ОТ АВТОРА 5 страница

– Что же там может происходить?

– Там не заперта дверь. Возможно, она приоткрылась. Другой причины я не вижу, – ответила Эйвери, пробежав пальцами по клавиатуре. – Что будем делать?

– Свяжитесь со Стаммерсом и Фоксом. Пусть сходят и проверят.

Набрав на компьютере номер, Эйвери громко произнесла в микрофон:

– Центр управления вызывает охрану‑ два. Центр управления вызывает охрану‑ два. Вы меня слышите? Центр управления вызывает охрану‑ два. Вы меня слышите?

– Что за черт. Куда они запропастились? – проворчал Коэн, подходя к компьютеру.

– Они не отвечают, сэр.

– Я вижу, что не отвечают. – Коэн наклонился над микрофоном: – Центр управления и охрана‑ один вызывают охрану‑ два. Пожалуйста, ответьте. Центр управления вызывает охрану‑ два! Где они, черт побери? Центр вызывает охрану‑ два.

– Может, связаться с Хэммондом и Гессом?

– Да, вызывайте охрану‑ три.

Эйвери склонилась над клавиатурой.

– Они ведь на той же линии, что и охрана‑ два. Должны были ответить, – заметил Коэн, опять наклоняясь над микрофоном. – Центр управления вызывает охрану‑ три. Центр вызывает охрану‑ три. Пожалуйста, ответьте. Центр вызывает…

– Сэр, посмотрите на экраны.

Эйвери указала на стену с экранами, на которые передавалось изображение с камер, установленных в залах музея, коридорах, у входов и выходов. Все они показывали пустые помещения.

– Там никого нет. Все охранники куда‑ то делись. Что, черт возьми, происходит?

Коэн подбежал к стене с экранами.

– Когда вы последний раз связывались с охраной?

Эйвери сверилась с компьютером.

– Прошло двадцать три минуты.

– Перемотайте пленку назад.

Эйвери нажала несколько клавиш, и на экранах появились охранники.

– Когда это было?

– Двадцать девять минут назад. После этого они исчезли с экранов.

Коэн стал мерить шагами комнату. Потом снова взглянул на стену.

– Подождите‑ ка. Возвратитесь и прокрутите снова, – скомандовал он, сложив руки на груди. – Вот видите, они исчезли. Охранники не выходили из помещения. Они просто исчезли с экранов. Какого дьявола?

– Сэр, у нас опять сигнал. И снова из щитовой.

– Добрый вечер, леди и джентльмены! Мы рады приветствовать вас на аукционе русских и восточноевропейских произведений искусства. Начнем с шестой страницы каталога. Лот номер один, фотография скульптур Константина Бранкузи, сделанная им самим. Вы можете увидеть ее слева от меня. Стартовая цена восемь тысяч. Я слышу восемь тысяч пятьсот? Благодарю вас, восемь тысяч пятьсот. Заявка отсутствующего покупателя – девять тысяч. Кто даст девять тысяч пятьсот? Девять пятьсот? Девять пятьсот? Итак, господа, девять… Девять пятьсот в последнем ряду, благодарю вас. У меня заявка на десять тысяч. Кто даст десять пятьсот? Дама во втором ряду, благодарю вас. Кто даст одиннадцать? Я выхожу из игры на десяти с половиной. По‑ прежнему десять пятьсот во втором ряду. Отличная работа, в прекрасном состоянии. Одиннадцать… благодарю вас, мадам. Одиннадцать тысяч у вас. Я слышу одиннадцать пятьсот? Это ваша последняя цена? Продаю за одиннадцать тысяч пятьсот. О, я вижу вас, Джессика. У нас новый покупатель по телефону. Одиннадцать тысяч пятьсот. Двенадцать тысяч в зале. Кто даст двенадцать пятьсот? Двенадцать пятьсот по телефону, благодарю вас, Джессика. Кто даст тринадцать? Тринадцать тысяч? Нет желающих? В таком случае продаю за двенадцать с половиной тысяч фунтов по телефону. Продано покупателю по телефону.

Молоток с громким стуком опустился на стол.

– Я могу посмотреть номер карточки? Один девятнадцать. Спасибо, Джессика. Лот номер два…

Аукцион пошел своим чередом. Покупатели ерзали на стульях, листали каталог и перешептывались. Над головой аукциониста висело табло, на котором указывались текущие цены в фунтах, долларах, евро и иенах. Справа от стола аукциониста сидел его ассистент с ноутбуком. Слева стояла перегородка, из‑ за которой выносили продаваемые предметы. И хотя участники торгов имели возможность ознакомиться с ними на предаукционной выставке, Делакло нравилась эта красивая формальность.

В глубине зала расположились технические эксперты «Кристи», наблюдавшие за ходом аукциона. Со своих мест они могли видеть всех участников торгов и выявлять всякого рода нарушения, неизбежные на любом аукционе.

С тыла их защищала роскошная цветочная композиция, не позволявшая встать у них за спиной. В холле за небольшим столиком сидел сотрудник «Кристи», отвечающий на вопросы покупателей и забирающий карточки у тех, кто уже сделал покупки. Там же находились охранники. Из холла можно было спуститься по лестнице в вестибюль и выйти на улицу.

Делакло вспомнила свой первый аукцион в Париже, на который они пришли с отцом вскоре после посещения Музея Родена. Когда вынесли картину Малевича «Супрематическая композиция: белое на белом», отец заплакал и вышел из зала. Картина всегда принадлежала семье ее матери. Отец очень хотел сохранить ее, но при сложившихся финансовых обстоятельствах… Вырученных денег хватило, чтобы решить все их проблемы, отправить маленькую Женевьеву в самую лучшую закрытую школу, а затем в университет, и купить ей дом. И все это за кусок холста, который сто лет назад закрасил белой краской парень из России. Будь отец жив, он был бы счастлив, что его дочь стала изучать творчество этого парня и последовала за картиной в «Общество Малевича», купившее ее на том аукционе. Чтобы всегда быть рядом с ней, взять под свою защиту и никогда больше не терять. И вот теперь…

Бегло просмотрев каталог, Делакло обернулась. В пятом ряду сидел Рафаэль Вилаплана. Конечно, это он выставил Попову, двадцатый лот, на продажу. И наверняка уже подыскал покупателя. Интересно, сколько он рассчитывает получить? Делакло знала всех специалистов по русской живописи начала двадцатого века и ее коллекционеров. В этом котле постоянно варились одни и те же люди. И самой важной фигурой был Томас Фрей, знаменитый адвокат и коллекционер. Мир искусства весьма ограничен, а любая специализация делает его еще меньше.

Тем временем на торги выставили какую‑ то малопривлекательную скульптуру. «О Господи, ну и страшилище», – подумала Делакло. Но если на кусок дерьма находится желающий, готовый выложить за него деньги, то его стоимость будет равняться той сумме, на которую в конце концов раскошелится этот покупатель. Вся штука в том, что если кому‑ то он покажется шедевром, то остальные дружно подхватят это мнение. Делакло усмехнулась, увидев, что в борьбу за скульптуру вступили уже четверо.

– Пятнадцать тысяч… благодарю вас, мадам, джентльмен дает шестнадцать…

Четырехлетняя девочка может чихнуть на кусок бумаги, и это произведение вполне способно кому‑ то понравиться. И если этот кто‑ то будет готов заплатить за него сто тысяч фунтов, значит, такова его истинная цена. Ни больше ни меньше. Делакло перевернула страницу каталога. А если этот чих увидит конкурент и, главное, услышит предложенную цену, не исключено, что и ему захочется его приобрести. Тогда начнется война предложений и цена поползет вверх. «А ведь это идея, – подумала она. – Надо будет обойти Дэмиена Херста и монополизировать рынок чахоточного искусства. В следующий раз, когда моя маленькая племянница простудится…»

Цена произведения искусства никак не связана с его истинной ценностью. Она зависит от того, сколько людей готовы платить за него в данное время. И во многом определяется эстимейтом, или оценочной стоимостью, которую устанавливает аукционный дом. А та, в свою очередь, зависит от предшествующих продажных цен на аналогичные произведения. Если аукционный дом установит высокий эстимейт, то покупатели сочтут произведение более ценным, чем оно является на самом деле, но если цену задерут слишком высоко, покупателей может вообще не оказаться. Если же оценочная стоимость будет занижена, произведение потеряет презентабельность, но зато приобретет больше потенциальных покупателей, которые разогреют торги, в результате чего конечная цена может оказаться значительно выше. По мнению Делакло, цены часто назначались с потолка. Они там, наверное, приносят в жертву кур и выставляют эстимейты по расположению внутренностей. Она чуть заметно улыбнулась.

На чем они остановились? Лот номер восемь, небольшой рисунок Кузнецова. Тот, вероятно, потратил на него минут десять. Эскиз, сделанный в ванной, абстрактная композиция, которую художник набросал между прочим и никогда к ней больше не возвращался. Возможно, он задумывал какое‑ то монументальное произведение, способное стать вершиной его творчества, но дело не выгорело. Все ограничилось листком бумаги, на котором ручкой нанесли несколько линий. Милая вещица, но без истории, повышающей стоимость. Ее место в творчестве художника весьма неопределенно. Но на сегодняшних торгах на этот лот нашлось три покупателя. И стартовая цена составила три тысячи фунтов, что довольно много для подобного произведения. Вероятно, таким образом пытались возбудить интерес к не слишком известной вещице.

– Любопытно, а какова его настоящая цена? – спросил кто‑ то за спиной у Делакло.

Явно новичок. Такого понятия как «настоящая цена» здесь просто не существует. Стоимость произведения – это некое число, таинственным образом извлеченное из стратосферы. Она складывается из таких факторов, как раритетность и мастерство исполнения, степень внушаемости и количество потенциальных покупателей, их состоятельность, а также раскрученность данного произведения. Цветная фотография в каталоге вызовет больше интереса, чем черно‑ белая или один текст. И чем она больше, тем лучше, особенно если это разворот на две страницы. Для картины Тициана, проданной не так давно за тринадцать миллионов долларов, вообще устроили отдельные торги, о которых заранее сообщила вся мировая пресса. Поэтому лучше прикинуть, сколько вы лично могли бы заплатить за данное произведение, чем интересоваться его действительной ценой.

В зале аукционист продолжал дирижировать процессом, и делал это весьма умело. Ведя торги в спокойной и неспешной манере, он тем не менее держал покупателей в приятном напряжении. Забредшие на аукцион туристы были поражены медлительностью и размеренностью его речи, что весьма отличалось от их прежнего опыта, в большинстве случаев ограниченного дешевыми распродажами и ярмарочными торгами. Там аукционисты молотили языком без остановки, приводя покупателей в неистовство и заставляя их терять голову и забывать, зачем они здесь, где оставили ключи от машины и какой была девичья фамилия их матери… Слова произносятся с бешеной скоростью, чтобы сэкономить время и сбить с толку обывателя. За четыре часа надо продать восемь сотен бычков, а ошалевший покупатель легче расстается с деньгами.

Здесь же не было никакой лихорадочности, лишь напряженная сосредоточенность и взволнованное биение сердец. Словно вы смотрите триллер, пребывая в состоянии тревожного ожидания. Такого рода эмоции весьма заразительны.

Аукционист отчетливо произносил текст, ни на минуту не теряя контроль над ситуацией. Он представлял лоты и вел торги, не называя фамилий покупателей и не допуская неоправданных пауз. От участников торгов требовалась определенная живость, но их никогда не подгоняли. Неискушенный наблюдатель вряд ли бы понял, кто участвует в торгах. Намерения покупателя могли выражаться трепетанием ноздрей, помаргиванием или телефонным звонком аукционисту. После первой четкой заявки о своем дальнейшем участии покупатель мог сигнализировать едва различимыми знаками.

Стремление к анонимности было вполне объяснимым. Частные лица избегали шумихи вокруг своих приобретений и не хотели иметь дело с доброжелателями и дилерами, предлагающими выгодно перепродать покупку. Это была одна из причин, по которой Делакло всегда находилась в центре событий, отслеживая каждую заявку и стараясь не упустить ни одного покупателя. Именно поэтому она посещала все аукционы, где продавались работы Малевича. Ведь купленные произведения могли потом бесследно исчезнуть, осев в каком‑ нибудь частном особняке в любой части света. Музеи всегда интересуются теми, кто способен оказать им финансовую помощь. Проигравший конкурент может попытаться провернуть частную сделку. Пресса жаждет сенсаций и горячих новостей. И только аукционные дома строго соблюдают кодекс чести, не позволяющий раскрывать анонимность продавцов и покупателей без их согласия.

Конечно, какие‑ то сведения всегда просачиваются. Когда знаменитости что‑ то приобретают или посещают какой‑ нибудь из многочисленных приемов или коктейлей, спонсируемых домом «Кристи» с целью более глубокого внедрения в светские круги, это неизбежно становится предметом обсуждения среди его сотрудников. У Делакло было несколько друзей в аукционном мире, служивших источником подобной информации.

Ей на память пришли одни из торгов, которые она посещала, когда работала в парижском отделении «Кристи». Шесть крупных дилеров по русскому искусству, которые дружно изучали выставленные на продажу лоты. Особое внимание они уделили альбому с пятьюдесятью рисунками Родченко. На него была назначена вполне умеренная цена в двести пятьдесят тысяч.

Дилеры явно заинтересовались данным лотом, хотя всячески пытались это скрыть. Такое притворное равнодушие являлось делом вполне обычным. Делакло уже не раз видела подобный маскарад. Было очевидно – все шестеро примут участие в торгах, что, несомненно, взвинтит цену. Они прямо‑ таки исходили слюной, глядя на этот альбом. Однако, когда лот выставили на продажу, заявку сделал только один из дилеров и какой‑ то частный коллекционер. Альбом продали за сто семьдесят пять тысяч, что едва превысило резервированную цену, ниже которой опускаться было уже нельзя.

Стоя в глубине зала, Делакло наблюдала за действом, догадываясь, что происходит. Но помешать этому было невозможно. Перед аукционом она видела всех шестерых в «Красном льве» за углом. Они мирно пили пиво и чему‑ то смеялись, а потом сели вместе в середине зала и намеренно не набавляли цену, когда выставлялись интересующие их лоты. Делакло сразу поняла, в чем тут дело.

Голос аукциониста возвратил ее к действительности.

– Лот номер тринадцать…

ГЛАВА 10

– Что значит сигнал из щитовой? Тогда почему мы там никого не видим?

– Я не знаю, сэр.

Пока пальцы Эйвери летали над клавиатурой, Коэн впился взглядом в монитор.

Никакого движения. Помещение было пусто. Тогда почему срабатывает датчик? И что случилось с охранниками?

Коэн посмотрел через плечо.

– Мы здесь изолированы?

– Простите, сэр?

– Эта комната сейчас заперта?

– Нет, сэр.

– Тогда заприте ее, черт возьми! Немедленно!

Эйвери нажала на клавиши, и дверь центра управления закрылась на металлические засовы.

– Готово, сэр.

– Итак, что мы имеем? Потеряна связь с охраной. Двадцать восемь минут назад все охранники исчезли с экранов. Мы…

– Опять началось, сэр. Что‑ то движется в щитовой.

– Попытайтесь связаться с охраной. Мне очень не нравится, что мы их не видим… Постойте, а что может вызвать одновременное отключение связи и видеонаблюдения? Прокрутите пленку с момента исчезновения охранников.

Эйвери нажала на клавиши, вызывая на мониторе меню. На экранах появились охранники, проходящие по темным залам музея. Через несколько секунд они исчезли.

Эйвери стала прокручивать пленку назад и вперед. Охранники то появлялись, то вновь исчезали.

– Вы видели это? Прокрутите еще раз.

– Хорошо, сэр.

На мониторе вновь появилось изображение. Зал номер двенадцать. Из‑ под закрытой двери пробивался свет. Потом появился охранник.

Но свет был по‑ прежнему за дверью.

– Это свет от фонарика…

– Я вижу, сэр. Из коридора падает свет от фонарика охранника. Охранник появляется в зале, потом исчезает, а свет по‑ прежнему падает из коридора. Видеозапись зациклена.

– Как, черт возьми, это получилось?

– Наверное, система вышла из строя. Поэтому у нас нет связи. Кто‑ то залез в наш компьютер.

– Тогда вышибем его оттуда!

Коэн старался сохранять самообладание, как учил его любимый шеф, Деннис Эйхерн, начальник охраны галереи Тейт, превращенной им в неприступную крепость. Делай как он, и не промахнешься. Коэн подошел к стене, на которой висел телефон. Прямая линия с полицией.

– Раз мы лишились глаз и ушей, значит, кто‑ то проник…

– …в щитовую.

– Но почему именно туда? Они могли украсть любую картину, поскольку охрана… О Господи…

– Но нам пока ничего не известно, сэр.

– Я все равно звоню в полицию.

Коэн приложил трубку к уху, потом опустил ее на рычаг и снова поднял.

– Телефон тоже не работает.

Аукцион был в самом разгаре. Приближалась очередь лота двадцать семь, который вызывал определенный интерес. Когда на горизонте появился лот двадцать шесть, Делакло оглядела зал. Привычно потерев пальцы, она заглянула в каталог, открытый на нужной странице. Лот двадцать семь. Белое полотно, школа Казимира Малевича, эстимейт двадцать – двадцать пять тысяч фунтов. Судя по фотографии в каталоге, картина эта ничем не отличалась от подлинного Малевича стоимостью четыре‑ шесть миллионов. Но ведь Малевич написал довольно много подобных композиций. А белое на белом не дает особого простора для вариаций.

Картина была отнесена к «школе Казимира Малевича». Весьма осторожная оценка. Боясь ошибиться с атрибуцией, особенно если речь шла о картине известного художника, которая могла ему и не принадлежать, эксперты аукционных домов и музейные кураторы придумали особый язык, позволяющий выражаться достаточно неопределенно.

Формулировка «школа такого‑ то» означала, что картина написана под влиянием известного художника, в данном случае Малевича, и, возможно, является работой его ученика, подражавшего творческой манере мастера. «Круг такого‑ то» – значит, картина написана в манере Малевича, но по ряду причин не может считаться его произведением. «Приписывается такому‑ то» означало, что кто‑ то когда‑ то посчитан, что картина принадлежит кисти Малевича, но эксперты «Кристи» не вполне уверены в этой атрибуции, хотя не могут предложить ничего другого. «В стиле такого‑ то» – значило, что картина похожа на работу Малевича, пахнет Малевичем, но на самом деле черт ее знает. Существовали и другие варианты этих терминов, но принцип был всегда один: не поднимай ложную тревогу.

– Предлагаю вашему вниманию очень милое произведение, лот двадцать семь, «Без названия. Супрематическая композиция: белое на белом». Картина принадлежит к школе Малевича и, несомненно, написана под влиянием известного полотна, которое будет выставлено на продажу чуть позже. Если вы не расположены потратить несколько миллионов, то можете купить эту красавицу и никто никогда не отличит ее от авторского подлинника. Мы, во всяком случае, обещаем хранить тайну. Очень большое сходство с оригиналом. Довольно значительное произведение для своего времени. Дамы и господа! За свои деньги вы получите достаточное количество краски. Стартовая заявка – восемь тысяч фунтов. Я слышу девять? Кто‑ нибудь хочет дать девять? Девять? Благодарю вас, девять у джентльмена в середине зала. Девять с половиной у меня. Кто даст десять? Десять, благодарю вас, сэр. Десять пятьсот. Кто даст одиннадцать? Благодарю вас, одиннадцать. Одиннадцать пятьсот…

Завязался торг между отсутствующим покупателем и джентльменом в черном костюме и красном галстуке, сидевшим в середине зала. Делакло его не знала. Делая заявку, он каждый раз поднимал карточку. Бросив в его сторону подозрительный взгляд, Делакло широко раскрыла глаза от удивления. Рядом с покупателем сидели двое точно так же одетых мужчин. Один прижимал к уху мобильный телефон и что‑ то шептал своему торгующемуся соседу. Другой внимательно оглядывал зал, периодически закидывая ногу на ногу. Никто не проявлял интереса к этой ублюдочной картине, но люди, похожие на бизнесменов, явно сделали на нее ставку.

Делакло перевела взгляд на картину, висевшую на красно‑ коричневой стене. Она была довольно большой, почти такого же размера, как «Белое на белом», похищенное из «Общества Малевича». Да, размер был тот же самый. Это означало, что ее просто скопировали с картины Малевича. И вот теперь продают на торгах. Интересное совпадение… и довольно странное.

Аукционы – это не музейные экспозиции, где рядом помещаются картины, написанные в одной художественной манере. На аукционах произведения подбираются бессистемно. В течение года устраивается несколько тематических торгов: книги и рукописи, картины и рисунки старых мастеров, серебро, африканское искусство, ювелирные изделия, мебель и декоративное искусство, скульптура, искусство викторианского периода, британское и ирландское искусство и т. д. Накопив достаточно произведений в каждой из категорий, в данном случае это русская и восточноевропейская живопись, «Кристи» устраивает аукцион. И это просто счастливая случайность, что два столь похожих произведения появились на одних торгах. Может быть, у них один продавец? Вполне вероятно. Или…

Но тогда почему бизнесмены, явно не имеющие опыта участия в аукционах, так заинтересовались этой картиной? Будь покупатель один, все выглядело бы вполне естественно. Начинающий коллекционер, жаждущий приобщиться к миру искусства. С кучей денег и отсутствием культуры. Он вполне мог ошибиться и решить, что это подлинный Малевич. Но когда трое одинаково одетых мужчин сидят вместе и говорят с кем‑ то по мобильному телефону… Они явно покупают не для себя.

– Семнадцать пятьсот у джентльмена. Я выхожу из игры, и на кону остается семнадцать пятьсот. Прекрасная работа, дамы и господа. Столько холста и краски за небольшие деньги. Она чудесно согреет вас в зимнее время. Продаю за семнадцать тысяч пятьсот фунтов. Продано.

Молоток со стуком опустился на стол. Бизнесмен с мобильником что‑ то радостно проговорил в трубку и захлопнул крышку.

– Наш следующий лот…

Двое из троицы, покупатель и парень с мобильником, встали со своих мест и, пробираясь через толпу, направились в конец зала. Делакло видела, как они спускались по лестнице. Но чтобы узнать, как оплатить покупку и забрать картину, требовалось обратиться к сотруднику, сидевшему за столиком в холле, а не спускаться вниз.

Было продано еще несколько лотов.

– Лоты с тридцать первого по тридцать третий сняты с продажи. Таким образом, мы переходим к лоту тридцать четыре. Супрематическая композиция неизвестного художника с довольно необычным цветовым решением.

«О Господи, что за ужас», – подумала Делакло.

– Какой может быть цена за эту композицию с… интересным сочетанием цветов? Могу я начать с полутора тысяч? Полторы тысячи. Позвольте посмотреть на вашу карточку, сэр?

Что происходит? Делакло заметила, что бизнесмен, оставшийся в зале, пытается сделать заявку на эту жуткую картину. Но карточка осталась у его товарища. А без нее он не мог принять участие в торгах. Мужчина заволновался и стал судорожно оглядываться по сторонам.

– Боюсь, без карточки вы не сможете принять участие в аукционе. Кто еще? Я не могу продать меньше чем за полторы тысячи. Благодарю вас, сэр!

Аукционисте нескрываемой радостью указал на джентльмена, стоявшего в глубине зала. Делакло повернулась, чтобы посмотреть на него.

– Кто больше? Есть желающие? Продаю за тысячу пятьсот джентльмену в глубине зала…

У дверей послышался шум. Обернувшись, Делакло увидела, как два ушедших бизнесмена буквально ворвались в зал. Их товарищ делал им отчаянные знаки.

– Продано.

Раздался стук молотка. Бизнесмен протестующе поднял карточку.

– Извините, сэр, но молоток уже упал. Продано за полторы тысячи. Лот тридцать четыре…

Бизнесмены метнулись в конец зала и уставились на покупателя. Это был седоватый, плохо выбритый мужчина с черными глазами, в белой рубашке с расстегнутым воротом, синей спортивной куртке и джинсах. Наклонившись над каталогом, он что‑ то записывал там карандашом. На поясе из кожи аллигатора висели темные очки, из кармана куртки выглядывал мобильный телефон, на запястье блестели слишком большие серебристые часы. Руки, не украшенные кольцами, покрывал ровный золотистый загар.

– Лот тридцать девять. Тот самый, которого все вы ждете. Дамы и господа, я рад представить вам «Супрематическую композицию: белое на белом» Казимира Малевича. Эта значительная работа считается первой в его серии полотен «Белое на белом». Наиболее типичное супрематическое произведение огромной художественной ценности и масштаба. Работа, достойная истинного джентльмена. Я начинаю торги с семисот тысяч. Я слышу восемьсот? Благодарю вас, мадам. Девятьсот? Девятьсот у Каролины по телефону. Один миллион. Благодарю вас. Один миллион в зале. Кто даст один сто? Один сто. Один двести. Благодарю вас. Один триста по телефону. Один четыреста. Один пятьсот. Один шестьсот. Один семьсот. Кто даст один восемьсот? Благодарю вас. Один девятьсот…

Делакло внимательно изучала полотно. Это не картина, украденная в «Обществе Малевича», и даже не та, которая изображена в каталоге. Она отчаянно пыталась запомнить всех, кто за нее торговался. Один телефонный покупатель. Женщина в розовом в середине зала. Бородач, сидящий с краю. Еще один в заднем ряду слева. Двое в первом ряду.

– Кто даст три миллиона четыреста? Спасибо. Опять по телефону. Три пятьсот? Три пятьсот. Три шестьсот. Три семьсот. Кто даст три восемьсот? Три восемьсот. Кто даст три девятьсот? Каролина прекращает торг. Три девятьсот у вас, мадам. Кто даст четыре? Четыре? Благодарю вас, сэр. Четыре сто? Они у вас мадам. Четыре двести. Кто даст четыре триста? Четыре триста. Четыре четыреста. Четыре пятьсот. Четыре шестьсот…

Мозг Делакло лихорадочно работал. Похоже, осталось всего двое. Она быстро переводила взгляд от одного к другому, пытаясь успевать за аукционистом, строчившим со скоростью разогнавшейся вагонетки.

– Пять двести. Пять триста. У вас, мадам. Кто больше… благодарю вас, сэр, пять четыреста. Пять пятьсот у дамы. Пять шестьсот. Пять семьсот. Пять восемьсот. Пять девятьсот. Шесть. Мы остановились на шести. Мадам, вы даете шесть сто? У нас есть заявка на шесть. Вы даете шесть сто? Решайте, мадам. У меня заявка на шесть от джентльмена. Кто… даст… шесть сто? Шесть… благодарю вас, мадам. Шесть двести. Сэр? Отлично, шесть триста. Шесть триста у дамы в розовом. Шесть четыреста? Сэр? Нет? Вы уверены? Джентльмен выходит из игры. Ваши шесть триста, мадам. Кто больше? Продаю даме за шесть миллионов триста тысяч фунтов…

– Эйвери, телефон не работает! И все охранники…

– В щитовой опять какое‑ то движение, сэр.

– К черту щитовую. Я сам пойду туда.

– Но если охрана…

– Знаю. Но я не собираюсь сидеть здесь взаперти, как в тюрьме, черт возьми!

Коэн отпер черный стальной шкаф, привинченный к стене, и распахнул дверцы.

Натянув пуленепробиваемый жилет, он пристегнул к бедру кобуру. Потом взял карабин и насыпал в карманы патроны.

– Этот козел еще не знает, с кем имеет дело.

– Возьмите вот это, – сказала Эйвери, протягивая ему черный головной телефон. – Так мы сможем общаться напрямую, а не через компьютер.

Коэн надел наушник и укрепил под подбородком микрофон.

– Эйвери, отключите ночное освещение.

– Вы уверены, что это необходимо, сэр?

– Да, черт побери, я уверен.

Коэн вытащил из шкафа очки ночного видения.

– Хорошая идея, сэр, – заметила Эйвери, возвращаясь к компьютеру.

В Национальной галерее современного искусства, как и во многих других музеях, были установлены низковольтные красные лампочки, помогавшие охране ориентироваться ночью. Это позволяло экономить электроэнергию и оберегать картины от постоянного воздействия яркого света. Простым нажатием клавиши Эйвери погасила красные напольные лампочки вдоль стен, и музей погрузился во тьму. Лишь синеватый свет ночи пробивался сквозь опущенные жалюзи.

– Запритесь, Эйвери, и никому не открывайте.

– Хорошо, сэр. Желаю удачи.

– Черт бы их всех подрал.

– Да, сэр. Пошлите их к черту.

Коэн надел очки ночного видения и взвел курок. Эйвери отперла замок. Коэн вышел, захлопнув за собой дверь. Металлические задвижки с лязгом вернулись на место, и он шагнул в непроглядную тьму коридора.

ГЛАВА 11

Молоток в последний раз упал на стол.

Аукцион продолжался. На торгах не принято ставить самые дорогие лоты в конец, создавая таким образом театральный эффект. Но и первыми они никогда не выставлялись. Покупатели должны были войти в ритм и разогреться. И тогда где‑ то между двадцатым и пятидесятым лотом появлялся гвоздь программы. Миро за миллион, Мондриан за три, Модильяни за четыре, Малевич за шесть, Магритт за семь, Матисс за восемь, Мане за пятнадцать и Моне за двадцать миллионов. Цены были абсолютно произвольными.

Делакло всегда нравилось мысленно оценивать картины в музеях. Но разве можно измерить степень гениальности? Почему нет? Все имеет свою цену. Но почему при мысли о Модильяни на ум приходят четыре миллиона, а Моне ассоциируется с двадцатью? Скорее всего что‑ то всплывает в памяти. Она читала или слышала, что года полтора назад Модильяни продали за четыре миллиона. Но с другой стороны, ей было известно и о том, что одну из его картин продали за восемь миллионов.

Торги продолжались, но все внимание сосредоточилось на даме в розовом костюме с ниткой жемчуга на шее. Ее светлые волосы были собраны в узел, из которого торчали длинные шпильки. Делакло сразу же узнала покупателей, сражавшихся за Малевича. Под конец их осталось только двое – частный коллекционер и представительница музея. Коллекционер был хорошо известен – Томас Фрей, крупный швейцарский адвокат с широким диапазоном интересов, регулярно появляющийся на аукционах. Он был богат, принадлежал к высшему обществу и хорошо знал свое дело. По социальному, экономическому и образовательному статусу он, несомненно, мог считаться идеальным клиентом «Кристи». Впрочем, к той же категории принадлежал и музей.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒