I Несколько соображений о сущности сценического искусства

Применение известного правила — «победителей не судят» во многих случаях возмущает нравственное чувство. Но есть область, в которой правило это применяется с полным основанием, не вызывая моральных протестов. Это — область искусства.

Когда художник является победителем? Когда он оказывается способным вызвать в созерцателях, слушателях или читателях своих творений ту самую настроенность души, которая была присуща ему самому в момент создания данного произведения. Откуда-нибудь издалека доносится чистый ясный звук. И исходящая от него воздушная волна вызывает ответное дрожание в соответствующей струне музыкального инструмента, находящегося на пути распространения этой волны. Точно так же воздействует истинное художественное создание на струны человеческих душ. Если художнику удалось своим творением протянуть соединительную психическую волну между собою и теми, кто воспринимает его творчество, в таком случае он — победитель, в таком случае эстетическая цель творческого процесса достигнута и осуществлена. Само художественное творение — картина, статуя, поэма, симфония, сценический образ — служит при этом лишь передаточной материальной средой, чрез которую и посредством которой происходит психическое заражение художником ценителя его творений. Именно этот процесс психического заражения и составляет истинное существо восприятия художественных созданий. {52} И сценическое искусство подчинено в этом смысле общим законам искусства. Но оно имеет сверх того некоторые особенности, осложняющие его задачи. Все художники, кроме сценических, воздействуют на людей уже готовыми продуктами своего творчества, но не самым процессом последнего. Когда люди начинают воспринимать их творения, творчество уже завершено и состояния творящего духа художника уже материализованы на вечные времена в его созданиях. И эти создания будут излучать из себя струи эстетического волнения на таких людей, которые никогда не были свидетелями самого хода их создавания.

В области сценического искусства, наоборот, восприятие художественного творчества неотделимо от присутствования при самом совершении творческого акта. Каждый раз, когда зрители воспринимают создание актера, актер тут же, при самих зрителях, вновь создает свое творение и вне этого условия сценическое искусство немыслимо[1].

Пусть не говорят, что и актер готовит и вынашивает свои художественные замыслы, а на репетициях даже и осуществляет их раньше, чей они предлагаются вниманию зрителей. Ведь все это еще не самый творческий акт актера, а лишь подготовительные ступени к нему. Самый же творческий акт в сценическом искусстве необходимо требует присутствия и актера, и зрителя по той причине, что здесь самое содержание творческого акта составляется из непосредственного психического взаимодействия актера и зрителя Если зрителю для восприятия сценического творчества необходимо видеть непосредственно перед собою актера в момент его игры, то и, наоборот, актер точно так же нуждается в присутствии зрителя как в необходимом условии для осуществления творческого акта. Объясняется это тем, что во всех других искусствах восприятие художественных созданий отделено от самого творческого акта, и психическое заражение идет односторонне: от художника чрез его готовое создание к ценителям его творчества; тогда как сценическое искусство по самой природе внутреннего своего содержания предполагает обоюдное, перекрестное психическое {53} заражение зрителя актером и актера зрителем. Уже одно присутствие зрителей, даже если они ничем не выражают своего отношения к игре актера, дает последнему неуловимым образом то особое настроение, которое только и делает для него возможным сценическое творчество. Живописец, композитор, поэт, скульптор творят свои создания для будущих воспринимателей их созданий, но актеру зритель нужен сейчас, в самый момент его игры и не только потому что игра актера не может быть воспроизводима без участия самого актера, но и потому, что сам актер не может творить без участия зрителя, т. е. не испытывая на себе ответной волны настроения последнего.

Пусть не говорят также, что в кинематографе найдено средство и для актера закреплять продукты своего творчества в застывшей материализованной форме, могущей быть воспроизводимой перед зрителями уже без непосредственного участия самого актера. Кинематографическая лента прежде всего не передает голоса актера. А этим самым не вынимается ли из игры актера самая ее душа?

Правда, мне как-то пришлось, к величайшему своему удивлению услыхать, в одном собрании литераторов, т. е. художников слова, целую филиппику против человеческого слова, как обычного орудия выражения душевных движений. «Слово — говорил представитель этого мнения — только мешает выражению душевных состояний и потому да здравствует бессловесность, да здравствует немой театр, да здравствует пантомима»!

Словоборец основывался на том, что наиболее глубокие душевные движения выражаются не словами, а паузами, ибо слово становится тут бессильным, а истинно красноречивым оказывается молчание. Что верно, то верно. Но вытекает ли отсюда необходимость и возможность изгнания человеческой речи из круга орудий художественного живописания человеческой психики? Ни в коем случае. Во-первых, в душевной жизни человека все же имеется обширная область, не только доступная для словесного выражения, но одним лишь словом только и могущая быть выражаемой наилучшим образом. Во-вторых, если наиболее глубокие и сильные движения души всего красноречивее выражаются молчанием, то ведь красноречие молчания состоит тут именно {54} в том, что молчание приходит тогда на смену речи, в качестве многозначительной паузы. Но пауза только потому ведь и является паузой, что по обе стороны ее стоят слова. Красноречиво молчание, как добровольный временный отказ от слова, но абсолютная немота никакого красноречия заключать в себе не может. Наконец, в‑ третьих, дело ведь не только в слове, дело еще и в звуке человеческого голоса, в его тембре, в переливах его интонаций. Слова могут быть и ничтожны, в то время, как в звуках голоса, их передающего, будет трепетать душевная страсть, которую помимо этих звуков не изобразит никакая немая мимика.

Нам почти неловко задерживать читателя на столь элементарных соображениях, но, что делать, приходится напоминать о них в наши дни, когда находятся литераторы, готовые предпочесть пантомиму говорящему театру, а торжествующий кинематограф в победоносном шествии по градам и весям цивилизованного мира не отказывается от претензии начисто заменить собою театр!

Если теперь мне скажут, что со временем в кинематографическое представление может быть введена и человеческая речь при помощи соответствующего приспособления фонографических приборов, то я замечу, что и при этом условии механическое воспроизведение сценического изображения не заменить самого этого изображения по той причине, что механическая передача игры актера будет лишена тех внезапных трепетных искр, которые загораются в творчестве актера от одного ощущения присутствия зрителей.

Итак, сценическое искусство по самой своей природе требует сведения лицом к лицу творящего художника и зрителя, одним лишь внимательным участием к происходящему на сцене бессознательно сотрудничающего процессу сценического творчества. Но своеобразие сценического искусства этим не исчерпывается. Здесь творческий акт, сверх психического объединения актера и зрителей, производит еще психическое объединение зрителей, между собою, превращает на миг всех зрителей как бы в единое духовное существо, живущее общим душевным порывом. Достижении этого второго результата составляет высочайшую ступень сценического искусства. {55} Вот почему истинный художник сцены нуждается не только в зрителе, но и в зрителях, вот почему многочисленность зрителей повышает тон его исполнения. Дело тут не в тщеславии, не в жажде внешних доказательств успеха — все это лишь побочные обстоятельства — дело тут в существенных требованиях самого сценического искусства, ибо, согласно природе этого искусства, актер должен чувствовать, что своей игрой он хотя на миг превращает бесформенную толпу разнородных людей в единое духовное существо и сливает это существо с собственным творческим порывом. Конечно, такие мгновения мимолетны, как и вообще всякие проявления высших напряжений духа, но именно эти-то мгновения и составляют венец творческих достижений актера. В этом отношении творчество актера вступает на те же пути, что и творчество оратора, увлекающего за собой большую толпу слушателей; только материал творчества у обоих различен. Оратор творит из толпы единое духовное существо убедительностью умозаключений, страстностью своих личных чувств, меткостью речи, а актер делает то же красотою перевоплощения своей личности в указанный драматургом образ.

Я слышал рассказ о том, как германский император выразил желание, чтобы гастролировавшая в Берлине Савина сыграла свою лучшую роль в пустом театре только для него и его семьи. Артистка решительно отказалась и предложила наполнить театр хотя бы солдатами. Не знаем, понял ли германский император эстетическую нелепость своего желания, но в ответе Савиной, во всяком случае, как нельзя лучше было указано на существеннейшую стихию сценического творчества: чтобы иметь возможность творить на сцене, актер должен чувствовать, что в зрительном зале совершается таинство превращения толпы в единое духовное существо.

Только что сказанным, между прочим, обнаруживается несостоятельность тех соображений, которыми один талантливый и интересный русский критик не особенно давно пытался доказать эстетическую абсурдность театра. Критик указывал на то, что театр не создает никаких самостоятельных духовных ценностей и составляет лишь столь же громоздкий, сколько и ненужный привесок к драматическим {56} произведениям, которые с большим углублением могут быть прочитаны каждым по книге, без помощи актеров. Но ведь специальная задача театра вовсе не сводится к популяризированию драматических произведений. У театра совсем другое назначение. Он творит свою особую духовную ценность, которая состоит в том, что зритель при помощи игры актеров переживает драматическое произведение, чувствуя себя в этот момент частицей многоголового коллектива, охваченного совместно общим порывом эстетического волнения. Этого нигде, кроме театра, испытать нельзя и в этом — эстетическое назначение и эстетическое оправдание театра, как самостоятельной отрасли искусства.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 Следующая ⇒