А я люблю женатого 2 страница

А папа Ники так и не ушел из уютного кафе. Теперь он уже в открытую плакался другу:

– Почему? Почему мы так поздно встретились? Ведь если бы это случилось раньше, вся моя жизнь приняла бы другой оборот! Я бы жил, а не существовал все эти годы. Но мне сорок! Почему так поздно?

Витя уже почти не слышал Олега. Он хрюкал над своим кофе с рюмочкой коньяка. Вдруг до него дошло.

– Поздно! – повторил он, потом посмотрел на часы и, почти протрезвев, подвел итог: – Поздно, обеденный перерыв уже кончился! Пора! Сматываемся, Нечаев.

– Да подожди ты со своим перерывом! Тут жизнь под откос катится. Мне-то, мне-то что делать? Я же не могу распилить себя на две части. Что мне делать, Витя?

Витя выразительно посмотрел теперь уже не на часы, а на расчувствовавшегося друга:

– Ладно, Нечаев, ты что, один такой, что ли? Полсвета так живет! Двигаемся!

Лариса осталась одна в пустом классе. Дети разбежались. И новенькая ушла, как то очень странно поглядев на нее на прощание.

Лариса подошла к ее мольберту и увидела поразительную картину: над домом, над городом, парила девочка-птица. Или фея. У нее были огромные крылья и она смотрела на мир взглядом удивленным и завораживающим. Самым поразительным было то, что когда-то, очень давно, почти такую же летящую девушку рисовала сама Лариса. Она разглядывала рисунок Ники и не заметила, как в дверь просочилась директриса и из-за плеча Ларисы поглядела на рисунок. Усмехнулась.

– Очень странная девочка.

– И очень талантливая, – смело добавила Лариса. – Другие просто копируют реальность, а она ее создает. И не боится. У нее маловато техники, но есть душа, это видно сразу. И взгляд свой есть. А ведь это в нашем деле главное.

– Любите вы, Лариса Дмитриевна, белых ворон, – хихикнула директриса.

Лариса не обиделась, улыбнулась:

– Наверное, потому что я сама белая ворона.

– Самокритично! Не могу не согласиться! – Директриса направилась к выходу, но у самой двери остановилась и добавила: – Смотрите, две белых вороны – это уже почти стая.

Лариса не слышала ее, она рассматривала птицу-девочку, парящую над городом.

А тем временем, покинув гостеприимные стены кафешки, порядочно выпившие Олег и Виктор шествовали по шумной улице города. Как им казалось – в направлении офиса. Они плоховато держались на ногах, а говорили так громко, что прохожие слышали этот разговор.

– Куда ты торопишься? – негодовал Виктор. – Я звонил на работу, мне сказали, что шеф уже уехал. Никто нас не ищет. Мы можем сегодня отдохнуть, расслабиться… Мы что, каждый день так поступаем? Нет, раз в сто лет! Да ладно ты, не торопись уже!

– А я тороплюсь. Я тороплюсь жить! – громко заявил Олег. – “Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу…”. Помнишь, у Данте? Я дошел уже до половины. Витя, мне страшно в этом лесу! Вить, она не удалась, моя жизнь. Пять лет назад Таня сказала: “Брось журналистику. Она плохо кормит”. И я бросил. Десять лет назад Таня сказала: “Перестань писать стихи, их все равно не публикуют”. И я перестал. Теперь, если даже захочу, то строчки у меня не зарифмуются.

– Нечаев, ты достал меня своим нытьем! – прервал его жизнелюб Витя. – А кому удалась эта жизнь? Двум-трем олигархам? Так и тех теперь преследуют по закону. И правильно делают.

– При чем здесь олигархи? Я разве о деньгах? – возмутился Олег.

– Не о деньгах? – воскликнул Виктор. – Что, опять о бабах? Ладно. Вот не хотел, а придется повторить! Пошли, тут за углом заведение в сто крат приятней!

И он затащил безвольного Олега в ближайшее кафе.

… Во дворе художественной школы Нику встречал Славка.

– Ну?

– Кажется, на первый раз все прошло неплохо! – гордо заявила девочка. – Ей даже, по-моему, понравилось то, что я рисую!

– Ну, это ты брось! – засмеялся Слава. – Мне-то известно, что из тебя художник, как из меня балерина. Ладно, не обижайся. Ну а по делу?

Ника вздохнула:

– Ноги я ее не рассмотрела. Длинная юбка.

– Факт, что кривые! – сказал Слава, чтобы сделать Нике приятное.

– Глаза… – Ника задумалась, вспомнив большие выразительные очи новой учительницы. – Нет, у мамы не хуже! Да к тому же она почти не красится, эта Лариса Дмитриевна. Воображает, что и так хороша! Что еще остается?

– Другие особенности фигуры… – подсказал Слава, за что схлопотал по башке.

– Фу, дурак, и не стыдно тебе говорить пошлости! Ладно, если быть откровенной, там тоже ничего особенного. Как она отца околпачила, ума не приложу. Была бы хоть фотомодель, а то…

– Тебе надо проникнуть к ней в дом, – посоветовал Слава, – там ты ее узнаешь получше. И поймешь, как ей лучше насолить! У человека всегда есть ахиллесова пята – самое больное место. По нему и надо бить!

– Если уж я город нарисовала, то в дом к ней проникнуть – раз плюнуть, – гордо сказала Ника. – Подумаешь какая, картинки она малюет! Это, оказывается, каждый может. Мама бы никогда не стала заниматься глупостями.

В комнате были плотно закрыты шторы. На столах и на полу горели десятки свечей. Колдунья священнодействовала над Никиной мамой.

– И порошок этот следует подмешать ему в питье в день полнолуния! – провыла Тамара.

– Он не пьет! – гордо сообщила Таня.

Тамара Амвросиевна обиделась:

– Разве я имела в виду спиртные напитки? Я произносила эти слова?

– Нет, нет, вы про водку ничего не говорили! – вступилась за хозяйку Нина. – Продолжайте, Тамарочка, продолжайте! Никакой водки. Чай, кофе, лимонад…

– В водку, кстати, тоже можно, – вдруг задумчиво сказала колдунья. – И в коньяк. Если хороший, пятизвездочный – особенно эффективно.

– Я повторяю, он не пьет! – раздраженно сообщила Таня.

Но он, то есть Олег, пил. А в этот день пил много.

В новом кафе они уже не ели, только выпивали. В результате Витя тихо закемарил, а Олег читал вслух стихи, размахивая вилкой.

– Среди миров, в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя…

Не потому, что я ее любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

Я у нее одной ищу ответа.

Не потому, что от нее светло,

А потому, что с ней не надо света…

На этих словах Витя внезапно открыл глаза. Посмотрел на друга вполне осмысленным взглядом и заявил категорично:

– Я убит. И такие стихи тебе Танька запретила писать? Стерва она после этого. И душа у ней, как сухарь. Я всегда это чувствовал, Олежек. И Нику она твою такой воспитает! Вся ее поэзия сумма прописью. Зачем ты на ней женился, Нечаев?

– Это не я. Это поэт Анненский Иннокентий, – развел руками Олег.

– Какой, на фиг, Анненский, она же твоя жена! – возмутился Витя.

– Стихи Анненский написал. Поэт такой, – улыбнулся Олег. И печально заметил: – Я б такие не смог.

– А какая разница – ты или он? – завопил Витя. – Он их написал, да. Но ты их про-чув-ство-вал! А она за-пре-ти-ла. В кафе с друзьями ходить тоже запретила. И кто она после этого, твоя жена? Дура! Правильно сделал, что завел любовницу. Честь тебе и хвала. И вот тебе моя мужская рука, в знак солидарности!

Олег схватил Виктора за руку, но вовсе не для того, чтобы ее пожать.

– Как ты можешь так про Таню? Она мать моего ребенка.

– Пусти! Она вырастит себе подобную. Да, именно так! Они вдвоем – Татьяна и Вероника, – торжественно провозгласил Виктор на все кафе, – сгрызут тебя, как две фурии, Нечаев. И ты на старости лет останешься один как перст! И никто тебе не подаст даже стакана воды! Кроме меня!

– Не смей! – кричал Олег, схватив Витю за галстук. – Не смей, это моя жена!

– Пусти, это мой галстук!

Они кинулись драться, опрокинули стол. Сбежались официанты, пытаясь разнять их, но это было нелегко.

– Охрана! Охрана! – кричали официанты и посетители…

Огромная Тамара ловко двигалась по комнате, произнося зловеще:

– В полночь, на растущей луне, в ночь с пятницы на субботу, медленно наматывайте красную нить на указательный палец левой руки. И приговаривайте: “Встану я в несеяный луг, встану я в ведьмин круг. Закличу тоску-печаль из темных болот, из топей, из омутов, из гнилых колод. Ты, тоска-печаль, по нитке ведись, чтоб обо мне одной тосковал-печалился…

Таня не выдержала, вскочила с места:

– Все, хватит, довольно с меня этой чуши!

Тамара не растерялась:

– Нет, милочка! Вы никуда не уйдете! Я стою на страже семейных ценностей. На страже я стою! – проорала она.

Таня побежала к двери, но Тамара преградила ей путь.

– Нет, милочка, я всегда добросовестно отрабатываю свой гонорар, я даже согласна сделать вам скидку!

– Нина! Нина, мы уходим! – завопила Татьяна. – А гонорар можете оставить себе! И скидок мне от вас не надо!

Но Тамара продолжала наступать на посетительницу, страшно округлив глаза и замогильно завывая:

– Чтоб обо мне одной тосковал-печалился и при светлой луне и при темном месяце…

– Вам еще надо денег? Пожалуйста! Только пустите! – Таня полезла в сумку.

– Танечка, Танечка, успокойся, Тамара Амвросиевна хотела как лучше! – пыталась удержать ее от неразумного шага Нина. – Правда ведь, Тамарочка?

– Я еще не рассказала вам, что говорят карты! – зловеще прошипела Тамара.

– Мне плевать на карты! Нина, дай мой плащ! – Таня оттолкнула колдунью и вылетела в прихожую.

Нина, как верная собачонка, побежала за ней. Но колдунья успела крикнуть им вслед:

– Карты вещают о том, что ваш муж в казенном доме! В казенном доме, запомните!

– Танечка, я как лучше хотела, – извинялась Нина, когда они оказались во дворе колдуньиного дома, – а она совсем взбесилась. И ставку подняла, и глупости болтает. Казенный дом – это учреждение. На работе твой Олег, вот и все.

Таня не отвечала, молча шла к машине. Нина еле поспевала за ней и все тараторила:

– Танюш, говорить не хотела, а сейчас скажу. Мы все в классе в твоего Олега были влюблены. Все по нему с ума сходили, но он тебе достался, потому что ты была самая достойная – и отличница, и комсорг школы. Все справедливо, Тань. Мы даже не плакали, когда вы поженились – все по совести, все хорошо. Но чтоб вот он так другой достался, неизвестно к какой дамочке перешел, как переходящее красное знамя, нет, никогда, ни за что. На, Тань!

Нина вытащила из сумки пакет, протянула подруге.

– Себе покупала, но мне теперь совсем и не нужно, а тебе пригодится.

– Что это? – оторопела Таня.

Нина, недолго думая, развернула пакет, вытащила из него пояс и приложила к себе для наглядности:

– Это, Танечка, пояс антицеллюлитный. В Интернете заказала. За неделю дюймовочкой станешь, не хуже его крали.

Таню передернуло:

– Да иди ты! Буду я еще на нее равняться! – У нее зазвонил мобильный: – Да! – закричала она, – слушаю!

И вдруг изменилась в лице. – Что? Что вы сказали? Где? Как к вам подъехать? Да, сейчас…

Она захлопнула крышку телефона и осталась стоять на месте как громом пораженная.

– Что такое, Танюша? – Нина вопросительно смотрела в глаза подруги.

– Ты не поверишь, Олега забрали в вытрезвитель!

– Ах! – всплеснула руками Нина. – Это же и есть казенный дом!

Громко каркнула в тишине двора ворона, будто подтверждая – ох, права была Тамара Амвросиевна!

Машина Тани притормозила под самой табличкой вытрезвителя.

– Ждать здесь! – приказала она водителю.

– Не вопрос, Татьяна Борисовна, – привычно откликнулся Толя.

Нина рванулась было за Татьяной: “Танечка, я с тобой! ” – Но та оборвала ее: “И ты жди тут! ”

Шипучая таблетка растворилась в стакане воды.

– На, выпей, тебе полегчает.

Таня поставила стакан перед Олегом. Помятый и несчастный он сидел за столом. Потом она поставила перед ним тарелку с супом.

– И поешь!

– Не хочу!

– Ешь, тебе говорят!

Ника наблюдала в узкую щелочку приоткрытой двери. Отец, закрыв лицо руками, неподвижно сидел, мать, стоя у окна, беспрерывно курила.

– Отпусти меня, Тань, будь человеком.

– Нет.

– Тань, я не могу так больше.

– Бог терпел и нам велел. Не для радости, а для долга человек живет. Пьешь. По бабам шляешься. Никогда ты таким не был, Нечаев. Надо будет – к врачу отведу. Или к психологу. А развод не проси. Не дам.

Ника закусила губу.

Олег вдруг открыл лицо.

– Но я ведь чужою жизнью живу. А она у меня одна-единственная. Я ненавижу контору, в которую ты меня пристроила. Я ненавижу одежду, которую ты мне покупаешь. Я себя ненавижу, Таня! И тебя – тоже!

Таня села напротив мужа:

– Я из тебя человека делала двадцать четыре года. Я здоровье свое угробила и молодость. Все курсовые тебе в институте писала. Дочку родила, когда ты орал: рано, рано, не теперь! Хату эту своими руками построила! Все здесь мое, слышишь, Нечаев, все, до последней табуреточки. И ты тоже – мой.

– Нет! Нет! Так нельзя с человеком, – чуть не плакал он. – Ты робот, Таня, ты не живое существо!

Таня спокойно погасила сигарету.

– Будет орать-то. Робот! Жизнь меня роботом сделала, чтоб с голоду не подохнуть в трудные времена. На тебя, Нечаев, никаких надежд не было, ты бы так и питался своими стихами всухомятку. Мне пришлось сильной стать. Это не мой выбор, Олежек. Так время распорядилось, родной мой. Время, в которое мы живем. И я все смогла. И все сделала для того, чтобы мы трое были счастливы – ты, я и Ника! И жили в достатке и покое.

– Ты бы никогда этого не сделала, если б это тебе не было выгодно или удобно. Я всегда был тебе просто удобен. С детства, со школы. Я удобная вещь. Бессловесная. Дисциплинированная. Я даже мусор выношу без напоминаний. А от достатка твоего и покоя меня тошнит, понимаешь, тошнит!

Татьяна нехорошо засмеялась:

– Тебя тошнит от плохой водки, Нечаев. Сколько раз говорила – не пей по забегаловкам. Хочешь – пойдем в приличный ресторан.

– Не хочу, ничего не хочу!

– Иди-ка ты спать, пока дочь тебя в таком виде не узрела. Спать, Нечаев! – привычно скомандовала она.

И он встал. Шаркая тапочками, покорно пошел в спальню.

А Ника еще долго не могла уснуть. Ей было очень жалко отца.

Класс рисовал натюрморт. Фрукты с кувшином на фоне драпировки.

Лариса ходила между рядов, заглядывала в работы, делала замечания, а кого-то, наоборот, хвалила. Ника сидела, опустив руки. Она не рисовала, ждала, когда кончится урок и Лариса подойдет к ней.

– Ну, что у нас такое? – спросила Лариса, когда все разошлись, а девочка так и осталась сидеть.

– У меня не получается. Ничего! – Ника шмыгнула носом.

Она была ужасно расстроена вчерашним разговором родителей. И краски не ложились на холст. Но была еще одна причина…

– Почему не получается? – ласково спросила Лариса.

Девочка молчала. Выдержав паузу, наконец сказала:

– Помогите мне, Лариса Дмитриевна.

– Хорошо! Давай-ка собирайся, пойдем ко мне в мастерскую. Попробуешь порисовать там, а я тебе помогу.

– Вот здорово! – обрадовалась Ника. – Спасибо! Лариса Дмитриевна, вы такая добрая…

Ура! Шаг за шагом она шла к своей цели. Теперь она проникнет в “логово врага”, увидит тот дом, где вечерами бывает ее отец.

Из школы они вышли вместе. Лариса несла кувшин, а Ника – искусственные фрукты для натюрморта.

У Ларисы зазвонил мобильный.

– Да, Олег! – заворковала она. – Нет, прости, сегодня не получится. У меня дополнительные занятия с одной очень талантливой девочкой. Да, позвоню потом. Целую.

– Талантливой девочкой? – удивленно спросила Ника. – Это вы так про меня?

– Про тебя. Думаю, если я назову вещи своими именами, ты от этого не зазнаешься?

– А Олег, это, извините, кто? Ваш бой-френд? – ответила вопросом на вопрос девочка.

– По-моему, ты чрезмерно любопытна. Просто хороший приятель.

– А вы замужем? – продолжила Ника.

– Нет!

– А были?

– Это допрос?

– Нет, но просто о человеке, который тебе интересен, хочется знать все, – мило улыбнулась Вероника.

– Чем же я тебе так интересна? – в свою очередь спросила Лариса. – Почему ты пришла учиться именно ко мне?

– Это тоже допрос? – усмехнулась Ника.

Ника быстро расправилась с натюрмортом. Вышло очень даже неплохо. Но натюрморт был только предлогом. Ей хотелось получше разглядеть жилище художницы.

– Дай-ка я кое-что подправлю! – Лариса забрала у девочки кисть. Несколько профессиональных штрихов, и натюрморт ожил.

– Классно! – похвалила Ника. – У вас вообще так много интересного. А картины ваши? Почему вы не хотите сделать персональную выставку?

– Это очень хлопотно.

– А я бы вам помогла!

Лариса засмеялась:

– Спасибо, детка!

Она, стоя у этюдника, продолжала поправлять натюрморт, а Ника разглядывала картины Ларисы, мимоходом трогала книги на полках и даже побрызгалась духами, которые нашла на столе.

– Тебе тортик отрезать? Ты же, наверное, голодная? – спросила Лариса.

– А вы сами печете? – поинтересовалась в ответ Ника.

– Нет, я не умею. Я купила его в нашей булочной еще утром.

– Значит, хозяйка вы никудышная, – удовлетворенно заметила Ника. – А моя мама умеет все. И это при том, что она очень деловая женщина. Папа в ней души не чает. Представляете, они вместе уже двадцать пять лет. С девятого класса.

Снова звонок.

Ника услышала знакомый голос отца:

– Я на улице совсем промерз. Может, пригласишь меня выпить чаю?

Интересно, что сейчас будет?

– Нет, Олег, прости, ну никак не могу. Давай завтра, – попросила Лариса, – мы все еще работаем!

Ника испытывающе посмотрела на нее.

– Какой у вас, однако, назойливый знакомый. Может быть, вы хотите, чтобы я ушла?

– Нет. Вовсе нет.

– А… наверное, он вам неприятен?

– Тоже не угадала! Давай-ка лучше вместо ненужных вопросов есть торт! Ну-ка, ставь чайник на плитку! – приказала Лариса.

Дочь пила чай у любовницы отца.

Ничего не подозревающий отец мерз на улице, в надежде, что Лариса освободится и он хоть на полчаса встретится с нею.

А Мать… Мать мерила пиджаки у большого зеркала в прихожей.

Таня любила пиджаки и денег на них не жалела. Их у нее было множество, она даже не могла бы сказать, сколько именно. Они делали ее строже и сильнее. Это был ее панцирь. Ее латы. Ее защита. Пиджак не только стройнил, он внушал Тане, что она – бизнес-леди, и это ее первое звание. А мать и жена – второе и третье. Даже ее домашняя одежда напоминала больше одежду деловую. Так уж она привыкла. И вот, меряя очередной, сто первый пиджак, Таня вдруг с ужасом обнаружила, что тот еле-еле сходится у нее на груди, а пуговка у талии и вовсе не застегивается. Она запаниковала. Срочно набрала номер Нины.

– Нин, это я. Нет, не пришли. Я одна. Слушай, помнишь, ты мне пояс предлагала – ну тот, целлюлитный.

– Антицеллюлитный. Привезти?

– Ну да…То есть вези срочно!

– Слышь, Татьян, а может, я бутылку вина возьму хорошего, а? Можно?

– Нужно! – приказным тоном ответила Таня.

Ника уплетала торт из булочной и рассказывала Ларисе:

– Когда они учились в девятом классе, ну мои мама и папа, они играли в школьном театре, он – Онегина, она – Татьяну. Там все и началось. Ну, в смысле, их роман…

Таня ела пирожные, принесенные Ниной вместе с антицеллюлитным поясом, и запивала их вином:

– …Фрак на нем сидит, как на корове седло. И он встает передо мной на колено в этом образе Онегина, а у него в глазах слезы… – вспоминала она, как это ни удивительно, ту же самую историю в то же самое время. – Ты помнишь нас, когда мы играли Онегина и Татьяну в девятом классе, на вечере Пушкина?

Нина восторженно закивала головой ибо это было воспоминание об общей, давно ушедшей юности:

– Да! И он текст забыл, да, я помню, и мы всем залом подсказывали: “Предвижу, все вас оскорбит…” А он только смотрит на тебя – и молчит. Растерялся совсем, будто в рот воды набрал.

– И по щекам слезы текут… Господи, как он меня любил! Как он на меня смотрел! – чуть не заплакала сорокалетняя Таня, вспоминая себя девочкой-девятиклассницей.

– Да, двадцать пять лет назад это было! – прошептала Нина столь же восторженно.

– Двадцать четыре! Почему ты думаешь, что теперь все в прошлом? – перебила ее Таня.

– Потому что люди со временем меняются.

– И что, он так изменился? – съехидничала Таня.

– Нет, Тань, ты изменилась.

– Я? Да, я на четыре размера поправилась. Но ты ж мне приперла свой пояс, а? Ты ж его принесла, этот анти… анти… Как там?

Нина обняла подругу:

– Антицеллюлитный, Танюш. Только при чем здесь целлюлит? Не в нем дело.

– А в чем? – не отставала Таня. – Нет, ты скажи, в чем?

Подруга не знала, что сказать. Время сожрало чудную девочку-девятиклассницу с распущенными локонами, читающую Пушкина звонким голосом со сцены. Теперь это вечно крикливая тетка, которой перестали лезть пиджаки сорок восьмого размера. Ее размер пятидесятый. Да! И следующий ее юбилей – пятидесятый! Господи, как же быстро катится жизнь! И как страшно меняет она нас! Увы, не только внешне меняет… Как объяснить это человеку?

Об этом думал и Олег, сидя в вечернем кафе. Лариса почему-то не отвечала на его звонки, а он продрог шатаясь по улицам. Погода ветреная и дождливая. Он пил кофе и ждал, что она ответит ему. А в голову лезли стихи Пушкина, который очень любил осень. И Олег вдруг вспомнил, как в девятом классе играл на сцене школьного театра Онегина. И увидел Татьяну, свою нынешнюю жену, в образе Татьяны Лариной. Эти образы так перемешались, что он влюбился не то в Таню настоящую, не то в вымышленную, пушкинскую. Влюбился так, что немедленно потребовал от нее клятвы жить вместе до гроба. Потом, после последнего школьного звонка, чуть не силой поволок ее а ЗАГС. Нет, она любила его, но верещала – зачем жениться так рано, мы еще в институт не поступили! А он стоял на своем, будто боялся ее потерять. Ему надо было немедленно объявить всему свету, что Таня – его Таня, его жена. Ой, зачем же он это сделал! Ведь смеялись над ним мальчишки, родители отговаривали – погоди, сынок, проверьте свои чувства. Но тогда было не до проверок. А было одно – Таня заполонила всю его жизнь. И все казалось бесконечным и неизменным – молодость, их любовь. А потом с годами все куда-то стало улетучиваться. И вот исчезло.

Олег совсем не любит Таню. И молодости нет. И больше не будет.

Но тогда, двадцать пять лет назад он был действительно влюблен! Он собирал ее записки. Он “глотал” книги, которые она велела прочесть. Он провожал ее каждый вечер, хотя жили не близко друг от друга. Он читал ей стихи, как теперь читает их Ларисе…

Почему Лариса не отвечает? Он снова набрал ее номер, ожидая услышать в трубке родной голос. Он поглядел в темное окно кафе. Осень. Желтые листья на мостовой. Воет ветер. В осени ничего романтичного…

И снова звонок Олега нарушает беседу Ники и Ларисы.

– Да отключите вы его! – Девочка решительно схватила аппарат и выключила.

– Но так нельзя, – слабо возразила Лариса.

– Можно и нужно, – назидательно сказала Ника. Ей нравилось, что она имеет влияние на эту взрослую женщину. Да, Ника почувствовала свою непонятную, но совершенно неоспоримую власть над Ларисой.

“Номер абонента выключен или находится вне зоны действия сети”, – сообщил аппарат Олегу. Он тяжело вздохнул. Расплатился и вышел на улицу, прямо под холодный дождь.

Он шел под дождем. И ему было все равно – простудится ли он, заболеет ли завтра. Жизнь без Ларисы, как он теперь четко понимал, не имела смысла. Так когда-то, очень давно, жизнь не имела смысла без Тани…

Одинокая фигура Олега исчезает в глубине улицы. А Ника все еще сидит в мастерской, хотя натюрморт написан и торт съеден.

– Жалко мне вас. Детей у вас нету. Одинокая вы, – говорит девочка.

– Так было не всегда.

– И у вас был муж?

– Да.

– И вы его любили?

– Очень сильно. Я даже не знаю, зачем я тебе это рассказываю…

В мастерской тишина. И только тихонько скребет в клетке серая шиншилла – не то крыса, не то белочка.

– Я пойду! – сказала наконец Ника. – Дайте мне зонтик, там дождь.

– Я тебя провожу! – засобиралась Лариса.

– Нет! Нет! Ни коем случае! Я уже большая! – отбивалась Ника. – Уберите лучше со стола да ложитесь спать!

Войдя в свой подъезд, Ника предусмотрительно спрятала зонтик Ларисы в сумку – вдруг отец опознал бы его? – поднялась на третий этаж пешком и увидела, что ее папочка сидит на ступенях, под дверью квартиры.

– Что, никого нет дома?

– Ника? Ты где была?

– В библиотеке сидела. У меня завтра опять контрольная. А ты чего? Мамы нет? Ты ключи забыл?

– Мама дома, – вздохнул Олег, – но меня не пускает.

– Поняла, не дура! – Ника села рядом с отцом. Ей стало почему-то обидно – сегодня он точно не был у Ларисы, а мама думает, что был!

Она сама позвонила в дверь. Открыла злая Таня.

– Можете проваливать оба туда, где пропадали. Вы мне не нужны!

– Таня, пусти ребенка! Холодно же.

– Ты вообще молчи! От тебя несет дешевыми духами. Ее духами. Ты думаешь, я еще не выучила этот запах? Да я его наизусть знаю, этот поганый запах!

Ника украдкой обнюхала свой свитер. Вот дела! Это же она надушилась духами Ларисы, вовсе не папа! А досталось ему!

– Таня, пожалей девочку!

Но Таня не слышала слов мужа. Дверь Таня захлопнула прямо перед их носом!

– Вот так-то, – печально сказал Олег. – Давай лучше думать, что мы будем делать.

Ника обняла его. Сегодня отцу досталось почем зря.

– Не волнуйся, она сейчас спать ляжет, ей в семь ноль-ноль вставать. А мы дверь своим ключом откроем! Вот так и поступим.

– Это сегодня. А вообще – что делать?

– А вообще – тебе сорок лет. Тебе, пап, и видней, как поступать!

Стояли последние солнечные дни осени. Ника и Славик прогуливали уроки.

Они сидели в парке на качелях. Славик раскачивал Нику.

– Помнишь, портрет старого мужика, которого ты сфоткал у этой Ларисы? – спросила она.

– Ну, этот дед…

– Это не дед, а ее бывший муж.

– Блин! Реальный дед!

– Он, оказывается, известным скульптором был. Лариса у него училась. А потом влюбилась.

– А потом?

– А потом они прожили пять счастливых лет, про которые она говорит, что никогда их не забудет. И еще она говорит, что так любить можно только однажды. А потом скульптор умер. И она осталась вдовой!

– А твой отец? Что она про него говорит?

– А про него она не раскололась. Подожди, всему свое время. Если я сама начну ее об этом расспрашивать, она может догадаться, для чего все это. Ну понимаешь! Пусть лучше живет как живет. А я послежу. За ней и за папой.

– Разумно! – одобрил Слава. – А точно она пока не догадывается, кто ты?

– Да она дура дурой, – засмеялась Ника. – Знаешь, про таких говорят “не от мира сего”!

– Значит, мужчины предпочитают дур, – сделал вывод Слава. – Ну, это если судить по вкусам твоего отца!

– Замолчи! – отрезала Ника. – Знаешь, не такой уж у него плохой вкус. Она интересная, эта Лариса. Мне с ней не так скучно, как с другими взрослыми!

Вспомните “Онегина”. Вот что писал Пушкин про свою героиню Татьяну.

“Татьяна верила преданьям

Простонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям,

И предсказаниям луны.

Ее тревожили приметы;

Таинственно ей все предметы

Провозглашали что-нибудь,

Предчувствия теснили грудь…”

Таня Круглова не была похожа на тот персонаж, который однажды сыграла на школьной сцене. Не верила гадалкам и преданьям. Но очень доверяла науке. Ей сказали – в вашем случае лучше всего обратиться к семейному психологу. Это показалось вполне рациональным. А раз рационально – значит правильно.

Психолог – мужчина средних лет сочувственно смотрел на Таню.

– Послушайте, Татьяна Борисовна, вы переполнены негативом. И это ужасно. От вас, простите, исходит энергия разрушения. Так вы не сможете сохранить ни свой брак, ни свое внутреннее спокойствие. Почему вы все время смотрите на часы?

– Потому что у меня в пять часов совещание.

И тут она заметила, что психолог заглянув в разрез ее блузки. Таня застегнула все пуговицы. Даже ту, что у самого ворота.

Нет, не сочувствие в глазах мужчины, скорее вожделение. Так уж ей показалось. Он близко-близко подошел к ее креслу, встал сзади и заговорил голосом, очень похожим на завывания колдуньи Тамары:

– Ох уж эти деловые женщины! Все помыслы бизнес-леди концентрируются вокруг того, чтобы двигаться вперед, бороться с конкурентами, самоутверждаться. Да? Все должно подчиняться интересам дела. А что в итоге? В итоге вы рабыня своего бизнеса, милая Татьяна Борисовна. В итоге – конфликт между семьей и карьерой, личным и социальным. Я угадал? А у человека всегда есть выбор. И вы знаете это не хуже меня. Что вам важнее – сохранить отношения с мужем и дочерью или…

Он почти обнял ее за шею. Таня вскочила.

– Извините, я приду в другой раз.

– Куда же вы? – изумился психолог. – Ведь я вам еще ничем не помог!

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒