КИРЗА. Шнуровка (2)

Заступающий на пост облачается в ватные штаны поверх обычных и всовывает ноги, прямо в сапогах, в огромные серые валенки. Надевает бушлат и сверху – шинель. На шинель – невероятного размера вонючий и засаленный тулуп.
Тулуп и валенки одни на всех, надевают их прямо на посту. Иначе и нельзя – двигаться в них невозможно. Шагу не сделаешь.
Паша Секс решил всё-таки немного походить и попрыгать, согреться. Опрокинулся во всём этом облачении на спину и подняться уже не смог. Дело было ночью. Мороз, звёзды. Деревья постреливают. Так и лежал, как перевёрнутый жук, почти полчаса, пока патруль его не заметил.
Отделался Паша легко – только нос обморозил.

После этого случая всех заступивших на пост обязали каждые пять минут по громкой связи связываться с КПП. Докладывать, что жив пока.

Меня на “нулёвку” не ставят – мои сапоги не пролазят даже в эти универсальные валенки. Да и с самими сапогами беда – замены на новые не нашлось, донашиваю старые, ещё в карантине выданные. Подошва вот-вот отвалится.
Тяжелее всех это переносит Сахнюк:
- Вот так вы всегда, москвичи, суки, откашиваете! А мы, блядь, за вас всё делать должны, да?! Я – на мороз, а ты в тепле свою жопу держать!..
- Гитлер, заглохни! – вступается за меня Череп. – Просто повезло чуваку... Не хуя завидовать…
Вздохнув, добавляет:
- Мне бы такие ласты… Тоже в дежурке посидел бы… Бля…
Гитлер, хлопнув дверью, убегает на пост менять побелевшего там уже Кицу.

Вечером нас сменяют.
С одной стороны – хорошо. На завтра, по прогнозу, потепление со снегом. А значит – скребок в руки и на плац. И до конца наряда ты с него уже не вылезешь.
С другой стороны, в казарме сегодня тоже не сахар. Из караула должны вернуться Борода с Соломоном. Ладно, если одним только “принеси-подай” обойдется...
Едва заходим, дневальный таращит глаза:
- Борода всех взводовских в каптёрку созвал! Дуйте туда живо!..
Нас четверо – Череп, Гитлер, Кица и я. Остальные наши в наряде.
С нехорошим чувством стучим в дверь.
Там человек десять. На тюках с бельём сидят наши старые – Борода, Соломон, Дьячко, Пеплов и Самохин. Осенники, во главе с Колбасой, стоят вдоль стеллажей.
Тусклая жёлтая лампа под потолком. Наледь на окне. Накурено.
Не люблю я такие вот сборища.
- Где ходим, воины?! – замахивается на меня кулаком Борода.
Я пытаюсь припомнить, какие сегодня у нас были залёты.
- Сменились только… Вон, штык-ножи ещё даже не сдали…
Борода не слушает. Я вижу, что ему не до нас.
Что-то здесь затевается.
Череп глазами показывает на Соломона.
Тот сидит на одном из тюков, ссутулившись и свесив свои обезьяньи руки до полу. Губа его, и без того вечно отвисшая, теперь разбухла и потемнела. Нос тоже разбит, но кровь уже не идёт.
Видок у Соломона тот ещё…
Борода собран и внешне спокоен. Лишь глаза блестят и прыгают по нашим лицам.
Нам, опоздавшим, кратко объясняется ситуация.
После наряда Соломон зарулил в чипок и застал там бойцов из роты МТО. Попытался пролезть без очереди, но те его послали.
Соломон поднял кипеж, мол, старого не уважают. Подошли старые из роты, одного призыва с Соломоном. Послушали, в чём дело и выкинули его из чайной.
Надавав перед этим по хлебалу.

- Их раза в три больше. И помахаться спецов там хватает. Но ответить мы должны.
Борода прикуривает сигарету и щурится на нас:
- Заставлять никого не буду. Но у нас каждый кулак на счету.
Нам меньше всего охота подписываться на драку с ротой из-за такого пидора, как Соломон.
- Тут не в том дело, что на кого-то конкретного наехали, - подаёт голос Колбаса. – На весь взвод наехали! Нюх рота потеряла!
Младший сержант Колбасов, по армейскому выражению, вновь “заглядывает в жопу” начальству.
Борода всё прекрасно понимает, но одобрительно кивает и демонстративно жмёт Колбасе руку.
- Сегодня одного из наших, а завтра всех вас в хуй не будут ставить! – поддерживает Колбасу его кореш Уколов. – Не ссыте, пацаны! За честь взвода охраны!
Я замечаю, что от некоторых, а особенно от Укола, разит бухлом.
Борода встаёт и хлопает меня по плечу. Оставляет докурить и тычет пальцем в сторону Соломона:
- С виновника вечеринки причитается. Соломон! Плесни-ка бойцам по чуток для храбрости!..
На долю секунды выражение лица сержанта меняется и я вдруг понимаю, что Соломон ему не больше друг, чем мне. И что Борода всей душой презирает своего земляка.
На хера тогда ему всё это сдалось?
Соломон достаёт из-за тюка, на котором сидит, початую бутылку “Пшеничной” и не глядя на нас, протягивает её Бороде.
- Я не буду, - тихо произносит вдруг Сахнюк.
Пауза нарушается вкрадчивым голосом Бороды:
- Я не понял, Гитлер, ты не будешь конкретно что? Пить или за взвод махаться? Поясни нам, глупым дядям.
- Махаться, - выдавливает Сахнюк. – И пить… тоже не буду.
Губы его подрагивают.
Борода подходит к нему вплотную. Берёт одной рукой за ремень, другую протягивает к подбородку Гитлера. Тот часто моргает и пытается отстраниться.
Борода, всем своим видом выражая отвращение, застёгивает ему крючок:
- Ты больше не шнурок. До самого моего дембеля бойцом проходишь!
На лице Гитлера ужас от осознания:
- Саня!.. Я… не надо! Я всё понял…
- Я тебе не Саня, а товарищ сержант! Ремень затяни, воин! – рявкает Борода и оборачивается к осенникам: - Колбаса! Я весной уйду, ты останешься. Проследи, чтоб эта падла в бойцах до осени проходила!
- Слово старого – закон! – отзывается вместо Колбасы Укол, подбегая к Гитлеру.
Не успеваем мы сообразить, что происходит, как Укол несколько раз бьёт Гитлера кулаком под дых.
Череп, Кица и я переглядываемся. Никто заступаться не хочет.
Осевшего в углу Гитлера обрабатывают сапогами. Подходят по очереди и пинают. Некоторые, как Уколов или Подкова, делают это артистично, с разбега, взмахивая руками и громко “хэкая”.
Дьячко бьёт Гитлера несколько раз подряд, метя в лицо.
Гитлер поджимает колени к груди и пытается спрятать голову, выставив вперёд локти. При этом он беспрерывно визжит, осекаясь лишь при очередном пинке.
- Дьяк, уймись, ты чё, бля! – оттаскивает его за плечи Пепел.
- Теперь вы! – командует нам Борода. – Каждый! По паре раз!

Гитлер мне не земляк, не друг и не товарищ. Моего призыва, и только. В другой ситуации я и сам был бы не прочь навалять ему...
- Саня, хватит с него… Он своё уже получил. Надо будет – и от нас получит... Лично меня он давно достал… Но это – наше. Оставь его нам, мы сами потом решим.
Борода смотрит на меня недоверчиво:
- Бунт на корабле, я так понимаю?
Ситуацию спасает Череп:
- Нам он ничего не сделал. За взвод мы пойдём, а его не трогайте больше.
В каптёрке снова повисает пауза.
Череп дожимает:
- Он не виноват ни в чём. Махач – для тех, кто хочет и может. Какой от Сахнюка толк? Он и бабу-то по пизде погладить не сможет толком, не то что въебать кому-то...
- Ведь Свища тоже никто не зовёт! – вступает молчавший до этого Кица и каптёрка взрывается хохотом.
Действительно, Вася Свищ не в наряде. Но и в каптёрке его нет. Сидит себе в бытовке и подшивается.
- Что есть, то есть, - отсмеявшись, говорит Борода. – Толку от Василия Ивановича никакого в таком деле... Бля, какая фактура зря пропадает! Мне бы половину его здоровья!

На этом решено разойтись.
Я и Кица помогаем Гитлеру подняться и тащим его в умывальник. Череп остаётся в каптёрке и что-то негромко говорит Бороде.
Гитлер, беспрестанно всхлипывая, пытается умыться. Его трясёт крупной дрожью, и вода расплёскивается во все стороны, не попадая ему на лицо. Я хватаю Гитлера за шею и сую его голову под струю. Кица курит и молча наблюдает.
- Оставь на нас тоже, - говорю я ему и вдруг понимаю, что права курить в туалете Гитлер лишился надолго. Если его заловят с этим здесь, будет совсем нехорошо.
Вспоминается солдат по кличке Опара, из “букварей”, вечный боец. Повар Гуля, которого из-за нас с Черепом низвели в бойцы...
Гитлер высовывает голову из раковины и, нагнувшись, стряхивает руками воду с волос.
К своему удивлению, обнаруживаю, что мне жаль этого склочного хохла.
Кица протягивает сигарету. Делаю пару глубоких затяжек и передаю её Гитлеру:
- На, и давай, на очке заныкайся, что ли… Войдёт кто-нибудь щас...
Не успеваю закончить, как дверь сортира распахивается и на пороге появляется Борода.
Гитлер прячет руку за спину и роняет бычок на пол.
Борода подходит и оглядывает нас. Останавливается на Гитлере. Мокрый, жалкий, с распухшим носом, тот стоит перед сержантом и снова начинает всхлипывать.
- Прощаю, - Борода протягивает руку к воротнику Гитлера и расстёгивает ему крючок. – Черепу и вот им, - сержант кивает на нас с Кицей, - спасибо скажи. Отмазали тебя. Ты понял, воин?
Гитлер судорожно кивает.
- Ни хуя ты не понял, - с деланной грустью говорит Борода. – Взвод – это сила. Один за всех, все за одного. Что, про мушкетёров не смотрел, что ли?..
Гитлер молчит и уныло смотрит на сержанта.
- Короче, - Борода достаёт сигареты и угощает нас. – То, что за своего вступились, не зассали – молодцы. Ты, Гитлер, с нами всё равно пойдёшь. Встанешь на шухер вместе с бойцами. Ещё один такой залёт – и вообще всё вместе с ними делать будешь. Ты понял меня?
- Саня, я всё понял. Спасибо! – мгновенно забывший про побои Гитлер торопливо курит предложенную ему сигарету.
Мне кажется, прикажи ему Борода сейчас зарезать меня с Кицей, хохол сделает это не задумываясь. Весь этот цирк с последующим восстановлением в правах был рассчитан именно на это. Зато теперь у Бороды есть преданный исполнитель. И мы теперь знаем, что это может случится с каждым из нас.

Перед самым отбоем, уже в койке, шёпотом спрашиваю Черепа:
- Ну и на хера мы подписались на это? Отказались бы все разом... Ничего бы они не сделали…
- Чего же не отказался? – ухмыляется Череп.
- Взвод – это сила. Один за всех, и все за одного. “Мушкетёров” не читал, что ли?
Мы тихо смеёмся.
Наши койки стоят изголовьями друг к другу. Разговариваем мы лёжа на животах, и лицо Черепа очень близко от моего.
- Пизды-то давать в роте старым будем, да из осенников кому навешаем, если за них поднимутся… Когда ещё такой кайф получишь… - шепчет Череп, скаля зубы. – А наши тихо лежать будут. Им-то чего лезть… Цапля там, Сито… Не махаться же со своими. Да там с нашего призыва почти все молдаване, кочегары… Небось, в котельной все сейчас. Да не ссы ты…
- Бля, подставит нас Борода. Как пить дать. Ладно, давай спать. Может, вообще ничего не будет. Кто у нас сегодня ответственный?
- Колесников. Сам видишь, нет его ни хуя в казарме.
- А у роты?
- Не знаю. Только если Борода задумал что, то уж точно сделает. Ну, давай, покемарим пока...

Нас будит Аркаша Быстрицкий.
Самый мелкий и тщедушный из наших старых, он вечно комплексует и относится к нам хуже всех.
- Чё, бля, спим, а? Одеваем штаны с сапогами, и в каптёрку быстро! Ремень возьмите. Без кителя, я сказал! И бойцов поднимите!
Мы трясём за плечо бойцов и объявляем им форму одежды.
Бойцы напуганы и одеваются с неохотой.
- Резче, суки, одеваемся! – шипит на них Череп. – Чтоб меня потом за вас ебали, ещё не хватало...
Черепа бойцы побаиваются и одеваются живее. Мне они совсем не нравятся, и я не понимаю, зачем их Борода взял в дело. Бойцы – они и есть бойцы. Один среди них нормальный парень – Арсен Суншев. Жаль только, его сегодня в казарме нет – в штабе посыльным стоит, и спать к утру только придёт.
Сунув руку под тумбочку, Череп достаёт оттуда что-то похожее на зубную щётку и прячет в рукав.
Делает он это тайком, даже от меня, поэтому я не показываю, что заметил.
В конце концов, действительно, темно.

В каптёрке Борода стоит на табуретке и что-то сбрасывает с верхнего стеллажа.
- Держите, - показывает их нам. – Морды полотенцами обвяжите…
Мы непонимающе смотрим на кучу полотенец.
Сержант терпеливо объясняет:
- Сначала вообще думали в противогазах пойти, чтоб не узнать было… Да ведь самим не видно ни хуя будет. В темноте-то…
Борода завязывает себе полотенце на затылке и нахлобучивает шапку. Завязывает уши под подбородком.
Его примеру следуют все остальные.
Не было бы мне страшно, сказал бы, что вид у нас смешной. Мудацкий.
- Теперь в сушилке одеваем бушлаты. Берём не наши, а мандавошные. С дневальными всё на мази. Стучать не будут. Дальше делаем так…

Тихо спускаемся по тёмной и холодной лестнице на первый этаж.
У меня, Черепа и Кицы на руку намотаны ремни. Бляху я придерживаю свободной рукой, зачем-то нервно тру пальцем рельефную звезду.
Бойцы – Белкин, Мищенко и Ткач вооружены швабрами.
Осенники и старые идут с пустыми руками.
Останавливаемся перед обледеневшей дверью. Пришли.
Здесь ещё холоднее, чем у нас.
Гитлер, единственный без шапки и полотенца на лице, проскальзывает в предбанник. Отворяет наружную дверь и вглядывается в темноту. Машет рукой – всё в порядке.
Занимаем позицию.
Сквозь дверные щели виден слабый свет дежурного освещения роты.
Страшно.
- Понеслась! – дёргает на себя дверь Борода.

Дневальный роты не успевает даже испугаться. Кто-то из наших бьёт его ногой по яйцам. Бойцы подхватывают обмякшего воина под руки и тащат в ленинскую. Там, как и ожидалось, спит на столе дежурный.
Швабрами запираются двери ленинской комнаты и канцелярии. Ткач остаётся у входной двери и просовывает в её ручки своё “оружие”.
Молча - лишь сапоги гулко стучат по деревянному настилу, - вбегаем в спальное помещение роты.
Казарма – близнец нашей. Такие же стенды, такие же койки. Только фотообои другие. Но сейчас не до них, да и не видно их в темноте.
Борода ещё наверху объяснил, где нужные койки. Без труда их находим и встаём к ним спиной. Слева от меня Череп, справа – судя по фигуре – Кица. Наша задача простая – махать бляхой во все стороны и не давать никому пройти.

В роте начинается шевеление. Поднимаются тёмные кочаны голов. Откидываются одеяла. Никто не может сообразить, что происходит.
Старые с осенниками подбегают к койкам и расхватывают стоящие возле них табуреты.
Форма МТО-шников летит на пол.
Опрокидывается несколько коек.
Череп наотмашь бьёт бляхой по чьей-то чубатой голове. Раздаётся протяжный вопль. Секунду спустя наши начинают молотить табуретами по мечущимся под одеялами фигурам.
Казарма наполняется визгами и криками.
Некоторым удаётся вскочить и выбежать в проход. Но все табуретки разобраны или выброшены на взлётку нашими. Безоружную мазуту снова настигают удары.
Борода – я узнаю его по характерным выкрикам – орудует двумя табуретами сразу. Кому-то он даже успевает заехать ногой в лицо. Получивший падает на пол и извивается уже под ударами сапог.
Прямо на меня из темноты выпрыгивает кто-то в белом нижнем белье. Я едва успеваю выставить руку. Угол табуретки врезается в моё предплечье и, ещё не осознав боли, изо всех сил бью гада ремнём. Бляха заезжает ему по скуле, но он не падает, а лишь замирает на какое-то мгновение. Этого достаточно для Кицы – тот несколько раз охаживает МТО-шника своим ремнём.
Солдат роняет табурет и, обхватив голову руками, падает на колени. Может, и кричит, но в поднявшемся оре неслышно.
.
Толстый рукав бушлата смягчил удар, и левая рука моя почти в рабочем состоянии. Подхватываю табурет и швыряю его в глубь помещения.
Уверен, что в кого-то попал.
Дёргаю за бляху, укрепляя на кисти ремень.
Больше желающих пока не находится. Краем глаза замечаю, что слева от меня никого нет. Оглядываюсь на наших, и вовремя – Борода уже стоит на взлётке и машет рукой.
Отходим.
Я вижу как двое наших тащут кого-то долговязого. Без сомнения – Соломона.
Рядом появляется Череп. Без полотенца на лице, со съехавшей на затылок шапкой. Одна из тесёмок вырвана “с мясом”.
- Уходим! Уходим!! – орёт он сквозь шум.
Бежим по взлётке. Вдогонку нам летит несколько табуретов. С грохотом падают позади нас, никого не задев.
Изнутри в дверь канцелярии отчаянно молотит запертый там ответственный по казарме лейтёха. Не повезло ему.
На лестнице мы стягиваем с себя полотенца и каски.
- Что с Соломоном? – орёт Борода.
Никто точно не знает. Но у Соломона из бушлата на месте поясницы что-то торчит, какие-то лохмотья.
- Порезали его, - бросает Колбаса на ходу. – Бушлаты в сушилку! И все по койкам!
Дневальный-мандавоха с перекошенным лицом впускает нас. Кивает Бороде и, выглянув на лестницу, закрывает дверь на брусок.
- Всё понял? – спрашивает его Борода, стягивая бушлат. – Услышал шум, испугался. Закрыл дверь.
Дневальный кивает, не переставая.
- Звони, вызывай дежурного, - приказывает Борода.

Почти месяц часть шерстили военные дознаватели.
На комполка лица не было.
Замполит Алексеев отменил просмотры кинофильмов и каждый вечер собирал полк в клубе. Читал лекции о воинском долге и дисциплине.
Начмед Рычко старательно опаивал питерских “гостей”.
Удивительно, но дело решено было спустить на тормозах. Формально факт драки доказан был – несколько сотрясений и пробитых голов не скроешь. У Соломона – колотая рана, неглубокая, правда. Предположительно отвёрткой.
На три недели отправили его в госпиталь, к нашей всеобщей радости.

Порешили на том, что драка возникла внутри самой роты. На почве распития спиртных напитков.
Оказывается, почти все старые в роте той ночью были пьяные в хлам. Не слегка выпившие, как наши, а совсем никакие. Когда прибежал дежурный по части с помощником, а за ними – патруль, никто даже толком не мог рассказать, что произошло.
Много позже, когда Борода уже дембельнулся, я узнал некоторые подробности той операции.

Хитрый Борода через третьи руки загнал в роту банку спирта.
Спирт раздобыли так. Ночью, разумеется, с ведома одного из фельдшеров, влезли в кабинет Рычко. Спирт начмед держал в сейфе, перелитый уже из канистр в стеклянные ёмкости.
Вскрывать сейф не стали. Просто свалили сейф на тщательно вымытый пол и губкой собрали всё вытекшее. Отжали в свою тару, поставили сейф на место и ушли.

Взлом и кражу повесили на роту МТО.
Наказали дневальных, ответственного офицера, замполита роты и самого ротного. Нарядами, лишением отпуска и выговорами.
Рычко пытался привлечь и фельдшера, но тот в момент взлома в санчасти отсутствовал – был вызван на КПП для оказания медицинской помощи сержанту Деревенко, порезавшему руку о консервную банку.
Таким образом, и Борода вышел из этой истории сухим.

На всякий случай наш взвод решили расформировать. Но потом передумали и просто сократили наполовину, до пятнадцати человек.
Кончилось наше особое положение в части.
Теперь на КПП и в караул стали заступать попеременно с другими ротами
Правда, слава “отморозков” за взводом закрепилась окончательно.

Из старых ушли от нас Подкова, Быстрицкий и Супрун. Убрали десяток осенников, раскидав их по разным ротам.
Из моего призыва перевели только одного - Черепа. Причём – в роту МТО. Сказать, что Черепу пришлось там нелегко – значит, ничего не сказать. Странно, что его там вообще не убили…

Весна всё ближе.
Дикие холода позади. Солнце, всё ещё маленькое и тусклое, теперь показывается чаще. Пару раз случились уже оттепели.
Небо светлеет. Пролежав всю зиму чуть не на крышах казарм, теперь оно поднимается на положенную ему высоту.
Тревога вперемешку с радостью, смутные надежды и тянущая тоска – всё это приносит в душу ещё не сама весна, но её предчувствие.
Весна поменяет многое в нашей жизни. Главное – чтобы она настала.

Для этого имеется ряд мероприятий.
Одно из них – выгон зимы из казармы – успешно выполняют бойцы. Машут полотенцами по всей казарме и гонят зиму к выходу.
Уколов заставляет их не просто махать под койками, а ползти под ними и кричать “Кыш! ”
Бойцов, как водится, подбодряют пинками.
Нас уже к этому не привлекают. На нашем счету выгоны лета и осени. Теперь мы лишь наблюдаем. Я волнуюсь за друга Арсена – как отнесётся к этому маленький горец?
Но Арсен воспринимает всё на удивление легко. Скалит белые зубы и крутит полотенце, как пропеллер.

Завтра – первое марта. До приказа наших старых – шестнадцать дней.
Скорее бы.
Потом ещё месяц – другой, и их, наконец, в части не будет. А мы, сидя в столовой, посмотрим на вершину горы, где машет нам рукой маленький человечек, опираясь на длинный черпак.
Но до этого надо ещё дожить.

Ещё одно сезонное мероприятие носит официальный характер. К нему привлекается весь сержантско-рядовой состав.
Имеется даже название – “приближение весны”.
Сигнал к действию – появление грачей. По мотивам картины - уже не помню кого - “Грачи прилетели”.
Всем выдаются ломы и штыковые лопаты. На ближайшие несколько дней часть превращается в какой-то странный прииск. Кипит работа. Повсюду тюкают ломы, взметается грязно-серое крошево льда. Лопаты вгрызаются в слежавшуюся по обочинам дорог снежно-льдистую массу. Куски голубоватого снега выбрасываются на асфальт, рубятся, растаптываются сапогами.
От работы не увильнуть никому – руководят командиры подразделений. Никаких тебе перекуров. По дорожкам снуёт неутомимый Геббельс, он же замполка подполковник Порошенко.
Даже Борода держит одной рукой лопату и тычет ей в снег, ковыряя ямку.

Мне работа нравится. В отличие от чистки снега, этого мартышкиного труда, когда ты оглядываешься на только что проделанную скребком полосу и видишь, как её на глазах вновь засыпает снегом. А полос таких тебе проделать надо не меньше полусотни. А из приоткрытой двери КПП на тебя уже орёт дежурный, и ты понимаешь, что снег будет валить всю ночь, и что ты, наверное, сдохнешь к утру прямо на плаце...
Удивительно, но ты не сдыхаешь, и вечером сменяешься, а весь следующий день, до нового заступления, чистишь закреплённую за взводом территорию части. А потом снова сутки в наряде, и пальцы привычно обхватывают ручки скребка…

“Приближение весны” – совсем другое дело.
Здесь ты уничтожаешь врага навсегда. Колешь, рубишь его, швыряешь.
Чтоб больше уже не прикоснуться к нему никогда.
Конечно, снег выпадет следующей осенью и пролежит опять больше полугода. И вновь будут скрестись плацы и возводиться огромные снежные “гробики”.
Но уже не нами.

Со страной происходит беда.
Страна решила узнать у самой себя, оставаться ли ей в живых.
Новое, незнакомое многим слово – “референдум”.
В курилках закипели споры.
Хохлы-западэнцы торжествуют. Те хохлы, что с Восточной Украины, поумнее, больше молчат или слушают других… Многие растеряны.
Вот и дожили…
Молдаване - все как один за выход из Союза.
Немногочисленные кавказцы – азера и армяне, лишь качают головами.
Замполит полка подполковник Алексеев собрал всех в клубе. Объясняет суть референдума и правила голосования.
Фельдшер Кучер, хоть сам из Львовской области, угрюмо слушает замполита. Наклоняется к моему уху:
- Я тебе одного теперь пожелать хочу – дембельнуться раньше, чем война в стране начнётся. Я-то осенью уйду, а тебе до следующей весны тянуть…
- Да брось ты, Игорёк… Какая, на хер, война…
Кучер взглядом показывает на кучку сидящих неподалёку молдаван-кочегаров:
- Вот они-то и начнут одни из первых…

На вечернем построении в казарме, после переклички, назначения нарядов и уборщиков, появляется замполит мандавох старший лейтенант Сайгаров.
- У меня объявление. Товарищи! В связи с проводимым завтра референдумом командование части решило объявить завтрашний день Днём демократии…
Строй недоумённо смотрит на замполита.
- Поясняю, - поправляет фуражку Сайгаров. – Объясняю, растолковываю. Подъёма завтра не будет…
Строй начинает радостно гудеть.
- Минуточку! Секундочку! – Сайгаров поднимает руку. – Подъём, безусловно и конечно, будет. Но! Подъём будет неофициальный, без команды. Проснётесь, встанете, умоетесь. Завтра у вас по плану - свободный день. Завтрак, просмотр телепрограмм. После обеда – спортивный праздник...
- Вот те нате, бля!.. – роняет кто-то в строю.
Все смеются.
- Отставить смех! - командует Сайгаров, но его мало слушают. – Товарищи, товарищи! Сейчас самое главное. Ключевое, так сказать, мероприятие завтрашнего дня. Каждый из вас завтра должен найти время для исполнения своего гражданского сознания. И долга…И того и другого, одним словом. Вернее, несколькими словами.

Кличек у Сайгарова две. Одна просто от фамилии – Сайгак. Другая, более меткая, за должность и внешность – Дуремар.

- В спортивном зале клуба будут расположены, установлены и расставленны голосовательные урны. Каждый из вас получит, так сказать, на руки голосовательный бюллетень. Как его заполнять, где и какую ставить галочку, вам уже было подробно рассказано на политинформации. Кто забыл, запамятовал или, там, не помнит, обратитесь ко мне. С этими вот самыми бюллет… - запинается вдруг Дуремар, но быстро находит выход: - С этими бюллетнями вы пройдёте в голосовательные кабинки. Или кабинки для голосования. Так даже лучше сказать… - совсем доволен собой замполит.
- Бюллетни следует заполнять… - продолжает было он, но кто-то из строя отчётливо, по слогам, произносит:
- Бюл-ле-те-ни! Бюл-ле-тени! Дуремар, сука-бля…
Сайгаров идёт пятнами. Пересиливает себя и скомкав объяснения, командует “вольно! ”
Строй расходится.
Удивительные вещи начинают случаться, думаю я.

Ночь проходит спокойно. Ни нас, ни бойцов никто не тревожит.
Просыпаюсь за пять минут до подъёма. Сегодня он на полчаса позже – воскресенье.
Вспоминаю вчерашние слова замполита. Значит, “подъём! ” командовать не будут. Тогда что?.. Не может такого быть: чтоб до завтрака, и в койке, да ещё с разрешения командования…
Бойцы проснулись все до одного и негромко переговариваются между собой на койках.
Арсен машет мне рукой.
Я показываю ему жестом – спи!
Семь часов. Дневальный молчит.
Из наших проснулись Кица и Костюк. Мишаня Гончаров спит возле меня. Рот его полуоткрыт, на подушке – пятно от слюней.
Гитлер в наряде, уже оделся и ушёл к дневальному за штык-ножом.
Некоторые из старых ворочаются, приподнимают всколоченные головы и ложатся снова.
Пепел мычит что-то из-под подушки.
Бойцы не выдерживают, встают и начинают одеваться.
Борода лежит на спине. Трёт лицо руками и открывает один глаз:
- Чё за возня? Сказано – демократия, значит – выполнять! Всем по койкам!
Минут через пятнадцать в спальном помещении появляется Сайгаров. За ним растерянно топает дежурный по роте.
- Тащ сташ литинат, тащ сташ литинат… - скороговоркой бормочет дежурный. – Вы же говорили, команду не подавать...
Сайгак хмурится из-под козырька фуражки. Принимается расхаживать между рядов и трясти спящих за плечи.
- Вставайте, вставайте! Голосование необходимо провести организованно, до завтрака! Втавайте! Дежурный, командуйте!
- Ну… подъём, - вяло и негромко произносит дежурный и после паузы добавляет: – Чего тогда надо было про демократию мутить…
- Ты мне поразглагольствуй тут!.. – заводится старлей.

Народ начинает просыпаться от затеянной перепалки и, приподнявшись на локте, с интересом следить за развитием.
Раздаются комментарии:
- Вот тебе и “найдите время…”
- Сами не знают, бля, чего хочут!
- Без меня меня женили!
- Да здравствует День демократии! Ура, товарищи! Вставай и пиздуй голосуй!
- Голосуй, не голосуй…
- Всё равно получишь…
- ХУЙ!!!
Последняя реплика выкрикивается чуть ли не хором.
По лицу Сайгака видно, что он уже не раз пожалел о затеяном.
- Смирна-а-а! – вдруг раздаётся вопль дневального.
Дежурный срывается с места в сторону выхода. За ним семенит Сайгаров.
Пришёл ротный, майор Парахин. Огромный, как мамонт. Человек-трёхстворчатый шкаф. Киборг-убийца в шинели.
Некоторые, от греха подальше, встают и начинают одеваться.
Парахин, тяжело ступая, проходит по взлётке и останавливается на её середине.
Тяжёлым взглядом окидывает казарму.
- Не встают! – выныривает из-за его спины Сайгаров. – Я им говорю, а они – не встают!
Майор не удостаивает его ответом.
Ну просто тигр Шерхан и шакал Тобакки. Странно – не в первый раз я вспоминаю мультик про Маугли… Что-то такое в нём всё-таки есть…
Ротный неподвижен, как скала..
- Рота связи, взвод охраны… Сорок пять секунд! ПА-А-ДЪЁ-О-О-О-М!
Парахин орёт так зычно, что мандавохи, а следом и мы, без возражений вскакиваем и напяливаем форму.
Бойцы прибегают из сушилки с ворохом шинелей.
- Построение на этаже в две шеренги! – уже обычным, но оттого не менее внушительным голосом командует ротный. – Через туалет на выход – шагом марш! Построение внизу в колонну по трое!
Кулак у Парахина здоровенный и твёрдый. Когда он попадает им по затылку замешкавшегося в дверях Костюка, с того слетает шапка и катится вниз по лестнице.

Строимся возле казармы.
На крыльцо выходит Парахин. Закуривает.
Сизое облачко дыма плывёт по влажному мартовскому воздуху.
- Рота, взвод! В направлении клуба! С места! С песней! Шаг-о-о-ом… Марш!
Бух-бух-бух! – печатают шаг сапоги.
Навстречу робким солнечным лучам летит залихвацкая, исковерканная местными талантами песня:

До нас пехо-ота! Хуй! Дойдёт!
И бронепо-о-о-езд не! Домчится!
Тяжёлый танк! Не доползёт!
И заебётся да-а-аже птица!