14. Зигфрид <Э. А. Старк>[dlxi] Эскизы. Московский Художественный театр «С.‑Петербургские ведомости», 1904, 27 марта

Они снова едут к нам, эти фанатические жрецы театрального искусства, сумевшие обновить и влить свежую и бодрую струю в то дело, которое уже носило в себе заметные признаки одряхления. И вот в понедельник, 29 марта, вновь таинственно прозвучат три заветных удара колокола, тихо раздвинется занавес, и взорам нашим откроется картина, восхитительная по замыслу, чарующая строгой гармонией, могучая по целостности все захватывающего впечатления.

Уже пошел шестой год с тех пор, как Художественный театр осуществляет свою идею. Много за это время положено было им упорного труда, масса затрачено энергии, много нареканий, насмешек, глумления было вылито на его голову. Театральная критика, за немногими исключениями, очень туго склонялась на сторону театра, направившегося по новому пути. Я хорошо помню, что происходило в Петербурге весною 1901 года, когда москвичи впервые пожаловали к нам. Какая свистопляска поднялась тогда почти во всех газетах, главным образом именно в тех, которые пользуются весом и значением, какой это был хороший, неподдельный шакалиный вой! И только в одной сильно распространенной, теперь уже несуществующей, газете, точно яркие звезды, просвечивающие сквозь туман и мглу темной ночи, появилось несколько статей за подписью автора, так и оставшегося неизвестным, статей горячих и искренних, каждое слово в которых дышало настоящей правдой по отношению к тому новому, что открывал и проповедовал Художественный театр[dlxii]. А публика? Она оказалась неизмеримо выше общего тона критики, и в то время, как последняя стонала, выла, извивалась в судорогах презрительного негодования, публика ломилась на представления Художественного театра и устраивала бешеные, захватывающие дух овации и Станиславскому, и остальным членам труппы, каждому в отдельности и всем вообще.

Ныне критика в большей своей части переменила тон, а в меньшей хотя и продолжает еще извергать разные бранные слова, вроде «станиславщина» и т. п., но, кажется, не с очень уж большой верой в собственную искренность и без малейшей надежды причинить даже самый ничтожный вред.

В чем же кроется причина того обаяния, под власть которого Художественный театр сумел подчинить публику и держит ее под этим обаянием вот уже шестой год?

Причина кроется, как мне кажется, в той неудовлетворенности театром, которая за последнее время необходимо {384} должна была возникнуть в среде мыслящей части нашего общества, той части, что не привыкла разуметь под театром лишь единственно удобно приспособленное к перевариванию сытной пищи место, но чаяла видеть в нем всегда служителя чистому искусству ради искусства либо, примыкая к высказанным слишком сто лет назад взглядам Шиллера[dlxiii], смотрела на театр как на могучего проводника в общество известных идей, как на учреждение нравственное, играющее видную роль в деле насаждения культуры.

Не говоря уже о том, что в последние 10 – 15 лет в сферу театра проникли несомненные элементы разложения в виде нарождения в репертуаре огромного количества пьес, представляющих только лишь голую подделку под искусство, требовавших весьма низкого интеллектуального развития как от актеров, их игравших, так и от публики, их смотревшей, даже в области серьезной театральной работы наступил некоторый перелом. Крупных артистических индивидуальностей, которые прежде составляли собою центр всеобщего внимания, не появилось, а то из ряду вон выдающееся, что ярким блеском сверкало посреди длинного ряда сценических деятелей, клонилось к закату. Репертуар состоял из пьес староклассических и образцовых произведений русской комедии, с прибавкой великого множества созданий совершенно никчемных, и когда последние заняли в нем первенствующее место, то уже обстановка пьесы, известный строгий стиль исполнения, художественность трактовки — все это отошло на задний план; одним словом, театр застыл в прежнем, когда-то считавшемся очень хорошим положении.

В этом не было бы еще большой беды. Если исключить всевозможные драматические безделушки, остается огромный плюс в виде постановки таких мировых творений, которые на вечные времена составляют гордость театра. Но дело в том, что мы, наша культура не стоим на месте. Наступило иное время, зазвучали другие песни. Явились новые авторы, которые либо вещали старые вечные истины, но облекая их в доселе невиданные формы, либо улавливали тончайшие настроения текущей эпохи, либо прокладывали новые пути в поисках за недостижимым идеалом. На Западе — Ибсен, Гауптман, Метерлинк, частями Зудерман и Шницлер, у нас — Чехов; вот та плеяда, которая призвана в мир для провозвестничества новых идей, для уловления и претворения тех отзвуков жизни и тех запросов духа, что возникли в современном обществе с его особенными настроениями, с его прорывающеюся порою невообразимо сильною тоскою, с его душевными надломами и надрывами и страстным исканием новых путей. И нам, которые, конечно, не могли оставаться равнодушными к новым течениям, нужно было непременно видеть воплощение их на сцене, но в соответствующей их особенностям форме. И старый театр не нашел у себя средств для достижения этой задачи.

Что у него действительно не находилось сил совладать с новым репертуаром, тому мы видели неоднократные примеры, и вдобавок на тех сценах, которые, нося название «образцовых», казалось, должны были бы идти во главе нового движения. И что же? Гауптман и Метерлинк до сих пор не появлялись на их горизонте, Ибсен всегда наводил на публику одуряющую скуку, пьесы Чехова совершенно проваливались; не умели схватить и воплотить миросозерцание этих авторов, подметить разлитое в их пьесах настроение: каждый актер думал лишь о большей или меньшей степени выигрышности роли, а последних-то именно названные авторы и не писали.

И вот явился театр, который сумел уловить живую струю, бьющую в современном драматическом искусстве, сумел проникнуться до полной глубины всеми особенностями {385} нового течения, подметить все мельчайшие моменты, группируя которые можно было достигнуть исключительной цельности впечатления. Это сделал Московский Художественный театр. Он ответил на духовный запрос публики тем, что явился живым посредником между нею и поэтами новых форм, искателями новых путей, которых он показал зрителям в ослепительной красоте, облекши все самые мельчайшие их намерения в яркие, выпуклые формы, блещущие интересными, может быть, подчас несколько грубыми красками, зато вполне своеобразными.

Таким образом, толкование наиболее глубоких, наиболее тонких творений современных выдающихся драматургов составило его первейшую задачу, и этим Художественный театр воздвиг себе вечный памятник. Кто знает, не будь его, Антон Чехов так и не дождался бы того триумфального шествия своих пьес, которое мы наблюдаем сейчас, а Максим Горький и вовсе бы не увидал сцены. И только после Художественного театра все остальные русские сцены, включая сюда и казенные, разобрались в том, как следует играть Чехова и какую сумму разнообразных усилий надо употребить для того, чтобы пьесы обоих авторов приобрели необходимый колорит и произвели на публику то впечатление, которое должны вызывать скрытые в них красоты.

Я говорю, что если бы Художественный театр ограничился только Гауптманом, Ибсеном и Чеховым, то и в этом случае заслуга его была бы неисчислима. Но исполнением пьес этих драматургов не исчерпывается его значение, а также и обаяние его на публику; последнее кроется еще и в общей постановке дела, и в той строгой выработке репертуара, которую мы видим с самых первых шагов его деятельности. Чтобы не быть голословным, привожу список пьес, поставленных с 1898 года:

«Смерть Иоанна Грозного» и «Царь Федор» гр. А. К. Толстого, «Снегурочка» Островского, «Самоуправцы» Писемского, «В мечтах» Немировича-Данченко, «Власть тьмы» гр. Л. Н. Толстого, «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад» А. Чехова, «Мещане» и «На дне» М. Горького.

Таков русский репертуар. А теперь посмотрите иностранный:

«Антигона» Софокла, «Трактирщица» Гольдони, «Двенадцатая ночь», «Шейлок» и «Юлий Цезарь» У. Шекспира, «Ганнеле», «Потонувший колокол», «Одинокие», «Возчик Геншель» и «Микаэль Крамер» Гауптмана, «Гедда Габлер», «Доктор Штокман», «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», «Дикая утка» и «Столпы общества» Ибсена.

Не правда ли, репертуар небольшой, но подобранный с такой строгой тщательностью, которой можно только позавидовать. Здесь нет ни одной пьесы, после которой вы ушли бы из театра с пустой головой, со скукой на душе и с досадой на истраченные деньги и потерянное время. Напротив, каждая пьеса заставляет вас думать, страдать, радоваться, поднимает вас от земли и уносит в заоблачный мир фантазии, каждая пьеса устанавливает живую связь между сценой и зрительным залом, совершенно подчиняет себе разношерстную толпу, волнующуюся в партере, ложах, галерее, и через это подчинение Художественный театр становится властителем толпы.

К сожалению, в последние годы репертуар расширяется очень туго, новых пьес дается все меньше и меньше. За прошлый сезон театр поставил три новые пьесы: «Власть тьмы», «На дне» и «Столпы общества», в текущем — только две: «Юлий Цезарь» и «Вишневый сад». Это — очень слабая продуктивность. В чем кроется причина этого явления, не знаю, но вряд ли ею служит недостаток времени, потому что прежде ставили больше пьес и с равным {386} успехом в смысле художественной законченности, так что настоящее слабое расширение репертуара, может быть, следует отнести на счет некоторого упадка духа среди руководителей театра и каких-нибудь внутренних неурядиц, от которых у нас на Руси, к сожалению, не свободно ни одно дело, какими бы высокими побуждениями оно ни руководствовалось, какую бы светлую идею ни преследовало. И будет очень жаль, если тлетворный дух коснется Художественного театра: ведь он еще не сказал своего последнего слова, ведь многие великие произведения мировых гениев еще вовсе не тронуты им, и плодотворной творческой работе не предвидится конца.

Расширять репертуар тем более необходимо, что в этом залог неослабеваемости того внимания, которым дарит Художественный театр публика; внимание и расположение ее к нему живо до тех пор, пока существует между ними живая связь, обусловливаемая тем надежным посредничеством между новыми авторами и зрителями, какое было до сих пор. Если оно ослабеет, театр потеряет значительную часть своего обаяния, потому что многое, что привлекало в нем раньше: особенности постановки, способность воспроизводить тончайшие настроения, идеальный ансамбль — все это постепенно проникает и на другие сцены и в большей или меньшей степени прививается то тут, то там. Ввиду этого Художественному театру, если он хочет удержать за собою свое прежнее первенствующее место, следовало бы возвратиться к своей исконной жизнеспособности и обнаруживать более продуктивную деятельность. Многочисленные друзья его жаждут от него новых и новых красот, и очень тяжело будет, если им придется разочароваться в своих ожиданиях.

Пока же мы с радостью ждем вечера 29 марта, веря, что это будет один из немногих праздников искусства, и готовы воскликнуть[dlxiv]:

— Добро пожаловать! Вы на фоне нашего театрального сезона — наиболее светлое явление, вы — наши самые дорогие гости!

⇐ Предыдущая 118 119 120 121 122123124 125 126 127 Следующая ⇒