуда не годится второй, скучный, растянутый, повторяющий то, что было во втором, но не дающий ничего нового в развитие и дополнение намеченных к художественной обрисовке характеров, и все эти недостатки нисколько не искупаются теми положительными качествами, что присущи пьесе в виде отличного, здорового юмора и большой наблюдательности, так что постановка и этой пьесы нисколько не делает чести Художественному театру.

Но говорят:

— Ничего не поделаешь, пьес нет.

Подобное возражение я уже слышал и опять-таки скажу, что оно не может служить оправданием.

Каких пьес нет? Которые могли бы быть в портфеле у автора? Оскудело драматическое творчество и современные авторы не пишут больше выдающихся по своим художественным достоинствам пьес? Но если эти авторы так обижены Богом, то махните на них рукой и, вместо {446} опытов в новом репертуаре, делайте опыты в старом, благо там есть такие перлы и адаманты, что включением их в свою корону можно себе большую славу приобрести. И я решительно не понимаю, что лестного для себя нашел в «Иване Мироныче» Художественный театр, когда у него далеко еще не использован Ибсен, равным образом Гауптман, когда есть Шекспир, есть совершенно не тронутый им Шиллер, есть Кальдерон, имя которого абсолютно чуждо русской сцене[dcxxv], — а между тем такие его произведения, как «Стойкий принц» или «Жизнь есть сон», по своим глубочайшим мыслям, особенному разлитому в них настроению, по своей художественной стройности заслуживают самого бесспорного внимания именно со стороны того театра, который до сих пор ставил себе задачей показывать публике неизвестные ей произведения, отмеченные печатью истинного творческого, святого вдохновения, и притом показывать их в самом проникновенном толковании, как это было с Ибсеном, с Горьким, с Чеховым. Соображение, которое по этому поводу приводится, что неудобно постоянно переходить от одного стиля к другому, если желать достижения всегда самой совершенной стильности, я считаю несущественным. Ведь все равно театр совершает эти переходы и от Чехова обращается к Метерлинку, стиль которого столь же отличается от чеховского, сколь стиль Ибсена мало подобен стилю Шиллера. Другой вопрос, как это осуществляется, но если даже не особенно удачно, то все-таки остается интерес попытки. Если в прошлогоднем «Юлии Цезаре» было мало Шекспира, все-таки вряд ли кто-нибудь станет оспаривать, что это был один из любопытнейших спектаклей, который никогда не забудется. И уж гораздо лучше переходить от Чехова к Шекспиру или Шиллеру, чем от Чехова к Чирикову, потому что Чехов есть стиль, а прочее все гиль и никакого особого стиля у массы современных отечественных драматургов не замечается.

И вот, при таком положении вещей, которое сейчас наблюдается в Художественном театре, невольно рождается вопрос:

— Зачем я пойду в этот театр?

Как только зритель допустил у себя такое сомнение, тут-то и начинается для театра опасность. И в самом деле, зачем я пойду в Художественный театр? Смотреть «Ивана Мироныча»? Но я видел его в театре Комиссаржевской, и не далее как в феврале. Это — крупная ошибка Художественного театра. «Ивана Мироныча» не следовало привозить сюда. Чем хотели пленить нас москвичи? Постановкой? Но они забыли, что, так как именно ими дан толчок в разработанной до мелочей художественной постановке, то подобного рода постановки можно найти теперь не только у них, но везде, где есть интеллигентные, образованные, вдумчивые режиссеры, что мы и видим на примере и театра Комиссаржевской, и передвижного театра Гайдебурова[dcxxvi]. «Иван Мироныч» у Комиссаржевской был поставлен нисколько не хуже, чем у москвичей, которые на этот раз даже допустили некоторые грубые кунстштюки.

Например, к чему это во втором акте в саду Ивана Мироныча фигурирует настоящее дерево? Ведь это же нелепость. Если гоняться за настоящими деревьями, то надо уж, чтобы весь сад состоял их таковых. А то на одной стороне настоящее, а на другой нарисованное. И выходит для зрительного впечатления чепуха, потому что живопись всегда условна, и как бы похоже на действительное не было нарисовано дерево, но, поставленное рядом с настоящим, оно тотчас же выдаст свою искусственность, и получается страшная, режущая глаз дисгармония.

Наконец, постановка интересна как необходимая составная часть чего-нибудь {447} очень значительного. Например, очень любопытна постановка «Доктора Штокмана». Но там Ибсен, тут же Чириков, и комментарии излишни!

Интерес постановки, таким образом, отпадает. Остается главное: исполнение. Но это было уже, безусловно, лучше у Комиссаржевской. Г. Лужский — прекрасный Иван Мироныч и некоторые детали изумительны, давая в общем характерный и цельный облик сухого, бездушного формалиста, человека в футляре, но Бравич нисколько не был хуже, а местами даже значительно тоньше. Г‑ жа Литовцева — Вера Павловна и г‑ жа Гельцер — Ольга вполне бесцветны. Недоумеваю, почему Ольгу не играет г‑ жа Лилина, разве за недостатком времени. У этой артистки есть удивительный, неподражаемый стиль. Гриша, изображаемый г‑ жой Халютиной, был очень мил, но все-таки временами выдавал свою принадлежность к прекрасному полу. Г‑ жа Самарова — мать Ивана Мироныча — была гораздо слабее г‑ жи Пивоваровой. Та без малейшего шаржа и утрировки одним своим появлением уже возбуждала у публики хохот. Вообще, смеха, когда играли у Комиссаржевской, было гораздо больше, и это был плюс, потому что только смехом, хорошим, здоровым смехом, и держится пьеса Чирикова.

Я еще ничего не сказал о постановке и исполнении «Блудного сына». Но исполнять там, за крайней обрывочностью и бессодержательностью ролей, нечего, а постановка была превосходна. Особенно удался эффект восходящей зари. Декорация Волги также очень хороша.

В итоге заношу все это приключение в пассив Художественному театру и делаю это с тем более горьким чувством, что до сих пор был одним из самых рьяных его панегиристов. Но что же делать? Я не могу оставаться равнодушным, когда вижу, что то, чему я до сих пор поклонялся, обманывает меня. Я привык ходить в этот театр в чаянии высоких художественных наслаждений отборнейшими перлами искусства, тех наслаждений, про которые сказал Гюйо[dcxxvii]: «Les hauts plaisirs sont ceux, qui font presque pleurer»[38]. И я получал их. А теперь где они? Какое затмение нашло на театр, что он забыл об идеалах и служении великому и достойному и унижает себя до мелочей, до подделки под искусство, потому что в сравнении со всем, бывшим ранее, «Иван Мироныч» есть только подделка под искусство и ничего больше? Берегитесь! Вчера над зрительным залом витал призрак скуки. Этого не бывало раньше. Как? Скучать в Художественном театре? Да рассмеялся бы вам в лицо всякий, услыхав от вас такую весть. А теперь?.. Нет, скорей, скорей сверните на прежнюю дорогу: сверните, пока еще не поздно!..

⇐ Предыдущая 136 137 138 139 140141142 143 144 145 Следующая ⇒