{235} 7. EXTER <Ал. И. Введенский> Театральная хроника. III[cccxl] «Московские ведомости», 1901, 29 октября

Не без смущения шел я на первое представление драмы Гауптмана «Михаил Крамер», состоявшееся в Художественном театре вчера, 27 октября. Разочарование, пережитое на «Дикой утке», все еще достаточно свежо, а драма Гауптмана, и в смысле толкования, и в смысле инсценировки, представляет едва ли меньшие трудности, чем «Дикая утка»… Выйдут ли искренние и серьезные служители искусства на этот раз из тех трудностей, какие им ставит пьеса? Победит ли преобразующая и просветляющая сила искусства ту несомненную односторонность мысли, которою отмечена новая драма Гауптмана?

Вот вопросы, которые я нес с собою, и, признаюсь, судя по «Дикой утке», я скорее склонен был ожидать отрицательного ответа на них, чем положительного. Тем приятнее была неожиданность, которая на этот раз ждала меня, как и других зрителей, — неожиданность в виде возможности дать на эти тревожные вопросы ответ положительный, хотя и с ограничениями.

Конечно, и в превосходном — употребляю это слово с полным удержанием его веского смысла — исполнении драмы Гауптмана артистами Художественного театра она не перестает быть тем, что она есть. Интересная по замыслу, глубокая по мотивам, ясная по художественной экспозиции темы, драма Гауптмана тем не менее крайне одностороння по существу и совершенно неудовлетворительна в решении взятой прямо из жизни и ярко поставленной в экспозиции темы. Этого недостатка, конечно, уже никакая постановка драмы исправить не может, как не исправляет и постановка на сцене театра Художественного: вещь — повторяю — не перестает и на сцене Художественного театра быть сама собою, тем, что она есть.

Но, будучи бессильны в этом отношении, артисты-художники, своею интерпретацией пьесы, всегда могут дать ей такое освещение, при котором в сознании зрителей пьеса получает правильную оценку. < …> [cccxli]

Пусть, однако, точно поймут мою мысль. Я не хочу сказать, будто Художественный театр дал, своею постановкой, теоретическую критику идеи драмы Гауптмана. Может быть, это и так, и такая критика, — выполненная, конечно, в подготовительной, черновой разработке пьесы, — была бы, в моих глазах, лишь новою заслугой со стороны руководителей Художественной сцены. Но не в этом дело и не о том у меня речь, — не о теоретической критике пьесы, а о критике художественной, выполненной артистами-художниками, может быть, помимо их намерения, единственно по руководству художественного чутья. Ибо есть и такая критика. Когда семья художников-артистов начинает разрабатывать новую пьесу, тогда вкус, непосредственное чутье правды, если только намеренно не заглушать его, непременно вступит в свои права и будет свидетельствовать против фальши пьесы, — пусть глубокомысленной и оригинальной, но односторонней, идущей наперекор высшим запросам человеческого духа.

Так именно, на мой взгляд, было и в данном случае.

В исполнении «Михаила Крамера» на сцене Художественного театра центр тяжести был перенесен из четверного акта, {236} где, по-видимому, его следует искать согласно намерениям автора драмы, — во второй[cccxlii]. Такая интерпретация драмы заслуживает безусловного одобрения. Вследствие этого мистичные, неясные и, по существу, малоудовлетворительные слова Крамера-отца в заключительном акте отступают на второй план и мало уже занимают зрителей. Главное для них та восторженно-возвышенная проповедь долга, труда, чести, служения идеальному, высокому искусству, которую с такою силою и такою неотразимою убедительностью произносит во втором акте Крамер-отец. Конечно, в значительной степени такая интерпретация драмы зависела от игры г. Станиславского. Но мне кажется, что она входила и в общий замысел инсценировки. В четвертом акте на игру г. Станиславского, как и на сцену, ложатся какие-то бледные полутени, и все реплики произносятся, так сказать, в бемольных тонах. Напротив, во втором акте сцена выступает ярко, речь артиста звучит уверенно и сильно, вдохновенно и бодро.

Такою интерпретацией драмы г. Станиславский или — так как за ним чувствуется общая мысль инсценировки, общий и хорошо обдуманный ее план — Художественный театр спас драму Гауптмана от того крушения, которое, при иных условиях, легко могло бы постигнуть и ее, как постигло вдвойне злосчастную «Дикую утку». Перед нами, благодаря именно такой интерпретации, опять ярко выступила та антитеза пошлой, принижающей и засасывающей «долины», с одной стороны, и высот созерцания и творчества, с другой, — антитеза, с которою мы знакомы уже по другим пьесам Гауптмана (особенно по его сказке-драме «Потонувший колокол»). И на этот раз антитеза проведена даже более тонко и, может быть, более справедливо, так как теперь «долина» населена преимущественно культурною разновидностью современного «человека-зверя»…

В общем, постановка новой драмы Гауптмана, — инсценировка и исполнение, — вполне стоит на высоте задач Художественного театра.

Из исполнителей первое место занимает, конечно, г. Станиславский в своей ответственной и крайне трудной роли Михаила Крамера[16]. По поводу его игры мне пришлось вчера выслушать одно, очень оригинальное, замечание: «Его слова живут, а сам он мертв». Это ставилось ему в упрек. Я думаю, что это с его стороны скорее заслуга, чем ошибка, — прием, изобличающий и чутье, и такт. Таков он и должен быть — этот человек уединения, сильной воли, этот проповедник долга, {237} чести, труда, всего возвышенного и возвышающего. Он должен говорить откуда-то издалека, как бы из другого мира, как г. Станиславский и делает.

Из других исполнителей следует отметить г‑ жу Лилину (Лиза Бенш) и гг. Москвина, давшего яркий образ Арнольда Крамера, и Лужского (Эрнст Лахман).

В игре г‑ ж Андреевой (Микалина (sic! ) Крамер) и особенно Алексеевой (Альвина Лахман) есть недочеты, и у последней довольно значительные. Обе эти артистки, что называется, переигрывают, но в разных направлениях: одна слишком усиленно хочет изобразить собой (в начале, — к концу пьесы это сглаживается) нигилистку или реалистку русского толка, и притом теперь уже сошедшую со сцены, а другая слишком злоупотребляет правом женщины, — пусть даже представительницы столь ненавистной «идейным» людям буржуазии, — быть недалекою.

Гг. Адашев, Бурджалов, Вишневский и Михайловский провели сцену в ресторане, — задуманную, впрочем, довольно аляповато и как-то грузно, — очень живо, с проявлениями соответственного «темперамента», хотя иные подробности можно было бы и не подчеркивать.

В декоративном отношении постановка чрезвычайно тщательна и характерна: тотчас, как открывается занавес, чувствуешь, что перестаешь дышать русским воздухом и вступаешь в немецкую атмосферу.

Ограничиваюсь пока, за недостатком места, передачей этого общего впечатления. Надеюсь, что мне удастся найти время посмотреть драму еще раз и дать тогда о ней, об ее постановке и исполнении, детальный отчет. Тогда будет повод высказать замечания и о самой драме по существу, от которых пока я воздерживался, так как в свое время на страницах «Московских ведомостей» уже дан был ее анализ[cccxliii].

⇐ Предыдущая 69 70 71 72 737475 76 77 78 Следующая ⇒