Георгий Чулков Театр-Студия[xlvii] «Вопросы жизни», 1905, № 9

Современное общество переживает не только внешний, но и внутренний кризис. Ломаются не только учреждения, которые связали жизнь своими назойливыми путами, но и вся культура. Перед нами раскрывается в своей страшной глубине великая и вечная трагедия, и желанная тревога распространяется с роковой быстротой во всех общественных слоях.

Быть может, пройдет год-другой — и наше общество, завоевав себе политическую свободу, почит на этих политических лаврах и будет еще долго ждать новой грозы — социального обновления, будем надеяться, что Россия пойдет на этот раз более торопливым шагом, чем Европа, но и в таком случае мы пожелаем родине не останавливаться на этапе социального устроения, а двигаться дальше, зовя за собою мир, двигаться к великому концу, который раскроет перед нами последний трагизм последней свободы.

Перед всеми, кто почувствовал исторический процесс как путь к мировому освобождению, ставится ответственная задача, разрешение которой зависит не только от нашей мудрости, но и от нашей смелости. Легко решать вопрос о том, «что делать» в сфере социально-политической: кто воистину полюбил свободу, ей не изменит. Гораздо труднее решить этот вопрос по существу, в сфере культурной.

В этой сфере мы должны быть равно свободны и от мещанской примиренности, и от холодного аскетического равнодушия к миру.

Каждый элемент культуры мы должны рассмотреть и переоценить с новой точки зрения. На этот раз я хочу подвергнуть такому суду наше отношение к театру.

Смысл искусства вообще заключается в раскрытии души художника, и это раскрытие влечет за собой некоторое движение и взаимодействие личностей. Таким образом истинное искусство всегда содействует единению людей; и наш театр, как он ни удалился от своего древнего прообраза — религиозного театра, — все же носит в себе некоторые элементы (не только идеи! ), заставляющие {46} нас признать в нем один из путей для общения и единения людей между собою. Поэтому нельзя говорить о безусловном его разрушении. Когда-то трагедии Эсхила и Софокла были воистину служением, культом, на который сходились древние, и религиозное их волнение было внутренне необходимо для актеров, так что вне этого волнения немыслимо было представление. Этот экстаз загорается иногда и теперь в современном театре: вот почему, подвергая наш театр идейному суду, мы никогда не решимся кощунственно опрокинуть его алтарь.

Правда, существует мнение, что современный театр совершенно оторвался от религии и, следовательно, потерял смысл для человечества, поскольку оно ищет путей для союза в любви. Это мнение тайно заключает в себе более общее положение, которое отрицает ценность всемирной культуры. При таком отношении к культуре, и в частности к театру, нет места для действенной жизни и для творческого строительства. Здесь, очевидно, мистический анархизм стараются подменить тем вульгарным «анархизмом», который служит удобной маской для обанкротившегося миросозерцания. В самом деле, ведь нет ничего легче, как отказаться от жизни под предлогом, что «преобразования» не нужны, так как необходимо «преображение». О, да: вне надежды на преображение нет религиозной жизни; но нельзя мыслить себе преображение вне мистического опыта, который является единственным путем к последнему преображению, приняв же этот мистический опыт, мы должны принять отчасти современный театр, ибо в нем еще не угасли окончательно религиозные, мистические переживания, нам желанные.

Тем более мы должны приветствовать новый театр, театр Ибсена, Метерлинка, Чехова, — ибо здесь ясно выражен религиозный момент, и волнение, которое мы ныне испытываем, участвуя в нем, приводит нас к подлинному мистическому опыту. И для мистического анархиста приемлемо разрушение старого только через создание нового и совершенно не ценно разрушение само по себе; итак, нам нужен Ибсен, нам нужен вообще новый театр, как некогда был нужен театр Софокла, ибо ценность искусства не угасает в веках, как бы ни изменялись сценические формы и условия. Так Ибсен через Шекспира и длинную цепь трагиков мечтает коснуться того алтаря, который был некогда воздвигнут гением Эллады.

Мы имеем театр, который мог бы вновь привести нас к бессмертным богам, но — к великому нашему горю — мы почти потеряли зрительный зал. «Буржуа имущие и неимущие» отвернулись от жертвы Богу и не осмелились на состязание с Ним: {47} холодные, полумертвые, они уходят печальной вереницей в даль увядающей истории; но ведь расцветает история новых дней, и мы мечтаем вновь вернуться в покинутое святилище под сень колонн-деревьев, где всенародное искусство воплотит музыку, где поэт и народ заключат союз навек. (Пророком такого театра у нас, русских, является — как известно — Вячеслав Иванов. )

Искусство, которое родится из недр нового общества, найдет синтез мелодии и ритма (в пении, музыке и пляске) и сольется с культом, и в нем, быть может, вспыхнут новыми огнями мечты древних и мятежные мечты нашего времени. Не через Бетховена ли мы подойдем к новой «коммунистической драме», о которой неустанно мечтал Вагнер?

Но и современное искусство символического театра уже обращает лицо свое вперед, к свободному религиозному служению, и потому мы не откажемся от него, памятуя, что и ныне рампа теряет свою запретительную силу в мгновения творческого экстаза. И время для разрушения этого символического театра придет не тогда, когда мы теоретически будем его отвергать, а тогда, когда мы по-новому религиозно будем творить. Современный символический театр мы не признаем лишь постольку, поскольку он отошел от культа и потерял чувство ритма и мелодии, и — с другой стороны — мы решительно отрицаем так называемый реалистический театр с его вульгарной погоней за «бытом».

В Москве организовался новый театр — Театр-Студия, — который, по-видимому, ставит себе задачей не преобразовать нашу старую сцену (что уже было сделано Художественным театром), а создать новый театр мистической драмы. Во главе Театра-Студии стоит В. Э. Мейерхольд[5]; новый театр не порывает связей и отношений с театром г. Станиславского, и последний, как передают газеты, намерен поддерживать это новое дело своими советами и указаниями[6].

{48} Мы приветствуем это намерение устроителей не нарушать известной художественной преемственности, и эта преемственность особенно подчеркивается тем, что репертуар нового театра отчасти совпадает (в смысле выбора авторов) с репертуаром Художественного театра. Однако мы мечтаем, что Театр-Студия сумеет дать новую интерпретацию тем авторам, которых истолковывал по-своему театр г. Немировича-Данченко и Станиславского. Мы имеем в виду Ибсена и Метерлинка.

Значение Художественного театра было аналогично значению А. П. Чехова; театр Станиславского исходил из реализма так же, как Чехов, — и так же, как он, роковым образом пришел к символизму. Образы, утончаясь, сделались прозрачными.

Ныне мы переживаем культурный кризис: необходимо выковывать новые ценности, найти новый мистический опыт, — в противном случае нам угрожает ужас абстракции. Даже талантливые художники, если они не сумели благоговейно коснуться земли, обречены на бесплодную химерическую игру в пустоте — и гаснут, гаснут искры их таланта, еще вчера казавшиеся нам яркими…

Символизм Чехова имеет великую и вечную ценность, потому что он вырос, как цветок, из земли. Но как де нужен тот «символизм», который выращивают холодные руки в оранжереях мещанской «культуры»!

Да спасут бессмертные боги Театр-Студию от такого «символизма» и от жалкого «декадентства», которое все еще питается подражанием Гюисмансу или, вернее, герою его романа «Arebours»[7]. Вот где воистину царство пошлости и мелкого беса! Но искусившись и пройдя через испытания декадентства (не поверхностного! ), мы вступаем на светлый путь свободного всенародного искусства.

И перед Театром-Студией открывается новая задача — приблизить символическую драму к религиозно-мистическому театру.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒