Два года спустя 30 страница

Вопрос был риторический. Таиб сжал мою руку, наши пальцы переплелись. Мы оба изумленно слушали не шелохнувшись.

— А Мариата… Что ж, когда эта девушка явилась сюда, она была настоящей маленькой принцессой, считала себя прямым потомком самой Тин-Хинан, но кто знает, насколько это правда? Люди из племени кель-тайток обожают хвастаться подобными вещами. Я считаю, что лучше оставаться самим собой, чем нести на себе груз тысячи предков, но таковы уж наши обычаи, которые никогда не меняются. Они могут быть консервативны, удерживать тебя, а жизнь не стоит на месте.

Тана сделала паузу и склонила голову набок, как бы обдумывая эту мысль. Так умный дрозд внимательно разглядывает червячка, копошащегося у него под ногами.

— Впрочем, культура твоего народа, конечно же, дает тебе стержень, гордость, которая нужна, чтобы с честью выходить из трудных ситуаций. Здесь уж как посмотреть. Мариату привела сюда мать Амастана.

Тана рассказала нам о женщине, которую называла Рахмой, о том, как та с радостью вышла замуж за вождя большого племени и была счастлива с ним, пока он не взял себе вторую жену.

— Такое у нас случается редко, — тихо сказала она, обращаясь ко мне. — Многоженство. У нас принято, чтобы был один муж и одна жена. Сердце, глаза и душа — все отдано одному-единственному человеку. Так всегда было у туарегов, и лучшего ничего не придумано. Обычай иметь много жен пришел к нам с Востока и не принес ничего, кроме неприятностей. Женщины терпеть не могут делить своего мужчину еще с кем-то, а те не могут этого понять. В общем, Рахма ушла от мужа, не взяв с собой ничего, кроме Амастана, единственного своего выжившего ребенка. Она любила этого мальчика слишком сильно с точки зрения здравого смысла. Так вот, когда он сошел с ума, мне пришлось кое-что предпринять, иначе она тоже лишилась бы рассудка. Я послала ее в Аир, чтоб она привела с собой Мариату. Рахме нужно было что-то делать, и я подумала, что ей это будет на пользу. От нас, инеденов, можно услышать много такого, чего никто не скажет в иных местах. Мы научим читать знаки, которые для других непонятны. Здесь не нашлось ни одной девушки, достаточно красивой или умной для того, чтобы привлечь внимание Амастана, который так много испытал. Мариата ни на кого не была похожа, да и сейчас такова, вы сами видели. Настоящая красавица, не просто хорошенькая, уверяю вас. Таких нигде не сыскать, а это куда важнее, чем просто привлекательность молодости. Очень властное лицо и сильная воля. Разве он мог устоять? Теперь я жалею о том, что не прочла всех знаков, сопутствующих их союзу, но в то время сделала все, что считала правильным. Я не смотрела далеко вперед, а когда заглянула, было поздно, разлучить их стало невозможно. Любовь сильней, чем рок, разве это не замечательно? Некоторые говорят, что она могущественнее самой смерти, но я благодарю судьбу за то, что у меня не было возможности узнать это наверняка.

Потом Тана поведала нам о потрясающих событиях, разлучивших человека, которого я знала под именем Феннек, а она с материнской нежностью называла Амастаном, и женщину пустыни по имени Мариата.

— Солдаты явились ночью, в самый разгар их свадьбы. Разумеется, они уже не одну неделю, а то и месяц делили ложе, но это не являлось чем-то предосудительным. Народ покрывала не придает таким вещам большого значения. Старайся, чтоб тебя не увидели, а если уж так вышло, то придумай что-нибудь и позабавь нас этой историей. Когда они поженились, она была уже беременна. Мариата вышла замуж и овдовела в один день. По крайней мере, она много лет так считала. Бедная Мариата. Бедный Амастан! Его ранил не выстрел солдата, а удар в голову. Пуля попала ему вот сюда. — Тана прижала ладонь к груди прямо над сердцем. — Падая, он так сильно стукнулся затылком, что этот удар вполне мог стать для него роковым. Несколько недель Амастан провалялся без сознания, но Всевышний снова оказался милостив к нему. Однажды он уже видел последствия резни, и ему не следовало смотреть на такое еще раз, узреть то, что довелось мне… — Она содрогнулась. — Эта ночь была ужасна.

— А как же вы сами выжили? — спросил Таиб, не отрывая взгляда от ее лица.

Губы женщины-кузнеца скривились в болезненной гримасе.

— Они изнасиловали и убили почти всех женщин, которых смогли поймать. Но когда пришли ко мне… — Она сделала паузу. — В общем, можно сказать, что солдаты, наверное, в жизни не видели ничего подобного. Они очень испугались и убежали. Впервые в жизни я радовалась, что родилась непохожей на других.

— Значит, это вы спасли Феннеку жизнь?

Она усмехнулась, услышав это имя.

— Амастан всегда был романтиком. После того как Мариата пропала, он боялся пользоваться своим именем. Я думала, молодой человек найдет ее и они снова будут вместе, но жизнь, в отличие от воды, не идет по линии наименьшего сопротивления, верно? Он очень долго хворал, все никак не мог выздороветь после той раны и удара головой, мучился несколько месяцев. Когда Амастан смог ходить, не говоря уже о том, чтобы здраво мыслить, он узнал, что она пропала. Сначала отец увез ее в Тафилальт, а потом она одна отправилась в пустыню. Мариата прошла весь путь от городишки на юге Марокко до границы Хоггара, это больше тысячи километров. Для всякого совершить такое будет великим подвигом, а уж тем более для беременной женщины.

Я недоверчиво посмотрела на нее и спросила:

— Она пересекла всю пустыню? Одна?

— Причем беременная, — твердо кивнула Тана. — Я же говорила, что Мариата — поразительно волевая и упрямая женщина. Но как бы там ни было, когда Амастан узнал, куда ее увезли, и отправился в Имтегрен, его жены там уже не было. Он отыскал дом, в котором она жила, постучал в дверь, и ему открыла женщина, на которой женился отец Мариаты. Она только посмотрела на оборванного кочевника, задающего глупые вопросы, и сразу раскусила, кто он такой. Эта дама сказала, что девушка померла, прямо так и заявила. «Заболела и умерла», — соврала она и захлопнула дверь перед его носом. Он стал спрашивать у соседей, но никто не сообщил ему ничего определенного. Сердце его было разбито. Амастан вернулся сюда, но никак не мог успокоиться и отправился в холмы, примкнул к повстанцам.

— А когда вы узнали, что она жива? — спросил Таиб.

— Всего только пару лет назад. Она ведь тоже переменила имя. Проследить людей в пустыне и в лучшие времена было нелегко, даже если они сохраняли имя, данное им от рождения. — Она прищелкнула языком и покачала головой. — Я знала, что она жива. Сердцем чувствовала… — Тана ткнула себя пальцем в грудь. — Кости тоже подтвердили… Но что толку говорить с ним об этом? Он не слушал меня.

— А зачем она изменила имя? — спросила я, жутко заинтригованная.

Тана откинулась назад, закрыла глаза и продолжила:

— Судьба любит играть с людьми, и шутки у нее бывают очень злые. В конце долгого перехода по пустыне ее захватил тот самый человек, которого она ненавидела больше всего на свете, Росси, сын Бахеди, наследник вождя Аира. Ходят слухи, что именно он привел солдат в селение нашего племени, хотя никто не может их подтвердить. Но факт остается фактом, Росси спасся тогда с большей легкостью, чем можно представить в подобных обстоятельствах… — Тана вздохнула. — Ну да, он спасся, бежал и через год получил то, чего добивался, то бишь Мариату. Теперь Росси мог поступать с ней так, как ему вздумается. Он сделал ее своей второй женой. Бедняжка так высоко ценила свой род, своих предков, а тут такое падение!.. Это трудно перенести, да и Росси постоянно напоминал ей об этом. Сами видите, почему Мариате захотелось переменить имя. Но она отомстила, по-своему, конечно. Ему так и не удалось родить с ней ребенка, за что он получил свою долю насмешек.

— А ее собственный ребенок? Она родила? Он остался живой? — спросил Таиб, жадно глядя на Тану.

Кажется, ему очень нравилась эта игра, в которой одно откровение следовало за другим, во всяком случае он увлекся ею гораздо больше, чем я. Какое-то потаенное смутное чувство терзало мне душу. Я не могла определить его суть, да и не была уверена, хочется ли мне этого.

Тана взвесила амулет в своей ладони и сказала:

— Там написано три имени. Амастан — он первый владел амулетом. Мариата, которой юноша подарил его…

— И Лаллава.

— Умная девочка. — Тана одобрительно посмотрела на меня. — И Лаллава. Да, Мариата родила ребенка, девочку, и это очень ее удивило. В утробе ребенок был слишком уж активным. Она была уверена, что родится мальчик, и в душе уже называла его Амастаном. А тут на тебе: девочка, все признаки налицо. Мать назвала ее Лаллавой, что означает «дух свободы». Лаллава, дочь Мариаты, дочери Йеммы, дочери Тофенат. И так далее до самой Тин-Хинан. Она вписала это имя в пергамент, чтобы амулет служил защитой для новорожденной, сплела его с именами родителей и с лучшим заговором-оберегом из всех, что я знаю, обязав тем самым духов отца и матери заботиться о ребенке, сплела из слов паутину безопасности, сеть, которая стягивала вместе все три души. Мариата думала, что в этом мире такое уже не сбудется, только на небе, усеянном звездами… Но судьба порой вознаграждает нас за свои злые выкрутасы и сочиняет собственную прелестную сказку доброй феи. — Тана наклонилась ко мне и спросила: — Скажи-ка, дитя мое, как амулет попал тебе в руки?

Я рассказала все как есть, и женщина-кузнец расплылась в долгой удовлетворенной улыбке.

— Так вот, значит, какую историю сплела для тебя судьба. Теперь послушай другой ее вариант. Мариата родила ребенка, девочку, вписала ее имя в амулет и на счастье повесила талисман ей на шею. Росси хотел иметь сыновей. А тут ребенок, да еще девочка, да еще чужая. Ему не этого было надо, и он оставил девочку умирать. Но Мариата вернулась к ней, убежала в брачную ночь туда, где оставила ребенка, в гробницу самой Тин-Хинан. Да, жизнь и смерть порой сплетают чудные узоры, изящные и вместе с тем фатальные. Прибежав туда, она не обнаружила никакого ребенка. Только следы автомобильных шин и отпечатки чьей-то обуви. Такой не найдешь ни в Мали, ни в Нигере. Следы мужчины и женщины. Она сама мне об этом сказала. Мужчина был гораздо больше и тяжелее женщины, ступни которой оказались маленькими, как у ребенка.

Я смотрела на нее, не в силах оторвать глаз, сердце мое стучало, а в голове вертелась совершенно нелепая мысль: «У моей мамы ноги тоже были совсем маленькие. Она носила третий размер…» Я понимала всю странность и нелепость этой мысли.

Тана прикоснулась к моему лбу и заявила:

— Ты смотришь на меня очень серьезно. Так же делала и Мариата, когда о чем-то серьезно думала. Только брови у нее сходились в одну линию, а ты свои выщипала, и теперь этого не видно. Да, милая моя, что бы там тебе ни наговорили, ты не дочь своих родителей. Они не произвели тебя на свет, но нашли в пустыне, в древней гробнице, и увезли с собой.

У меня закружилась голова, земля поехала из-под ног. Я заморгала, судорожно сглотнула слюну и попыталась взять себя в руки.

— Женщина, которую ты зовешь матерью, француженка, так? — поинтересовалась Тана.

Я молча кивнула.

— Должно быть, им как-то удалось провезти тебя контрабандой, — задумчиво сказала она. — Я знаю, для этого существует много способов, доступных богатым европейцам. Война в песках их не касается, они живут в своем, совершенно ином мире, непохожем на наш.

— А ваше свидетельство о рождении, Иззи! — вдруг сказал Таиб, глядя на меня изумленными карими глазами.

Он порылся в кармане и вытащил какую-то зеленую бумажку, сложенную пополам. В последний раз я видела этот листок, когда Феннек в сердцах швырнул его через всю палатку.

— Как только я увидел бумагу, сразу понял, что это свидетельство о рождении, выданное в Марокко. Видите печать? — Он ткнул пальцем в выцветший треугольник в самом низу пожелтевшего листка. — Это профиль Хасана Второго, нашего старого короля. Тут уже плохо видно, но покажите этот оттиск любому марокканцу, и он сразу узнает его. У вас марокканское свидетельство о рождении! — воскликнул он и засмеялся.

Фальшивое свидетельство, которое выписал и отметил печатью коррумпированный чиновник, получивший свой бакшиш.

— Нет, не может быть, — сказала я тихо, почти шепотом. — Это не мое свидетельство о рождении. У меня его нет.

Тем не менее мое смятение постепенно вытесняла бурная радость. Она сквозняком вытягивала все сомнения, исподволь, непреклонно заполняла все мое существо, как вода затопляет русло высохшей реки.

— Тана сказала, что ты придешь.

— Откуда она узнала?

— Ты же знаешь ее гораздо лучше, чем я. Ей многое известно.

Возникла пауза.

— Знаешь, ты всегда был со мной. Все эти годы я носила тебя в своем сердце и еще вот здесь, рядом с ним.

Мариата отшпилила серебряную брошку, прикрепленную на груди, и размотала кожаную обвязку. Под ней лежал обрывок ткани цвета индиго с буро-ржавыми пятнами, сложенный несколько раз, чтобы не занимать много места. Она мгновение смотрела на него нежным взглядом, потом отпустила, и ткань, порхая, упала на землю.

— Это кусочек твоего рукава. Он остался в моей руке, когда меня силой оттащили от тебя. Я думала, что в нем хранятся остатки твоей жизненной силы, когда поняла, что ношу в себе твоего ребенка. — Мариата смотрела на него со светлой улыбкой. — Неужели ты не узнал нашу девочку с первого взгляда? — Она усмехнулась. — Надо же, взял в заложницы собственную дочь!

Амастан покачал головой.

— Откуда же мне было знать? Ведь я и ведать не ведал, что у нас вообще был ребенок. Как тут догадаться, да еще в таких обстоятельствах… — Он не закончил этой совершенно нелепой фразы, помолчал, размышляя о чем-то, и продолжил: — Конечно, я ее не узнал, и все-таки, понимаешь, было в ней что-то такое… напоминающее о тебе.

— А я сразу узнала. Я отличила бы ее из тысячи женщин. У нее твои глаза.

По щекам Амастана потекли слезы. Он вытер их тыльной стороной ладони. Закон асшака требует, чтобы мужчина не обнаруживал своей слабости даже перед собственной женой. Но напор оказался слишком настойчив и силен. Амастан уже не обращал на них внимания. Слезы свободно бежали по щекам и исчезали под тканью тагельмуста.

— А подбородок твой, — кое-как сумел выговорить он.

— Дай я на тебя посмотрю. — Мариата протянула руку к его щеке. — Хочу видеть твое прекрасное лицо. — Она потянула вниз его тагельмуст и стала смотреть, жадно вбирая в себя каждую морщинку, каждую складку его лица. — Я совсем не думаю о том времени, которое пробежало в разлуке с тобой. Оно ничего не значит. Ты для меня нисколько не изменился. Ты — мой Амастан, я — твоя Мариата. Больше не покидай меня никогда. Обещай.

Он не нашел в себе сил что-то ответить, просто кивнул и прижал ее руки к своему сердцу.

Два года спустя

В жарком небе пустыни ярко пылало солнце, освещая селение, приютившееся у подножия горы, и группу людей в нем. Вид был очень впечатляющим. С одной стороны, пронзая линию горизонта, вздымались зазубренные вершины вулканических гор, с другой — поразительное по своей красоте, неподвижное море песка, его огромные волны, их гребни и впадины, застывшие словно по мановению волшебной палочки. На пастбище, расположенном поблизости, ярко-изумрудном на фоне красноватых песков, бродили или лежали верблюды, задумчиво уставившись в пространство. Их челюсти удовлетворенно двигались из стороны в сторону. Внизу, возле серебристой ленты реки, ловко прыгая с одной скалы на другую, куда-то двигалось козье стадо. Между молоденькими козликами то и дело вспыхивали игривые схватки, блеяние взрослых самцов, не одобряющих это легкомысленное поведение, эхом прокатывалось меж красноватых скал. В дальнем конце селения, за ограждением и несколькими запыленными автомобилями, возле одного из длинных низеньких шатров собралась кучка детишек. Они внимательно слушали двоих мужчин с закрытыми лицами, одетых в традиционную одежду. У того, что постарше, был выразительный, грубоватый профиль и настороженные глаза. В данный момент они были обращены на другого, помоложе, который, горячо жестикулируя, что-то говорил, наклонялся и заостренной палкой чертил на песке перед собой большие круги. Вот он отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой, потом быстро куда-то ушел и скоро вернулся, неся в полах халата кучу камней. Под халатом на нем были джинсы, прекрасно скроенные и узенькие, во французском стиле. Он высыпал камни на землю. Поднялось густое облако пыли, и детишки, которые были поближе, закашляли и зачихали. Старший мужчина что-то сказал, и детишки дружно засмеялись. Резкие черты его лица на мгновение разгладились, угрюмый огонь в глазах померк. Молодой человек положил круглый красноватый камешек на линию одного из нарисованных им эллипсов, потом, чуть поодаль, еще один, побольше и посветлей. Несколько камешков легли по одному на каждую концентрическую кривую. Детишки зачарованно и озадаченно наблюдали за его действиями. Говорил он с жаром, указывая сначала на камешки, потом вверх, на небо, вслед за этим в сторону пустыни. Наконец учитель сделал величественный, широкий взмах рукой, заставив детей снова обратить взоры на рисунок.

Поодаль от этого импровизированного класса, в котором проходил живой и интересный урок, сидели две женщины, наблюдая за происходящим. Их лица светились сложным чувством, в котором читались нежность, гордость и удовлетворение. В профиль их совершенно нельзя было отличить, поскольку яркий солнечный свет стер морщинки с лица одной из них и несколько смазал черты другой. Если бы не резкая разница в цвете волос, заплетенных в косички, — серебро и вороново крыло, — этих женщин можно было бы принять за сестер, в крайнем случае двоюродных. На обеих были синие платья свободного покроя со множеством складок, в которых не так ощущалась жара. Головы женщин покрывали цветастые платки. На них было много серебряных украшений. Темные выразительные глаза подведены сурьмой. Руку одной из них украшали часики, но не какие-нибудь дорогие, указывающие на то, что она занимает достойное положение в обществе, а простенькие, пластмассовые, с цифровым экранчиком, вызывающе дешевые, но время показывающие точно. Она посмотрела на них, встала, прижала ладони к пояснице, грациозно, прямо как кошка, потянулась всем телом, а потом направилась к классу. Вторая похлопала по амулету — массивному четырехугольному куску травленого серебра, украшенного маленькими красными дисками, сверкающими на солнце, — который она с гордостью носила на груди, потом тоже поднялась, закинула длинный конец платка за спину и последовала за ней.

— А что это такое? — Молодой человек указал на белый камешек, и детишки вытянули шеи.

— Теллит? — неуверенно спросил один из них, повернувшись к старшему и глядя на него серьезными глазками.

Амастан просиял и подтвердил:

— Теллит.

— Луна, — подхватил Таиб. — Lalune. — Он указал на кусочек розового гранита, расположенный на соседней эллиптической линии, прочерченной на песке. — Что это такое? Кто-нибудь может вспомнить?

Девочка, волосы которой были заплетены в полудюжину косичек, едва слышно что-то прошептала.

Таиб приложил ладонь к уху, она застенчиво повторила сказанное.

— Красная звезда, именно так, совершенно верно. Марс. Молодец, Таришат.

Потом он попросил их самих нарисовать овалы и поместить на них планеты вместе со спутниками, задавал им вопросы и отвечал на смеси английского, французского и тамашек. Потом кто-то наступил на Венеру, упал и выбил ногой Землю со своей орбиты. Все дружно засмеялись и принялись класть новые камешки, крича, что это звезды или астероиды. Вдруг на песок легла огромная тень, и присутствующие сразу обернулись. Что за странное явление?

Один мальчишка засмеялся, что-то выкрикнул, и Амастан усмехнулся, сверкнув в складках тагельмуста белоснежными зубами.

— Он сказал, что ты вызвала солнечное затмение!

Таиб подошел, положил руку на округлившуюся талию женщины и проговорил:

— Как объяснишь им наше место во Вселенной, когда вдруг приходит моя жена-великанша и накрывает тенью всю Солнечную систему?

Иззи нежно ущипнула его за руку, и некоторым детишкам это показалось смешным.

— Вы мужчины, вас вечно заботит ваше место в этом мире. — Мариата покачала головой. — А у женщин других забот полно.

Ее черные яркие глаза сверкали ласковым вызовом, и Амастан ответил ей легкой улыбкой. Они обменялись мгновенным взглядом.

Потом Мариата наклонилась, положила руку на вздувшийся живот дочери и спросила:

— Так вы еще не решили?

Иззи предостерегающе посмотрела на мать, но Мариата не обратила на это внимания и продолжила:

— Где будешь рожать?

— В чем вопрос! Конечно, вернется в Париж и родит там, — сказал Амастан, и все сразу посерьезнели. — Моя дочь будет рожать в чистой современной клинике, где не может случиться никаких неприятностей.

Таиб, стоявший рядом, выглядел и говорил так же решительно:

— Конечно! Иззи, мы ведь уже беседовали об этом! Нельзя рожать ребенка здесь, это было бы безумие!

— Безумие! — как эхо, повторил Амастан.

Они стояли плечом к плечу, как две половинки одного боба. Это сравнение засело в голове Иззи, она с удовольствием вертела его в уме, изучала со всех сторон. Или она хотела бы сказать иначе: «Как две горошины в стручке»? Иногда Иззи ловила себя на том, что употребляет поговорки, которых никогда прежде не слышала, знает такие вещи, которых не должна вроде бы знать, если вспомнить, где она росла и воспитывалась. Очень странно, даже дико, но Изабель уже ничему не удивлялась и почти привыкла к этому.

— Послушай, я знаю все ваши аргументы, понимаю все опасности, но вы же сами прекрасно помните, что многие женщины уже тысячи лет рожают детей в пустыне! Нет, и не говорите мне больше ни слова. Я еще не решила. Но не забудьте, что здесь со мной будут Жан и Анн Мари.

Это были два разъезжающих по стране французских врача, которым платили жалованье из фонда, организованного Таибом на щедрые пожертвования Иззи и на деньги, полученные от продажи двух лондонских домов. Торговля Таиба артефактами, популярными среди американских и европейских коллекционеров, также бурно развивалась и давала приличный доход. Тана стала передавать свое мастерство инедена молодому поколению, хотя некоторые свои профессиональные секреты оставляла при себе. Результат оказался поразителен. На ее работы был огромный спрос.

Мариата искоса посмотрела на дочь так озорно и весело, как только она и умела это делать. Иззи знала, что означает этот взгляд. «Решай сама и не обращай внимания на то, что говорят мужчины. Разве они понимают в таких вещах? Мы — женщины пустыни и в ней ищем свое счастье».

Понимая, что последнее слово в конце концов останется за ней, Мариата ловко перевела разговор на другую тему:

— А как вы ее назовете? Уже выбрали имя?

— Ты что, так уж уверена, что будет девочка? — спросил Амастан, проявив самую чуточку воинственности.

— Конечно девочка, нисколько не сомневаюсь. Уж у меня-то есть свои приметы. — Губы Мариаты растянулись в блаженной улыбке.

— Всегда ты все знаешь, а нам и рта не даешь раскрыть. Не знаю, зачем и спрашиваешь. — Таиб покачал головой. — Вчера вечером мы с Иззи об этом уже говорили и пришли к общему согласию.

— Сколько живу, женщины всегда для меня были загадкой, — сказал Амастан и сделал вид, что тяжело вздыхает.

К своей жене он относился очень серьезно, даже немного благоговел перед ней. Они обменялись долгими взглядами.

«Сорок лет», — подумала Иззи.

За два года она так и не смогла привыкнуть к мысли о том, что у нее такие родители. Изабель словно позаимствовала чью-то чужую жизнь, ступила в некий сказочный мир. Кстати, эта реальность была куда более великодушной, чем у какого-то Шарля Перро или братьев Гримм. Интересно, сохранили бы они с Таибом после невероятно долгой разлуки столь крепкую привязанность друг к другу, такую свежесть чувства? Глупая мысль, даже нелепая, но, размышляя об этом, Иззи получала глубочайшее наслаждение.

«Подумай, какими мы стали бы старыми! »

Она засмеялась, представив себе это, подняла голову и увидела, что муж смотрит на нее с такой любовью, что у нее все перевернулось внутри. Впрочем, может быть, это толкнулся ребенок. Да, вот еще раз.

— Лаллава, — тихо сказала она, кладя руку на живот. — Мне кажется, я всем обязана Лаллаве. Старой, отдавшей жизнь пустыне, и той девочке, которой судьба не дала вырасти с этим именем.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 28 29 303132 Следующая ⇒