Киноповесть 4 страница

– Хорошо! Будет у тебя магазин строительных материалов. Лаки, краски-замазки. Будешь богатым и счастливым. А я к тебе в гости буду ходить. Старая, толстая, с тремя детьми.

Гриша покачал головой, засыпая:

– Не хочу – толстая…

– Хорошо, – вздохнула Нина, – старая, худая-худая, со вставной челюстью…

Гриша уснул, безмятежно улыбаясь оттого, что она рядом. Нина тихо спросила саму себя:

– Интересно, а можно петь со вставной челюстью?

В кафе было безлюдно. За стойкой бара Эрик разглядывал фотографию Элвиса Пресли, пытаясь подкорректировать свои брови под элвисовские. Эрику всегда казалось, что он похож на Пресли. Попутно, занимаясь бровями, он слушал, о чем говорят Нина и Эля, сидевшие в уголке зала за столиком.

Эля ела печенье и рассказывала Нине про свою личную жизнь:

– Смирнов-то мой вот уж две недели не приходит. Расписание у него, сама знаешь, вольное. А вчера меня иностранец один, достойный обеспеченный дядька, в ресторан пригласил. Он подруги моей бывшей хахаль. Костюм у него почище, чем у Смирнова раз в пятьсот, и цветы он мне подарил сразу, без просьб и уговоров – что удивительно. Я с ним пошла. Почему нет? У меня, что, обет безбрачия? Я села и в свое удовольствие стала кушать. Иностранец смотрит на меня так ласково и говорит (он по-русски хорошо разговаривает): “О, я не знал, что вы такая прожорливая! ” Я говорю: “Да, прожорливая. А чем мне еще с вами заниматься? К тому же я в ресторане, можно сказать, сто лет не была. Не Смирнову же меня в ресторан водить! ” Он поинтересовался, кто есть Смирнов? Я сказала, что не знаю даже, как честно ответить. Он догадался, говорит: “Наверное, ваш бой-френд”. Я ему объясняю, что бой Смирнов только по мозгам, а по возрасту давно уже не бой. У него у самого два боя четырнадцати и шести лет. А насчет того, какой он френд – таких френдов… Ну иностранец-то танцевал весь вечер очень уважительно и только целовал руки. А потом заказал мне устриц. Дрянь величайшая и перевод денег. Лучше бы деньгами дал на новые туфли. А потом, того, провожать поехал. На своем авто. На улице метель, ветер воет! Иностранец говорит: “Хотите, ко мне в гостиницу? У меня шикарный номер”. Я объясняю, что он ошибся и я уже по возрасту никак не подхожу для девушки на ночь. Он смутился и давай кудахтать – какая, мол, я замечательная и как он мечтал бы построить со мной семью. Главное, я чувствую – не врет. А я не соглашаюсь! Он спросил, куда меня отвезти. “К Смирнову”, – говорю. Ну он везет меня в наше кукуево. Два часа ехали. Подъезжает к смирновскому дому. Спрашивает: “Это что, коттедж вашего бой-френда? ” Я говорю: “Это хрущоба моего бой-френда”. Разглядел он эту хрущобу и робко погладил меня по руке. Больше ничего себе не позволил… Понимаешь – ни-че-го! Я поднялась к Смирнову, а там пьянка. Еле уговорила заглянуть ко мне завтра хоть на часок. Он утром пришел. Трезвый, злой. Потребовал сто рублей взаймы (это так называется), про ресторан узнал – орал, обозлился! Собака на сене… Побил по злобе всю посуду у меня в доме и был таков. Скажи, он же меня любит, раз посуду бьет?

– Ну, конечно, – ободрила подругу Нина.

– А ты думаешь, он еще придет? – с надеждой спросила Эля.

– Обязательно! Куда он денется? Рано или поздно придет отдавать сотню. Или еще одну занимать… – засмеялась Нина.

Эля тоже повеселела:

– Ну правильно, и я так думаю! Слушай, а чего у тебя нового?

– А, так! – махнула рукой Нина. – На радио ходила, записи свои носила – послушали, говорят – не формат.

Эля не поверила:

– Да ладно тебе! Это я не формат! – она показала на свои бока и огромную грудь. – Во какой неформат. А ты-то чё, ты нормальная. Селедок им, что ли, подавай? Какие-то сумасшедшие на этом радио сидят, ей-богу!

Сдавая выручку Ахмеду, Гриша пересчитывал деньги.

– Вот и все, мне надо идти.

– Подожди. Давай один раз чай пьем, – вдруг остановил его угрюмый Ахмед.

Он сам налил чаю себе и своему работнику. И даже пирог отрезал.

– Ешь! Думаешь, Ахмед бессердечный. У Ахмеда сердце есть. Раньше болело часто. Когда шестнадцать лет было, девушку любил, соседа дочку. Ее замуж отдали за городского, богатого. А я кто? Я бедный был. За того замуж пошла. Плакал много-много. Не спал много-много. Теперь деньги есть, жена есть, пять детей есть. Счастья нет у Ахмеда! Знаешь, какой был тот девушка? Как ручеек! Сейчас толстая стала. Прошлый год был дома, видел. Толстая – все равно красивая! – Он вздохнул. – Иди, Гриша, иди.

Гриша вышел из ларька. Ахмед остался пересчитывать деньги. Теперь у него была одна радость – деньги считать…

ГОЛОС ГРИШИ:

– У каждого своя история про любовь. И не у всех счастливая. Несчастных историй больше. Прав был тот милиционер из сугроба. Надо страдать молча, так уж по жизни придумано. Я вижу Нину каждый день – чего еще надо! И за это спасибо…

Гриша и Нина шли домой с пакетами, полными продуктов. В этот день оба получили зарплату и решили ни в чем себе не отказывать.

– Потом мы с ним всегда сидели в темноте кинозала и целовались. Это было так здорово! – вспоминала Нина про своего любимого.

– Хорошо, что ваш кинотеатр закрыли! – сказал Гриша, потому что больше всего на свете он ненавидел эти воспоминания.

– Вот такие сволочи, как ты, и закрыли, – обозлилась Нина. – Говорят, он убыточный, только наше кино там идет. А все американское кино хотят смотреть. Я иногда думаю – хоть бы в этой Америке такой кризис начался, чтобы они больше ни одного кино не сняли! Но разве у таких паразитов может быть кризис! Они вот этим живут. – Нина постучала себя по лбу.

– А ты?

– А я… Я чувствами. Хотя, наверное, это неправильно.

Во дворе нищий старик в изношенной беретке читал стихи. Они остановились, чтобы послушать.

– Едет верхом Дон Педро

Вниз, по траве пригорка,

Ай, по траве пригорка

Едет и плачет горько.

Не подобрав поводья,

Бог весть о чем тоскуя

Едет искать по свету

Хлеба и поцелуя!

Ставни, скрипя вдогонку,

Спрашивают у ветра,

Что за печаль такая

В сердце у Дона Педро?

– О! Много вкусных вещей! Хлеба и поцелуя! – увидев их, воскликнул нищий.

– Дядя, ты что, есть хочешь? – спросила Нина. – Вот, возьми! – И протянула целый батон колбасы.

– Это ваши стихи? – спросил старика Гриша.

Но тот от колбасы отмахнулся, а на Гришу посмотрел с презрением.

– Неуч! Поколение неучей! Это Лорка!

– Кто такая Лорка? – не поняла Нина.

– О ужас! Федерико Гарсия Лорка. Испанский поэт. Великий поэт!

– Испанский! – Нина даже вздрогнула. – Возьмите же колбасу, у нас еще есть. Вас как зовут?

Старик еще презрительней хмыкнул и протянул визитку.

…Придя домой, они прочитали ее: “Доктор искусствоведения Куликов Леонид Алексеевич”.

– Вот это да! – удивилась Нина. – Доктор – это профессор, я знаю. Чтобы профессор был попрошайкой… Интересное время!

– Наше время! – сказал Гриша. – А профессор не попрошайка, он живет неподалеку. Наверное, у него нет никого, ему просто одиноко, вот он и читает на улице стихи!

– Надо было ему хоть банку тушенки дать, – вздохнула Нина. – Все-таки я дура! Всех мне жалко, а кто бы меня пожалел… Все, все, хватит! Никому больше ни копейки не подам! К черту! Запомни, и ты не подавай!

– Ладно, – согласился Гриша. – Давай быстрей готовить, а то ребята придут, в момент все сожрут.

– Пусть жрут, мне не жалко.

– А мне жалко! Это твои деньги! Ты сама зарабатываешь! Воронков только по клубам ходит, Терещенко пьет как зараза! А этот старик не пьяный был, он даже не сумасшедший… Как там? “…Идет, идет, ищет хлеба и поцелуя”.

– Едет искать по свету хлеба и поцелуя. Никогда стихи не запоминаешь! – упрекнула его Нина. – Пошли картошку с колбасой жарить!

Воронков явился под вечер, хитро посмотрел на Нину. Она тут же схватилась за пальто.

– Что, уже сваливаешь? О! А я тебе шоколаду принёс, – зло улыбнулся он.

– Не надо мне твоего шоколаду!

– Ты глянь, какая свирепая! Мне не груби! Я в своем доме! Раз такая умная – тут больше не появляйся, глаза мне не мозоль! А шоколад я сам съем!

Он захлопнул за Ниной дверь.

– Зачем ты так, Лешка, – укоризненно заметил Гриша, а Воронков только и ждал момента поскандалить.

– Молчать! Ты ее хоть уложил наконец? Опять нет? На кой такой скажи ляд она сюда ходит? А? Ты знаешь, кто ты есть? Урод ты моральный! Это я тебе как старший говорю! У меня стали деньги пропадать! Это что же – ты берешь или, может, Серега пропивает?

– Да ты что, Леша, да как ты мог подумать! – возмутился Гриша. – Да она такой человек…

– Не знаю я, какой она человек и знать не хочу! – перебил Воронков. – А вот напоит тебя однажды клофелином – и последнее из дому унесет! Мне маму твою жалко! Ты ж мне не чужой! Или СПИДом заразит, или еще чем похлеще! Потом не приходи жалиться! Жратва осталась?

Воронков ушел на кухню, съел все, что принесли Гриша с Ниной.

А Гриша сидел у себя на кровати. И все смотрел на картину с маками…

ГОЛОС ГРИШИ:

– Амапола… Это мак по-испански. Я прочел, что маки растут везде – от субтропиков до Арктики. 250 видов. И все необыкновенно красивы. Жаль, отцветают быстро – всего через несколько дней. Они растут у Средиземного моря на склоне гор. А иногда – как сорняки на полях. И лепестки у них покрыты черными пятнами. Будто их кто-то хотел испортить… Говорят, сок мака утоляет любую боль… Кто бы мою боль утолил?

В кафе по кухне метался невменяемый Эрик. Он бил банки и бутылки и орал, заглушая музыку в зале:

– Сволочи! Весь мир – гниды!

Бедная Эля пыталась его успокоить:

– Эрик, милый, пожалей, это же все твое!

– Да, мое! Хочу бить и буду!

Он с грохотом опрокинул табурет. А потом принялся громить холодильник.

– Да что случилось, объясни ты! Кто тебя обидел, Эричка?

Эля закрывала холодильник своим большим телом.

– Кто-кто! Один раз в жизни поверил женщине! Один раз в жизни позвал к себе. И сам из дому не смылся, дождался ее. И все получилось! Представляешь?! Все получилось! Потом я уснул… А она… А она, стерва, сбежала! – зарыдал Эрик.

– Ничего, Эричка, она вернется. Мужчины, знаешь, как часто сбегают? А потом иногда возвращаются – тогда, когда их совсем уже не ждешь!

– Дура ты! – завопил еще громче хозяин кафе. – Она не просто так сбежала! Она унесла загранпаспорт. Денег – полторы штуки баксов. А еще – представляешь! – утащила сосиски из холодильника и “Комет”! “Комет”, понимаешь! Ненавижу баб! И мстить буду всем вам! Мстить!

Гриша зашел в комнату. Пьяный Терещенко дремал на диване. Воронков сидел на полу и читал их с Ниной книжку о хороших манерах. На его лице была написана крайняя степень недоумения.

– “Будь осторожен с выбором темы для разговора. Не говори, что мама рассердилась на папу за то, что он не любит салат из сырой капусты. Что бабушка искала подвязки, которые она уже надела. Что в кухне засорился мусоропровод, потому что Бася насовала туда лапши…” Ты чё, Гриня, с ума спятил?

Гриша включил утюг и начал молча гладить брюки.

Воронков не отставал:

– Ты смотри, одеваться стал как человек. Утюгом пользуешься! А все из-за нее, да, Гриня? Из-за крали своей! И так тебе от нее ничего толком не обломилось! А? Ты признайся! Гриш, а хочешь, помогу эту проблему порешить. А? Вдвоем-то оно полегче будет? Может, поделишься?

Гриша метнул на него ненавидящий взгляд.

– Алексей, не мучай ты человека! – попросил Терещенко слабым голосом.

Но Воронкову нравилось мучить людей.

– Будешь выступать – получишь! Кто вам тут всем помогает? Алексей! Без кого бы вы тут пропали? Без Алексея Воронкова. А тут такое читаю, что страшно становится. Доберусь я до твоей стервы! – пригрозил он.

Это случилось двумя днями позже. Было холодно. Гриша и Нина сидели на диване. Она вязала ему свитер, а он читал:

– “В концертном зале нужно вести себя так же, как в театре, потому что любителям музыки может помешать даже писк комара, не говоря о прочих звуках – таких как шелест бумаги или кашель…”

Нина приложила вязание к его груди.

– Башка твоя сюда пройдет? Пройдет! Читай дальше!

– “Боевой дух стадиона не должен тебе передаваться настолько, чтобы ты вступал в сражение с соседями…”

Он умолк, потому что в дверях появился воинственный Леша. Воронков с гадкой усмешкой приблизился к дивану, сел между ними.

– Чё, “Камасутру” читаете? Я б тоже почитал! А спицы зачем? Это чё, для остроты ощущениев?

– Вали отсюда! – крикнула Нина.

Он схватил ее в охапку:

– Ты чего, не поняла, дурочка, я тут живу, понимаешь, моя хата, я снял!

– Леш, уйди… пожалуйста. – Гриша попытался оттолкнуть Лешу от Нины.

Но она сумела за себя постоять. Выхватив спицу из вязания, больно уколола нахала.

– Он здесь такой же хозяин, как и ты! Что, непонятно?!

Леша извернулся и потянулся к Нине.

– Ты, паскуда, в дом к нам приходишь, ни ему, ни мне не даешь. Я тебе заплачу. По тарифу, как привыкла. Не обижу. Ну, поцелуй меня, мне так хочется!

Гриша не выдержал, хоть и боялся Воронкова, влепил ему страшную пощечину. А потом повалил на пол:

– Не смей с ней так говорить! Не смей!

Он бил его, кричал, Воронков отступил в ужасе и вдруг ударил Гришу.

Они упали на пол, сцепившись, катались по старенькому ковру.

– Серега, убивают! В родных стенах душат! – звал Воронков на помощь Терещенко.

Терещенко вошел в комнату и увидел…

Воронков, связанный по рукам и ногам, лежит на диване, во рту у нег кляп из Нининого вязания.

– Мама дорогая, чего это? – испугался Серега.

– Пусть остынет! – презрительно сказала Нина.

Воронков выплюнул кляп из рта.

– Ты у меня сто сорок раз этот день вспомнишь, щенок. Кровавой слезой умоешься, Гриня! А ты вообще сгниешь, стерва!

Нина повернулась к Грише:

– Пошли отсюда!

…– Съезжать тебе надо, – сказала она, когда оба вышли на улицу, – он так не оставит! Я что-нибудь придумаю, дай пару дней!

– Ты за меня не думай! Тебе самой несладко живется!

– Но ты же мне не чужой! Нас только двое здесь родных людей – ты и я! – Нина обняла Гришу. Он почувствовал ее тепло.

– Как ты сказала? Повтори!

– А вот так и сказала. Как есть! Все, мне пора!

Домой Гриша вернулся ночью, когда Воронков спал. Сидели с Терещенко на кухне.

– Мириться вам надо. Вы с одного города, – советовал Серега. – Он, конечно, человек взрывчатый. Контуженный…

– Я понимаю, – вздохнул Гриша. – А как быть-то? Как быть? Куда мне идти? И что, прощать оскорбления, которыми он Нину покрывает?

– Тоже верно, – согласился Терещенко. – Такой ночью прирежет – и ему через его контузию ничего не будет! Он мне рассказал, что вчера москвича одного отметелил. Говорит, хлопец тот теперь на одни зубы год пахать будет! Ты берегись его, Гриня!

– Серег, давай домой поедем! Я домой хочу!

– Не могу! – замотал головой Терещенко. – Мама там голодает, на меня одна надежда! А тут, Гриня, тут богатства немеряно. И нам достанется, если будем вести себя мудро. Только руку протяни…

– Если раньше ноги не протянешь! – выкрикнул Гриша.

– Да тише ты! А Нина як же? Ты шо, ее тут одну бросишь?

На улице метель, свистит ветер. Гриша грустно брел к своем ларьку.

ГОЛОС ГРИШИ:

– Все одно не разбогатеем. Мир давно на богатых и бедных поделили. А нас не спросили – в какую хотим команду. Мы – люди маленькие. И если что с нами случится – невелика беда, никому до нас дела нет…

…Вечером он сидел в ларьке. Было уже темно. В окошко постучал какой-то парень.

– Братан, сотню не разменяешь?

– Денег не меняю. Может, что купишь?

– Не, не куплю. Меняй, – нагло улыбнулся тот.

– Да не буду я, – огрызнулся Гриша.

– Точно не будешь?

– Точней не придумаешь!

– Ну лады. Посмотрим!

Парень удалился, но ненадолго. Запертая изнутри на ключ дверь вдруг таинственным образом отворилась… Ее открыли другим ключом.

Гриша вскочил. Перед ним стояли трое. Одного из них он только что видел.

– Не хочешь деньги менять, мы их так возьмем! – оскалился парень.

– Нет! – закричал Гриша. – На помощь!

Но никто на помощь не пришел. Вечер был поздний, на улице – ни души.

Гришу сбили с ног. Двое парней колотили его до тех пор, пока он не потерял сознания. Тот, что просил разменять деньги, открыл кассу и набил карманы купюрами. А потом все трое начали крушить полки. На пол полетели бутылки с пивом, сигареты, пирожные…

Гриша очнулся через пару часов. Одежда была липкой от крови. Губы разбиты в кровь. В ларек ворвался Ахмед, он стал вопить, проклиная Гришу:

– Скотина ты проклятый, сволочь нехороший, что сделал – не понял? Убью, уволю – мало. Посажу! Зачем дверь открывал?

– Они сами! У них был ключ! – пытался объяснить Гриша, но хозяин не слушал его.

– Кто сами? Кому врешь? Зачем врешь?! Ай, подлец. Я тебе верил! Ишак я, ишак! Все вернешь, до рубля! Не вернешь – посажу! Убью! Три дня сроку даю. Три!

Глубокой ночью Гриша постучался в кафе к Нине. Она открыла и ахнула…

Усадив парня за столик и вытирая все еще сочащуюся кровь, спросила:

– Как они могли дверь открыть? У кого ключ был?

– У меня.

– А еще у кого?

– Ну… У Лешки. Он же мой сменщик… Ты думаешь…

– Бог мой! Какой ты тупой! Тупее тебя не бывает! Конечно же, это Воронков! Его месть! Чтоб он провалился, подлец! А ты ему верил, верил! Дурак! Как ты мог ему верить?! Почему ты ему доверял?! Как ты дальше будешь жить? Отвечай!

Гриша опустил голову.

– Не знаю.

– Что Ахмед сказал?

– Сказал, три дня сроку, чтоб все убытки покрыл. Потом убьет. Паспорт мой у него.

– Разве сейчас паспорт главное? – Нину всю колотило от волнения. – Значит так. Пойдем сегодня ночевать к Эле, а там будет видно. Горе мое, ты прямо как маленький ребенок.

Гриша встал.

– Никуда я не пойду. И я не ребенок. Я тебе докажу!

Он двинулся к выходу.

– Ты куда? Куда? – пыталась остановить его Нина.

Он шел к своему дому. Небывалая решимость овладела им. Он докажет Нине, что он – не ребенок!

Нина влетела в свою подсобку.

– Прости, мой единственный, так надо. Ты должен меня понять, – сказала она портрету, – ты тоже добрый. – И одним взмахом разбила копилку. А потом стала ползать по полу, собирая деньги. Господи, как же их было мало!

Нина всхлипнула и метнулась к телефону.

– Алло, Эрик, срочно приезжай. У нас пожар. Горит все твое кафе вместе с мебелью!

Уже светало, когда Гриша вошел в комнату. Он резко сдернул со спящего Воронкова одеяло, ударил его по лицу.

Воронков заревел, бросился на Гришу. Но тот мощным ударом свалил его с ног.

– Это тебе за ключи. Ты дал им ключи, я знаю. Ты подставил меня! Ты дал им дубликат ключа! Зачем?

– Да ты что, Гриня? Это не я! Это Нина твоя. Она к тебе их наслала! – оправдывался Воронков.

– Это тебе за Нину! – снова ударил Гриша.

Вбежал Терещенко.

– Да вы шо, мужики!

– Помогай, Серега, его шмотки складывать. Он тут больше не живет! – скомандовал Гриша. – Он на меня бандитов натравил. Ларек ограбили!

– А и вправду, Гриня, надоел он! Только и знает, шо ругается. Только и знает, шо жизнь гадит, – согласился Терещенко и вдруг подхватил Воронкова и вышвырнул его за дверь, следом полетели пожитки. – И без него проживем! Хорош, кончилась его власть!

В кафе вбежал взмыленный Эрик.

– Где пожар? Какой пожар?

Нина сидела за столом, не оборачиваясь.

Эрик остолбенел.

– Ты что, очумела? С ума сошла? Ты зачем меня сюда вызвала посреди ночи? Сумасшедшая!

Она обернулась.

– Да, я сумасшедшая. И я подпалю твой вертеп, если ты не сделаешь то, о чем я попрошу!

– Что? Что не сделаю? – испугался Эрик, – Говори! Говори же!

Нина схватила его за обшлага рубашки.

– Дай мне денег! Много денег! У меня попал в беду самый близкий человек. Ты всегда платил мне жалкие копейки. Дай денег взаймы, слышишь? Взаймы! Потому что если с ним что-то случится, я не перенесу, я не знаю, что я сделаю! Слушай, ты, мачо несчастный, будь один раз человеком! Дай мне взаймы! Я бесплатно буду на тебя пахать. Весь остаток жизни буду тебе благодарна. Я сделаю все, что ты попросишь! Все, о чем ты только заикнешься! Только, пожалуйста, дай, дай мне сегодня денег!

– Как же я ненавижу вас, бабы, – медленно произнес Эрик, придя в себя. – Денег тебе? А еще чего?

– Хочешь, я встану на колени!

Эрик презрительно улыбнулся.

– Хочу!

И Нина медленно опустилась на колени перед этим ничтожеством.

– Я тебя очень прошу! На коленях прошу! Пожалуйста, дай денег!

Эрик наслаждался ее унижением несколько минут. Потом спросил:

– Ты что, его так любишь?

– Я хочу, чтоб он был жив. А все остальное неважно, – прошептала Нина. – Я сделаю все, о чем ты попросишь!

– Ммм… Ну ладно. Только ты помни о своем обещании! – Он встал и легонько стукнул ее по голове – она все еще стояла на коленях. – Как же я презираю вас, бабы!

Нина слабо кивнула, в глазах ее стояли слезы.

Ира и Гена прогуливались по аллее в заснеженном сквере.

– Вот видишь, я все рассказала тебе, так, будто ты моя лучшая подруга. Никогда не думала, что можно запросто открыть всю свою жизнь… Сколько я тебя знаю?

– Если быть точным, мы работаем вместе год. А по-настоящему познакомились только два месяца назад.

Гена помнил точную дату того знаменательного вечера, когда они пошли слушать в кафе песни Нины.

– Кстати, мы когда-нибудь вернемся в это кафе?

– Непременно!.. Странно. Я целый год мимо тебя ходила и не предполагала, что ты тот человек, который может меня понять лучше, чем я сама.

– Ничего удивительного. Ведь все, что рядом, кажется скучным, обычным, неинтересным. А заманчиво только далекое, недоступное, – улыбнулся Гена.

– Как это объяснить?

– Пусть психологи объясняют.

– Прости, может быть, это ужасно неловко… но… ты когда-нибудь любил по-настоящему? – вдруг спросила Ира.

И он стал рассказывать ей то, что никому не рассказывал:

– Мы росли вместе, жили по-соседству. Я даже не сразу понял, что это любовь. Однажды в десятом классе, весной, мы пошли после школы в парк. Сидели у фонтана и ели мороженое. Подул ветер и нас обдало мелкими брызгами. Она сказала: “Это дождь для нас двоих”. И тогда я подумал – если ее не будет, весь мир станет мне не интересен… Мы поженились на пятом курсе. Она училась в медицинском, хотела стать врачом и не очень жаловала нашу богемную вгиковскую тусовку…

Ира остановилась:

– Вы разошлись?

– Нет… Летом я снимал дипломную картину в Ялте. Она писала мне и звонила каждый день, но приезжать отказывалась: шутила, что кино – это иллюзия, а ей дорог подлинный мир.

– И что же?

– Однажды я не дождался ее звонка и позвонил сам. Никто не отвечал. А утром пришла телеграмма… Ее сбила машина. Я не помню, как очутился в Москве, в больнице, но было уже поздно. Я с ней даже не простился. Не успел… Лет пять или шесть жизнь казалась мне бессмысленной, спасала, правда, работа – то самое кино, которое просто иллюзия. А потом я вдруг начал рисовать – начал только потому, что ни одна ее фотография не была похожа на нее подлинную. Мне хотелось нарисовать ее такой, какой она была тогда, в десятом… Может быть, только это меня и спасло.

– Прости, что я напомнила… – тихо сказала Ира.

– Ну что ты…

– Наверное она была удивительная девушка?

Он помолчал.

– Удивительная. Да. Ужасно серьезная, не по годам. И в то же время ужасно смешливая. Как это в ней уживалось? Она говорила мне – счастье не в том чтобы быть любимым, а в том чтобы любить… Честно? Долгие годы я думал, что уже никогда не встречу такую удивительную девушку. Такого человека. Но в последнее время мне кажется, что на жизнь надо перестать смотреть как на цепь разочарований. У тебя… У тебя ее улыбка, – вдруг добавил он.

Ира смутилась:

– Твой попугай у меня толстеет. Это не страшно? Все время просит его покормить.

– А ты его меньше слушай! И не переусердствуй, а то будет такой цветной говорящий шарик, – засмеялся Гена.

Ира тоже засмеялась, но вдруг ее смех оборвался.

– Жаль, что мы так поздно встретились. Теперь уже многого не поправишь. Понимаешь, шанс все начать с нуля дается не каждый раз. Мы уже не дети… Ты сказал, в тот первый вечер, что расположение Бога можно заслужить любовью. Но на это нужны огромные силы. И мужество. А я…

– Что ты?

– Мне кажется, что я слишком слабая. Я устала. Мне не хватит сил.

– Тебя отвезти домой? – тихо спросил он.

– Спасибо, что ты все понимаешь. Да! Завтра у меня очень тяжелый день. Может быть, самый тяжелый.

Гриша неподвижно лежал на кровати. Он словно не видел и не слышал никого и ничего. Кто теперь ему поможет? Кто? Он даже не заметил, как бесшумно вошла Нина, села рядом.

Она достала деньги и протянула их Грише:

– На!

Увидев деньги, он покачал головой:

– Нет, я не возьму.

– Возьмешь, – тихо сказала она.

Он снова покачал головой.

– Это твои, квартирные! Ты сама говорила – никогда и ни за что не одолжишь их никому.

Нина невесело засмеялась:

– Мало ли какую фигню я говорю! Нет у меня никаких квартирных денег. И еще долго-долго не будет. Да это и не важно.

– Не надо мне врать. Уходи! Сам влез во все это, сам выпутаюсь!

Нина склонилась в нему и прошептала:

– Нет, я никуда не уйду. Понимаешь? Никуда от тебя не уйду!

Она нежно провела рукой по его лицу. А потом поцеловала. Сама. Первая.

Про деньги он напрочь забыл. Он просто целовал Нину и думал – есть же на земле счастье! Вот такое – огромное, свалившееся внезапно, в тот самый момент, когда ты уже ничего-ничего не ждешь от жизни… Он забыл про Ахмеда, про Воронкова, про ларек, про бандитов, про вечные унижения. И даже про испанского переводчика, который отравлял ему жизнь незримым своим присутствием.

Нет никакого переводчика.

Никого на свете нет. Только он. И она.

Он целовал губы Нины, ее тело.

И она отвечала ему ласками.

И было все это так долго и прекрасно, что Грише ночь с Ниной показалась вечностью. Все, что было до этой вечности, было забыто.

Над их кроватью висела картина с маками. Грише казалось, что лежат они на земле, посреди прекрасного макового поля. И солнце ярко сияет над ними. И птицы поют. И этот мир – только для них двоих. Для него. И для нее… И весь он в этом дне растворен – в этом небе, в ослепительно зеленой траве, в алых маках, в бездонных глазах Нины.

Когда он проснулся утром, Нины рядом не было… Простыня пахла ее духами и только это говорило ему, что то был не сон. А правда.

Под подушкой он обнаружил деньги. Гриша вскочил с кровати, точно деньги обожгли ему руки…

ГОЛОС ГРИШИ:

– Я их взял, эти деньги. И меня не убили. Я взял их, но Нина исчезла, просто пропала… Она очень любила другого. А я ее. В ту ночь и она, и весь мир пахли духами “Турбуленс”. Она сама была, как духи. Вот она есть. И вот ее нет. Испарилась.

Ира шла пешком по утренним улицам города. Она шла и знала, куда и для чего идет. И это было ужасно. Но она для себя уже все решила. Все обдумала. И этот поход был единственно возможным выходом из ситуации. Так ей казалось.

Ира шла и не видела, как за ней бесшумно следует машина Гены. Ни на секунду он не упустил ее из виду. Он следовал за ней по пятам. Наконец она останавливается у дверей больницы. Медленно поднимается по ступеням, точно несет тяжелейший груз.

Гена видел дверь, куда вошла Ира. Он постоял несколько минут в нерешительности и выскочил из машины.

…Ира покорно следовала по больничному коридору за строгой медсестрой. Каждый шаг давался ей с трудом.

“Что я делаю! Боже мой, что же я делаю! Ведь этот ребенок ни в чем не виноват! Как мне остановиться? Как заставить себя повернуть назад? ”

Девушка чуть замедлила шаг, но медсестра поторопила ее:

– Пожалуйста, скорее! Врач сегодня только до часу дня! Вы же хотите успеть? Она ждет вас в операционной!

Ира прибавила шаг.

И вдруг на другом конце коридора появился Гена. Сначала она это почувствовала. А потом…

Потом он окликнул ее:

– Ира! Вернись! Ира, не делай этого! Ира, слышишь?

Она повернулась к нему… Она так ждала этих слов!

ГОЛОС ГРИШИ:

– Нина появилась через неделю. И когда я… Когда я опять хотел быть с ней, она сказала, что это получилось случайно, что она этого не хотела. И что вся эта ночь была только для того, чтобы меня спасти…

Лучше бы Ахмед убил меня! Да, так было бы лучше!

По телевизору идет фильм “В джазе только девушки”, Мерилин Монро поет песню “I wanna be loved by you”. Гриша обнял Нину, пытаясь уложить на кровать. Она резко оттолкнула его:

– Понимаешь, мне противно!

– Только со мной?

– С друзьями это делать противно! Невозможно! Как ты не понимаешь! Кто у меня ближе тебя? Кто? Ты мне как родной!

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒