Лимонов Эдуард 20 страница

Мы сидели недалеко от танцевальной площадки, я тянул свою водку, как вдруг Елена неожиданно пригласила меня танцевать. Мы пошли. О, она блестяще танцует, мой ангел ебаный, как когда-то, будучи еще ее любимым мужем, Эдичка спьяну назвал ее. Ей это прозвище нравилось тогда. Ангел ебаный.

Первый танец на эстраде еще были пары, и рядом с нами танцевали знаменитые зайчики. Потом мы танцевали почему-то одни. Хуй его знает, почему мы оказались одни, и мелькал свет, вдруг запечатлевая наши позы, и было восхитительно, ведь она была рядом, и мне казалось, что ничего не изменилось -- не было крови и слез, и сейчас мы еще потанцуем и, обнявшись, пойдем домой и ляжем вместе.

Ни хуя подобного. Мы недолго там были. Карлос потащил нас к каким-то своим приятелям домой смотреть порнографические фильмы. Хозяину было лет пятьдесят, по виду он был похож на Тосика, одного нашего общего с Еленой знакомого дельца из Тбилиси, девка была молодая. Во время порнофильма, где противные и вульгарные бабы радостно глотали сперму какого-то прыщавого кретина, моя душенька сидела почему-то на одном кресле с Карлосом, и он все время, по-моему, пытался схватить ее или обнять. Они сидели сзади меня, но даже по шуму, какой они производили, я понимал, что она стесняется меня, и что он -Карлос -- о ней не слишком высокого мнения.

-- Считает девкой, -- думал я, -- а она все играет в королевы и игры обожания разводит. Приучил я ее, приучила Москва -- Елена Прекрасная, Елена -лучшая женщина в Москве, а раз в Москве, значит, в России, " Натали Гончарова". Она же не видит, какими глазами он на нее смотрит. Зеленский Сашенька, божий идиотик, втайне влюбленный в Елену, говорил, не мне, конечно, а одному из наших приятелей, что встретил Елену, ведущую к себе мужчину. " Знаете, какими глазами он на нее смотрел? Мы все таскались с ней -- Лена, Лена!

Уж он-то знал ей цену -- нашей Лене, отлично знал". Может, это был Карлос, откуда я, Эдичка, знаю -- я не знаю ни хуя. У меня только боль, только боль.

Елена подошла ко мне после порно-грязи и сказала как бы оправдательно: " Карлос хотел посмотреть, какое у меня будет лицо, как я буду реагировать на эти фильмы. -- Ну, ты как? -- сказала она, и вдруг погладила меня по волосам. -- О! "

Как я был? Представьте себе свободного бандита, который привык реагировать на все просто и ясно -- мне хотелось застрелить всех в доме и уехать с ней в ночь. Но ведь это была ее злая воля -- ей и мне так вот жить. И я терпел.

Потом мы вышли. Он ловил такси, мы стояли с ней под колоннами дома, и она говорила, что я хорошо выгляжу, что я нашел свой стиль одежды. Я поблагодарил ее за вечер и за " Плейбой-клаб".

-- Был ли ты в " Инфинитиве", это дискотека? -- спросила она.

-- Нет, -- сказал я, -- не был.

-- Я тебя поведу, у меня есть членский билет туда, -- сказала она, -вернее, это билет Джорджа, но неважно.

Лил дождь. Он остановил, наконец, машину. Мы поехали, она потребовала, чтобы вначале мы отвезли ее. Мы отвезли; выходя, она поцеловала меня в губы. Когда в отеле я взглянул в зеркало, губы мои были в губной помаде. Я стер ее, а потом пожалел, что стер.

Через некоторое время была еще одна встреча, когда у нас произошло странное сближение, мы обнимались и целовались спьяну, она была нежной и тихой. Это было на корабле, куда мы поехали компанией: Жигулин с какой-то пышной девицей, и высушенная селедка Зеленский, и мы экс-супруги.

Корабль стоял в неглубоком заливчике, потом владелец или наниматель его и он же устроитель парти -- некто Ред -- вывел свою посудину в более обширную лужу, поставил ее там, посередине этой лужи, все мы напились и накурились. Зачем мы это делали, никто не знал.

Хорошо ли я себя чувствовал? Вначале не очень. На мое счастье, во всей компании не оказалось человека, который мог бы ухаживать за Еленой. Два педераста -- Марк и Пауль -- старая супружеская пара, испытывали скорее к ней братские чувства. Она, все в тех же джинсиках и широкой лиловой блузе расхаживала среди нас, рассказывала какие-то похабные анекдоты, обносила всех по очереди каким-то лекарством типа эфира, зажимала нам сама ноздри и заставляла вдыхать. От одних ее пальцев, прижимающих мой нос, я уже находился в обморочном состоянии. Вообще она была веселая девка, " своя в доску", душа нашей немногочисленной компании, немножко сутуловато и смешно расхаживала среди нас моя красавица, а я был счастлив, что нет среди нас мужика, что никто за ней у меня на глазах не ухаживает, готов был расцеловать человека неопределенного пола -- Реда, и никак не реагирующего ни на женщин ни на мужчин его приятеля, который оказался специалистом по вождям революционных движений. Елена вначале не очень-то со мной и разговаривала, в середине же действа, когда я стоял на носу и смотрел в воду, она подошла и сказала:

-- Этот корабль напоминает мне, помнишь, тот джазовый корабль, на котором мы путешествовали по Москве-реке, и мы еще тогда с тобой напились и подрались, и потом утром вылазили из каюты в окно. Это было ее первое напоминание о нашем прошлом. Дальнейшее происходило как бы в дымке и тумане. Немудрено, я налегал на алкоголь, и все время нюхал с ее помощью, впрочем, она обносила всех этим лекарством. И в конце момент, когда мы обнимались с ней, не знаю, сколько он продолжался, ускользнул от меня, я так теперь досадую и злюсь на себя, пьяного. Не выпил этот момент по капельке, не расчувствовался, помню только, что было нежно и очень тихо. Кажется, я сидел, а она стояла, и я гладил ее маленькую грудку под блузкой. Потом судьба в виде Жигулина развела нас по разным машинам, мы возвращались отдельно, помню свою страшную тоску по этому поводу.

Ну, конечно, я ей позвонил после этого, стараясь что-то нащупать утерянное. Надеясь на встречу с ней, специально купил какие-то туфли, мечтал о гвоздике в петлице моего белого костюма. Она была занята, а скорее всего, опомнилась от слабости, и я тоже, попереживав, подумал, что это лучше, что я не должен ни на что надеяться, иначе жизнь моя, Эдички, опять станет адом, а так она -- полуад.

Через некоторое время она позвонила, впрочем, я уже не помню, может, я позвонил, и такая ли была хронологическая последовательность наших встреч, в каком порядке я их перечисляю, или другая. Кажется, я позвонил, и оказалось, что она больна, лежит в мастерской одна, Жигулин был в это время в Монреале, и хочет есть. Я купил ей каких-то продуктов, не помню чего, взял книги, которые она не очень-то и просила, просто вид этих книг вызывал воспоминания, а я не хотел воспоминаний, потому я отнес ей книги, я пришел -- дверь была открыта.

-- Почему не закрываешь? -- сказал я ей.

-- А! -- она только махнула рукой, села в постели, на ней была полосатая, обтягивающая ее туго трикотажная пижама, и я сделал ей бутерброд, она фыркнула, осталась недовольной сортом хлеба, не тот хлеб купил. " Ребенок, ебущийся ребенок, резиновая девочка", -- подумал я, глядя на нее.

Покушав, она стала хвалиться. Какой-то ее любовник предложил ей пять миллионов за то, что она уедет и будет жить с ним. " Ох, Настасья Филипповна, -- думал я, -- неисправимая ты эксцентричная особа! ".

-- Он был бедным, когда со мной познакомился, -- продолжала Елена. -- Я сказала ему, что нечего мне с ним, с бедным, разговаривать. Он уехал куда-то, а сейчас вернулся и предложил мне пять миллионов, он заработал их на кокаине.

Женщина, которой предлагали пять миллионов, лежала в своей нише, матрас лежал прямо на полу, холодильник был пуст и даже не включен, грязь и вечный полумрак наполняли мастерскую, и почему-то не нашлось никого, кроме меня, принести ей поесть. Наверное, так совпало.

-- Я отказалась! -- продолжала она хвалиться перед Эдичкой.

-- Почему? -- спросил Эдичка. -- Ведь ты же всегда хотела денег?

-- А ну его, с ним нужно быть всегда на наркотиках, он сильный человек, а я нет, я не хочу превратиться через пару лет в старуху. Да еще его всегда могут посадить, имущество конфискуют. И я не хотела уезжать с ним из Нью-Йорка, он мне не нравится.

-- Как Шурик на апельсинах и анаше, так он на кокаине заработал деньги, -думал я меланхолически. -- Поехал Шурик из Харькова в город Баку, купил там апельсины и анашу. Не кокаин, но наркотик. Прилетел в Москву и продал все во много раз дороже. Деньги взял -- в Харьков вернулся, и деньги принес Вике Кулигиной -- бляди. Хорошая была баба. Старая уже сейчас, наверное. С талантом была. Стихи писала. Спилась.

Вот параллель. Елена -- Вика. Она ведь не знает. Ведь Вику видел только я. Смешала весь мир. Шурики, Карлосы. Кокаин. Хаос все это, жизненный хаос...

Последний раз я от встречи с ней заработал жуткий психический припадок. Я сам виноват, она тут ни при чем, вела она себя нормально, ничем меня к припадку не побуждала.

Позвонила она мне утром и сказала, у нее всегда становится тоненьким и без того тонкий голосок, когда волнуется: " Эд, ты хочешь пойти на мое шоу -- это будет сегодня в три часа? "

Я сказал: " Конечно, Лена, я буду очень рад! "

-- Запиши адрес, -- сказала она, -- между 26-й и 27-й улицами, на 7-й авеню, Фешен институт технолоджи, сэкэнд флор, Эдиториал.

Я пришел. Я волновался. Специально купил новые духи, надел свой лучший белый костюм, черную рубашку с кружевами, крестик под горло подтянул. Автобус ехал жутко медленно, и я нервничал уже заранее, боясь опоздать.

Я не опоздал, нашел этот зал в огромном помещении института, все передние места были заняты, я уселся на свободное место где-то сзади и стал ждать. На сцене был создан садик или скверик или парк, особым образом размещенные растения, особым образом помещенный свет. Возле сцены возились осветители и фотографы, создавая атмосферу тревожного ожидания. Я ждал.

Наконец, зазвучала пронзительная, странная для моего слуха музыка. Может быть, она только показалась мне странной, потому как очень уже давно я не находился в подобном большом собрании, с людьми, давно не видел никаких представлений, за исключением кино я никуда не ходил, одичал я.

И вышли, и застыли в различных позах, а потом загалдели, зашумели, изображая весеннее оживление, девочки. Лошадки, старлетки, модели, все они были на первый взгляд похожи друг на друга и только позже, напрягая глаза, я научился с грехом пополам различать их. Худые, затравленные и наученные особым штукам дети женского пола ходили под музыку по сцене, выходили на " язык", вертелись на его кончике, выбрасывая зрителям улыбку или ужимку или нарочито сумрачное лицо и так же удалялись. Мне почему-то было жалко их, сжималось сердце при каждом взгляде на них, особенно же было жалко коротко стриженных. Может быть, потому, что маленькие личики их без преувеличения были лицами детей, перенесших только что тяжелую болезнь. Господи, здоровые мужики мнут этих детей, мнут их, ебут, напирают, вдавливают в них свои хуи. Я затосковал и только усилием воли заставил себя собраться и глядеть на сцену.

Между тем появилась и Елена. Она излишне нервничала и вертелась. Первый ее костюм я не запомнил, потому что разглядел ее под шляпкой не сразу, когда же понял, что это моя душенька, она уже мелькнула личиком и исчезла за кулисой. Второй ее костюм был нечто лиловое и ниспадающее, можно было назвать это платьем, но можно было и не называть. Сверкнув из-под шляпы глазами, Елена сорвала в нем аплодисменты зрителей.

Вообще же она выступала хуже других девочек. Хотя мне и не хочется это признавать, она была излишне вертлява, от волнения развязна и не собранна, среди ее подруг было несколько профессионалок очень высокого класса, они работали четко и меланхолично, движения их были сухи и отточенны, никаких мелких ненужных дополнительных складок на их одежде не появлялось, они демонстрировали чистоту стиля и чистоту каждого движения. Ничего лишнего не было, в нужное время резкое движение лицом, подбородок вверх, все вовремя и четко.

Елена же слитком танцевала, кокетничала, слишком увлекалась самодеятельностью, играла и переигрывала, суетилась, двигалась нечисто.

Если говорить о красоте, как женщина она, на мой, Эдичкин, необъективный взгляд, была куда более привлекательна, чем другие модели, весь остальной кордебалет. Но работала не профессионально, это было видно.

Судите сами -- появляется она в белом таком костюмчике из парусины, с капюшоном, и белые сапожки, в таком, знаете, костюмчике хорошо грибы собирать после дождя где-нибудь в Коннектикуте, выйдя из дверей своей виллы, молодой и бездельной женщине. Так она появляется в этом костюмчике, танцует под музыку на сцене, как бы собирает грибы или ягоды, если грибов в Америке не собирают, и получается неплохо, кое-кто аплодирует. Но потом, продвинувшись на язык, уже на конце его, именно там, где нужно себя показать крупным планом, Елена вдруг быстро кружится, движения скомканы, теряют четкость, так что мы, зрители, не успеваем даже рассмотреть ее лицо, мелькают смазанные Еленины черты, ее -- не ее -- не поймешь, и она смывается с языка. Она даже не зафиксировала на мгновение своего лица, не сумела его подать, остановить на время -преподнести. Нет, она выступала непрофессионально. Аплодисменты угасли, не успев начаться.

В конце были шары, шествие, музыка, шум, спутанные ленты -- тут она была в своем репертуаре -- цирковое искусство для нее. Она запуталась в шарах, махала шляпой и прочее, это у нее хорошо получалось. Я был недоволен ею, мне хотелось, чтоб она во всем была первая.

Я поторчал немного в зале, а потом вышел и стал ждать ее. Многие девочки, которых встречали или любовники или друзья, или они уходили одни -- были, кажется, и такие худые и дерзкие девочки, -- уже прошли, а Елены все не было. Наконец, она появилась -- была она в белой шляпе и каком-то коричневом в цветах легком костюмчике -- блузка и юбка, потом я рассмотрел, что он был старенький, и в туфлях коричневых, тоже стареньких, ножки затянуты в какие-то мутные колготки. Я подошел к ней и поцеловал ее, поздравив, заметив, что краска на ее щеках лежит как-то несвеже, коркой. Вид у нее был усталый.

-- Спасибо, -- сказал я, -- мне понравилось, только ты излишне торопилась. Было видно, что тебе некогда.

Так я сказал, не мог же я сказать, что мне не понравилось, как она выступила, я не хотел ее обижать. Тут же стоял рассеянно-растерянный Жигулин с фотоаппаратом, который, конечно, только и пришел, и ничего не видел.

-- Не могу понять, где Джордж, -- нервно оглядываясь по сторонам, говорила Елена. -- Он был в зале, а где он теперь?

Она очень нервничала, на хуй ей был нужен верный пес Эдичка, который приполз бы весь в крови, если б она позволила. Ей нужен был Джордж, которого не было. Эдичка был благородный рыцарь, он не напомнил Елене ее слов, что она никого не любит, что ей все безразличны. От друзей Елены Эдичка хорошо знал, что в последний уик-энд Джордж уже не приглашал Елену в Саутхемптон, что в его доме Елена нашла какие-то тампаксы явно другой женщины, что Джордж, ранее обещавший купить Елене шубу, теперь уже собирался купить ей просто пальто. И что до сих пор он ни разу не заплатил пока за мастерскую Жигулина, как обещал это делать. Циник хромоногий и жлоб, играет с ней, как с мышью.

Эдичка смолчал и только сказал участливо: " Может, он в холле, пойдем посмотрим? " -- и пошел с Еленой в холл.

Конечно, никакого Джорджа в холле и в видах не было. Она не плакала, может, она не умеет плакать, я не знаю, в последний раз я видел ее слезы, когда душил ее, пытался задушить. Сейчас она нервничала и сказала, обращаясь к Жигулину, что она пойдет домой, может быть, Джордж позвонит домой, ведь они вечером должны идти в театр.

Я сказал, что хорошо бы Еленино выступление обмыть по русскому обычаю, и что я предлагаю им пойти куда-нибудь выпить, что я их угощаю. При этом Эдичка извинился, что не принес Елене цветов, у меня не было на это времени, так я мчался к ней, а потом я думал, не рассердится ли она, может быть, по местным понятиям это нелепо -- дарить цветы модели, участвовавшей в шоу. Может быть, это провинциально.

В конце концов мы пошли вдвоем в бар. Жигулин не пошел. Мы сидели, пили, и она объясняла мне свою достаточно безумную идею о каких-то рулонах ткани, в которые она хочет заворачиваться, чтобы таким образом сделать платье, и еще какие-то прожекты из этой же ткани -- шить должен был я. Я пусть и сам не ахти какой нормальный парень, но понимал, что это тоже форма охуения от западной жизни -- желание Елены перескочить через деньги -- легко и просто иметь таким образом платья, да еще и в дизайнеры поиграть. Я понимал, что это детская затея безумна и ни хуя из этого не выйдет, но я соглашался, я боялся ее обидеть или вызвать ее гнев.

-- Сейчас поедем, и я тебе покажу ткани, они у меня в мастерской, -говорила Елена, -- ты поможешь мне завернуться, мне нужно идти сегодня с Джорджем в театр, а мне так надоели старые платья.

-- Слушай, давай я дам тебе денег, и ты купишь себе платье, -- сказал я.

-- Ну вот еще... -- сказала она неуверенно.

-- Чего там, Лена, -- сказал я, -- мы старые друзья, когда станешь великой моделью, поможешь мне.

-- А сколько у тебя денег с собой? -- спросила она заинтересованно.

-- Да долларов сто будет, -- сказал я.

Она на секунду задумалась.

-- Допивай, -- сказала она, -- поедем в Блумингдейл, посмотрим, что там есть.

И она опрокинула свой алкоголь одним движением. В этот момент нам подали какие-то сосиски и что-то типа тефтелей на блюдечке. Может, так полагалось. Она попробовала одну, а одну взяла за палочку, на которую она была наколота, сунула мне в рот. Особого рода внимание, ласка. Я расплатился, дал бармену на чай так много, что он заулыбался от удовольствия, и мы вышли.

Ехали мы в такси очень долго, был трафик, и едва ли не быстрее мы могли бы дойти пешком, а она очень нервничала, пыталась выйти раньше, я успокаивал ее.

-- Нет, я куплю себе туфли, -- сказала она, когда мы выходили из машины, -- я приспособлю как-нибудь эту ткань, а вот туфель у меня нет. Я сказал, что это ее дело, и что я лично советую ей купить крупную вещь, чтобы была большая по объему, заметная, сказал я.

Мы прошествовали на рысях через Блумингдейл, влетели в нужный отдел, и она занялась своей любимой работой. О, она большой знаток в этом деле. Я жалел, что у меня нет миллиона, я хотел бы посмотреть на нее, выбирающую вещей на миллион долларов. Уверяю вас, она нашла бы что купить.

На сей раз, как это ни странно, туфли, которые она купила через 30 минут, указал ей я. Это были черные туфли на высоком тонком каблуке с золотым ободочком. Она померила эти туфли, потом потащила сейлсвумен в другой отдел, что-то мерила там, потом вернулась, надела два разных туфля на ноги, прошлась, посмотрела, и остановилась все-таки на тех, что указал ей я. Проделав утомительную -- в Блумингдейл не торопились -- процедуру оплаты, туфли стоили 57 долларов, мы вышли и прошлись по другим отделам. Я не знаю, как мы оказались у белья, она уже рассматривала трусики в рюшках, оборках и цветах. " Тебе нравятся? " -- обращалась она ко мне все время. " С некоторых пор мне страшно смотреть на женское белье", -- сказал я ей. Она пропустила мое высказывание мимо ушей. Чего ей меня слушать, на хуй ей мои проблемы. И я опять заткнулся, хотя так хотелось договорить.

Мы купили ей некоторое количество трусиков, еще какие-то мелочи и пошли в мастерскую.

Там она тотчас разделась в ванной, вышла в одних колготках, прямо на голое тело, без трусиков, так носят модели на показах, чтобы трусики не вдавливали бедра, треугольник волосиков возле пипки взглянул на Эдичку иронически. Гологрудая и голопопая под колготками Елена вышла в новых туфлях.

Я не думаю, чтобы она специально мучила бедного Эдичку, она просто о нем не думала, она привыкла так ходить среди фотографов, среди персонала, и не собиралась менять свои привычки. Эдичка увидит ее голой и затоскует? А хуй с ним!

Я вспомнил ее слова: " Ты ничтожество! ", -- сказанные мне в феврале по телефону. " Нет в моем сердце злобы! " -- сказал я себе для успокоения. " Как Христос Марию Магдалину! " -- продолжал я про себя. Помогло.

И вдруг меня осенило: " Господи, да она не знает, что нужно делать со всеми нами, с людьми, с Витечками, с Эдичками, Жанами... Употребить в сексе, взять деньги, сделать, чтобы мы повели в ресторан. Вот все, что можно с нами делать. Она невинна как дитя, ибо не знает, как еще можно применить нас. Ее не научили. В остальном мы ей мешаем. Она мечтала, когда жила с Виктором, мечтала со мной, мечтает сейчас. Ей все равно, кто с ней. О н а н е в и д и т. Мне от этого открытия стало страшно.

О н а и л ю б в и н е з н а е т. Не знает, что можно кого-то любить, жалеть, спасать, из тюрьмы вырывать, из болезни, по голове погладить, горло в шарф укутать, или как в евангелии -- ноги вымыть и волосами своими высушить. О любви -- Божеском даре человеку -- ей никто не сказал. Книжки читая, она это пропускала. Скотская любовь ей доступна, чего тут хитрого. Она думает, это все. Поэтому она всегда так тосковала в своих тетрадках, я их всегда читал, так беспомощно-мутно воспринимала и воспринимает мир.

Может, ей еще повезет, и она полюбит. И будет ей тяжело и прекрасно. Я завидую тому, на кого, наконец, изольется любовь этого несчастного существа. Ему достанется многое. В ней столько, должно быть, накопилось. Но, скорее всего, никогда не испытает она счастья отдания всей себя -- души своей -другому существу, сладкой боли от этого противоестественного для животного, каким является человек, поступка.

В этом мире многие, как она, несчастны, но только по причине неумения любить, любить другое существо. Бедные вы, бедные! Распадающийся Эдичка все же был счастлив, в нем, в больном, есть Любовь, позавидуйте ему, господа! "

Так я размышлял, а она крутила попкой, в этот момент пришел Жигулин.

-- Эдичка туфельки купил, -- сказала она.

-- Мне не купишь? -- спросил меня заинтересованно Жигулин.

-- Лена, тебе уже нужно уходить, а ты еще обещала сходить со мной в бар, -- сказал я, не отвечая Жигулину.

-- Успеем, -- сказала она, -- сейчас приму душ и пойдем в бар.

Приняла душ, и мы стали заворачиваться. Это было ужасно глупо, она опять в том же голом виде, я, заворачивающий ее дрожащими руками в лиловую, потом в черную и желтую прозрачные ткани. Это была хуйня, она поняла, но сказала, что мы не умеем заворачивать, ни я, ни она. Конечно, откуда тут уметь, мы же не индийцы.

Она решила надеть лиловое платье, я был посажен подшить ей подол этого платья. Подшил, что делать! Я все умею, это очень хуево. Наконец, дав Жигулину наказ послать хромого " экономиста" в бар вниз, она спустилась со мной. Мой белый пиджак был расстегнут, она в лиловом причудливом платье, в туфлях, которые я ей купил, с длинным мундштуком в руке -- красивая, соблазнительная. Можно подумать -- богатые люди, муж с женой или любовники -- преуспевающий Эдичка и купленная этим преуспевающим красотка Елена спустились в бар.

Она заказала себе коньяк, я -- виски Джей энд Би, пьем. Эффектные люди, я уже начал входить в роль, но она сбивала меня, все время выглядывала через стекло на улицу и вдруг сорвалась -- вышла, что вышла, выбежала и вернулась с кем-то морщинистым и усатым; что-то желтое было в моих глазах короткое время. Познакомила, и тотчас ушли, мое лиловое видение удалилось. Джордж его зовут. Знаем, что Джордж.

Бармен-японец видел, бармен понял. Как ножом по сердцу полоснули, почему все в этот момент вспыхнуло, все!

А как бы вы себя чувствовали в этом баре на 54-й Ист, на 58-й улице, если бы любовь вашу уводил богатый человек, только потому, что он богатый, а вы бы оставались на табурете пить ваше Джей энд Би и корчить из себя заезжего иностранца? Ебаный в рот! Вся ненависть к этому миру, моя личная ненависть талантливого храброго Эдички, маленького мускусного зверька, горькая и тоскливая ненависть, не могущая найти выход, тотчас была в моих глазах.

Не забывайте, в какой среде я рос и сформировался. В среде, где любовь и кровь стояли рядом, измена была чуть впереди слова " нож", я сидел на табурете и думал, что ребята мои, друзья мои, гниющие по лагерям за уголовные преступления, бандиты и воры из Харькова, сейчас презирают меня как жалкую тряпку. " Увели ее, а ты, блядь, фраеру даже нож под ребро не пустил, ее ебут все, кому не лень, она сосет у них у всех хуи, а ты, блядь, душу свою позволил загадить, мудак, трус, интеллигент хуев! "

Так говорили мои ребята, страшно и откровенно говорили, со своей колокольни они были правы, вообще они были правы, я должен был ее зарезать по их и моему кодексу, если я ее любил. А я ее любил.

Эдичка молчал, что он мог сказать ребятам. Что это ее злая воля, что при чем тут хромоногий, или при чем тут Жан...

Когда в бар вошел Кирилл, это было спустя полчаса, ему сказал Жигулин, что я там сижу с Еленой, он впоследствии сказал: " У тебя были такие глаза, как будто только что на твоих глазах твоему любимому ребенку проткнули раскаленным прутом голову". Он, Кирилл, любит выражаться витиевато, но, очевидно, это было так.

Я пил, когда он вошел, не то шестое, не то седьмое Джей энд Би, я заказал ему того же, может быть, это было Вайт Лейбл, не знаю, но мы выпили и пошли оттуда еще в другое место, и я уже почти ничего не помню дальше. Кирилл впоследствии говорил, что мы были в нескольких барах, что из одного нас выставили, что я купался в фонтане, раздевшись, что я влез на какую-то скульптуру и прыгнул оттуда, что я корчил из себя бандита, атамана, и, конечно, все это было подсознательно.

Он ночевал в отеле, а утром мы с ним поскандалили. Пытаясь снять контактные линзы с глаз, я обнаружил, что их у меня на глазах нет.

-- Хуй с ними, с линзами, хуй с ними, с 220 долларами, сколько уже потеряно, что это и не потеря, -- сказал я Кириллу. Он, очевидно, заразился от меня внутренней истерикой, потому что стал меня истязать рассказами о том, как я вел себя.

-- Ты был отвратителен, говорил Кирилл с каким-то злобным упоением, -- ты бросался под машины, ты снял туфли и шел босиком, у тебя было гнусное лицо.

Все это Кирилл высказывал, стоя надо мной, лежащим на кровати лицом к стене. Удовольствие, когда вас в восемь утра доебывают, у вас и без того мир как грязная яма для нечистот, а тут еще вас обличают.

-- Отстань от меня, -- говорю я устало, -- что тебе нужно от старого больного человека, зачем ты мне все это рассказываешь?!

Он кричал: -- Я набью этой проститутке морду, почему она берет у тебя деньги, пусть ей дают деньги те, у кого она сосет хуи!

-- Трусики ты ей купил, дурак, блядь! Джордж, Жан, еще один фотограф и Жигулин вытирают твоими трусиками хуи, со всеми с ними она ебется сейчас! Мне звонил Жан, хвалился, опять два раза выебал Елену!..

Так он орал, и я его выгнал. Он ушел, а я погрузился в идиотское страшное состояние, то выныривал из мрака, то опять в него погружался. Выныривая, я пил воду, ложился опять, думал нескончаемо о Елене, о том, что мне, Эдичке, не хуй жить на свете такому, как я есть.

Так я пролежал до двенадцати часов и затем пошел в душ, думая отправиться на Восьмую авеню и взять проститутку. Это должно было меня успокоить. Не можешь умереть -- надо жить. Я уже совсем было собрался, я знал даже, кого именно возьму на Восьмой авеню, какую девочку, как вдруг зазвонил телефон. Произошло это, когда я вложил десятку в один мой карман, а другую десятку в другой -- такая у меня манера. После любви я собирался повести проститутку в бар, мне нужно было с кем-то выпить.

Зазвонил телефон, и из трубки на меня излился голос моей любимой. Любимая предлагала мне явиться к ней немедленно для осуществления ее безумных проектов. Раз требуют -- нужно идти. С проституткой придется повременить. Эдичкин хуй подождет. С самоубийством тоже. Нужно кроить Леночке ее прозрачные ткани. Взяв едва начатую, неизвестно откуда взявшуюся бутылку виски, я отправился к даме сердца.

Дама сердца перед кройкой планировала поход в Блумингдейл для покупки ниток, поясов, заколок, молний и прочего барахла. Я отправился с ней, я купил ей меховые тапочки, которые ей понравились, опять покупались трусики и еще что-то. Когда мы вышли, у меня не было ни цента, а у нее от ее двадцати долларов тоже не осталось ничего, на последние трусики мы собирали даймы и куотеры. Трусики были красные. Я с тоской подумал о проститутке, больше у меня не было денег. Вы думаете, я о чем-нибудь жалел? Еще чего, я всегда исполнял свои прихоти, девочка ведь радовалась трусикам. Мне и было приятно.

Жигулин и его гость, встретившие нас в мастерской, не оценили трусиков. Мужланы, что они могли понимать в красных трусиках. Только со мной Елена могла поговорить об этом, только со мной. Мы еще пили, пиздели о том о сем. После нескольких хороших порций виски у меня совсем отпала охота что-либо кроить или шить. Но охуевая, обливаясь потом, я все же занялся этим.

Освободили от их предметов стол, разложили ткань и стали мудрить над ней. Меня очень тянуло лечь, поспать, здесь, где ходила она, был Жигулин, была кошка, я бы спокойно заснул и без кошмаров, в ее постели, например. Но у меня не хватило духу попросить этого. Вполне возможно, она и согласилась бы. Я же не с ней, я без нее просился.

Я возился возле ткани, а она в Жигулинском секторе пиздела по телефону, и это постепенно начало меня раздражать. " Могла бы хоть для приличия со мной посидеть, пока я работаю", -- думал я. Куда посидеть, она вскоре, надвинув красную шляпу, и вовсе свалила.

-- Иду работать, -- сказала она. Вся ее работа, чего она стоила, у нее не было ни цента.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 16 17 18 192021 Следующая ⇒