3. Н. Р‑н <Н. О. Ракшанин> По театрам. Еще о «Дикой утке» «Московский листок», 1901, 22 сентября

Отбросьте навязанный драме «Дикая утка» ее автором символизм, и вы получите широко написанную бытовую картину с глубоко философским, общечеловеческого значения выводом. А это уже само собой диктует план воплощения драмы на {224} сцене. Художественный театр так понял свою задачу и в этом направлении великолепно ее осуществил[cccxxii]. По мере того, как перед зрителями развертывалось полотно картины, характерные бытовые черты ее выступали все ярче и ярче, условный реализм пьесы отодвигался на задний план, а жизнь реальная все более и более захватывала зрителя, перенося его в своеобразные условия существования и людских отношений родины Ибсена[cccxxiii]. Широкая бытовая картина являлась глазам зрителя с любовью и высоким мастерством выписанной во всех подробностях, но эта детальная выписка ни на одну секунду не затемняла основной, доминирующей надо всем вдохновенной проповеди поэта. Напротив: типичные, художественно очерченные условия серого существования средних людей, с головой погрязших в болотную тину житейской лжи, великолепно способствовали именно тому, что философия пьесы становилась особенно яркой и выпуклой. Иными словами, Художественный театр остался верен обычным художественным приемам своим, так гениально проявившимся особенно при постановке «Доктора Штокмана»: самостоятельное творчество театра осталось тут таким же свободным, но свобода эта целиком, как и при прежних постановках, была направлена исключительно к пущему красноречию поэтического ибсеновского гимна правды.

На мой взгляд, это представляется единственно возможной формой воплощения «Дикой утки» на сцене: невзирая на глубокую идейность своих произведений и даже на несомненное стремление к символизации, Ибсен, — возможно, что и без заранее обдуманного намерения, — является бытовым писателем в самом точном значении этого слова. Мне думается даже, что в этом отношении Ибсен не бог весть как далеко ушел от нашего Островского: разница между творчеством того и другого заключается лишь в том, что у Ибсена философия жизни выступает отчетливее. У него бытовая картина — это необходимый фон для широкого идейного замысла. Но фон совершенно необходимый. Отнимите у ибсеновских пьес их бытовые черты — философия их утратит очень много в убедительности, красноречии, яркости. И Художественный театр избрал самый верный прием для представления Ибсена на сцене: постановка «Дикой утки» лишнее тому доказательство.

Тут будет уместно отметить оригинальность требований, которые предъявляются порой пошедшему совершенно обособленной дорогою Художественному театру. Произведения, подобные драме «Дикая утка», совершенно ошибочно причисляемые к произведениям символическим, должны быть, мол, и поставлены на сцене, как символ. Спрашивается: как должен быть поставлен на сцене символ? Дорогою ценою можно было бы уплатить за самое поверхностное указание в этом направлении… Далее многие желали бы, чтобы при постановке «Дикой утки» допущена была драматизация даже несомненных комических положений, — зачем это требуется? Для соблюдения специфических ибсеновских настроений? Да кто же это предрешил, что Ибсену не свойствен смех!.. Отнять у Ибсена это сильнейшее оружие писателя, значило бы оказать ему величайшую несправедливость. Возьмите для примера фигуру Яльмара из «Дикой утки» — это высококомическая фигура, и г. Качалов прекрасно делает, великолепно оттеняя наиболее комические элементы ее. Едва ли можно сделать из Яльмара фигуру драматическую, как это хотелось бы мрачным критикам Ибсена, по-видимому, совершенно не замечающим бытовых черт его творчества: мудрено драматизировать серьезно человека, весь внутренний мир которого целиком зависит от вкуса бутербродов… {225} Но если бы даже такая драматизация и оказалась возможной, драма от нее только проиграла бы; получилась бы неопределенность впечатления — самая идейность пьесы значительно потускнела бы. Таким образом, замысел г. Качалова надо признать совершенно правильным, единственно возможным в стиле пьесы, а исполнение замысла — бесподобным. Задача артиста значительно была бы облегчена, если бы он соблазнился шаблоном драматизации, но г. Качалов доблестно пошел на более трудное и менее благодарное. И в блестящем исполнении этой трудной задачи — его высокая художественная заслуга.

Рядом с ним должно поставить г‑ жу Муратову, исполнительницу роли Гины. Сколько ума, сколько художественного такта, какое мастерство в сложной лепке фигуры!.. Тут что ни штрих — то художественная подробность, что ни взгляд, то целое откровение. В общем — необыкновенно внешне типичная бытовая фигура средней женщины и колоссальная внутренняя житейская драма. Другая важная женская роль — роль 14‑ летней Эдвиг, — в руках г‑ жи Гельцер, подобно г‑ же Муратовой впервые появляющейся в ответственном положении на сцене Художественного театра. У маленькой Эдвиг громадный диапазон чувств и душевных отзвуков — и вместить этот диапазон может лишь богато одаренная артистическая природа. Г‑ жа Гельцер вместила — и если порой в ее исполнении чувствовались скачки или в иных моментах в детском лепете звучала деланность тона, то в общем артистка создала трогательный и хрупкий образ хрустальной чистоты. И труппу театра можно от души приветствовать с новым приобретением.

Г. Громов в роли Грегерса гораздо менее меня удовлетворил, хотя у публики первого представления он имел несомненный успех. Грегерс — олицетворенное вдохновение убежденности. Это носитель истины, искатель правды, пропагандист идей справедливости и менее всего маньяк, а у г. Громова выходил маньяк по преимуществу. Порой этот маньяк резонировал, порой довольно тупо пер против рожна, но нигде не был убежденно вдохновлен. И думается мне, что это был большой недочет исполнения, значительно ослабивший общее впечатление… Почти то же можно сказать и относительно исполнения роли старого Экдаля г. Артемом. У г. Артема прекрасный комический талант, а старик Экдаль, пожалуй, единственно действительно трагическое лицо пьесы… Получилось недоразумение. А г. Станиславский создал бы из Экдаля колоссальную фигуру… Отмечаю затем прекрасное исполнение г. Санина (Реллинг) и большую выдержку г. Вишневского в роли коммерсанта Верле.

Поставлена драма прекрасно. Обстановка первого акта — кабинет Верле — полна красоты и тонкого изящества. Такой обстановки мы еще не видывали. Все остальные акты дают квартиру Яльмара с таинственным чердаком наверху. Из‑ за этого чердака очень много спорят: по ремарке Ибсена — он рядом с квартирой, в Художественном театре — он там, где чердаку и быть надлежит: над квартирой. Я думаю, что зритель только выигрывает оттого, что более чувствует, чем видит этот таинственный чердак. Было бы много хуже, если бы полутемный чердак в течение четырех действий черным пятном мозолил глаза зрителю, — режиссер обязан считаться с условиями сцены и зрительного зала. А упрекая, надо все-таки думать: это обязательно и для рецензентов…

⇐ Предыдущая 65 66 67 68 697071 72 73 74 Следующая ⇒