Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 3 страница



За окнами несколько прояснилось, когда, заметив в комнате арфу, Фанни стала о ней расспрашивать, а затем высказала горячее желание послушать ее и призналась, хотя этому трудно было поверить, что с тех самых пор, как арфу доставили в Мэнсфилд, ни разу ее не слушала. Самой Фанни казалось, что это вполне естественно и просто. С тех пор, как привезли инструмент, она едва ли хоть раз побывала в пасторате, не было для того никаких поводов; но мисс Крофорд, вспомнив Фаннино давно высказанное желание на сей предмет, огорчилась своей небрежностью; и охотно, с готовностью стала ее немедля спрашивать: «Сыграть вам прямо сейчас? », «Что вы хотите послушать? »

И сразу же заиграла, радуясь новой слушательнице, слушательнице столь благодарной, да еще, по всей видимости, не обиженной вкусом. Она до тех пор играла, пока по глазам Фанни, устремленным за окно, где как будто уже распогодилось, поняла, как следует поступить.

— Еще четверть часа, и тогда будет видно, не польет ли опять, — сказала мисс Крофорд. — Не убегайте при первом же просвете. Вон те тучи внушают опасения.

— Но они прошли, — отвечала Фанни. — Я за ними наблюдала. Это все идет с юга.

— С юга ли, с севера, туча есть туча, и, пока она нависает, вам лучше обождать. И к тому же я хочу сыграть вам еще кое‑ что, очень милую вещицу, ваш кузен Эдмунд ее любит больше всего. Непременно останьтесь и послушайте любимую пьесу вашего кузена.

Фанни чувствовала, что и вправду надо послушать; и хотя ей не надобно было ждать таких слов, чтоб подумать об Эдмунде, но это напоминанье помогло особенно ясно представить его мысли и чувства, и ей вообразилось, как он снова и снова сидит в этой комнате, быть может, на том самом месте, где сидит сейчас она, с неустанным восхищеньем слушает любимую мелодию, исполняемую, как ей казалось, изысканно и выразительно; и хотя сама она слушала эту музыку с удовольствием, и рада была, что ей понравилось то, что нравится ему, когда музыка смолкла, ей захотелось уйти еще нетерпеливей, чем прежде; и поскольку это было очевидно, ее весьма любезно попросили побывать у них еще, заходить за ними всякий раз, как ей будет удобно, позволить им сопровождать ее на прогулке, заглядывать к ним, чтобы еще послушать арфу, и Фанни сочла это своим долгом, если только дома не станут возражать.

Так возникла эта своего рода дружба, завязавшаяся в первые две недели после отъезда сестер Бертрам, дружба, вызванная главным образом тоскою мисс Крофорд по чему‑ то новому и почти не задевшая чувств Фанни. Фанни заходила к ней каждые два‑ три дня; ее словно околдовали: если она не шла к мисс Крофорд, ей становилось не по себе, и однако, она не питала любви к этой молодой особе, думала по‑ иному, чем та, не чувствовала признательности за то, что ее общества искали именно теперь, когда никого другого не осталось; и не получала удовольствия от разговора мисс Крофорд, разве что изредка он ее развлекал, да и то зачастую вопреки ее рассудку, ибо это все были шутки, задевающие людей, или темы, к которым, по ее мненью, следовало относиться с уважением. Однако она приходила, и в непривычно погожие для этого времени года дни они полчасика за полчасиком прохаживались по аллеям, которые миссис Грант обсадила кустарником; иной раз даже осмеливались посидеть на какой‑ нибудь лавочке под наполовину облетевшими ветвями и оставались там, бывало, до тех пор, пока вдруг налетевший холодный ветер, срывая последние желтые листья, не заглушал тихие восторги Фанни по поводу услад столь неторопливо отступающей осени, и тогда они вскакивали и опять принимались ходить, чтоб согреться.

— Какая прелесть… ну какая же прелесть, — говорила Фанни, оглядываясь по сторонам, когда однажды они вот так сидели вдвоем. — Всякий раз, когда я попадаю в эту аллею, меня поражает, как она выросла и как хороша. Три года назад это была всего лишь неприхотливая зеленая изгородь вдоль поля, и никто ее не замечал, никто не думал, что она когда‑ нибудь порадует глаз, а теперь ее обратили в аллею, и даже трудно сказать, чем она всего дороже — своею пользою или красотою; и, пожалуй, еще через три года мы забудем, почти забудем, что тут было прежде. Как поразительны, просто поразительны свершения времени и перемены в душе человеческой! — И, следуя за ходом своих мыслей, она немного спустя прибавила: — Если какую‑ то из наших способностей можно счесть поразительней остальных, я назвала бы память. В ее могуществе, провалах, изменчивости есть, по‑ моему, что‑ то куда более откровенно непостижимое, чем в любом из прочих наших даров. Память иногда такая цепкая, услужливая, послушная, а иной раз такая путаная и слабая, а еще в другую пору такая деспотическая, нам неподвластная! Мы, конечно, во всех отношениях чудо, но, право же, наша способность вспоминать и забывать мне кажется уж вовсе непонятной.

Мисс Крофорд, которая слушала ее невнимательно и равнодушно, нечего было сказать, и, заметив это, Фанни вновь обратилась мыслями к тому, что, как ей казалось, могло ту заинтересовать.

— Может быть, мои похвалы неуместны, но я восхищена вкусом миссис Грант, который виден здесь во всем. В расположении аллеи такая приятная для глаз неприхотливость!.. никаких особых претензий!

— Да, — небрежно ответила мисс Крофорд, — для такого места это как раз то, что надо. Здесь не ждешь ничего грандиозного… и, между нами говоря, пока я не приехала в Мэнсфилд, я даже не представляла, что сельскому священнику может прийти в голову затеять такие посадки или что‑ нибудь в этом роде.

— Я рада, что так разрослись вечнозеленые кустарники! — сказала в ответ Фанни. — Садовник моего дядюшки всегда говорит, что тут земля лучше, чем у него, и это видно по тому, как растут лавры и вообще вечнозеленые. Вечнозеленые! Как прекрасна, как желанна, как удивительна вечная зелень! Если подумать, до чего поразительно разнообразие природы! Мы ведь знаем, что в некоторых странах множество деревьев, которые роняют листья, но все равно изумляешься, что на одной и той же почве, под одним и тем же солнцем появляются растения, которые разнятся друг от друга в том, что составляет основу и закон их существования. Вы подумаете, что я неумеренно восхищаюсь, но, когда я выхожу под открытое небо, особенно когда сижу под открытым небом, меня тянет к таким вот размышлениям. Стоит кинуть взгляд на самое заурядное творение природы, и сразу находишь пищу для игры воображения,

— По правде говоря, я вроде того знаменитого дожа при дворе Людовика XIV, — отвечала мисс Крофорд. — И знаете, на мой взгляд, самое поразительное в этой аллее, что я сама в ней очутилась. Скажи мне кто‑ нибудь год назад, что здесь будет мой дом, что мне доведется жить здесь месяц за месяцем, я нипочем бы не поверила! А я здесь уже чуть не пять месяцев! И притом самых спокойных пять месяцев за всю мою жизнь.

— Должно быть, для вас чересчур спокойных.

— Теоретически я бы и сама так думала, но, — и глаза у ней заблестели, — на поверку оказывается, что никогда еще не было у меня такого счастливого лета, — и продолжала задумчивей, понизив голос: — Но ведь, как знать, к чему это может привести.

У Фанни забилось сердце, у ней уже не было больше сил гадать и искать подтверждения своим догадкам. Мисс Крофорд, однако ж, вновь оживившись, вскоре продолжала:

— Оказывается, я куда лучше, чем могла себе представить, примирилась с деревенским существованьем. Мне даже кажется, что при определенных обстоятельствах проводить в деревне половину года очень приятно. Со вкусом обставленный, не слишком большой дом — средоточие семейных связей, постоянные встречи в тесном кругу, к твоим услугам самое избранное общество, которое смотрит на тебя с почтительностью даже большей, чем на тех, кто состоятельней, а после разных веселых развлечений тебе предстоит не что‑ нибудь, a tete‑ a‑ tete с человеком, который тебе милей всех на свете. В этой картине нет ничего страшного, не правда ли, мисс Прайс? Когда у тебя такой дом, даже новоиспеченной миссис Рашуот можно не завидовать.

— Завидовать миссис Рашуот! — только и рискнула сказать Фанни.

— Полно, полно, с нашей стороны было бы не слишком красиво строго судить миссис Рашуот, я предвкушаю, что мы будем обязаны ей великим множеством веселых, блистательных, счастливых часов. Я думаю, в следующем году всем нам предстоит часто бывать в Созертоне. Такой брак, как у мисс Бертрам, — истинное благо для всего общества, ведь супруга мистера Рашуота будет почитать самым большим удовольствием обставить дом и задавать самые блестящие балы.

Фанни молчала, и мисс Крофорд снова задумалась, но через несколько минут вдруг подняла голову и воскликнула:

— А вот и он! — То был, однако ж, не Рашуот, но Эдмунд, который направлялся к ним вместе с миссис Грант. — Моя сестра и мистер Бертрам… Я так рада, что ваш старший кузен уехал и теперь его опять можно называть просто мистер Бертрам. Обращение «мистер Эдмунд Бертрам» звучит так чинно, так жалостливо, так подчеркнуто относится именно к младшему брату, что я терпеть его не могу.

— Как по‑ разному мы чувствуем! — воскликнула Фанни. — Для меня мистер Бертрам звучит холодно, бессмысленно, в нем совсем нет тепла и выразительности! Оно говорит единственно о том, что обращаешься к джентльмену, вот и все. А в имени Эдмунд есть благородство. Это имя героическое и прославленное — имя королей, принцев, рыцарей. От него будто исходит дух доблестного великодушия и нежной привязанности.

— Я признаю, что само по себе оно хорошо, и лорд Эдмунд или сэр Эдмунд звучит восхитительно; но погребите его под ледяным, все уничтожающим «мистер» — и «мистер Эдмунд» это не более, чем «мистер Джон» или «мистер Томас». Что ж, присоединимся к ним, и тогда придется выслушать вполовину меньше упреков за то, что мы сидим на воздухе в такую холодную пору.

Эдмунд встретил их с особым удовольствием. Он видел их вместе впервые с тех пор, как знакомство Фанни с мисс Крофорд стало более тесным, о чем он с радостью услышал несколько времени назад. Дружба между двумя дорогими его сердцу девушками была для него как нельзя более желанна. Но, к чести влюбленного, надобно сказать, что у него хватало разумения понимать, что вовсе не только и не столько Фанни выигрывает от этой дружбы.

— Так вы не собираетесь бранить нас за нашу неосмотрительность? — спросила мисс Крофорд. — А как по‑ вашему, разве не для того мы здесь сидим, чтоб нам об этом было сказано, и чтоб нас попросили и умоляли никогда более этого не делать?

— Возможно, я вас и побранил бы, сиди вы поодиночке, но уж если вы поступаете дурно вместе, я на многое могу посмотреть сквозь пальцы, — отвечал Эдмунд.

— Они недолго сидят, — объявила миссис Грант, — потому что, когда я поднималась за шалью, я видела из лестничного окна, что они прогуливаются.

— Да к тому же день такой погожий, и потому вряд ли так уж неосмотрительно, что вы несколько минут посидели, — прибавил Эдмунд. — О нашей погоде не всегда стоит судить по календарю. В ноябре иной раз можно позволить себе кое‑ какие вольности скорее, чем в мае.

— Видит Бог, — воскликнула мисс Крофорд, — мне еще не доводилось иметь таких друзей, как вы оба, вы так бесчувственны и не оправдываете ожиданий! Вы ни на миг не встревожились. Вы понятия не имеете, как мы намучились, как озябли! Но я уж давно предполагала, что мистера Бертрама не проймешь всякими невинными ухищрениями против здравого смысла, перед которыми не устоять женщине. На него я с самого начала не очень и надеялась, но вы, миссис Грант, моя собственная сестра, мне кажется, вам положено было хоть немного за меня встревожиться.

— Не тешь себя понапрасну, любезнейшая моя Мэри. Нет у тебя ни малейшей надежды меня тронуть. Я и правда тревожусь, но совсем об ином; и ежели б я могла изменить погоду, тебе все время пришлось бы терпеть резкий восточный ветер, потому как из‑ за теплых ночей некоторые мои растения Роберт оставляет на улице, а я знаю, чем это кончится: погода разом переменится, ударит мороз и застанет всех врасплох (по крайней мере Роберта), и все погибнет, а еще и того хуже — кухарка мне сейчас сказала, что индейку нельзя хранить дольше завтрашнего дня, а ведь я ни в коем случае не хотела ее готовить до воскресенья, потому что знаю, насколько больше доктор Грант обрадуется ей именно в воскресенье, после всех воскресных трудов. Вот они, можно сказать, огорчения, и оттого, на мой взгляд, погода не по сезону душная.

— Услады домашнего хозяйства в деревенской глуши! — насмешливо сказала мисс Крофорд. — Порекомендуйте меня вашему садовнику и торговцу домашней птицей.

— Дорогое мое дитя, порекомендуй мистера Гранта в настоятели Вестминстерского собора или собора святого Павла, и я еще как буду рада твоему садовнику и торговцу домашней птицей. Но у нас в Мэнсфилде такой публики не водится. Что прикажешь мне делать?

— О! Да ничего, кроме того, что вы уже делаете: ежечасно терзаться и никогда не терять самообладания.

— Благодарю, Мэри, но где ни живи, этих досадных мелочей не миновать. И когда ты поселишься в городе и я приеду тебя навестить, будут они, наверно, и у тебя, несмотря на садовника и торговца домашней птицей, а пожалуй что, как раз из‑ за них. Ты будешь горько сетовать на их отдаленность и необязательность, либо на непомерные цены и мошенничество.

— Я намерена стать достаточно богатой, чтоб не иметь поводов для подобных жалоб. Из всего, что мне доводилось слышать, самый верный залог счастья — большой доход. Уж он‑ то упасет от неприятностей из‑ за миртов и индеек.

— Вы хотите стать очень богатой? — сказал Эдмунд и, как показалось Фанни, бросил на мисс Крофорд взгляд исполненный значенья.

— Разумеется. А вы разве нет? А мы все разве не хотим?

— Я не могу хотеть ничего, что было бы в такой степени не в моей власти. Мисс Крофорд дано выбрать, сколь велико будет ее состояние. Ей стоит лишь определить для себя, сколько тысяч в год она желает, и они, без сомненья, будут к ее услугам. Мои намерения не идут далее того, чтоб не оказаться в бедности.

— Благодаря умеренности и экономии, и согласуя свои желания со своим доходом, и прочее такое. Я вас понимаю, и для человека в ваши лета, при таких ограниченных средствах и без влиятельных знакомств, это весьма подходящее намерение. Чего вы можете желать, кроме приличного содержания? Времени вам остается немного, а положение ваших родных не таково, чтоб они могли что‑ нибудь для вас сделать или унизить вас сравнением со своим богатством или местом, какое сами занимают в обществе. Будьте честны и бедны, сделайте милость, но я не стану вам завидовать. Я даже не уверена, что стану вас уважать. Я куда больше уважаю тех, кто честен и богат.

— Степень вашего уважения к тому, кто честен, богат ли он или беден, как раз нисколько меня не занимает. Я не намерен быть бедняком. Я решительно против бедности. Единственное, что меня тревожит, чтоб вы не смотрели свысока на того, кто честен и занимает среднее положение между бедностью и богатством.

— Но если он мог бы занимать более высокое положение, а предпочел удовольствоваться более скромным, я, конечно же, буду смотреть на него свысока. Я не могу не смотреть свысока на все, что довольствуется безвестностью, когда могло бы возвыситься до степеней почетных.

— Но как возвыситься? Как, к примеру, моя честность может возвыситься до каких‑ то почетных степеней?

Отвечать на этот вопрос было не так‑ то просто, за протяжным «О‑ о» у прекрасной девы не сразу нашлось что прибавить:

— Вы должны были войти в парламент или еще десять лет назад пойти служить в армию.

— Об этом что сейчас толковать? Ну, а парламента, думаю, мне придется подождать до особого собрания представителей от младших сыновей, которым не на что жить. Нет, мисс Крофорд, — прибавил Эдмунд серьезнее, — есть отличия, которых я хотел бы достичь, и чувствовал бы себя несчастным, если б не имел на то никакой надежды, решительно никакой надежды или возможности, — но они совсем иного свойства.

Понимание, которое увидела Фанни в его взгляде, когда он говорил, и то, которое она ощутила в том, как, смеясь, отвечала ему мисс Крофорд, было горестной пищей для ее наблюдений; и почувствовав, что не в состоянии как должно внимать миссис Грант, с которой она шла сейчас следом за теми двоими, она уже почти решилась немедленно уйти домой и только ждала, когда наберется мужества объявить о том, но тут большие часы в Мэнсфилд‑ парке пробили три, и, услыхав их, она поняла, что и вправду отсутствовала из дому куда долее обыкновенного, и потому недавние сомнения, надобно ли уйти прямо сейчас или нет и как лучше это сделать, быстро кончились. С полным сознанием своей правоты она тотчас же начала прощаться; а Эдмунд в это самое время припомнил, что леди Бертрам о ней справлялась и что пошел он в пасторат именно затем, чтоб привести ее домой.

Фанни и вовсе заторопилась и, нисколько не надеясь, что Эдмунд будет ее сопровождать, готова была поспешить к усадьбе одна; но все тоже ускорили шаг и вместе с нею вошли в дом, чрез который надо было пройти. В прихожей оказался доктор Грант, все остановились и заговорили с ним, и по тому, как держался Эдмунд, ей стало ясно, что он все же намерен идти с нею. Он тоже прощался. И Фанни не могла не быть ему благодарна. Напоследок доктор Грант пригласил Эдмунда завтра отобедать с ним, и не успело еще в Фанни шевельнуться от этого неприятное чувство, как миссис Грант, вдруг вспомнив, повернулась к ней и попросила и ее доставить им удовольствие и тоже отобедать с ними. Такое внимание было ей внове, и само приглашение так было внове, что она и чрезвычайно удивилась, и смутилась, и бормоча, что весьма обязана, «но не уверена, что это будет возможно», смотрела на Эдмунда в ожиданье его мнения и помощи. Но Эдмунд, в восторге от того, что ей выпала такая радость, с полувзгляда и с полуслова убедившись, что она бы не против, да не уверена в согласии тетушки, не мог представить, чтоб его маменька не пожелала ее отпустить, и потому решительно и без колебаний посоветовал принять приглашение; и хотя даже при его поддержке Фанни не отважилась бы на такой дерзкий порыв независимости, вскоре условлено было, что, если миссис Грант не сообщат ничего иного, она может ожидать Фанни к обеду.

— И знаете, что будет на обед? — с улыбкою сказала миссис Грант — Индейка, и уж наверняка преотличная. Потому что знаешь, дорогой, — поворотилась она к мужу, — кухарка настаивает, что индейку надобно готовить завтра.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул мистер Грант. — Тем лучше. Рад слышать, что дома есть такая прелесть. Но, должен сказать, мисс Прайс и мистеру Эдмунду предстоит пойти на риск. Мы не желаем наперед знать меню. Мы рассчитываем на дружескую встречу, а вовсе не на роскошный обед. Чем бы вы или ваша кухарка ни вздумали нас попотчевать — индейкой, или гусем, или бараньей ногой.

Фанни и Эдмунд отправились домой вдвоем; и, сразу же обсудив приглашение, о котором Эдмунд говорил с самым горячим удовлетворением, полагая его особенно желательным при той дружбе, что установилась меж Фанни и мисс Крофорд и очень его радует, — они далее шли молча, ибо, покончив с этим разговором, Эдмунд задумался и уже не расположен был беседовать ни о чем другом.

 

Глава 5

 

Но почему это миссис Грант пригласила Фанни? — сказала леди Бертрам. — Почему ей вздумалось пригласить Фанни?.. Ты ведь знаешь, Фанни никогда на таких обедах там не бывает. Не могу я без нее обойтись, и я уверена, она вовсе не хочет туда идти… Ведь правда же ты не хочешь, Фанни?

— Если вы так ставите пред нею вопрос, — воскликнул Эдмунд, не давая кузине заговорить, — Фанни немедля ответит «нет», но я уверен, дорогая маменька, что ей хотелось бы пойти, и не вижу причин, почему бы ей не пойти.

— Не представляю, почему миссис Грант пришло в голову ее пригласить. Ведь прежде этого не бывало. У ней было обыкновение иногда приглашать твоих сестер, но Фанни она никогда не приглашала.

— Если вам нельзя без меня обойтись, сударыня, — начала Фанни с привычной готовностью во всем себе отказывать…

— Но к услугам маменьки весь вечер будет папенька.

— Да, правда?

— Может быть, вы спросите совета у папеньки?

— Прекрасная мысль. Так я и сделаю, Эдмунд. Как только сэр Томас воротится домой, спрошу его, могу ли я обойтись без Фанни.

— Как вам будет угодно, сударыня. Но я‑ то полагал, что вы спросите мнения папеньки о том, насколько прилично или неприлично принять сие приглашение. И, я думаю, он сочтет, что миссис Грант поступила правильно, пригласив Фанни, и поскольку это первое приглашение, Фанни следует его принять.

— Не знаю. Мы спросим сэра Томаса. Но он будет весьма удивлен, что миссис Грант вообще вздумала пригласить Фанни.

Более до прихода сэра Томаса сказать было нечего, во всяком случае по делу; но предмет, затронутый в этом разговоре, касался до удобства леди Бертрам завтрашним вечером и был для нее настолько важней всего прочего, что полчаса спустя, когда, воротясь с поля и идя в свою гардеробную, сэр Томас на минуту к ней заглянул, она окликнула его уже на выходе:

— Погоди‑ ка, сэр Томас, мне надобно тебе кое‑ что сказать.

Ее голос, исполненный томного спокойствия, поскольку она никогда не брала на себя труд говорить громко, сэр Томас неизменно слышал и неизменно на него отзывался, и сейчас он снова к ней подошел. Она начала свой рассказ, и Фанни немедля выскользнула из комнаты, ибо слушать, как о ней говорят с дядюшкою, было выше ее сил. Она тревожилась, тревожилась, быть может, более, чем следовало, ибо что за важность, в конце концов, пойдет она или останется дома, но, если дядюшка станет раздумывать и решать, с видом весьма серьезным, и устремит на нее серьезный взгляд, и, наконец, решит не в ее пользу, она может не выказать должного смирения и равнодушия. Меж тем все шло благополучно. Началось с таких вот слов леди Бертрам:

— Я скажу тебе кое‑ что, что тебя удивит. Миссис Грант пригласила Фанни на обед!

— Что ж, — сказал сэр Томас, словно ждал чего‑ то еще, чтобы и вправду удивиться.

— Эдмунд хочет, чтоб она пошла. Но как я без нее обойдусь?

— Она опоздает, — сказал сэр Томас, доставая часы, — но что тебя озадачило?

Эдмунд почувствовал, что должен заговорить и заполнить пропуски в рассказе матери. Он рассказал все, и ей только и осталось, что единственно прибавить:

— Как странно! Ведь прежде миссис Грант никогда ее не приглашала.

— Но разве не естественно, что миссис Грант хочет порадовать сестру такой приятной гостьей? — заметил Эдмунд.

— Что может быть естественнее, — сказал сэр Томас после недолгих размышлений. — Да и не будь тут ее сестры, все равно, я полагаю, ничего не может быть естественнее. Желание миссис Грант оказать внимание мисс Прайс, племяннице леди Бертрам, не требует никаких объяснений. Меня единственно удивляет, что она лишь теперь приглашена впервые. Фанни правильно поступила, не дав твердого ответа. Мне представляется, ее чувства делают ей честь. Но, сколько я понимаю, пойти ей хочется, ведь вся молодежь любит быть вместе, и я не вижу причин отказать ей в этом удовольствии.

— Но смогу ли я без нее обойтись, сэр Томас?

— Я думаю, без сомненья, сможешь.

— Ты ведь знаешь, когда тут нет моей сестры, она разливает чай.

— Твою сестру, должно быть, можно уговорить провести с нами день, и сам я тоже непременно буду дома.

— Тогда хорошо, Фанни может пойти, Эдмунд.

Добрая весть скоро достигла Фанни. По дороге к себе Эдмунд постучался к ней.

— Ну вот, Фанни, все улажено, твой дядя ни на миг не усомнился. Другого мнения у него не было. Ты идешь.

— Спасибо тебе, я так рада, — не задумываясь отвечала Фанни, однако, затворив за ним дверь и оставшись одна, невольно спохватилась: «Но почему мне радоваться? Ведь я уж наверно услышу и увижу там такое, от чего мне будет больно».

И все же, наперекор этому убежденью, она радовалась. Каким бы непритязательным ни показалось это развлеченье другим, для Фанни оно полно было новизны и значения, ведь, кроме дня, проведенного в Созертоне, она едва ли когда‑ нибудь обедала в гостях; и хотя теперь она отправлялась всего за три мили и ждали ее всего лишь три человека, все равно то был званый обед и все связанные с ним скромные приготовления сами по себе уже были радостью. Те, кто должен был входить в ее чувства и направлять ее вкус, не сочувствовали ей и не помогали, ибо леди Бертрам никогда и не помышляла о том, чтоб быть кому‑ нибудь полезной, а тетушка Норрис, которая пришла назавтра, поскольку сэр Томас ее пригласил, зайдя к ней рано поутру, была в прескверном расположении духа и, казалось, только о том и пеклась, чтоб как можно более испортить удовольствие племянницы и сейчас и в будущем.

— Право слово, Фанни, великое твое счастье, что к тебе так внимательны и так потворствуют твоим прихотям! Ты должна быть очень благодарна миссис Грант, что она подумала о тебе, и твоей тетушке за то, что она тебя отпускает; и смотри на это, как на нечто чрезвычайное, ведь, я надеюсь, ты понимаешь, что нет у тебя никаких оснований расхаживать по гостям да бывать на званых обедах; и не надейся, пожалуйста, что подобное приглашение когда‑ нибудь повторится. И не воображай также, будто приглашеньем на обед оказали честь тебе, честь оказана твоим дядюшке с тетушкой и мне. Миссис Грант почитает своим долгом перед нами в кои‑ то веки оказать тебе внимание, иначе она бы и не подумала тебя приглашать, и уж не сомневайся, будь дома твоя кузина Джулия, тебе этого приглашенья нипочем не получить бы.

Тетушка Норрис весьма искусно свела на нет всю радость Фанни от благорасположения миссис Грант, и, понимая, что от нее ждут ответа, Фанни только и смогла сказать, как она благодарна тетушке Бертрам за то, что та ее отпускает, и пообещала оставить вечернее тетушкино рукоделие в таком виде, чтоб той не понадобилась ее помощь.

— Уж будь уверена, тетушка прекрасно без тебя обойдется, не то она не позволила бы тебе уйти. Ведь при ней буду я, так что можешь быть за нее спокойна. И надеюсь, ты проведешь очень приятный день и от всего будешь в восторге. Но, скажу я тебе, когда за столом пятеро, это совсем нескладно; и меня крайне удивляет, что такая изысканная дама, как миссис Грант, не придумала ничего лучше! Да еще за их большущим столом, который так ужасно загромождает всю комнату! Если б, когда я съезжала, доктор согласился взять мой стол, как поступил бы на его месте всякий разумный человек, чем привозить свой нелепый новый, который больше, доподлинно больше здешнего обеденного стола, насколько было бы лучше! и насколько более его бы уважали! потому что если человек выходит за подобающие ему пределы, его не станут уважать. Всегда помни об этом, Фанни. Пятеро, всего пятеро будут сидеть за таким столом! А кушаний, смею думать, будет столько, что хватило б и на десятерых.

Тетушка Норрис перевела дух и опять заговорила.

— Люди, которые выходят из своего круга и тщатся делать вид, будто они выше его, поступают весьма безрассудно и глупо, а потому я полагаю, что сейчас, когда ты без нас собираешься в гости, самое время дать тебе совет, Фанни. И я тебя прошу и умоляю, не забывай о скромности, не разговаривай и не высказывай своих мнений, как будто ты ровня своим кузинам — нашей дорогой миссис Рашуот или Джулии. Поверь мне, добра от этого не будет. И помни, где б ты ни оказалась, ты должна быть тише воды, ниже травы; и хотя мисс Крофорд в пасторате, можно сказать, дома, ты с нее пример не бери. А захочешь вечером воротиться, жди, пока Эдмунд не соберется уходить. Пускай он сам решит, когда это уместнее сделать.

— Конечно, сударыня, я так бы и поступила.

— И ежели пойдет дождь, а, по‑ моему, дождя не миновать, по всему видно, что вечер будет сырой, — так уж ты как‑ нибудь обойдись и не надейся, что за тобою пришлют экипаж. Я нынче вечером домой не ворочусь, так что для меня запрягать не будут; и потому ты подготовься на этот случай, возьми с собою все, что может понадобиться.

Фанни нашла все это вполне естественным. Свое право на удобства она расценивала никак не выше, чем тетушка Норрис; и когда вскорости после этого разговора сэр Томас заглянул в комнату со словами: «Фанни, в котором часу тебе понадобится экипаж? », она так изумилась, что не смогла вымолвить ни слова.

— Любезнейший сэр Томас! — воскликнула тетушка Норрис, покраснев от негодованья. — Фанни может дойти пешком.

— Пешком! — повторил сэр Томас с величайшим достоинством и прошел в комнату. — Чтоб в это время года моя племянница отправилась на званый обед пешком! В двадцать минут пятого тебе удобно?

— Да, сэр, — робко отвечала Фанни, чувствуя себя перед миссис Норрис чуть ли не преступницей; и не в силах оставаться с нею, когда могло показаться, будто она торжествует, она вышла вслед за дядюшкою, и почти тотчас из‑ за двери донеслись возмущенные слова:

— Вот уж напрасно!.. Вовсе чрезмерная доброта! Впрочем… Эдмунд тоже приглашен… да, правда… это ради Эдмунда. В четверг вечером я заметила, что он охрип.

Но на Фанни это не произвело никакого впечатления. Она чувствовала, что экипаж подается ей, и только ради нее; едва она осталась одна, от дядюшкиной заботливости, последовавшей сразу же за утверждениями миссис Норрис, на глаза у ней навернулись слезы благодарности.

Кучер подал экипаж минута в минуту; в следующую минуту появился и джентльмен, а поскольку дама, из‑ за чрезмерной щепетильности боясь опоздать, уже несколько минут сидела в гостиной, сэр Томас проводил их вовремя, как того и требовала его привычка к пунктуальности.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.