{15} Константин Сергеевич Станиславский

Как у подножья высокой горы нельзя видеть всей ее величины, так и вблизи Станиславского нельзя вполне оценить его и всего великого значения его деятельности. Он излучает столько силы и обаяния, что душой вы растворяетесь в нем и не в состоянии охватить, рассмотреть его облика вне вас.

Теперь же, вдали от России, через годы тяжелой разлуки и оторванности от родной почвы, его гениальная фигура вырисовывается во всей четкости.

Я часто видела Станиславского на генеральных репетициях в театре, видела в школе, на улице, но совсем вплотную я познакомилась с ним на одном из уроков в Первой Студии.

Кто-то, среди урока, заглянув к нам в полуоткрытую дверь, сказал: «К нам Константин Сергеевич». И правда, через минуту вошел Станиславский.

Не знаю почему, но от его высокой, огромной фигуры, от белой седой головы, от детских и в то же время пристальных глаз как будто прибавилось света в комнате, и все приняло праздничный вид. Это ощущение праздника не покидало нас в продолжении всего урока, который он уже сам доканчивал.

Он говорил о том, что мы давно слышали и от покойного Сулержицкого, и от других режиссеров, но почему-то те же слова получали у него другую окраску. То, что в других устах звучало только как нужное знание, у него получало значение необыкновенного откровения, безусловной необходимости для искусства.

Два часа пролетели, как минута, мы сидели с горящими глазами и взволнованными лицами. То, о чем говорил Станиславский, здесь не место рассказывать, — это заняло бы слишком много времени и отвлекло бы от самого главного: от Станиславского. Скажу только, {16} что в его словах сразу поражала сила живой фантазии и заразительность интонаций. Необыкновенно было обаяние всего его облика.

Когда он уже ушел, — праздничность не покидала нас. Мы расходились взбудораженные и радостные. Этот день стал для нас памятен: ведь на уроке был, «сам Константин Сергеевич».

Сначала я думала, что праздничность овладела нами потому, что это было новое, первое впечатление, но впоследствии я заметила и проверила на других: там, где появлялась большая милая фигура Станиславского, где издали белела его серебряная голова — все сразу принимало праздничный вид, в комнате и впрямь усиливался свет.

В «Синей Птице» фея приносит маленькому Тильтилю волшебный алмаз. Чудесное свойство этого алмаза в том, что при свете его все предметы преображаются. «От чего так засияли стены? » — восклицает маленький Тильтиль. Такой же вопрос всегда бессознательно возникает в душе в присутствии Станиславского.

Каким же волшебным алмазом обладает он, что делает его личность так неотразимо обаятельной и всю его деятельность столь важной, имеющей такое значение в театральном творчестве?

Я часто задавала себе этот вопрос: в чем его сила? В таланте режиссера и актера? В фантазии? В опыте? В том новом, что он открыл в своей «системе? » Да… Но почему же всего этого мало, мало для него?.. Я читала записки самого Станиславского по его «системе». Я изучала в Студии эту «систему». Да, «система» — ценна. Ее большое значение в том, что она впервые осознает те вечные простые законы искусства сцены, которые давно были осознаны и закреплены в других искусствах. Но почему все это так мало, так мертво без самого живого Станиславского? Почему в Студии, а иногда и в Театре — пьесы, поставленные по его «системе» (которая является плодом работ Театра и Студии), — почему они молчат, не сияют, пока не придет маг и волшебник Станиславский? Почему после четырех-пяти часов непрерывной работы (иногда ночной), когда забыта всякая «система», а только горят волшебство фантазии, непрерывное внимание, а главное великая любовь к своему делу самого Станиславского, — почему все вдруг засверкает и осветится?

Потому что тут сила и мощь настоящего могучего призвания.

Вот тот алмаз, которым владеет Станиславский. Не в одном таланте дело, — во всем пламенеет его страстная неисчерпаемая любовь к театру.

В Евангелии сказано: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». И действительно, своему сокровищу — театру — отдал Станиславский {17} свое вечно юное в любви к нему, великое сердце. Эта любовь дает ему постоянное неистощимое увлечение всем, что касается театра.

Станиславский — подлинный жрец вдохновенный. Его жизнь проходит в непрерывном служении своему искусству, в неустанном горении делом своим. Во всякий час дня и ночи он готов говорить о театре, болеть театром, творить, изобретать. Жизнь, другие искусства останавливают его внимание постольку, поскольку он может взять у них драгоценное впечатление и наблюдение, чтобы принести их своему детищу, своему Богу — Театру.

В ту минуту, когда он говорит о театре, как он действительно любит того, с кем говорит! Какою приветною любовью сияют его глаза! Отсюда — его исключительная власть. Для него театральные люди неинтересны лишь тогда, когда нет в них живого интереса к своему искусству, когда любят они не театр, а только себя в нем и даже не себя, а те выгоды, которые дает искусство.

Со всеми приходящими к нему он одинаково щедр. Для каждого, кто к нему обращается со своими театральными заботами, проектами, эскизами, — он находит время. Никого не обидит вниманием. И сколько народу у него перебывало… Сколько народу его окружает! Его доверчивое сердце легко обмануть. Поэтому люди, часто недостойные его внимания, прикрываясь интересом к сцене, отнимают его дорогое время. Но он никогда не устает расточать себя. Уитман, наблюдая зиму, весну, лето, осень: «как они сами себя раздают и проходят» — призывает человека не бояться раздавать от чистого сердца сокровища своей души, ибо: «То, что вы расточите, возвратится вам, как весне, что вечно возвращается, и вы пребудете богаты в расточительности своей, как богаты зеленые весны».

Эти слова вполне применимы к Константину Сергеевичу, так как его сердце никогда «не оскудевает».

Трогательно внимателен он к молодым талантливым людям. Увлекается ими, возносит их. Правда, его увлекающаяся, неутомимо любопытствующая натура часто меняет предметы увлечений, но никому и никогда и в голову не придет двусмысленно улыбнуться этим увлечениям — из слишком чистого источника вытекают они. И сколько расцвело прекрасного в горячей любви его могучего призвания.

Эта любовь к искусству и делает талант Станиславского таким великим, мы верим — таким бессмертным, — и ставит его в ряды тех «первоздателей», про которых тот же Уитман сказал: «Как они нужны Земле, появляясь на ней с перерывами, как драгоценны они для нашей Земли».

Е. Краснопольская

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒