14. Н. М‑в <псевдоним не раскрыт> Театр и музыка «Московский листок», 1898, 20 декабря

Драма г. Чехова, шедшая 17 декабря в Художественно-Общедоступном театре, — не новость для читающей публики. Драма эта появилась в свет еще в 1896 г., была напечатана в одном из толстых журналов и тогда еще возбудила много толков среди публики и вызвала много различных взглядов, мнений и толкований ее внутреннего смысла. Объясняется эта масса мнений, конечно, и чисто литературными достоинствами драмы, которые за ней следует признать безусловно, а кроме того, тем очень характерным стилем, приемом письма, в котором написана «Чайка». Прием этот появился в последнее время и за последние годы все более и более завоевывает права гражданства в литературе, а в особенности — в области сценического писательства. Обыкновенно автор, изображая то или другое событие, служащее канвой для драмы, рисуя те или другие типы, высказывает косвенным образом свой собственный взгляд на желательность или нежелательность их; вкладывает в свое произведение известную основную мысль и путем ее, исходя из своей строго определенной точки зрения, проводит свои убеждения, стараясь вложить их в сердца читателей и зрителей. Так писали авторы много лет, но в последнее время начинаются заметные отступления от этого исконного порядка, как у нас, так в особенности в литературе {55} Западной Европы, откуда, собственно, это направление и перекочевало к нам.

Основная черта его та, что самого автора, его взглядов, мнений и убеждений, совершенно не видно, не подсказывает он их в заглавии, не высказывает устами действующих лиц, не объясняет и развязкой; дается ряд отдельных сценок, зачастую, как у г. Чехова, очень метко и наблюдательно взятых из жизни, а что они значат, в какой логической связи находятся между собою, что хотел сказать автор своим произведением, — это предоставляется судить самому читателю или зрителю, причем автор совершенно не приходит к нему на помощь. Благодаря такому простору, благодаря полной его неограниченности, произведения такого сорта, такого направления должны вызывать массу толков и массу отдельных мнений; типичным примером в этом случае может служить «Потонувший колокол», вызвавший очень оживленную полемику среди журналов и до сих пор объясняемый на бесконечное число ладов. Компетентным судьей таких произведений может быть только автор, если он даст пояснительную статью к своей вещи, иначе — сколько голов — столько умов… Желателен ли такой простор, каковы его положительные и отрицательные стороны, это уже вопрос другой, не подходящий к рамкам театральной газетной рецензии.

К «Чайке» г. Чехова пояснительной статьи нет, и поэтому режиссерам Художественно-Общедоступного театра можно было ставить ее как угодно и толковать ее как им заблагорассудится. Это толкованье — их право, и правом этим они воспользовались очень широко. Начать с того, что они обратили всех действующих лиц в ненормальные и психически больные типы. Эффект получился очень резкий. Путем грима, путем манеры произносить слова, ходить, двигаться они на сцене воспроизвели картину, очень напоминающую докторский прием в клинике для душевнобольных. В чтении «Чайка» производит очень сильное впечатление; в ней выведены главным образом люди, недовольные своею жизнью, отчасти даже жизненные неудачники. Недовольство собою и своею жизнью — это действительно типическая черта нашего времени; г. Чехов очень талантливо заметил ее и знакомил с ней своих читателей не только в «Чайке», но и во многих других своих произведениях; один из его томиков даже носит название «Хмурые люди», и «Чайка», как нам кажется, представляет из себя только логическое развитие той же мысли, так сказать, следующий шаг в ее направлении («Хмурые люди» написаны много раньше «Чайки»). Между тем режиссеры Художественно-Общедоступного театра взяли, по-видимому, ту же мысль, форсировали ее и путем чисто внешних, довольно примитивных эффектов довели ее, как говорится, до геркулесовых столбов. Получилась не драма, а нечто еще более сильное и неприятное, нездоровое по своему впечатлению. Это опять тот ужасный пересол, который так свойствен каждой постановке разбираемого театра. Такое форсирование нельзя признать желательным, тем более, что оно достигается далеко не художественными средствами. Все люди на сцене, по гриму, люди больные — в их походке, в их движениях, в их словах, в каждом звуке их голоса чувствуется потерянность, ненормальность, граничащая с сумасшествием. С этим в тон гармонирует свист ветра в трубах, медленный, тягучий бой часов на колокольне, полумрак, царствующий на сцене, звук выстрела, которым за сценой кончает с собой герой пьесы Константин Треплев; кроме того, все участвующие говорят пониженным голосом, страшно медленно произнося и растягивая слова, делают, конечно намеренно, бесконечные паузы… Да, от всего этого получается впечатление, но впечатление {56} нездоровое и нежелательное. Читая «Чайку», никто не вынесет живого, бодрящего впечатления; это грустная история одного больного молодого человека, Константина Треплева, который заканчивает свою неудачную жизнь самоубийством; читателю его жалко, жалко ту серую, туманную обстановку, в которой загибла молодая жизнь; глядя «Чайку» на сцене Художественно-Общедоступного театра, зритель расстраивается от той смертельной тоски, которая разлита в исполнении почти всех участников и, главным образом, в постановке, а когда он начинает разбираться в своих ощущениях, когда он задается вопросом, откуда у него явилось это щемящее чувство, — может быть, от драматического положения отдельных лиц пьесы, может быть, от жалости к ним, он невольно должен вспомнить, что в «Чайке», написанной г. Чеховым, в таком положении только один Константин Треплев, а все остальное придумано и добавлено самими режиссерами. Щемящее же чувство имеет своим исходом просто ни с чем несравнимую скуку и растянутость постановки, которая красной, особо подчеркнутой нитью проходит через все четыре акта.

Итак, сводя итоги, следует признать, что впечатление от постановки «Чайка» не художественно, не приятно и не полезно. Это тем обиднее, что зрителю кидается в глаза масса труда, которая была затрачена не по месту; труд этот чувствуется даже в деталях, но он удивительно непроизводителен и бесцелен.

Переходя к отдельным исполнителям, следует прежде всего заметить, что все они старались поддерживать общий тон, придуманный режиссерами, и поэтому их индивидуальность пропала бесследно; это, впрочем, можно сказать о всех спектаклях Художественно-Общедоступного театра, а потому на игре особенно останавливаться и не приходится. В «Чайке» все они старались изобразить людей ненормальных, психически больных, слабых волею, а это стремление привело их к тону того блаженного и отчасти юродивого человека, которым в том же театре г. Москвин играет Федора Иоанновича; но там это больше по месту, а в «Чайке» это производит странное впечатление. Это замечание относится к большинству участвующих; дальше других в этом направлении пошел г. Станиславский, который из очень ярко написанной роли известного писателя Тригорина создал тип человека, окончательно потерявшего волю, слабого, растерянного, с жалкой, беспомощной улыбочкой, неуверенными движениями, с потерянным, полублаженным взглядом. Общепринятое представление о человеке таланта, ума, наблюдательности, большой известности, конечно, идет совершенно вразрез с теми чертами, которые подчеркивал г. Станиславский, а потому впечатление от его игры получалось очень странное и вызывало только недоумение. Очень недурен был г. Лужский, он совершенно напрасно так детально пытался изобразить на сцене состояние больного человека, с которым только что тут же случился удар; может быть, с медицинской точки зрения это изображение было очень верно, и удар действительно случается так же, как демонстрировал его г. Лужский, но это не эстетично и не художественно; это — область клиники, а никак не искусства.

Из остальных исполнителей лучше других был г. Мейерхольд, в роли Константина Треплева. Исполнительницы женских ролей в общем были удачнее; слабее других была г‑ жа Роксанова, игравшая роль Нины Михайловны Заречной. Артистка шла, так сказать, в тон г. Станиславскому и изображала крайнюю психопатку и полусумасшедшую; в ее игре сказывались те же самые недостатки, что и у г. Станиславского, а так как их роли, по смыслу пьесы, очень связаны между собою, то они оба производили {57} своей игрой общее впечатление совершенно нежелательное. Гораздо выше была исполнительница роли Маши Шамраевой — г‑ жа Лилина; у артистки много простоты, мысль своей роли она схватила очень удачно и провела ее в очень жизненном и верном тоне. Также хороша была и г‑ жа Книппер, игравшая актрису Ирину Николаевну Аркадину; слабее выходили у ней драматические моменты, но там, где роль идет в веселом тоне, как в первых актах, г‑ жа Книппер справлялась с нею отлично и, вместе с г‑ жою Лилиной, простотой тона шла в очень желательный и приятный диссонанс с претенциозностью и хитроумием других исполнителей.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒