Даниил Гранин 10 страница

– Рычков Евгений, – пересилив себя, мужчина пожал протянутую руку. Крик и ругань клокотали в его горле, а ему надо было еще сообщить, что он старший техник стройуправления номер такой‑ то. Не отпуская его руки, Лосев поинтересовался, что за съемка, если колышки уже вбиты и все размечено, и слушал объяснения, и опять задавал вопросы, вникая в работу старшего техника и двух его помощников, которых тоже попросил представить. Его методичность сдерживала всех, как будто каждое действие его было подчинено какой‑ то ему известной цели. Рынков нетерпеливо выкрикнул – не проверку ли им учиняют, – и демонстративно протянул командировочное удостоверение, которое Лосев взял и долго подробно читал вплоть до подписи Грищенко – начальника управления. Когда Лосев поднял голову, лицо его выражало приветливость и участие.

– Все правильно, – сказал он.

– Вот видите! – угрожающе и торжествующе сказал Рычков, и все зашумели, придвинулись ближе.

Лосев взглянул на Костика, и Костик, давно ожидающий этого, потянулся к нему, но встретил взгляд зеркально‑ холодный, сник, отступил, прижался к дереву.

– Вы осторожней, он не в себе, – предупредил милиционер.

Из толпы откликнулись.

– Довели человека.

– Кто кого довел – вопрос!

– Люди делали что положено, а он…

– Пилить‑ то зачем?

– Значит, мешает.

Перекрывая говор, Рычков объяснил:

– Я бы его пополам перешиб, товарищ Лосев, так ведь он за вас прячется, дескать, вы запретили, вы обещали… Он у нас пилу вырвал, руку поранил моему мастеру. Вы посмотрите! – голос его быстро набирал силу. Заступив дорогу Лосеву, Рычков вытолкнул мастера, коротконогого, в красных кедах, похожего на утку, и тот с готовностью поднял перетянутую платком руку.

– Безобразие, – сказал Лосев.

– А милиция ваша пребывает на позиции невмешательства, – воодушевленно сказал мастер.

В толпе отозвались неодобрительно.

– Замотал, будто прострелили.

– Спилить‑ сломать – это они мастаки!

– Пилила – рану получила!..

Рычков шагнул к Анисимову, закричал:

– Вы посмотрите на него!

Бледное лицо Костика было в поту. Солнце било ему в глаза. Он пригнулся, в правой руке его очутился камень, большой зеленоватый голыш.

– Брось камень, – сказал из‑ за плеча Лосева Николай Никитич, – сейчас же брось!

Костик дернулся, видно было, как он хотел разжать губы и не мог. Мелкая дрожь колотила его; он скрестил руки на груди, пытаясь принять позу небрежную и как‑ то скрыть дрожь.

– Если вы, товарищ Лосев, на самом деле запрещаете, то, пожалуйста, надпишите, – официальным тоном произнес Рычков. – Наше дело небольшое. Мы сообщим начальству, разбирайтесь сами. А травмы получать от хулиганов, извините…

Второй помощник Рычкова, молоденький, аккуратный, в темных очках, вышел вперед:

– Лично я все равно этого не оставлю! Он не имел права нас оскорблять, мы исполняли долг, мы отличники соревнования.

– Он их мафией назвал, – пояснил кто‑ то, смеясь. – И террористами.

– Сам тоже хорош, – сказала какая‑ то женщина. – Браслеты носит словно девка.

На обоих запястьях у Костика блестели медные широкие браслеты, и волосы у него были длинные, да еще голубые джинсы, вытертые добела на коленях, с медными заклепками, облохмаченные понизу, – все выглядело вызывающе, не в его пользу.

– Что же ты? Разве так можно? – успокаивающе сказал Лосев.

Костик опустил руки, камень вывалился.

– Поглядите сюда. Вот… – он отстранился и открыл свежий надпил на самом взгорье ствола.

Лосев подошел, провел пальцем по распилу. Влажные опилки посыпались на песок. Старая ива склонилась над водой, образуя не прямой наклон, а делая выгиб, так что параллельно воде шла стволом, на ней сиживали по нескольку человек, и кора была тут обтерта, и были вырезаны разные инициалы. Пилить ее стали, видимо, с простым расчетом, чтобы ива упала в реку, пилили в рост, не под корень, а наверху у перегиба. Надрезать успели неглубоко, но в покорном склоне ствола появилась вдруг обреченность.

– Так они ж ее пилили! – удивился женский голос.

– А ты думала. Она им поперек проекта лежит. Главное ихнее препятствие, – и, не стесняясь начальства, кто‑ то хмельно пустил матюжком.

– Дерево жалеете, а человека? – закричал молоденький помощник Рычкова.

Рядом с Лосевым девочка сказала:

– Мама, зачем они ее пилят?

– Надо, значит, – безразлично отозвалась женщина.

– Они меня не слушали, Сергей Степанович, они б ее спилили. Я их по‑ хорошему просил, я случайно увидал. А они, они нарочно торопились, скорей, нахрапом хотели. Я им слово давал – подождите… Ребят никого не было, я тогда не позволил, решил оборонять. Как угодно, чтобы вас вызвали… – Костик спешил и все искал взгляда Лосева, всматривался в глаза его, твердые, блестящие, где не было ничего, совсем ничего, только скользил ледовый блеск.

– Не хо‑ о‑ очу‑ у! – вдруг плаксиво заголосила та же девочка. – Плохая ты, плохая, – и обеими руками стала отбиваться от матери.

От ее крика Костик вздрогнул, вытянулся, все в нем натянулось, зазвенело, а в лице задрожало, забилось, как флаг на ветру.

– Не пущу никого. Не дам! Не позволю! – закричал он. – Уйдите!

Лосев нахмурился, поднял руку, оборвал крик голосом, который слышен был при любом шуме.

– Тихо! Ты какое право имеешь тут хозяйничать? Ты кто такой? А? Кто тебе разрешил?

Костик смотрел на него оторопев.

– Сергей Степанович, да как же вы так говорите? Вы же сами…

– Что я сам? – тотчас сшиб его Лосев. – Что? Ишь нашел спину. Спрятаться хочешь! Эх ты, герой, разве так вопросы надо решать. Никто не позволял тебе с камнем на людей кидаться. Самовольничать мы тут не позволим! – Он говорил голосом, не оставляющим сомнений, для сведения не только Костика.

– Слыхали? Я так и знал, – обрадовался Рычков. Мастер в красных кедах завертелся, хлопнул себя по бедрам, восхищенно удивляясь.

– Значит, брехун он! Ну, артист! Ах ты японский бог, лепил нам, выступал тут, словно и в самом деле. Чуть не объехал, жулье. Ну, лепила! Ну, бандюга!

Радость его была потешной, кое‑ кто заулыбался.

Костик вынул платок, приложил к разбитой губе, бесчувственно обвел всех глазами.

– Эх вы… Ну что вы за люди! Они тут все перерубят, загадят, а вам хоть бы что, на все согласны. Ребенок, он плачет, он жалеет, а вы! Ничего вам не надо. Ничего не жаль. Пустые души. Лишь бы пожрать да выпить. На что вам красота? Разве вы ее защитите?.. Быдло вы. Идите, паситесь…

Неизвестно почему все молча, даже сочувственно слушали его пробитый всхлипами голос, смотрели на бледное презрительно искривленное лицо. Первым опомнился Рычков.

– Он еще обзывается! Подонок! Да ты прощения должен просить, – разлапистой своей ручищей он схватил Костика за отвороты рубашки, притянул, пригибая к земле, однако Костик отчаянным движением вывернулся, рубашка затрещала, нырнул куда‑ то вниз к камню. Рычков опередил его, носком сапога отбросил голыш и тут же следом ногой дал так, что Костик перегнулся, схватясь за живот.

– Я тебе покажу быдло, – бешено выдохнул Рычков.

Начальник милиции устремился в расклин между ними, но Лосев движением плеча помешал ему. Это было слабозаметное движение, Лосев чуть заступил, преграждая дорогу, и начальник милиции остановился, не понимая, в чем дело.

– Да за что же его, господи, – страдающе охнул женский голос. Никто не двигался, все стояли, удержанные неподвижностью Лосева, понимая, что он чего‑ то ожидает.

Анисимов распрямился, шатаясь двинулся на Рычкова, рубаха свисала, разорванная наискось, глаза его сумасшедше опрокинулись. Рычков снова, на этот раз рассчитанным ударом, грохнул его на землю.

– Нокаут, – заметил кто‑ то.

Вот тут Лосев покачал головой.

– Зачем же вы драку затеяли, товарищ Рычков? Рукам волю давать нельзя. Так изувечить можно. Теперь вас обоих привлекать надо. Николай Никитич, возьмите их за нарушение порядка. Безобразие. Вы что себе думаете? Почему о производстве работ не поставили в известность исполком? Тем более о порубке деревьев.

– Они ж на нашей территории! – крикнул Рычков.

Лосев угрожающе поднял палец.

– Вашей территории нет. Есть территория города, – он кивнул начальнику милиции. – Оба хороши. Протокол составьте, и дать обоим сколько положено. Ишь распустились.

– По пятнашке, – подсказал кто‑ то с облегчением.

Рычков что‑ то стал возражать, но Николай Никитич легонько напомнил о своей силе, придвинул его к милиционеру, и тот повел обоих к машине.

Встав на ступеньку, Анисимов обернулся, поискал Лосева, встретил прямой безучастный взгляд его зеленоватых глаз.

Ребятишки побежали в воду. На песке поодаль лежала женщина в купальнике, рядом с ней возился голый малыш. Женщина перевернулась на спину, раскинула руки. Толпа разошлась. Знойная тишина возвращалась на Жмуркину заводь. Словно ничего и не было, ничего не произошло и не могло произойти с этой лениво‑ беспечной рекой, заводью, зеленью…

Что важно – так это информировать первому. Кто первее, тот правее. Запоздаешь – и тогда доказывай, что ты не верблюд, потому что уже сообщили, что ты верблюд, и тебе остается оправдываться и переубеждать. А все, что «пере», – то плохо. Нет, нет, сообщать надо первому, прав ты или виноват, все равно сообщай первый. На своих собственных синяках да шишках Лосев усвоил правило это как одно из самых что ни на есть… Кроме того, добавлялось тут и другое, более тонкое преимущество, которое Лосев обеспечивал, сразу же позвонив в область Грищенко. Рассказал про драку, учиненную Рычковым на месте работ, не возмущался, не употреблял сильных выражений, Лосев даже выгораживал Рычкова за кой‑ какие грубости. Грищенко изумился – Рычков? Что он – выпивши был? Узнав, что трезвый («В том‑ то и дело, что не выпивши», – посочувствовал Лосев), Грищенко недоверчиво закряхтел – за столько лет ни в чем таком замечен не был… Лосев милосердно оправдывал Рычкова – сорвался парень, бывает, хотя с такими кулаками изувечить мог… Считай, пятнадцать суток это удовольствие обойдется. Грищенко заныл, застонал, нельзя ли как‑ то помочь, выручить? А как поможешь, ведь все видели, он и начальства не постеснялся… Конечно, Лосев не собирался раздувать эту историю, так и быть – попробует уговорить милицию отпустить Рычкова, но при условии, чтобы и духу его не было, чтобы немедленно убрался из города со своей группой, иначе разговоров не оберешься. Грищенко обрадовался.

Всегда надо действовать так, чтобы человек (в данном случае Грищенко) рад был сделать то, что ты предлагаешь, чтобы обрадовался – будто ты ему услугу оказываешь.

Обрадоваться‑ то он обрадовался, да тут же заскулил, как от зубной боли: кем заменить Рычкова, людей нет, работы задержатся. И на всякий случай продолжал давить – мог бы Лосев вникнуть в его беды, как‑ никак строят‑ то для города… Лосев прервал его причитания, заметив, что задержка, она не всегда во вред идет.

– Это как понимать? – спросил Грищенко.

Неизвестно чему веселясь, Лосев сказал:

– Немедленно, срочно… А срочное дело еще проверить надо, какое оно срочное.

– А как ты проверяешь?

– Откладываю. Отложу и посмотрю, станет ли оно от этого более срочным.

– Ну и что?

– Многие дела, сам знаешь, совсем отпадают, как и не было…

Грищенко охотно посмеялся. К сожалению, у строителей так не получается.

Шутка Лосева его насторожила – выходит, Лосев не заинтересован в стройке?.. И Лосев тоже почувствовал свою оплошку, оба, однако, и виду не подали.

К вечеру Рычкова отпустили, передали ему указание управляющего, и он уехал с ночным поездом, вместе с подручными. Поскольку ходатайствовал за него, кроме товарища Грищенко, еще и сам Сергей Степанович Лосев, то протокол Рычков подписал без возражений. Судя по всему, он был доволен, что дело так быстро уладилось.

В шесть часов вечера, когда исполком опустел и коридоры стали гулкими, а двери скрипучими, начальник милиции привел Анисимова в кабинет председателя. Войдя в кабинет, Николай Никитич отпустил руку Анисимова и доложил, что гражданина такого‑ то доставил. Вытянулся во весь свой исполинский рост, щелкнул каблуками. Теперь он был в милицейской капитанской своей форме, в фуражке. Сизые брюки стояли твердо, безукоризненно, как эсминцы, был Николай Никитич, как он выражался, при полном свистке и строго официален.

– Спасибо, – сказал Лосев. – Но почему же доставили, я просил пригласить товарища Анисимова.

– Потому что нарушитель отказался к вам явиться, – отчеканил Николай Никитич. – Пригласить! Они и понятия такого не знают. Только силу признают, – в голосе его угадывалось неодобрение в адрес самого Лосева.

Со стороны Анисимова раздался смешок. Покачиваясь на носках, он разглядывал капитана, разглядывал всего, сверху донизу, как слона в клетке или жирафа. Бледное лицо его было умыто, губа залеплена пластырем, но он не мог ни кривить ее, ни презрительно выпячивать, он лишь щурился.

– Не слишком ли вы упрощаете свою службу, дуся?

– Вот, слыхали? – Николай Никитич с силой одернул мундир. – Несмотря на предупреждения, что позволяет себе. Не беспокойся, Анисимов, мы с тобой еще встретимся, ой как встретимся!

За последние часы Анисимов допек начальника милиции всем – своими фразочками, стихами и особенно идиотским этим словечком – дуся. При подчиненных – дуся! Уж на что Николай Никитич слыл уравновешенным, а тут не выдержал…

Впрочем, что значит не выдержал. Не отхлестаешь, не встряхнешь даже. Не выдержал – значит ушел на лестницу, сделал три приседания, помахал руками, охладил сердце. Развязные манеры этого парня ликвидировали всякое сочувствие. Нахальная манера говорить нараспев. Масленый блеск его длинных волос, медные браслеты. Словечки ядовитые, – и придраться нельзя, и в протокол занести неудобно. Образ Анисимова стал ясен еще у Жмуркиной заводи, когда выяснилось, что Лосев не запрещал работ, что ссылка на Лосева – обман. Прошлая характеристика задержанного не отмечала никаких заслуг. С производства ушел. Играл в ресторанном оркестре, халтурил на съемках в приезжей киногруппе, сейчас работал в охотничьих мастерских, в общем и целом – без корней парень. Следовало вкатить ему, поскольку случай выпал, погонять на уборку мусора, создать ему трудовую психологию. Вместо этого приходится отпускать, да еще за ручку вести к председателю.

Составляя протокол, Николай Никитич восстанавливал последовательность событий. Он вспомнил, как Лосев плечом придержал его. Умышленно остановил. Но зачем? Непонятно. Отсюда произошло дальнейшее развитие конфликта и нанесение побоев. Рычкова – того можно понять. Рычков человек трудовой, не сравнить с этим лоботрясом. Рычкова, по просьбе Лосева, капитан отпустил охотно, при этом Лосев насчет Анисимова ни словом не обмолвился, потом же вдруг позвонил и сказал, чего, мол, парня держать, раз сказали «а», надо говорить и «б». На это Николай Никитич возразил, что «а» не равно «б». Анисимов первый нарушил, явился зачинщиком скандала, опозорил город, ввел всех в заблуждение, злоупотребив именем председателя горсовета… Николаю Никитичу показалось, что на том конце провода отключились, такое там было молчание, потом Лосев задышал, весело сказал, что никаких претензий к Анисимову он не имеет. И как бы утешая начальника милиции, добавил, что парень действовал из патриотических побуждений, без всякой корысти.

Именно этот неуместный веселый тон расстроил Николая Никитича, он чувствовал, что совершенно перестает понимать Лосева. Как будто дело в корысти. Хулиганство большей частью – действие не мотивированное и, можно сказать, бескорыстное. Патриотизма же у Анисимова капитан и вовсе не хотел признавать. Нельзя, чтобы любой обалдуй вмешивался в дела начальства, произносил речи оскорбительного и даже ненужного направления. Тем более в присутствии главных властей.

Николай Никитич многое бы мог возразить Лосеву, но все его возражения соединились в один кроткий вздох, он не в состоянии был отказать этому человеку.

Когда Николай Никитич переодевался, от злости и досады спина его чесалась в самых недоступных местах. Мундир должен был вернуть уверенность. Мундир стягивал грудь и не позволял отводить глаза.

Душа противилась просто так отпустить Анисимова, хоть как‑ то следовало его помаять, показать ему, что он есть и куда он катится. В дежурной, при всех, Николай Никитич вполне вежливо и в то же время уничижительно обрисовал Анисимову малополезное его существование, лишенное стремления учиться, расти. Анисимов, слушая, чистил ногти. Нечем было зацепить, прошибить его, все доводы капитана соскальзывали с него, и даже на иронию по поводу Жмуркиной заводи не реагировал! Николай Никитич разобрал всю несостоятельность его как защитника пейзажа. Да какой там пейзаж, для пьяниц там пейзаж, один из неблагополучных участков города, там распивают спиртные напитки, картежные игры ведут. Слава богу, что постройка филиала ликвидирует этот очаг.

– Святая простота, – нараспев сказал Анисимов, – разве от этого меньше станут пить? Разве пьют потому, что есть где выпить?

Но тут‑ то Николай Никитич был хозяином положения. Борьба с пьянством была его главной идеей. Он и в Лыков‑ то согласился поехать, чтобы провести эксперимент по искоренению пьянства.

Ненависть к пьянству появилась у него с детства, с отцовской смерти, когда мать на похоронах взяла с него клятву никогда не брать в рот водки. Он бился с зеленым змием неистово, пользуясь всеми возможностями милицейской службы. Год яростных усилий дал ничтожный результат. Иногда по субботам Николаю Никитичу казалось, что весь город шатается, бормочет, пьяно рыгает, пучит багровые глаза. Он свирепел и совершал немало лишнего, и не будь Лосева – ему пришлось бы плохо. После долгих стараний он добивался закрытия какого‑ нибудь ларька, где торговали «бормотухой», «чернилами» и прочей плодово‑ ягодной отравой. Через несколько дней появлялся другой ларек, такой же фанерный полутемный сарайчик с несколькими высокими столиками… Несмотря на запреты, штрафы, водкой торговали в воскресенье, продавали на праздниках, ее можно было достать рано утром и в полночь. Каким‑ то образом молочные буфеты вдруг превращались в распивочные, вино появлялось в столовых, в кафе, в кинотеатре, его продавали повсюду. На механическом, в больнице воровали спирт, из деревень везли самогон, варили брагу…

Единственный, кто поддерживал начальника милиции, не давал падать духом в этой неравной борьбе, был Лосев, хотя сам он давно отступился и не стеснялся признать свое бессилие.

В городе побаивались начальника милиции, непомерной его силы, азиатской невозмутимости и ярости. Никто не представлял, что неокрепшая душа его искала вожатого и жадно прилепилась к лосевской устремленной натуре, уверовав в нее. Что означала его вера – трудно сказать; видимо, ему казалось, что Лосев знает, что делает и что надо делать. Какая‑ то целительная уверенность исходила от председателя.

Поначалу можно было подумать, что Анисимов внимательно слушает проект оздоровления нравственности населения, нахальная его усмешка растаяла, но через некоторое время Николай Никитич услышал пение. Не разжимая губ, Анисимов пел, все явственнее, песенку о бумажном солдатике.

Он переделать мир хотел,

Чтоб был счастливым каждый,

А сам на ниточке висел –

Ведь был солдат бумажный.

Неизвестно, может он давно начал свое пение, Николаю Никитичу хотелось взять за шиворот этого мозгляка, поднять и повертеть над головой. Или выкинуть в окошко. Или связать из рук и ног узелок на память… Он запрятал за спину свои огромные ручищи, сцепил пальцы. Но тут он нашел достойный ответ.

– Ты себя не видишь, Анисимов, – сказал он. – А между прочим, бумажный солдатик к твоему образу куда больше подходит. Ты на ниточке висишь.

– Вы дуся! – сказал Анисимов и к Лосеву идти категорически отказался.

Ну что ж, это подтверждало мнение Николая Никитича. Неблагодарность свойственна наиболее низкому уровню души. Что можно ждать от человека, не умеющего оценить добро и заботу, ему оказанную. От неблагодарности и заводятся в душе гниль и мерзость.

Этим Анисимова удалось пронять. Николай Никитич даже не ожидал, что Анисимов так взорвется. Забегал, затрясся весь. Закричал, что нет такого закона вести к человеку, с которым он не желает разговаривать. Слова Николая Никитича про то, что Лосев хлопотал за него и вызволил, еще хуже взбесили Анисимова. Совершенно вне себя он закричал, что Лосев обманщик, лицемер, фарисей, что Лосев только по наружности праведник и тем отвратительней его предательская сущность.

Такое про Лосева невозможно было слышать, это была клевета, свинство, да еще в присутствии посторонних людей. Николай Никитич попытался дать отпор, опровергнуть. В чем Лосев обманщик? В том, что приказал наказать по всей строгости, а теперь хлопочет, просит освободить? В этом обман? В этом? Он тоже сорвался в крик, вернее в окрик, потому что выдержки не потерял, а лишь когда Анисимов ногами затопал, завопил, что согласен сидеть в тюрьме, пусть его судят, не нужно ему никаких милостей, плевал он… тут Николай Никитич взял его и тряхнул так, что Анисимов вскрикнул и затих. Начальник милиции удивился себе, никогда он не позволял себе подобного. При своей силе он легко мог переломить ребра этому мозгляку. Долго он не мог успокоиться от оскорблений и всякой пакости, какую накричал Анисимов, счастье, что Анисимов шел за ним как миленький, ни звука не проронив.

Николай Никитич не стал, конечно, излагать в кабинете председателя все обстоятельства привода, но Лосев сразу разобрался.

– Вы не обижайтесь на него, Николай Никитич, – сказал он. – У Анисимова комплекс. Он завидует вашей силе и, как всякий слабый человек, хочет чем‑ то уравняться. С помощью хотя бы прозвищ. Прием не самый благородный.

Анисимов сунул пальцы в карманы джинсов и стал разглядывать Лосева с упорным интересом.

Если б не просьба Лосева, начальник милиции не оставил бы его наедине с этим психом. В поведении Анисимова имелся какой‑ то секрет, да и Сергей Степанович тоже действовал несколько странно, нелогично. Однако выглядел он вполне уверенно, и это успокоило начальника милиции.

По выходе в сквере он заметил двух женщин. Одну из них, учительницу Тучкову, он знал. Они смотрели на него и шептались.

На приглашение садиться Костик не ответил. Он так и остался стоять посреди кабинета.

– Обиделся, значит? Примитивно. Обиделся на то, что я не поддержал, не оценил твоего героического порыва. Не стал плечом к плечу, защищать грудью… Вместо этого отправил тебя в милицию. Теперь ты себя жалеешь, а всех нас презираешь. Как ты выразился – пустые души? Быдло? Вот это уже оскорбление. А заметил, что поддержки тебе не было и сердиться на тебя тоже не стали? Вот что любопытно? Не сумел ты пробудить народного чувства. Они виноваты или ты? Ты на кого их поднимал? На хулиганов? То‑ то. На работяг поднимал, которые приехали дело делать.

Лосев ходил по кабинету мимо Анисимова вправо, влево, но Костик не поворачивался к нему. Он стоял матово‑ бледный, тонкий, с завидно впалым животом, длинные волосы придавали его узкому лицу печаль и отрешенность. То, что раньше Лосева раздражало, стало симпатичным.

– Тебе что. Раз ты прав, ты позволяешь себе драться, кричать, от меня требовать. Ну, допустим, ты себе душу облегчил, дальше что? Руки раскинул, готов на все. Так? А это, может, самое простое. А фанаберию свою перешагнуть не можешь.

Костик молчал.

Лосев зашел с другого бока, посмотрел.

– Ладно. Видно, я в тебе ошибся. Самолюбие для тебя важнее дела. Главное – показать свою обиду на меня. А все остальное несущественно. И то, за что дрался. Рисовал я себе тигра, а получилась дворняжка.

Костик дернулся.

– Я тоже… ошибся». В вас ошибся.

Лосев отмахнулся, повел плечом, мол, отговорка.

– Вы меня при всех выставили лжецом.

– Ну и что? – спокойно спросил Лосев.

– Как что?.. Рычков меня при всех подонком назвал. Вам это ничто. А я не могу. Я лично не желаю. Я… я, между прочим, так ждал вас. Я готов был стоять там насмерть. – В голосе его вскипели слезы, но он пересилил себя, посмотрел на Лосева с ненавистью. – А вы… Это называется предательством.

– И в результате?

– Что в результате?

– В результате‑ то что мы имеем? Что мы приобрели на сегодняшний и завтрашний день?

– Не понимаю, – сбился и как‑ то растерялся Костик.

– В том‑ то и штука, что не понимаешь, а судишь. А имеем мы в результате остановку работ на заводи. Ясно? Не пилят. Так ведь?

Костик задумчиво посмотрел на Лосева, затем, придя к какому‑ то выводу, сказал, обращаясь не к Лосеву, а к каким‑ то иным, незримым слушателям.

– Все так. А я дурак. Чего я ввязался? Да какое мне дело? Пилите, ломайте, какое дело поэту мирному до вас? До феньки мне ваша музыка. У нас своя музычка, – и вдруг с таким же отчужденным, холодным лицом сложил руки лодочкой, замычал, затрубил в них саксофоном, каблуками в такт отбил чечеточную дробь.

– Губа болит. А то бы я вам исполнил Бена Гудвина. Что касается прочего – больше не буду, дяденька. Уничтожайте беспрепятственно. Стройте филиалы, аэровокзалы, танцплощадки…

Лосев присел боком на край стола, поболтал ногой.

– Крайность твоя от неумения думать. Мечешься ты. Конечно, красиво взойти на баррикаду ровно парижский коммунар. Но только они перед этим боролись. За Жмуркину заводь тоже бороться надо. Варианты найти, подсчитать, убедить, бумаги писать, шапку ломать, хитрить, между прочим. И самолюбием своим поступаться. Телегу поперек не толкают. – Лосев направил взгляд в угол наверх, к тем же незримым слушателям. – А мне скажут: ты куда смотрел, о чем думал, ты для чего поставлен? Общий, так сказать смысл, конкретно же выражения могут быть малоприличные… – Лосев хмыкнул. – Твой Рычков – это еще детский сад!.. Итак, умываешь свои музыкальные руки? Наша репутация пострадала. Будем читать стихи, не станем более тратить себя на быдло. Мы слишком чистенькие, это не для нас – в дерьме копаться. – Лосев вспомнил Любовь Вадимовну и рассердился. – Вы все такие, вы ничего знать не желаете, никаких обстоятельств, каждый только себя видит…

Костик смотрел задумчиво, как бы раздумывая не над его словами, а над другими более важными вещами, о которых Лосев не говорил.

– Так что насчет предательства – не знаю, кто кого предал, – усиливая тоном свои слова, сказал Лосев. – Когда люди трусят или увиливают, они придумывают себе прекрасные оправдания.

Слова его достигли, пробились, однако получилось не совсем то, что он полагал: Костик расцвел маленькой победной улыбочкой.

– А вы знаете, Сергей Степанович, вы мне сейчас Юрия Емельяновича напомнили, примерно он нам то же самое приводил про Астахова, – и Костик, повеселев, прошелся по кабинету.

– При чем тут Поливанов? Это ты брось…

– У Юрия Емельяновича тоже цель оправдывает средства. Так? Вы его на этом самом и раскурочили.

Произнес это Костик на ходу, не глядя на Лосева, остановился у окна и, поглядев на улицу, с треском растворил его. Рамой смахнуло дохлых мух, запахло горелым маслом из столовой, тошнотворным запахом, от которого у Лосева ломило виски.

– Ты чего хозяйничаешь? – сказал Лосев. – Закрой окно.

Костик не ответил, он свесился вниз, кому‑ то свистнул и помахал рукой. Лосев подошел, из‑ за его плеча увидел в сквере на скамейке двух женщин. Одна, в брюках, в клетчатой куртке, была Тучкова. Внизу настаивались сумерки, и Лосев скорее угадал ее, чем увидел. Оттого, что угадал, – обрадовался. Изнутри обдало теплом. Так же, как тогда, когда она позвонила. Он тогда сам поднял трубку и услышал ее голос. У него сидели контролеры из народного контроля, и вместо того чтобы переключить телефон на секретаря, он взял трубку, хотя видел, что звонят из города. Никогда он не позволял себе отвлекаться, а тут поднял трубку, будто ждал этого звонка. Пластмассовая трубка нагрелась. Он сжал ее – она запульсировала. Голос приблизился, слышно было, как язык ее касается зубов, неба, вспомнилась запрокинутая голова и влажная глубина полураскрытого рта. Они не виделись с тех пор, как она убежала от Поливанова; казалось, он не думал о ней, а почему‑ то теплом дохнуло и внутри замерло. Контролеры ожидали, понятия не имея, что с ним творится. Вполне можно было попросить ее зайти, но он не сделал этого, пообещал уладить дело с Анисимовым, не договорясь даже, чтобы она перезвонила.

Высокая тонкая девушка крикнула Костику, скоро ли он.

– Сейчас, – ответил Костик, повернулся к Лосеву. – Я могу идти?

Фигура Лосева открылась. Тучкова увидела его и помахала. Так же, как она до этого махнула Костику. Он пытался представить себе, как видятся он и Костик оттуда, из сквера, вдвоем, в прямоугольнике освещенного окна. Ему хотелось продлить это мгновение.

– Можешь идти, – сказал он.

– А, собственно, зачем вы меня вызывали?

Лосев вспомнил, как хотелось ему завоевать этого парня, поскольку он понимал, что все будет передано Тучковой, весь их разговор. Вероятно, втайне он хотел как‑ то оправдаться и никак не рассчитывал встретить такую ожесточенную враждебность, он был уверен, что Костик сразу поймет и поблагодарит…

– Теперь это не имеет значения, – сказал Лосев. – Если ты не видишь разницы с Поливановым, то, значит, я ошибся. Извини, пожалуйста, показалось.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒