14. EXTER <Ал. И. Введенский> Театральная хроника. «На дне», сцены в 4 действиях, соч. М. Горького, в Художественном театре «Московские ведомости», 1902, 23 декабря

14. EXTER < Ал. И. Введенский> Театральная хроника. «На дне», сцены в 4 действиях, соч. М. Горького, в Художественном театре «Московские ведомости», 1902, 23 декабря

За истекшую неделю главным событием в театральном мире была, без сомнения, постановка на сцене Художественного театра новой пьесы г. Горького — «На дне». О ней и поведем прежде всего нашу речь.

Я уже высказался о пьесе в общих чертах. Пьеса, сказал я, чрезвычайно интересна поначалу, но радикально разочаровывает концом. Вас точно поднимают сначала на высоту башни, где вы начинаете чувствовать себя спокойно и дышать легко, а потом безжалостно сбрасывают, мало заботясь при этом о том, как вы себя чувствуете. Так я сказал в своей театральной заметке, написанной в вечер спектакля[cdlxiii]. Теперь мне нужно разъяснить и мотивировать свой отзыв, от которого и в настоящий момент, продумав пьесу снова и проверив свои впечатления, не имею ни малейших побуждений отказываться.

Понятия об искусстве, и в частности сценическом искусстве, субъективные вообще, особенно неустойчивы и подвижны в наше время. Поэтому, чтобы мотивировать мой только что приведенный отзыв о новой пьесе г. Горького, я должен войти в некоторые общие рассуждения.

Максима Горького нередко упрекают в том, что он рисует нам исключительно босяцкий мир. Мне кажется, однако, что в этом ходячем упреке есть некоторая и, пожалуй, даже крупная доля недоразумения.

Рисует всякий то, что может и что хорошо знает. Нельзя заставлять, положим, скрипача браться за палитру или зодчего выделывать рулады, для которых у него {315} нет ни охоты, ни голосовых средств. Нельзя требовать, чтобы человек, живущий в аристократической среде и ее только непосредственно знающий, изображал нам простой народ и — обратно.

С этой точки зрения верх несправедливости сетовать на г. Горького за то, что он сосредоточивает наше внимание на босяках — и на них только. Скажу больше: г. Горький не должен браться ни за что другое, потому что печальный опыт (разумею «Вареньку Олесову»[cdlxiv]) показал, что, коль скоро он покидает босяцкое царство, то создает только странные и кричащие уродливости. Он как рыба в пруду. Ей привольно в своей тинистой влаге, но без нее она существовать не может, и судьба ее — вечно плавать от берега к берегу: стукнулась носом в один берег, плыви к другому… Так и г. Горький. Наткнувшись на непереходимую для него преграду, которую поставила его таланту интеллигентная среда, он снова должен поворачивать в царство своих босяков.

Регистр его дарования, судя по всем признакам, довольно узок. Обусловлено это отчасти тем, что он лишен образования и сколько-нибудь широкого кругозора, что он был, есть и навсегда останется простым начетчиком, отчасти же и — самым свойством его таланта: в конце концов, он все же не отмечен тем редким и дивным даром, который посвящает своего обладателя в непостижимую тайну художественного перевоплощения, — независимо от условий пространства и времени, различий национальных, вероисповедных и т. д.

Итак, говорим, чистейшее недоразумение сетовать на г. Горького за то, что он все снова и снова вводит нас в царство своих босяков: другого он писать ничего не может и никогда не будет в состоянии.

Иное дело, как писать о босяках, — какими красками и при помощи каких световых эффектов. Можно писать о них протокольно-грубо или цинично-вызывающе. Но можно писать и художественно.

Художественно можно писать обо всем, о чем угодно. Критерии, законы и требования здесь всегда одни: победа низших стихий высшими, просветление грубого и стихийного светом идеала.

Зодчество как искусство дает нам примеры победы гения человеческого над низшими, элементарнейшими, грубейшими силами природы: тяжестью, косностью, сцеплением и т. д. Мы дивимся, как и на чем, как бы вопреки законам тяготения, держится в высоте громадный купол неизмеримого веса, какую роль играют при этом колонны и почему они в данном случае таковы, а в другом другие.

В музыке мы радуемся торжеству человеческого гения, сладившего в стройный аккорд грубые — скрипучие, ревущие, грохочущие, {316} визгливые и пискливые — природные звуки.

В словесном искусстве мы радуемся торжеству светлых начал над всем стихийным и страстным, что есть в нашей жизни: та победа, которой не дает реальная, окружающая нас жизнь, — ее мы видим в романе, в поэме, в драме, на сцене и так далее.

И босяцкую жизнь можно просветлить и озарить светом высших идеалов. И ее можно поставить под власть высших зиждительных начал. И в ней можно показать ростки лучшей жизни, тяготение к ней, тоску по ней.

Но вот именно этого-то у г. Горького и нет. В первых его произведениях мы еще, правда, слышим или, точнее, чувствуем тоску по идеалу, хотя и смутную, жажду лучшей жизни, хотя и заглушенную всевозможными другими жаждами. Но в большинстве позднейших его произведений и этой жажды мы уже не слышим и не чувствуем, а видим лишь один цинизм, пошлый, грубый, нравственно возмущающий… Его Мальвы — чистые самки. Его Луневы[cdlxv] — величайшие нахалы и бахвалы. За человека стыдно, да и… за писателя…

И вот почему не радость художественного просветления дурных и страстных стихий жизни светом идеала чувствуем мы при чтении рассказов и очерков г. Горького, а горечь отравы, зловонное дыхание страсти и всякой вообще нравственной грязи. Не примирение с жизнью идет к нам в душу со страниц его писаний, а… какая-то злокачественная инфлюэнца.

Нет, это не искусство, а нечто совсем другое, прямо и радикально ему противоположное.

⇐ Предыдущая 96 97 98 99 100101102 103 104 105 Следующая ⇒