Два года спустя 7 страница

Хелен чисто по‑ женски бросила на меня ревнивый взгляд такой силы, что мне показалось странным, почему от меня не осталась кучка пепла. Я слегка пожала плечами – мол, не собираюсь с тобой тягаться, милая, – зато Ив наслаждалась каждым мгновением возникшей ситуации.

– Да, мы собираемся взять Львиную Голову, а что? – небрежно сказала она и положила руку Джезу на бедро, будто оно уже было ее собственностью.

Лицо его сразу застыло. Он изо всех сил пытался не выдать своих чувств.

Пожалел бедных девушек человек, который был самым старшим из нас, с бледным траурным лицом и в очках. Он находился здесь с женой, той самой женщиной с сединой в короткой прическе, и ее братом.

– Завтра мы идем по скале, которая прямо над Умснатом, – обратился к Элен этот мужчина. – Там только один уклон, есть много хороших маршрутов для начинающих. Хотите, пойдемте с нами.

Я видела, что Элен не собирается сдаваться без боя, но, к счастью, наша милая беседа была прервана хозяином ресторана, вернувшимся к нам с большим подносом, на котором стояли серебряный чайник и дюжина стаканчиков. За ним шла блондинка в марокканской тунике. Она оглядела всех нас и усмехнулась, видимо наслаждаясь нашими физиономиями, вытянувшимися от изумления, когда из кухни бербера явилась не какая‑ нибудь вездесущая матрона, закутанная во все черное, а чистокровная уроженка Европы. Она быстро и ловко разлила мятный чай, пуская струю с огромной высоты, чтобы напиток в маленьких красивых стаканчиках дал пену, расставила их перед каждым вместе с изысканно маленьким миндальным печеньем.

Дойдя до меня, женщина вдруг остановилась как вкопанная, наклонилась и сказала:

– Какая красивая вещица. Здесь купили?

Я совсем забыла, что на мне амулет, а наши скалолазы так увлеклись разговорами о спорте, что не обращали на него внимания. Я притронулась к нему кончиками пальцев и вдруг почувствовала, что он теплый, словно вобрал в себя тепло горящих свечей, прекрасной еды и всей атмосферы, сосредоточил его в своих красных кристаллических дисках.

– Мм… Нет. Это… Мне подарили.

– Вы знаете, что это такое?

– Немного, – осторожно ответила я.

– Сомневаюсь, что эту вещицу изготовили в Шеффилде, – усмехнулась жена ресторатора. – По всему видно, что она сделана человеком пустыни, в крайнем случае мастер старался, чтобы было похоже на предмет, сработанный кочевниками. Тафраут стоит на древнем торговом пути из Сахары в Тарудант и дальше к побережью. В украшениях, которые делают здесь, заметно южное влияние.

– Это и вправду изготовлено в пустыне? Вы уверены?

Она засмеялась и ответила:

– Извините, нет, конечно, я не знаток. Но вы поспрашивайте вокруг. У Мхамида есть похожие ожерелья, у него лавка в торговом квартале. У Хусина тоже. Если хотите узнать побольше об этой штучке, поинтересуйтесь у них.

Тут рядом с ней возник ее муж, посмотрел на меня блестящими черными глазами и посоветовал:

– Вам стоит поговорить с Таибом. Это мой родственник, знаток всяких древностей, у него бизнес в Париже. – Мужчина произнес это слово на французский манер: «Пари». – Сейчас он как раз здесь, в Тафрауте, у него vacances. [35] Если хотите, я договорюсь о встрече.

– Нет‑ нет, спасибо, вы очень добры, но не надо, – ответила я, и мне вдруг стало отчего‑ то тревожно.

Он пожал плечами и продолжил разливать чай. Я чувствовала на себе взгляды людей, сидящих вокруг. И гнет этих взглядов пригибал меня книзу и очень тяготил. Мне казалось, что наливается тяжестью и мой талисман. Я постаралась поскорей избавиться от этого неприятного ощущения и закрыла глаза. Какой‑ то страх черной волной поднимался у меня в груди. Такого я не испытывала даже в самые критические моменты. Например, во время восхождения на вершину Баббл Мемори я прошла уже половину маршрута и застряла среди мягкого и хрупкого известняка. Любая опора крошилась под ногами. Сейчас меня бросало то в холод, то в жар, и сердце бухало в груди, как молот. К горлу подступила желчь. Я старалась проглотить ее, усилием воли заставляла себя дышать ровнее.

«Убирайся прочь», – яростно приказала я.

Надо загнать этот страх в область затылка, где я прятала все, что не должно вылезать наружу. Я сжала амулет в ладони, и мне показалось, что он тоже пульсирует в такт с моим сердцем, все медленней и медленней. Я открыла глаза. Никто на меня не смотрел, даже Ив. Подруга сверлила Джеза взорами, ловила каждое его слово, так и льнула к нему с раскрытым ртом и сияющими глазами. Даже смотреть в них было больно, поэтому я отвернулась. У меня было такое чувство, будто они сидят передо мной голые, покрытые потом. Меня даже мучила совесть, словно я несла за подругу, взрослую женщину, какую‑ то ответственность. Я убрала амулет под свитер, прислушалась к тому, о чем говорят, но в тему общего разговора въехала с трудом.

В ту ночь я несколько раз просыпалась. Меня будил унылый лай бродячих собак, а уже перед самым рассветом раздался призыв муэдзина к утренней молитве. Я лежала на узенькой односпальной кровати и прислушивалась к дыханию Ив, посапывающей в другом конце комнаты. Меня мучили обрывки сна, мерцающие на краю сознания. Я старалась припомнить, о чем он, но сон от меня ускользал, оставляя лишь неопределенное чувство страха, словно случилось нечто ужасное, а я этого не знаю. Я будто получила некое предсказание или предостережение, и это непременно скажется на моей дальнейшей судьбе.

Глава 11

Мариата сидела на корточках под навесом, сооруженным из пальмовых веток в стороне от стоянки, и смотрела, как искусные руки женщины‑ кузнеца обрабатывают раскаленный добела кусок железа. Молот ее размеренно поднимался и падал, и монотонный ритм ударов убаюкивал девушку. В такой работе было что‑ то подлинное, первобытное. Это восхищало Мариату, но в равной степени и отталкивало. По правде говоря, нечто похожее она испытывала и к самой женщине‑ кузнецу. Мариата жила в этих местах уже давно, не один месяц. Теперь здесь ее новый дом. Она чуть ли не каждый день приходила в кузницу и наблюдала за работой инедена, но все еще не знала, как относиться к этому существу по имени Тана с большими сильными руками и маленькими, но явно женскими грудями, одетому в мужскую одежду, но всегда со свободно свисающим лицевым покрывалом. Обрабатывать металл на огне должны только мужчины, для женщин это занятие – табу. Приходить сюда и наблюдать за работой кузнеца им тоже нельзя. Пусть Тана – женщина не простая, не как все остальные, да ведь и Мариата тоже не из их числа. Не зря же ее так тянет сюда, не просто так искусство кузнеца волнует ее, находит странный отклик в груди. Может быть, в этом ремесле есть нечто подобное поэзии? Как из отдельных слов вдруг возникает складное стихотворение, так и Тана берет бесформенный кусок железа или серебра. Она непрерывно постукивает по нему, наблюдает за ним требовательным глазом, издает негромкие восклицания, когда видит несовершенство своего изделия, снова с жаром набрасывается на металл, осторожными легкими ударами подчиняет его своей воле, придает ему нужную форму. Вдруг они чем‑ то похожи друг на друга – девушка из древнего рода и это странное существо, лишь отчасти принадлежащее племени и во многом чуждое ему? Может быть, после долгих часов, проведенных рядом с Амастаном, у Мариаты возникает потребность в человеке, который общается с духами и мог бы понять изнурительные требования, предъявляемые такой работой. Наверное, девушка нутром чуяла, что могла выслать сдерживаемых духов в пылающее пламя этой кузницы.

Похоже на то, что изделие, над которым Тана сейчас работала, оказалось гораздо более упорным, чем обычно. Эта полуженщина‑ полумужчина держала его в изящных щипчиках и искоса рассматривала критическим глазом. Блики огня в горне кузницы придавали жестким чертам ее лица некий зловещий красноватый отблеск. Это был ключ, длиной с ладонь, с зубчиками по всей длине и с особой насечкой. Он должен открывать искусно сработанный замок, который Тана сделала накануне. Его повесят на огромный деревянный сундук с сокровищами вождя племени. Мастерица сейчас держала его перед глазами и смотрела на Мариату через ажурное кольцо на конце его – символ Вселенной. С другой стороны ключ заканчивался полумесяцем – символом бесконечного неба.

– Так что, он уже говорит с тобой?

Мариата покраснела, опустила глаза и уставилась на монету, которую вертела в руке. Она взяла ее из кучи серебряного лома, который Тана переплавляла и по заказу делала из него украшения.

– Сегодня утром, когда я принесла ему кашу, он заговорил.

Она не сказала Тане одного. До этого она имела дело только с неконтролируемыми вспышками гнева или страха, которые исходили из каких‑ то темных глубин его существа, где хранились воспоминания, вызванные каким‑ нибудь словом в ее стихотворении или движением. Эти взрывы эмоций только пугали ее и нередко вынуждали бежать прочь. Вместе с первыми словами, обращенными непосредственно к ней, Амастан легко дотронулся до тыльной стороны ее ладони. Это прикосновение, как удар молнии, потрясло ее до основания.

Неподвижное лицо Таны оставалось бесстрастным. В ответ на слова девушки по нему не пробежало и слабой тени какого‑ нибудь чувства.

– А ты уверена, что говорил с тобой Амастан, а не злые духи, засевшие в нем?

Мариата перевернула монету, продолжая сосредоточенно ее разглядывать, и только через несколько секунд поняла, что смотрит не на случайное сочетание линий и борозд на куске мертвого металла, а на рисунок, в котором наглядно отразились реалии живого мира. Изображения на коврах или платках были совсем другого рода, да и сами ткани сделаны из живых материалов. Шерсть давали овцы или верблюды, хлопок прежде был растением, возделываемым по берегам рек. Но в изображениях на металле что‑ то было не так. Мариата снова перевернула монету и повертела ее. С одной стороны была изображена хищная птица с двумя головами, распростертыми крыльями, маховыми перьями, растопыренными как пальцы, с другой – профиль какого‑ то толстяка неопределенного пола. Вокруг его головы по краю монеты шли непонятные знаки.

– Кто это? – спросила девушка, показывая Тане кружочек металла. – Мужчина или женщина?

Та нахмурилась и поинтересовалась:

– А что, это так важно знать?

Мариата никогда прежде не видела изображения человека, да и вообще живого существа, которое выглядело бы реальным, как в жизни. Последователи новой религии, именуемой исламом, говорили, что такие изображения – богохульство, неуважение к Аллаху, что нельзя имитировать творение Всевышнего. Изображения, которые они вышивали на своих плетеных коврах, были очень стилизованы. Верблюды изображались в виде треугольников, крупный рогатый скот обозначался ромбами, а пунктирными кружочками – лягушки, символ плодовитости и изобилия. Но девушка еще никогда не видела такой подробности и точности. Можно было разглядеть завитки волос или складки одежды, ниспадающей с плеча. Она поднесла серебряный кружочек ближе к глазам и всмотрелась в изображение. Знаки, идущие по краю, были совсем не похожи на символы тифинага, [36] но Мариата почему‑ то не сомневалась в том, что так передаются слова какого‑ то языка. Она сама не знала, откуда возникла эта уверенность, просто интуитивно чувствовала ее.

– Может быть, и важно, – ответила девушка. – Да и интересно. Просто хотелось понять.

– Ишь ты, всем почему‑ то хочется знать, мужчина это или женщина. – Тана широко улыбнулась, хотя глаза ее оставались холодными. – Такой вопрос я читаю на губах людей, даже если они молчат. Он горит в их глазах бесплодным ненасытным пламенем, готов слететь с их языка, как пчела, которая жужжит на весь мир, дрожа от сознания своей значительности. Как же это узнать? Прокрасться вечером в шатер и подсмотреть, какие органы скрываются под одеждой? Или прижаться в толпе и все почувствовать, делая вид, что просто проталкиваешься мимо?

– Извини, я вовсе не это имела в виду. – Мариату охватило смятение. – Я просто хотела узнать, почему на монете изображен человек и кто он такой.

– Монета называется талер, на ней изображена женщина, ее звали Мария Терезия. Она была великая царица, королева. Монета отчеканена во время ее царствования в восемнадцатом веке по христианскому календарю.

– Никогда про нее не слышала.

Тана засмеялась. Ее тяжелые серебряные серьги запрыгали, в них засверкали отблески пламени.

– Еще бы, ты же по прямой ведешь свой род от самой Тин‑ Хинан и считаешь, что в мире была только одна великая царица, так ведь? Для тебя, Мариата из Хоггара, будет новостью узнать, что в мире было и есть много цариц, а также стран за пределами той, которую ты знаешь. Мария Терезия была больше, чем просто королева. Императрица Священной Римской империи, королева Венгрии, Богемии, Хорватии и Славонии, эрцгерцогиня Австрии, герцогиня Пармы и Пьяченцы, великая герцогиня Тосканы, мать Марии Антуанетты, супруги короля Франции Людовика Шестнадцатого, которому собственный народ отрубил голову.

Мариата ничего не слышала об этих странах, кроме разве что Франции. Их незнакомые названия влетели в одно ухо и вылетели в другое. Но последний факт заставил ее задрожать от страха.

– Ему отрубили голову? – переспросила она, во все глаза глядя на Тану.

– Да, на гильотине. Это такой большой нож, который поднимают на веревках, а потом отпускают. Он падает и отсекает голову.

Тана ладонью рубанула воздух с такой силой, что Мариата вздрогнула.

– Но ведь если в момент смерти голова и тело отделяются друг от друга, душа человека будет вечно скитаться и не найдет покоя. Кель‑ Асуф рано или поздно схватит ее, и она станет духом пустыни.

Да‑ а, хуже судьбы для человека не придумаешь. При одной мысли о такой доле девушка содрогнулась. Столь же страшная участь ждала и дочь великой королевы. Она вдруг представила себе, как холодное острое лезвие касается ее шеи…

– Какие жестокие люди.

Тана свесила голову набок, словно тоже размышляя об этом.

– В мире много жестоких людей. Кель‑ Асуф может быть вполне доволен.

– Откуда ты все это знаешь?

– Ты думаешь, я жила здесь всю жизнь? Я поездила по свету гораздо больше, чем ты можешь представить.

– Я считала, что здесь твой дом.

– Инедены всегда странствуют по миру. Мы не только умелые кузнецы. Нам приходится разносить людям новости и послания. Мы храним знания всего народа, и еще нам известно такое, чего люди не ведают, да и не хотят.

Мариата не знала, как понимать это последнее утверждение, и спросила:

– Значит, ты ходила соляными дорогами?

Тана взяла в руки напильник, провела им по кромке ключа, криво усмехнулась и ответила:

– И буквально, и символически. Мой отец был странствующий кузнец, он часто сопровождал караваны. А мать – рабыня из этого племени. Сначала они ко мне относились как к мальчику. Возможно, отец даже не знал моего секрета. Мать всегда держала меня закутанной и называла сыном. А кто усомнится в ее словах? У отца я выучилась ремеслу, с ним и путешествовала. С караваном я пересекала Джуф. [37] Мы перевозили соль из Тауденни в Адаг, в Аир и даже на твою родину, в Хоггар. Потом пришло время, у меня начались месячные, стала расти грудь.

– Что ты стала делать? – Мариата слушала ее, наклонившись вперед, как зачарованная.

– Сначала привязывала тряпки между ног и писать стала тайком от всех. Ни перед кем не раздевалась. Это было нетрудно. В пустыне не моются и даже не снимают одежд. Но потом влюбилась в одного человека из каравана.

– Ты сказала ему об этом?

– О чем? Что я люблю его? Или что я «не такой, как другие мужчины»? – Тана все скребла напильником, скрежетала им по металлу, чуть помолчала и продолжила: – Не такая, как и другие женщины, коли на то пошло. Нет, я не стала говорить ему ничего, хотя смотрела на него такими влюбленными глазами, что по вечерам он стал избегать меня. На протяжении всего долгого путешествия, когда солнце жгло меня, как огонь, и кругом не было ни капельки воды, я думала, что умру не от жары и жажды, а от любви. Стоило мне посмотреть на него, как он сразу отворачивался, и я чувствовала, что в сердце мое вонзается острый нож. Когда он смеялся с другими мужчинами и сразу умолкал, если я проходила мимо, мне хотелось плакать навзрыд. Когда мы прибыли в его родное селение, он объявил, что женится. Невеста его была ему двоюродной сестрой. Я ушла в открытую пустыню, легла на песок и умоляла Аллаха послать мне смерть. Я сказала Ему, что готова, настал мой час. Но Он не взял меня, и вот теперь я здесь и вполне довольна своей судьбой. Я приняла свое место в этом мире, смирилась с тем, что никогда не стану кому‑ нибудь ни мужем, ни женой. Но все равно ты должна знать: я понимаю, что значит любить мужчину.

У Мариаты было такое чувство, будто она кусочек прозрачного цветного стекла из тех, что эта женщина‑ кузнец вправляет в свои изделия. Зорким орлиным взглядом она видит ее насквозь. Сердце девушки часто билось, и толчки крови передавались монете, которую она крепко сжимала в пальцах.

– В страстной, горячей любви нет ничего хорошего, дитя мое. – Тана опустила ключ и напильник. – Смотри, вокруг тебя пустыня. Зачем же делать так, чтобы она была и в твоем сердце?

– Человеку нужно, чтобы кто‑ нибудь любил его.

– Ему хватит того, что его любит мать, – сухо сказала Тана.

– Чтобы разыскать меня, она пешком пересекла пустыню, потому что верит, что я могу ему помочь. Я должна его исцелить, понимаешь! Ему станет лучше, я это знаю.

– Ты еще молода, а молодые не слушают старых, особенно если это касается дел сердечных. – Тана покачала головой. – Не сомневаюсь, до твоих ушей дойдет много слухов. Сама я не очень‑ то доверяю им. Небеса свидетели, за свою долгую жизнь я достаточно пострадала от них. Но вот что я скажу тебе, деточка: держись подальше от Амастана. Он пахнет смертью. Не похоже, что этот человек может принести счастье тому, кто ему близок, дух от него не тот. – Тут по спине Мариаты побежали мурашки, а женщина‑ кузнец продолжала: – Задай себе вопрос: почему злые духи преследуют его, не дают ему покоя? Из‑ за тех жизней, которые он у кого‑ то отнял, или из‑ за тех, которые ему еще предстоит забрать?

Потрясенная Мариата смотрела на нее во все глаза. Она просто не могла поверить в то, что Амастан – убийца.

– В него и вправду вселились злые духи. Они преследуют Амастана даже во сне. Но это не его вина, – твердо произнесла девушка. – Их притягивает предмет, который он зажал в руке.

– Ты видела, что это такое?

– Какой‑ то амулет. На нем засохшая кровь.

Инеден слегка присвистнула… Впрочем, может быть, этот звук вылетел из пылающего горна.

– Когда он впервые явился сюда, в нем было много от отца, – сказала она. – Например, язык, острый как у гадюки, да и злости ему хватало. Первое впечатление о человеке остается надолго. – Тана поднялась на ноги и прошлась по кузнице. – Но когда он пришел ко мне с тем амулетом, надо было бы помочь ему. Все поступки влекут за собой последствия. Вещи возвращаются и начинают тебя преследовать.

Из простой кожаной коробочки Тана достала небольшой мешочек, перетянутый черной ниткой, и повесила Мариате на шею. От него шел неприятный запах плесени. Девушка наклонилась и подумала, что внутри лежит какая‑ нибудь куриная лапа, а вместе с ней еще что‑ нибудь в этом роде.

– Этот гри‑ гри удержит тебя от необдуманных поступков, – заявила Тана. – Но я очень надеюсь, что ты никому не скажешь о том, что сейчас увидишь. Очень трудно быть инеденом и не добавить к своей репутации обвинения в колдовстве, если ты не вполне мужчина.

Мариата округлила глаза.

– Ты колдунья?

– Не совсем так, дитя мое, нет‑ нет. Просто я умею гадать и время от времени разговариваю с духами. Но здесь всегда найдутся люди, которым нужен повод, чтобы изгнать меня из племени, несмотря на то что я существо слабое.

Высокая женщина‑ кузнец совсем не казалась слабой. Куда там, с такими мускулистыми руками, огромными кулаками и дородным телом. К тому же на черном, цвета древесного угля, лице ее ярко сверкали живые, полные страсти, карие с золотинкой глаза.

– Пойдем‑ ка навестим Амастана, и я посмотрю, что там можно сделать.

Увидев, что они входят, Амастан поднял лицевое покрывало и прижался спиной к стенке своего убежища. Мариата подумала, что теперь он похож на собаку, которая боится, что ее сейчас станут бить. Когда они подошли к нему ближе, он не отрываясь смотрел на Тану.

– Амастан, сын Муссы, пора тебе расстаться со своим амулетом. – Женщина‑ кузнец подошла к нему и протянула руку ладонью кверху.

Амастан продолжал смотреть на нее широко раскрытыми глазами. Правую руку он крепко прижал к груди, а левой придерживал лицевое покрывало, словно оно могло защитить его от инедена. Несколько долгих секунд они стояли неподвижно. Потом Тана заговорила нараспев на языке, которого Мариата не понимала, хотя и слышала имя Амастана, повторяемое снова и снова меж незнакомых, монотонно звучащих слов. Достав из‑ под платья кусок серебра на длинной нитке, Тана принялась раскачивать его перед ним из стороны в сторону. Видно было, как сверкают глаза молодого человека. Он не мог оторвать их от раскачивающегося маятника.

Так продолжалось долго, у Мариаты стала кружиться голова.

Наконец Тана прекратила свое мелодичное бормотание и отчетливо проговорила:

– Этот амулет держит тебя в плену, Амастан, сын Муссы. Ты должен отдать его. Духи, томящиеся внутри него, должны быть отпущены на свободу. Жестоко держать их там в неволе. Это касается и тебя тоже. Я не прошу отдать амулет мне. Я знаю, ты меня боишься, как и те духи, которых ты стережешь. Отдай его той, чье сердце открыто для тебя.

Она слегка кивнула Мариате, и та шагнула ближе.

– Отдай амулет, Амастан, сын Муссы. Протяни его Мариате, дочери Йеммы, ведущей свой род от Тин‑ Хинан, пусть она примет его у тебя. Вложи амулет ей в руку. Ну?

Сердце девушки успело сделать несколько гулких ударов, воздух, разделяющий их, будто сгустился и застыл. Амастан, словно во сне, послушно разжал пальцы правой руки и протянул талисман.

Продолжая все так же раскачивать маятник, не отрывая глаз от его лица, Тана тихо продолжила:

– Прими же его, Мариата. Забери у него амулет, не медли. Только ты можешь это сделать, а от злых духов у тебя есть защита, даю слово. Видишь, он доверяет тебе.

Но Мариата все не решалась коснуться амулета. Вдруг злые духи сейчас роем вылетят из него, набросятся на нее и всю оставшуюся жизнь она будет одержима ими? Мариата сойдет с ума, все отвернутся от нее, и она будет обречена жить вне общества, влачить жалкое существование в убогом шалаше, подобном этому вот, скитаться в поисках куска хлеба, как больная собака. Но прочь эти мысли! Ведь сейчас в ее руках жизнь Амастана, она может спасти его. Тана сказала ей так, и, несмотря на всю странность этого существа, Мариата верила, что это правда. Она быстро опустилась перед Амастаном на одно колено и взяла амулет, к которому был подвязан длинный шнурок, унизанный яркими черными бусинами. Ей почудился мгновенный трепет в ладони, словно амулет отдал ей силу, накопленную от Амастана, и замер.

Амастан с трудом оторвал взгляд от маятника Таны и посмотрел на Мариату. Потом он нахмурился, заглянул в свою пустую ладонь, хранившую след амулета, и скривился еще больше. Юноша поднял голову, посмотрел на Тану и тут же снова перевел внимательный взор на Мариату. Наклонившись так, чтобы Тана ничего не заметила, он отнял от лица другую руку, и покрывало упало. Мариата смотрела на него и глаз не могла оторвать. Второй раз в жизни она видела обнаженное лицо взрослого мужчины, но этот жест, в отличие от высокомерного неуважения Росси к принятым нормам поведения, открывал для нее незащищенность и уязвимость Амастана и был дорогим подарком. Да и лицом юноша совсем не походил на двоюродного брата. Черты его были тоньше, изящней. Щеки, слегка отливающие голубизной под клочковатой бородой, оказались совсем светлыми. Перед ней стоял человек, повидавший мир, потрепанный ветрами пустыни, мужчина, закрывающий лицо тагельмустом, ярко‑ синяя краска которого въелась ему в кожу. Он склонил голову, провел ладонью по лицу, ощупал непривычно жесткие волоски, пробившиеся на щеках и подбородке, и снова не торопясь плотно обмотал лицо покрывалом.

– Попросите, пожалуйста, мою мать, пусть принесет мне бритвенные принадлежности и тазик с водой. Мне хочется посмотреть на свое лицо, – проговорил он. – Передайте ей: я твердо обещаю, что не стану резать себе бритвой горло.

С этого дня Амастан вернулся в родное племя, хотя пока старался держаться в стороне и почти не общался с другими мужчинами. Впрочем, многие сами его избегали, лишь издалека, украдкой, бросали подозрительные взгляды. Мать ухаживала за ним, как за больным, который идет на поправку, готовила ему особые блюда, отдавала свои порции мяса. Она была очень довольна Мариатой, силе которой приписывала чудесное обретение сыном собственного «я». Поначалу девушка не знала, как к этому относиться. Не рассказывать же Рахме о роли Таны в чудесном исцелении, ведь она и сама толком не понимала, как все произошло. То ли женщина‑ кузнец применила какой‑ то странный колдовской прием и злые духи ушли по собственной воле, то ли Амастан и в самом деле вернул себе рассудок, расставшись с амулетом. Или же он просто решил, непонятно по какой причине, прервать свое долгое и тревожное одиночество – истиной могла быть любая из этих возможностей. Мариата лишь улыбалась и радовалась тому, что Амастан снова здоров. Она ведь смогла помочь ему.

– Можешь жить с нами сколько твоей душе угодно, – говорила Рахма… Будто у Мариаты был выбор. – Ты для меня теперь как родная дочь.

– Ты очень добра ко мне, – отвечала та, принимая формальное приглашение, но пряча при этом глаза.

Девушка понимала, что старуха вряд ли желает, чтобы ее считали сестрой Амастана. Она отмыла амулет от крови и стала носить его на груди под одеждой, поближе к сердцу.

Глава 12

В нашу первую ночь в Тафрауте мне снились какие‑ то кошмары. На следующий день, во время двухчасового перехода по потрясающе красивой скалистой местности к подножию Львиной Головы, обрывки этих ужасов продолжали меня изводить. В течение целых четырех часов мы, разбившись на пары – сначала я с Майлзом, следом за нами Джез с Ив, – шаг за шагом продвигались вверх по трехсотметровому маршруту. Я старалась проходить участок за участком с куда большей осторожностью, чем это было характерно для моего обычного стиля, ощущая, как глубоко внутри шевелятся эти тревожные сны. Я как можно более аккуратно ставила ногу на опору и сознательно заставляла себя проверять ее прочность, прежде чем перенести на нее вес. То же самое с каждым страховочным крюком, узлом и стяжкой, в точности как рекомендовалось в учебнике, но с такой невротической тщательностью, что Майлз, могу поспорить, с ума сходил от нетерпения. В общем, мне было ясно, что он с большим удовольствием предпочел бы идти в связке с Джезом, легко и быстро, в альпийском стиле. Но ему повезло. Честно выполнив свою долю работы и уступив ему место ведущего, далее я исполняла свои обязанности достаточно оперативно. Ив, как самая неопытная из нас, весь маршрут шла в качестве ведомой, то есть впереди постоянно продвигался Джез, что неизбежно влекло за собой долгую и утомительную возню с веревками на каждой страховке, обязательные стычки и дальнейшие задержки.

Несмотря на чудесный солнечный день и прекрасный маршрут, на то, что шли мы по большей части неплохо, а порой даже очень хорошо, на последних двух участках Майлз начал потихоньку ворчать и ругаться. Вскоре мы достигли ключевого траверса под обширным и практически непроходимым потолком – длинным, уходящим в сторону, осыпающимся каменным козырьком, верхние слои которого из‑ за длительного попеременного воздействия жары и холода потрескались и отслаивались тонкими пластинами. Тут он не выдержал и стремительно двинулся через него в сторону, не задерживаясь, чтобы поставить для меня хоть какую‑ то страховку. Я сердито травила веревку. Такие длинные траверсы опасны как для первого номера, так и для второго. Свалишься на вертикальном участке, и веревка всегда останется сверху, поэтому будешь падать метр, от силы два. Но если сорвешься на траверсе вторым номером, то будешь лететь от того места, где был, до точки, над которой первый номер закрепил страховку. В моем случае это добрых метров двадцать. Я не выдержала и глянула вниз. Прежде я всегда это делала без особого страха, но тут до меня вдруг дошло, что траверс глубоко подрезан. Когда я начну по нему восхождение, подо мной окажется пропасть глубиной не меньше пятидесяти метров. Пожалуй, даже больше, но точно просчитать расстояние тут невозможно. Внизу виднелись маленькие зеленые пятнышки деревьев на оранжево‑ розовом фоне каменистой почвы и крохотные точечки, черненькие, как муравьи, вероятно козы.

Я обернулась, но Майлз уже скрылся из виду за краем скалы наверху, и веревка больше не шевелилась. Я посмотрела налево. Далеко внизу маячила синяя бандана на голове Джеза. Она медленно, скачками ползла вверх, это парень проходил очередной участок. Ив за неровностями скалы не было видно. Я осталась совершенно одна. Искушение подождать, пока Джез доберется до нужного выступа, чтоб подстраховать меня, было огромно. В тени нависающего козырька было холодно, темно и одиноко. Да и само по себе это местечко не для слабонервных, особенно если тебя ждет перспектива карабкаться дальше. Но уже через пару минут веревки три раза дернулись. Это был сигнал, что Майлз достиг безопасного места и закрепил анкер. Я отцепила веревки от страховочного приспособления и смотрела, как они ползли по скале, пока не натянулись на моей беседке. [38] Дерг, дерг, дерг! Это следующий сигнал, значит, он взял меня на страховку. Чего только я в этот момент про него не подумала. Дрожащими руками я сняла приспособление, которое держало страхующую веревку, и тоже дернула. Мол, готова подниматься. Я прикоснулась к амулету, который на счастье накануне прицепила к беседке сзади, чтоб не повредить, и начала подъем по траверсу. Первые два движения я проделала, дрожа от страха. Мне казалось, что я абсолютно не защищена. Теперь меня с Майлзом связывала вся длина веревки. Одно неверное движение – и я сорвусь, повисну на ней, как на маятнике, и изо всей силы шмякнусь о скалу. В лучшем случае это грозит ободранными ладонями и исцарапанным лицом. В худшем – страховка не выдержит нагрузки, и мы оба полетим с горы в пропасть. Дрожь в ладонях перешла в мышцы рук, а потом и бедер, в колени. Я балансировала на одной ноге, опираясь на выступ, несчастные пять сантиметров крошащегося камня. Для рук не было никакой опоры вообще, обе ладони прижимались к кварцитовой поверхности, совершенно ненадежной, если не сказать больше.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒