Главная

Контакты

Случайная статья

• Автоматизация
• Антропология
• Археология
• Архитектура
• Биология
• Ботаника
• Бухгалтерия
• Военная наука
• Генетика
• География
• Геология
• Демография
• Деревообработка
• Журналистика
• Зоология
• Изобретательство
• Информатика
• Искусство
• История
• Кинематография
• Компьютеризация
• Косметика
• Кулинария
• Культура
• Лексикология
• Лингвистика
• Литература
• Логика
• Маркетинг
• Математика
• Материаловедение
• Медицина
• Менеджмент
• Металлургия
• Метрология
• Механика
• Музыка
• Науковедение
• Образование
• Охрана Труда
• Педагогика
• Полиграфия
• Политология
• Право
• Предпринимательство
• Приборостроение
• Программирование
• Производство
• Промышленность
• Психология
• Радиосвязь
• Религия
• Риторика
• Социология
• Спорт
• Стандартизация
• Статистика
• Строительство
• Технологии
• Торговля
• Транспорт
• Фармакология
• Физика
• Физиология
• Философия
• Финансы
• Химия
• Хозяйство
• Черчение
• Экология
• Экономика
• Электроника
• Электротехника
• Энергетика

И.И. Мясницкий. КАНДИДАТ НА ДОЛЖНОСТЬ МУЖА. РАССКАЗ

И. И. Мясницкий

КАНДИДАТ НА ДОЛЖНОСТЬ МУЖА

РАССКАЗ

I.

Было чудное апрельское утро. В воздухе чувствовалась еще свежесть «утренничка», но по канавкам мостовых, сверкая серебром, бежали ручьи таявшего на дворах снега.

Веселое и румяное солнце поднималось быстро над крышами домов и заглядывало в самые дальние и темные уголки неряхи-Москвы; на улицах просыпалась жизнь, просыпались и обитатели «меблирашек», носивших название «Юг».

Проснулся и обитатель 10-го номера, Андрей Андреевич Кудрин, чиновник одного видного учреждения, и сладко потянулся.

Андрей Андреевич любил тянуться и нежиться в постели до тех пор, пока явившийся с самоваром коридорный не давал ему понять своим появлением, что пора вставать, пить чай и затем отправляться на службу.

- Неужели девять часов? - спрашивал он каждый день угрюмого коридорного с некоторым испугом.

- А то как-же!... Известно девять… Пальто-то почистить, что-ль?

- Конечно, Григорий, чистить… Всегда ты глупые вопросы задаешь!...

- Да что его чистить-то, Андрей Андреевич? Которые неаккуратно одеяние носят, ну, так… а вы с опаской носите… По-моему, каждый день его чистить, только ворсу драть… Мне не трудно вычистить, ворсу жаль… сдерешь ворсу-то!...

Коридорный уходил, а Андрей Андреевич скатывался с постели горошком и фыркал у умывальника, расплескивая воду на пол и стены.

Чай он пил на ходу, одеваясь. Одеваясь, ворчал на Григория, и когда тот являлся с пальто, с которого он только-что драл «ворсу», показывал ему на штиблеты и спрашивал:

- Это что?

- Это-с? - косился тот на ноги Андрея Андреевича. - Обувка-с!

- Обувка!... Как тебе не стыдно, Григорий!... Никакого глянца нет на штиблетах! - чуть не плакал тот, вертя на воздухе носком штиблета.

- Ваксу хозяйка без глянцу покупает… Я уж ей сколько раз говорил: «жильцы на ваксу жалятся… а она: «чорт их дери, - говорит, - пущай сами ваксу покупают, коли недовольны…» Шестой номер сичас свою обувку сам лаком кроет… Вот-бы и вам - самим-то… на что лучше?

Андрей Андреевич махал рукой, торопливо допивал чай и, подвив свои усики щипцами, долго охорашивался перед зеркалом, сдувая с себя пылинки и соринки. Затем, посмотрев на часы, он надевал шляпу и, глубоко вздохнув о чем-то, уходил на службу.

Андрей Андреевич - очень еще молодой человек. Если ему есть тридцать, то это еще слава Богу, а многие не дают ему и двадцати пяти…

Он моложав, носит усы, но бороды не носит, не носит потому, как зубоскалят его товарищи, что и «носить-то нечего».

Усы у него не густые, но шелковистые, именно такие, какие любят дамы, охотницы до поцелуев. Дамы, как давно уже замечено, любят шелк не только на своем теле, но и на губах мужчины…

Теперь Андрей Андреевич завивает свои усы колечком, на манер поросячьего хвостика, но было время, когда он их заключал на ночь в машинку, и усы, благодаря этому варварскому приспособлению, вились кверху стрелками, устремляясь, подобно бобам и гороху, к солнцу; но однажды парикмахерская машинка оказалась не на высоте своего призвания и устроила Андрею Андреевичу пренеприятный сюрприз: когда он проснулся и снял предательницу с усов, то оказалось, что левый ус тянулся незыблемо к светилу вселенной, а правый грустно свис долу, как-бы ища на земле потерянное счастье…

И как ни старался Андрей Андреевич направить загрустивший ус кверху, он не слушался хозяина и не хотел смотреть на солнце…

С той поры Андрей Андреевич зашвырнул машинку и стал завивать кончики усов в поросячий хвостик.

Лицо у него правильное, слегка овальное, напоминающее дамское зеркало, в котором отражаются глаза, нос, губки, а ушей с подбородком не видать. Нос прямой, немножко вздернутый; губы полные, слегка розоватые; брови средние, глаза серые с некоторым оттенком пугливости, волосы на голове хотя и тёмно-каштановые с приятным отливом, но, к сожалению Андрея Андреевича, редкие.

Эту «редичь» он старался «загустить» всевозможными способами: мазал их элеопатом, керосином, хинной мазью и даже заговаривал у какой-то бабы, обещавшей ему за целковый такой «волосатости», что сам не рад будет.

Но ни мази, ни заговоры не могли исправит «редичь», и Андрею Андреевичу всегда становилось жарко, когда парикмахер, подбривая его или подстригая, замечал вскользь, что вскоре «на этом самом месте любопытная плешь будет».

Российский Фигаро находил, по своему простодушию, плешь «любопытной», а Андрей Андреевич считал ее несчастием, и очень понятно почему: несмотря на свою застенчивость и растерянность перед дамским полом, он желал нравиться женщинам и, будучи холостым, иногда мечтал, как гоголевский Подколесин, о жене и сопряженном с оной женой потомстве.

Роста Андрей Андреевич был небольшого, но этот недостаток он скрашивал высокими каблуками на сапогах, длинными сюртуками и очень высокими шляпами, так что издали казался настоящим мужчиной, без всяких дефектов и изъянов.

Застенчивый по природе, мало общительный по недостатку времени (у Андрея Андреевича была масса занятий), он чуждался людей, мало развлекался и, проживая в «меблирашках», был доволен тем, что к нему никто не ходит и не мешает на досуге помечтать о том, что на свете есть женщины, очень даже красивые и милые женщины, которых он не знает, и что вся эта завивка усиков поросячьими хвостиками пропадает даром.

Своих товарищей он сторонился потому, что те звали его «бабой» и тащили всегда с собой или в «Московский» или к «Яру», где однажды подсела к нему певичка, поцеловала его и попросила взаймы десять рублей.

Поцелуй еще он понимал, ибо в то время у него усы вились к солнцу стрелками, и Андрей Андреевич поэтому считал себя чуть не Аполлоном, но займа без отдачи он переварить не мог и к «Яру» решил больше не ездить.

- Помилуйте, - говорил он потом с негодованием, - десять рублей за один поцелуй глупый… звук без всякого взаимного сочувствия…

Работал он как вол и в глазах начальства подавал большие надежды, оправдать которые ему предстояло в самом недалеком будущем.

Вернувшись домой после службы, он ложился на диван и под унылые песни потухавшего самовара мечтал о красивых женщинах, которых он много видел, но которых совсем не знал, о своем одиночестве и о соседе, пилившем с утра до ночи на скрипке.

Иногда он шел к этому соседу с просьбой прекратить кошачью музыку, но, постояв у его дверей, ворочался назад и снова ложился на диван.

И Бог знает, сколько-бы времени прожил таким образом Андрей Андреевич, если-бы в этот апрельский день не случилось в его жизни маленького события.

Возвратясь довольно поздно со службы, он, к удивлению, нашел дверь своего номера отпертой.

Сняв в аршинной передней пальто и повесив его вместе со шляпой на вешалку, он шагнул в комнату, служившей ему гостиной, кабинетом и столовой, и остановился.

На диване за столом, освещенном двумя подсвечниками, сидела полная дама лет сорока с напудренными щеками и целой копной волос на голове.

В первую минуту Андрей Андреевич растерялся и не знал, что подумать, но в следующую - полная дама, выскочив из-за стола, уже висела на шее Кудрина и щедро посыпала его нос и губы пудрой, восклицая:

- Андрюша! Милый!

- Катя! - проговорил тот наконец, приходя в себя и узнавая даму. - Действительно, Катя…

- Узнал? Ну, слава Богу… значит, я не очень изменилась…

- Потолстела только, сестрица… а я думал, ты умерла…

- Я? Да ты с ума сошел?

- Помилуй, года два о тебе не имею известий…

- Ах, мне не до писем было, Андрюша! - воскликнула та и снова впилась в щеки Кудрина. - Да что-же это мы стоим дураками? Сядем…

- Сядем, сестрица… чаю, может-быть, хочешь?

- Уж я распорядилась, не беспокойся… и какой у тебя тут беспорядок… все раскидано, разбросано… везде пыль, окурки папирос… Нет, Андрюша, тебя надо умыть, и я тебя умою…

- Я уже умывался…

- Вообще - умыть… Ты, как холостяк, распустился… За тобой никто не смотрит, никто тебя не учит, никто не скажет, что хорошо и что скверно… И потом, знаешь, в твоем тюфяке на постели все пружины разъехались…

- Разве разъехались?

- А ты и не заметил? - всплеснула руками дама. - Вот они, мужчины!... Не видят, что у них под носом творится!...

- Конечно, сестрица, если пружины разъехались, то надо сказать хозяйке… И я скажу ей как-нибудь…

- Что? Сказать? Разнести ее следует, а не сказать! Не беспокойся, Андрюша, я уже разнесла и сказала, что если она через час не переменит тюфяка, то мы сегодня-же отсюда уезжаем…

- Как сегодня? - растерянно смотрел Андрей Андреевич на сестрицу. - Я не могу…

- А ты думаешь, я ей стану в зубы смотреть, Андрей?

Дама встала, положила обе руки на плечи брата и произнесла торжественно:

- Андрей! Бедный мой мальчик! Теперь я все понимаю: тебя все обманывают и все обирают…

- Успокойся, Катя… право-же меня никто…

- Замолчи! Я на десять лет тебя старше и больше знаю жизнь, чем ты… И потом я не привыкла спать чорт знает на каких пружинах…

- Но, сестрица, кровать ведь…

- Кровать - ничего, но тюфяк мерзость… Ты ляжешь, конечно, на диване, но я не засну на таких пружинах…

- Да, вот так разве…

- А то как-же, Андрюша? Паспорт свой я отдала прописать, пусть она видит, что я не какая-нибудь дрянь, а вдова штабс-капитана…

- Как вдова? - привскочил Андрей Андреевич.

- Ах, Андрюша, я и забыла тебе сказать, что мой и второй муж умер…

Дама потерла глаза платком и высморкалась.

- Умер! И, знаешь, совсем неожиданно… Всего я от него могла ожидать, но такой неприятности никогда. Он всегда и во всем мне на зло делал… Ты не можешь себе представить, что за отвратительный был у него характер! Ну, да Бог с ним… Царство ему небесное, если он его заслужил… Ну, дай мне на тебя посмотреть, Андрюша… Сколько лет я тебя не видала!

- Да, давно, сестрица, мы не видались, - улыбнулся Андрей Андреевич, закуривая папиросу.

- Стой! Не бросай спичку… где твоя пепельница? Терпеть не могу беспорядка…

- Не знаю…

- Найди! Ах, уж эти мне холостяки! Ты не можешь себе вообразить, какого труда мне стоило покойных мужей отучить от их скверных привычек! Ужас что такое! Они полжизни у меня отняли и состарили прежде времени… Вот пепельница - положи спичку и не сори пепел на колена… А ты ничего!... Ну-ка встань, Андрей… пройдись… повернись… Робости в тебе много и в походке, и во взгляде… точно красная девушка… Ну, да я всю дрянь из тебя выветрю…

- Ты… разве… совсем в Москву переезжаешь? - робко спросил Андрей Андреевич сестрицу.

- Переезжаешь! Я уже переехала! - торжественно заявила та, указывая на сундук и чемодан с картонками, стоявшими в углу номера. - У меня теперь никого нет на свете, только ты один остался, Андрюша… Детей у меня не было, и Бог с ними, я решила нянчить твоих.

Андрей Андреевич густо покраснел и потупил глаза.

- Вот видишь-ли, сестрица… Я, сказать откровенно, никогда об этом не думал…

- Не беспокойся, я за тебя все, все обдумала… Ведь ты не прочь жениться?

- Как тебе сказать…

- Ах, Господи! Да не мямли ты, как баба, а говори по-мужчински… Меня стесняться нечего: я двух мужей пережила, да каких мужей, Андрюша: один другого хуже! Всего от них видала и, заметь, никому не жалуюсь… Я, мой дружок, терпелива, все перенесла на себе, на своей собственной шкуре и не потеряла веру в святое Провидение!

Вдова завела глаза к потолку и вскрикнула:

- Нет, каковы подлецы, до сих пор самовара нет! И ты, глупый, терпишь это? Да я-бы одного дня такой жизни не вынесла!

Вдова выскочила в коридор и подняла крик.

Андрей Андреевич развел руками и долго смотрел на чемоданы сестры.

- Однако, Катя того, - пробормотал он, - женщина с характером.

- Распушила! Сейчас несут! - заявила вдова, появляясь в номере. - Нет, Андрей, ты баба… за твои деньги и с тобою делают, что хотят… Но я этого больше не допущу… завтра-же нанимаю квартиру! Это решено, Андрей… Слышишь?

- Что-же, Катя… я против ничего не имею… У моих товарищей почти у всех свои квартиры… Положим, они все женатые…

- И ты женишься! Вот еще… Конечно, жену выбрать - не то, что табаку купить, но положись на меня, Андрей… У меня никого нет на свете, только ты остался один… я двух мужей похоронила, и каких мужей: один другого хуже! Есть у тебя на примете какая-нибудь смазливая рожица?

- Что ты, Катя! Что ты! - замахал испуганно руками Андрей Андреевич.

- Нет, значит? Вовремя мой штабс-капитан умер! Не умри он, ты так-бы и погиб холостяком! Это судьба, Андрюша! Благодари ее за то, что я овдовела и к тебе приехала… Усы, вот, мне твои не нравятся: жидки. Ты луком на ночь их натирал?

- Нет.

- Натирай, гущину дадут. Господи! Таких пустяков не знает! У моего покойного капитана почему усы густыми были? От луку!

- Ну, да… я знаю… он всегда водку селедкой с луком закусывал.

- Не закусывал, а я ему луковицей натирала и тебе нынче на ночь натру… Чорт знает что за усишки! Можешь ты ими смазливую рожицу пленить или нет?

- Я об этом, сестрица, не думал…

- И не надо, не надо, Андрюша, я обо всем подумаю… Я - здесь, следовательно ты можешь совсем ни о чем не думать… Нет, каковы мерзавцы: самовара нет! Не я буду, если твою хозяйку не отлупцую!

Вдова сорвалась с дивана и полетела в коридор.

- Сестрица! Катя! Сестрица! - взывал совсем сбитый с толку Андрей Андреевич.

Но сестрица так хлопнула дверью, что свечи заплясали на столе.

II.

Екатерина Андреевна произвела в «меблирашках» целую сенсацию. Жильцы номеров почти поголовно были люди тихие и покорные судьбе, предназначавшей каждому свою долю и место на жизненном пиру.

Жизнь этих «меблирашек» текла мирно, не нарушая общественной тишины и спокойствия, и хозяйка номеров, полная и рыхлая дама, наклонная к апоплексии и мечтательности, держала твердо в руках бразды правления и знала каждого жильца лучше, чем самою себя.

Она, также как и Екатерина Андреевна, вдовела, но вдовела с большим успехом, потому что к ней ходил ежедневно провизор из аптеки, носивший ей всевозможные специи, начиная с одеколона и кончая касторовым маслом, а через день - доктор, мало имевший практики, но умевший нравиться женщинам бальзаковского возраста.

«Повар» с «поваренком», как называли их некоторые жильцы, страдавшие болезнью печени, нисколько не стеснялись, встречаясь у апоплексической вдовы, и делили ее обиды и ласки безо всякого междоусобия.

Вдова была с твердым характером и, имея, как многие женщины из простого звания (она, по рождению, происходила от швейцара модного московского ресторана), слабость к постоянному лечению мнимых болезней, понимала, как умная и практическая женщина, что и доктор, и провизор, будучи приближены к ее особе, если и не излечат ее окончательно от недугов, то во всяком случае лечение не будет стоить ей ни копейки…

Все жильцы столовались у вдовы, и, само собою разумеется, два лишних обеда не составляли для нее никакого расчета.

Провизор, впрочем, любил пиво, а доктор, мало имевший практики, красное вино.

Но мало-ли кто что любит!

Она и того, и другого отучила от скверных привычек, недостойных людей образованных, и приучила их, вместо алкогольных напитков, запивать жирное квасом, который она сама делала из хлебных корок, оставшихся от беззубых жильцов.

Квас был очень вкусен, и если его не хвалил доктор с провизором, зато сама хозяйка приходила в восторг и опивалась им, не взирая на свое апоплексическое телосложение.

И вот эту-то вдову, пользовавшуюся всеобщею любовью и уважением, с первых-же шагов своего вступления в «меблирашки» разнесла Екатерина Андреевна и за самовар, и за тюфяк, и за грязь, царившую в комнатах.

Хозяйку, не видевшую ничего подобного, чуть не хватил удар, а Екатерина Андреевна, пролетая из конторы в номер брата, имела честь видеть всех жильцов «меблирашек», высунувших из дверей головы на крик и обхождение последней.

На другой-же день, не давши как следует потянуться на диване брату, она вылетела из-за перегородки в одной ночной кофте и плюхнулась прямо к Андрею Андреевичу на ноги.

Кудрин потянул на себя стыдливо пальто, которым он, благодаря внезапному приезду сестры, должен был прикрыть себя на ночь и которое, чорт его дери, было так глупо сшито портным, что когда его потянешь к горлу, обнажались ноги, а когда закроешь ступни, обнажалась грудь, - и слегка сконфузился. Хоть и родная сестра, а все-таки дама, перед которой всякий мало-мальски воспитанный человек должен стыдиться!

- Ты эти, Андрюша, фокусы оставь, - заявила ему Екатерина Андреевна, затягиваясь папироской, - я двух мужей схоронила, так со мною нечего церемониться! Вставай, братец!

- Разве пора? - справился тот неизвестно для чего.

- Давно пора. Штиблеты тебе подать?

- Я сам… Только ты уйди, сестрица, за перегородку.

- Это еще для чего? Что я не видала таких цыплят, как ты? Ну, живо поднимайся, девица красная!

Андрей Андреевич, краснея и не смотря на сестру, соскользнул с дивана и, накинув на плечи пальто, заполоскался у умывальника.

И пока тот утирался полотенцем, по мнению его сестры, отвратительно вымытым прачкою, - Екатерина Андреевна изложила перед ним весь план своей будущей кампании: она наймет квартиру и омеблирует ее прилично, по средствам Андрея Андреевича; затем отучит его от скверных мужчинских привычек, каковы: неряшество, бесхозяйственность, оптимистический взгляд на жизнь и людей и полнейшее неуменье распорядиться своею жизнью и судьбой.

Она женит его затем на достойной и благовоспитанной девице и кончит свою цыганскую жизнь в хлопотах и заботах об его потомстве. Мавзолеев она никаких от брата не желает и будет счастлива тем, если это потомство будет иногда приходить на ее могилу пролить слезу и вспомнить добрым словом «тетю Катю».

Андрей Андреевич молчал и, только идя на службу, подумал, что очень хорошо будет, если сестра устроит его так, как он сам не мог-бы устроиться ни во веки веков.

«В самом деле, что я такое до сих пор? Человек не человек, а так чорт знает что! » - рассуждал он, обгоняя брюнетку и заглядывая ей под шляпку. - Какая хорошенькая! - сорвалось у него с языка.

Брюнетка вспыхнула и бросилась на другую сторону улицы. Андрей Андреевич посмотрел ей в след и подивился своей храбрости.

Вернувшись домой со службы, он узнал от швейцара, что его сестра снова разнесла хозяйку и что последняя, послав за доктором, который ходил к ней через день, кстати уж отправила гонца и за провизором, приходившим ко вдове каждый день.

- Нет, Андрей, довольно! - встретила его сестра, снова прикладываясь к нему и осыпая его нос пудрой, - это свинятник какой-то, а не меблированные комнаты. Вообрази, мне к завтраку подали яичницу из тухлых яиц! Я ей всю рожу этими яйцами вымазала!

- Ах, Катя! - только и мог сказать Андрей Андреевич.

- Что Катя? Ты - баба! Платишь деньги чорт знает за что! Но этого больше не будет. Ты знаешь, я уже наняла квартиру.

- Неужели? Где-же?

- А тут, недалеко, в переулке… Ход, положим, со двора, но квартира прекрасная. Слушай, Андрей: передняя - раз, столовая направо - два, кухня рядом с ней - три… За кухней комната для прислуги… Теперь налево: гостиная - раз, моя спальня - два, твоя спальня - три… Хорошо?

- Не знаю, сестрица…

- Ах, ну, конечно, хорошо! Когда ты женишься, я перейду в твою спальню, а ты с женой поместишься вмоей… Ты знаешь, я уже купила двуспальную кровать и очень дешево.

- Зачем это, сестрица… Еще Бог знает, женюсь-ли я…

- Предоставь это мне. А кровать мне предложил дворник: съезжают какие-то жильцы и распродают всю мебель… Отличная кровать красного дерева и стоит всего двадцать пять рублей… Это даром, Андрей!

- Все это так, Катя, но пока…

- А пока я на ней буду спать… Неужели ты думаешь, что я, схоронив двух мужей, не привыкну к двуспальной кровати? Ты наивен, Андрюша… Завтра-же мы переезжаем из этих «меблирашек»!... Ты не беспокойся, я все устрою, как следует… Кухарку я уже наняла, а горничную найму завтра… Мебель и посуду тоже завтра куплю…

- Это все хорошо, сестрица, только страшно как-то… Все жил в номерах и вдруг на квартире!

- Я тебя ко всему приучу и ото всего отучу… Ты распустился, Андрюша… Ах, как вовремя умер мой штабс-капитан! Не умри он, весь век-бы ты дураком прожил.

А на другой день Андрей Андреевич прямо со службы пришел на свою квартиру, и все ему в ней понравилось. И миловидная горничная, отворившая ему дверь, и мебель в гостиной, обитая дешевым трипом, и даже двуспальная кровать с амурчиками в изголовье, щеки у которых, волею резчика, были так надуты, что готовы были лопнуть каждую минуту.

- А я, Андрюша, сегодня с очень, повидимому, порядочными людьми познакомилась, - доложила ему Екатерина Андреевна за щами и справилась мимоходом: - как тебе нравятся щи?

- Превосходные, - ответил тот и счел своим долгом облобызать сестру, оставляя на ее пудре следы жирных пятен.

- Вот видишь! - торжествующе воскликнула та, польщенная братниной благодарностью. - Совсем-бы ты без меня пропал в своих гнусных «меблирашках».

- Да, это очень хорошо, что ты ко мне приехала.

- Скажи спасибо покойнику, а не мне. Если-бы он не умер, сгнил-бы ты в грязи… Кухарка у нас, повидимому, недурна, ну, да у меня скверная не заживется… Я в провинции, Андрюша, их била.

- Ну, здесь, сестрица, этого нельзя, - испуганно проговорил Андрей Андреевич. - Здесь народ бедовый, - того гляди, к мировому попадешь…

- Ну, меня учить, братец, нечего. Двух мужей схоронила, да каких мужей: один другого хуже… Да, я тебе говорила, что познакомилась сегодня с одним семейством. Их квартира рядом с нашей, но только на две комнаты больше… Очень почтенные, повидимому, люди… Сперва я с ними поругалась, а потом познакомилась…

- Хорошее знакомство!

- Такие-то прочнее, Андрюша. Ах, ну, да что ты понимаешь в жизни? Ровно ничего! Ребенок, красная девушка…

- Я мужчина, Катя, ты это напрасно…

- Ну, какой ты мужчина! - махнула та рукой. - Не говори, пожалуйста, на себя глупостей! Ты слушайся меня.

- Да я слушаюсь, сестрица…

- И все хорошо будет… Ты, наверное, и на службе-то много теряешь, потому что на мужчину не похож. Ну, какое тебе начальство может серьезное дело поручить, ежели ты от всякого лишнего слова краснеешь?

- Но у тебя, Катя, иногда такие слова вылетают…

- Военные! Первый муж у меня штаб-ротмистром был, а второй штабс-капитаном, так стану я перед тобою в словах стесняться? Ах, Андрюша, Андрюша! Живешь ты в столице, ходишь по улице, а от слов сестры краснеешь… Ну, да я тебя переделаю, ты об этом не беспокойся… А люди, с которыми я сегодня познакомилась, повидимому, стоят моего внимания… я уже о них навела справки у дворника. Живут в этом доме пять лет и всегда аккуратно за квартиру платят. Он почтенный господин, служит в каком-то банке и хорошее содержание получает. Она очень приличная особа и в споре очень вежливо уступает. У них две дочери: Саша и Лиза. Саше двадцать лет, но я думаю, что если я дам ей двадцать четыре, то ни ее, ни себя не обижу. Лизе восемнадцать…

- Хорошенькие? - справился Андрей Андреевич, поправляя свои поросячьи хвостики.

- По-моему, недурны…У вас, у мужчин, впрочем, свои вкусы… Что по-нашему урод, то по-вашему Венера…

- Ну, не думаю…

- Не спорь, Андрей! Слава Богу, двух мужей схоронила, могу судить правильно… Вы иногда чорт знает за какой дрянью тянетесь, а мимо хорошей без всякого внимания проходите… Саша - брюнетка. Может, и крашенная, разобрать еще не успела.

- Что ты, сестрица!... Как это молодая девушка краситься станет… Для чего?

- А вот для таких дураков, как ты… Меня, Андрей, не проведешь: сама для штабс-капитана в блондинный цвет красилась… На краску только его и поймала…

- Ты красилась, Катя? - с изумлением посмотрел на сестру Андрей Андреевич.

- Я. Что ты на меня смотришь, разиня рот? Правду говорю…

- Ах, какой дурак был твой покойник!

- Да, вы все не умны. Сколько я во всей жизни мужчин ни видала, - все идиоты…

- Ну, это голословно…

- Доказать могу. Ты не спорь, Андрей: я на десять лет тебя старше и за двумя замужем была… А Лиза блондинка… Тебе какие больше нравятся, братец?

- Я об этом еще не думал…

- Ну, все-таки?... Надо-же мне твои вкусы знать!

- Как сказать… Дело, сестрица, не в цвете волос… а в человеке… Есть брюнетки хорошие, есть, наверное, и дурные… и блондинки тоже…

- Значит, тебе одинаково нравятся что блондинки, что брюнетки?...

- Мне пока, Катя, никто еще не нравился! Я, откровенно тебе скажу, совсем не знаю женщин.

- Ну, да где тебе было знать их в «меблирашках»! Там какие-то все нечесаные живут…

- Нет, там есть и чесаные…

- Всех их видела, ни одной смазливой рожицы… Саша, по-моему, красивее Лизы… и глаза у нее черные, и носик настоящий - вот как у меня, римский…

Андрей Андреевич посмотрел на нос сестры и решил, что Лиза наверное красивее Саши.

- И Лиза недурна, но мне ее розовый цвет лица подозрителен. Непременно как-нибудь с ними в баню поеду и погляжу: смоются розы, или останутся…

- Сестрица, ты чересчур, по моему мнению, подозрительна, - усмехнулся Андрей Андреевич, - и рассматриваешь барышень, как барышник лошадей…

- Да уж меня не проведешь, будь покоен. Что-нибудь да значит двоих мужей схоронить! Андрей, пока твоя сестра с тобой, ты гарантирован от обмана… Я не рохля, как ты, и если выберу тебе жену, женись на ней с закрытыми глазами: ошибки не будет.

- Да я, право, сестрица, о женитьбе и не думал.

- Зато я за тебя думала. Ты ешь, спи, ходи на службу, а об остальном предоставь уж мне позаботиться…

В передней задребезжал звонок.

- Кто-бы это мог быть? - с недоумением посмотрел Андрей Андреевич на сестру.

- А это, вероятно, соседка с дочками… После перепалки я их позвала к нам на чашку чаю…

Кудрин сорвался со стула и полетел в спальню привести себя в надлежащий вид.

III.

Пока Андрей Андреевич «приводил себя в порядок», в столовой, где только-что он покончил с обедом, зазвенели колокольчиками дамские голоса.

Ему даже послышались чмоканья, неизбежные при встречах дам друг с другом.

Чмоканья эти до того были аппетитны, что Андрей Андреевич невольно подумал:

«Хорошо-бы и мне этак-то… с Сашей или Лизой… Сестра вон может, а я не могу…»

- Андрюша! - раздался голос Екатерины Андреевны. - Ты скоро? У нас милые соседки…

- Сейчас, сейчас, сестрица, - откликнулся с некоторым волнением Андрей Андреевич, закручивая свои хвостики перед зеркалом и зачесывая хохолок на лысинку.

Затем он одернул свой пиджачок, поправил галстук и, кашлянув, вышел в столовую.

- Мой брат, Андрей Андреевич! - торжественно произнесла Екатерина Андреевна и повела рукой по направлению к гостьям: - Анна Ивановна Тонкогубова, а это ее дочери: Александра Петровна и Елизавета Петровна…

Гостьи зашуршали платьями и двинулись к Андрею Андреевичу, который, молча и краснея, пожал протянутые руки и растерялся: в Александре Петровне он узнал ту самую брюнетку, которую он накануне встретил на улице и испугал своим комплиментом.

Брюнетка, очевидно, тоже узнала его и вспыхнула.

«Вчерашняя! - подумал он с ужасом: - что она обо мне подумает…»

На столе уже стоял самовар, и Екатерина Андреевна гремела чашками с таким шумом, как-будто она брала неприступную крепость.

- Да вы присаживайтесь к столу, - говорила она, хлопая крышкой чайника, - Анна Ивановна! Александра Петровна! Елизавета Петровна!

Андрей Андреевич очнулся и быстро подставил стул худой, коричневой даме, бросился за другим стулом, который уже взяла за спинку брюнетка.

От волнения он не рассчитал своего быстрого натиска на стул и вместе с ним так толкнул брюнетку, что та отлетела к стенке, а он растянулся у ее ног.

- Ах, Боже мой! - вырвалось у дам.

- Ничего-с, ничего-с… это так-с, - говорил ошарашенный Андрей Андреевич, поднимаясь с пола и растирая нос: - пол, вероятно, скользкий…

- Ты не ушибся, Андрюша? - подлетела к нему сестра, покрасневшая даже сквозь пудру от испуга.

- Не беспокойся, сестрица… нисколько…

Он посмотрел на барышень, которые кусали губы, чтобы не расхохотаться, и подсел к столу.

- Не хотите-ли арники? - предложила ему мамаша барышень, - или свинцовой примочки?

- Нет, мерси, все слава Богу благополучно…

- Но вы нос трете? Вы нос расшибли.

- О, нисколько!... Зачем-же… пожалуйста, не беспокойтесь… слегка-с… знаете, когда привыкнешь к новой квартире, тогда ничего.

- У меня муж до сих пор к порогу в нашу спальню не привыкнет… Как пойдет, так и зацепит, - говорила мамаша, - а пять лет в одной квартире живем… Ну, да мой Петр Антипыч человек рассеянный, с него и требовать нельзя.

- Андрюша у меня тоже рассеян, - улыбаясь, проговорила Екатерина Андреевна.

- С чего ты это взяла, сестрица? Я совсем не рассеян!

- Ну, пожалуйста! Все мужчины рассеяны.

- Но только не я…

- И ты, и все… слава Богу, двоих мужей схоронила! Передай чашки барышням!

Кудрин передал, получив в ответ: «мерси», и заболтал ложкой в стакане.

Наступило молчание.

Андрей Андреевич чувствовал, что он должен развлекать гостей разговором, что молчание одинаково тягостно как для них, так и для него, и не мог связать ни одной мало-мальски порядочной фразы.

Проклятое падение отбило у него и кураж, и всякое соображение. Он охотно-бы ушел сейчас к себе в спальню и завалился на кровать мечтать о том, что на свете есть красивые женщины и что он их не знает совсем.

Но уйти было невозможно. Он чувствовал устремленный на него взгляд барышень, разбиравших, вероятно, все мельчайшие детали его наружности, начиная с лысинки, задрапированной хохолком, и кончая усиками, свернутыми в поросячий хвостик; не смотря на них, он видел их усмешку, вызванную несомненно глупой торопливостью, заставившей его растянуться на полу самым дурацким образом, и терялся все больше и больше.

Он хотел уже, с отчаяния и в виде завязки разговора, предложить барышням варенья, но посмотрел на стол, - и хорошо, что посмотрел, - и увидел, что на столе варенья не было, да и не могло его быть, потому что они еще не устроились как следует на новой квартире и не успели завести всего того, что называется «домашним обиходом».

Сорвалось!

Были, правда, булочки, посыпанные сахаром и зарумяненные не хуже его, но булочки уже хрустели на зубах барышень, и волей-неволей приходилось искать нового предлога прервать молчание и начать интересный разговор.

«Чорт знает, как трудно! - думал он, отчаянно позвякивая ложкой по бокам стакана, - вот что значит уметь говорить только в канцелярии».

По столу ползала муха и, поравнявшись с Андреем Андреевичем, остановилась, смакуя что-то своим хоботком.

«Разве поймать муху, - продолжал он искать мотив к разговору, - и показать барышням, как она жужжит, - Андрей Андреевич отлично подражал жужжанию мух и шмелей, - это их позабавит! »

Андрей Андреевич согнул кисть руки кибиткой и махнул по столу… Муха улетела, а вместе с ней полетел и его стакан прямо на колени гостьи-мамаши…

Мамаша вскрикнула, вскочила и, подняв платье, стала встряхивать летевшие во все стороны брызги чаю.

- Андрюша, как ты неосторожен! - крикнула Екатерина Андреевна и вместе с барышнями бросилась вытирать полотенцем платье соседки.

Андрей Андреевич остолбенел; в глазах его все завертелось: и самовар, и облитая мамаша, и барышни, и сестра.

Он видел только юбки гостьи и не знал, что сказать…

- Ничего, ничего, - говорила мамаша, улыбаясь Андрею Андреевичу; - это бывает… Мой муж однажды тарелку супу себе на колени опрокинул…

- Виноват… пардон, - залепетал донельзя сконфуженный Андрей Андреевич: - такая непростительная неосторожность… Позвольте, я вам одеколону принесу.

- Не надо, ничего не надо… да и платье старое, - говорила гостья, отодвигаясь от неловкого хозяина: - это пустяки!...

Кудрин, не смотря ни на кого, сел и боялся шевельнуться.

«Чорт знает, что это со мной сегодня! » - думал он, тупо уставясь на самовар, и произнес вслух:

- Я муху хотел поймать и вместо того… Такая неосторожность!...

- И все это оттого, Андрюша, что ты не привык к дамскому обществу… Ведь он у меня - красная девушка! - проговорила Екатерина Андреевна: - из дома на службу, со службы домой и больше никуда!

- Как? Вы и в театрах не бываете? - справилась блондинка.

- Бываю… Как не бывать… Но очень редко…

- Он больше в операх бывает, - заметила Екатерина Андреевна: - и знаете почему?

- Ах, это интересно! - воскликнули девицы.

- Потому что он сам поет, и у него превосходный голос!

- Я пою! Я? - пробормотал Андрей Андреевич: - сестрица, побойся ты…

- У него прекрасный баритон, - продолжала, не слушая брата, Екатерина Андреевна.

- Ах, как это приятно, - промолвила брюнетка и обдала Кудрина ласковым взглядом.

- Я не знаю, с чего сестрица взяла, что я пою…

- Поешь! Поешь! Ну зачем, Андрей, скромничать? Помнишь, как ты пел романс «Скажи, зачем тебя я встретил? » Чудо! Чудо!

Барышни вскочили со своих мест и очутились за спиной Кудрина.

- Спойте нам! - нагнулась к его левому уху блондинка.

- Ради Бога спойте! - шептала брюнетка в правое.

- Но право-же я… Ей-Богу… Это просто удивительно, - бормотал тот, чувствуя на своих ушах теплое дыхание барышень.

- Ну, что вам стоит! - придвинулась к нему со стулом мамаша, позабыв про мокрое платье.

- Сестрица! - с отчаянием воскликнул Андрей Андреевич. - Да когда-же я пел?

- Оставьте его, mesdames! - замахала руками Екатерина Андреевна. - Я вам говорила, что он у меня совсем красная девушка! Потерпите, он распоется!

- Но мы сейчас-бы хотели слышать, - воскликнули барышни. - Ах, как мы любим хорошее пение… Ну, Андрей Андреевич, не мучьте нас.

- Право-же… Ей Богу… и рад-бы, но…

- Андрей сегодня не в голосе, оставьте его, mesdames! Услышите еще… когда он распоется, я сама вас позову… - говорила Екатерина Андреевна, улыбаясь хитро барышням.

- Приходите к нам, у нас есть рояль, и я вам буду аккомпанировать, - шепнула Андрею Андреевичу брюнетка, садясь на свое место.

Андрей Андреевич закашлялся и с укоризной посмотрел на сестру.

- «И с какого это чорта она на меня баритон взвела! - думал он, потрагивая нос, который начал у него ныть: - какой у меня баритон? Откуда? »

- Ах, Андрей! - вскрикнула вдруг Екатерина Андреевна: - да ведь ты нос-то расшиб… Анна Ивановна, посмотрите: он у него и покраснел, и стал пухнуть…

- Конечно, расшиб! - согласилась та: - я говорила, надо арникой примочить.

- Покажите, покажите, - бросились к нему барышни.

- Право-же ничего… Это сестрице кажется.

- Расшибли! Конечно, расшибли! - взвизгнули те. - Мама, где у тебя пузырь?

- Какой пузырь? Никакого мне пузыря не надо! - заметался на стуле Андрей Андреевич.

- Обязательно пузырь со льдом, - наставительно проговорила мамаша. - Сашенька, беги за пузырем, - он у меня, кажется, в бельевой корзине валялся.

- Анна Ивановна! Ей-Богу-же у меня нос не болит…

- И слушать не хочу! Пузырь! Сашенька, беги! Вы молоды и не можете себе представить, что завтра из вашего носа выйдет.

- Да что-же из него может выйти? Дрянь какая-нибудь…

- Ах, не говорите! - замахала та руками, - я на много старше вас и видала то, чего вам и во сне не снилось…

- Вот и я ему тоже самое говорю… Слава Богу, двоих мужей схоронила! Андрей молод, Андрей легкомыслен, Андрей не знает жизни и поэтому, конечно, шутит с носом, забывая, что из его носа чорт знает что может выйти…

- Анна Ивановна! Сестрица! - взывал Кудрин к дамам.

- Ты должен слушаться, взгляни в зеркало, нос красный… Долго-ли до рожи!

- Рожа на носу, молодой человек, самая опасная болезнь… Я знаю троих, которые через рожу умерли… Ах, эти дети! Они ничего не понимают! Ради Бога слушайтесь старших! Я часто говорю своему мужу: чтобы было, если-б ты меня не слушался? Лизочка, ты помнишь, как расшибла себе коленку, а ведь коленка не нос… Берегите, Андрей Андреевич, свой нос! Ради всего святого берегите, потому что нос - лучшее украшение человеческого лица… Лизочка, да где-же пузырь для носа Андрея Андреевича? Ах, вот и Саша…

- Мамочка, пузырь лопнул, - заявила брюнетка, - он столько лет валялся без дела…

- Позвольте, Анна Ивановна, - поднялась Екатерина Андреевна: - по-моему, Андрею не пузырь нужен, а согревающий компресс.

- Конечно, компресс! - обрадованно взвизгнули барышни.

- И компресс хорош, - согласилась мамаша. - У вас, Екатерина Андреевна, конечно, сейчас ничего для компресса нет, но у нас все имеется: и клеенка, и фланель… Дети! Скорей компресс Андрею Андреевичу!

- Право-же, Анна Ивановна, это лишнее, - бормотал тот, поминутно ощупывая свой нос.

- На свете ничего нет лишнего, молодой человек, - докторально-ласковым тоном произнесла мамаша.

- Ничего! - поддержала ее Екатерина Андреевна: - я два раза была замужем, так могу судить об этом…

Прилетели барышни и соорудили Андрею Андреевичу нашлепку на нос. Кудрин краснел от прикосновения ручек брюнетки к его органу обоняния, и когда они все ушли от них, настойчиво советуя переменять компресс через каждые пять часов, Андрей Андреевич долго нюхал воздух, испорченный духами барышень, и думал о том, что на свете есть очень милые и красивые женщины и что он начинает с ними знакомиться, а потом, - почем знать? - может-быть, узнает хорошенько, женится и, добравшись до чина действительного статского советника, оставит потомство, которое с честью поддержит фамилию Кудриных.

- За каким только дьяволом, сестрица, ты меня в баритоны произвела? - выговаривал он Екатерине Андреевне, расхваливавшей барышень и в особенности мамашу, у которой, по ее мнению, ума было больше, чем у обоих ее покойных мужей.

- А что-же у тебя? Бас? Тенор?

- Ничего у меня нет, - с огорчением говорил Андрей Андреевич.

- Как ничего? У горшка со свищем, и у того голос есть…

- А у меня никакого! Когда-то мальчишкой на клиросе в церкви пел…

- Ну, и теперь споешь… Вспомнишь и споешь… Каждый мужчина петь должен… Мои покойники на что уж безголосые были, и те орали по моему приказанию, и ты запоешь… А кто тебе, Андрюша, больше нравится: Саша или Лиза?

Андрей Андреевич потупился и проговорил нерешительно:

- Компресс-бы переменить, сестрица!

IV.

На другой день после инцидента с носом Андрея Андреевича был праздник. Кудрин по случаю «неприсутственного дня» на службу, конечно, не пошел и тянулся в постели до девяти часов.

Закурив папироску и закинув за голову руку, он целый час мечтал о вчерашних барышнях и в конце концов вспомнил о своем разбитом носе, с которого давным давно съехал согревающий компресс.

Он вскочил с постели и посмотрелся в зеркало. Нос, правда, еще алел, но припухлость исчезла, и при ощупывании не ощущалось боли.

«Никогда не надо бросаться, - думал он, очень довольный видом своего носа. - Торопливость, говорят, необходима только для уловления известных насекомых, а для того, чтобы сделать что-нибудь приятное барышне, - торопиться не следует… Странная тоже сестрица: вдруг спрашивает, которая мне больше нравится: Саша или Лиза? Видел их всего какой-нибудь час, да и того, пожалуй, не будет… Это проклятое падение отбило у меня всякую охоту на них смотреть… Брюнетка недурна, но недурна также и блондинка… У блондинки очень нежная кожа и полные пальчики. Когда я здоровался с ней, так мне казалось, что моя рука утонула в чем-то необычайно мягком и теплом… Но зато у брюнетки великолепные глаза… Когда она бросила на меня свой взгляд, на душе стало так тепло, что я даже вспотел… Удивительные глаза! Впрочем, и у блондинки глаза хорошие: чистейшая бирюза… Странно только, в кого она блондинкой вышла: мать брюнетка, хоть и с проседью, разве в отца…» Сестрица, ты спишь? - крикнул Андрей Андреевич, слегка растворяя дверь, которая вела в спальню Екатерины Андреевны.

- Эк ты, хватился! - донесся до него голос сестры. - Да я уже кухарку два раза разнесла… Нет, какова тварь, Андрюша: говорила, что жила у генералов, а говядины купить не умеет… Чорт знает, что на жаркое принесла! Она воображает, что на дуру попала. Нет, милая, я двух мужей схоронила, так не тебе, дрянь, меня провести!... Ты встаешь?

- Встаю, сестрица…

- Ну, что твой нос?

- Ничего. Опухоли нет.

- Ну, и слава Богу… А все отчего? От компресса. Я тебе два раза ночью его переменяла…

- Разве два? Я не слыхал…

- Ну, где тебе слышать… Мужчины во сне совсем бесчувственные… Мой первый муж только от щекотки просыпался, а второй - от гусара.

- От какого гусара?

- А свертывала я бумажку и в нос ему запускала. Начнет чихать и проснется, а то никакими средствами его не разбудишь… Умывался?

- Сейчас, сестрица. А мне хотелось узнать, этот Петр Антипыч Тонкогубов… отец вчерашних барышень… блондин?

- Рыжий, Андрюша. А что?

- Нет, я так… Елизавета Петровна блондинка, так вот я и думал: в кого она? Мать брюнетка, а она - блондинка…

- Никогда, братец, не затрудняй себя в жизни глупыми вопросами…

- Какой-же это глупый вопрос, Катя?

- Конечно, глупый… У тебя приятель был Вавилов… Ты помнишь его?

- Помню.

- На кого он был похож?

- На Наполеона I.

- Ну, вот видишь… А его маменька, Викторина Емельяновна, и во Франции отродясь не была. На картинке, может, Наполеона только видела. Игра природы, друг мой…

- Игра игрой, а все-таки… и через картинки это может… Вот мы с тобой, например, я на мать похож, а ты вылитый отец покойный…

- Нас в счет не клади… Мы в провинции родились… а которые в больших городах родятся, так те Бог знает на кого похожи бывают! Выходи скорее кофе пить… Ты знаешь, Тонкогубовы уже присылали справляться насчет твоего носа…

- Это очень мило с их стороны. Конечно, это моя глупость, а все-таки…

- Воспитанные люди, - подхватила Екатерина Андреевна, - я у горничной их выспрашивала, что они за люди…

- Хвалила?

- Ну, этого ты от них не дождешься. А я что слышу, все наоборот принимаю и никогда поэтому в людях не ошибусь… А вечером они к себе нас чай пить приглашали…

- Я не пойду, сестрица…

- Как не пойдешь? Это еще что за новости?

- Да ведь они петь меня заставят. И с какого ты дьявола взяла, что у меня баритон?

- Баритон. И петь будешь…

- Эх! Ну, что с тобой говорить? Сбрехнула чорт знает что и неизвестно зачем.

- Пел ты раньше, скажи, или нет?

- Да ведь это когда было… Чуть не двадцать лет назад…

- А теперь еще лучше споешь… Ты попробуй только…

- Да что пробовать-то? Я и ноты-то все забыл…

- Вспомнишь! Меня чему в малолетстве мать учила, я ничего не забыла… А ты попробуй какой-нибудь романс… Пой, Андрюша!

- Дай умыться…

Андрей Андреевич умылся, вышел в столовую, выпил чашку кофе и, подойдя к окну, замурлыкал из Фауста: «Привет тебе, приют невинный». Голос оказался нескладным: он то взлетал кверху, наподобие орла, то летел стремглав вниз, неизвестно зачем и для чего.

В конце он взял такую дикую ноту, что Екатерина Андреевна, возившаяся в кухне вместе с кухаркой возле пирога, влетела в столовую и испуганно уставила глаза на брата.

- Андрюша! Ты слышишь вопль? Это или в верхней, или в нижней квартире режут кого-нибудь…

Андрей Андреевич махнул рукой и отвернулся.

- Никого не режут, это я…

- Что ты?

- Голос свой пробовал! Понимаешь, голос! - крикнул он с досадой.

- Ну, слава Богу! А мы так с кухаркой перепугались.

Екатерина Андреевна снова нырнула в кухню и, успокоив перепуганную кухарку, вернулась к брату.

- У тебя, Андрюша, по моему мнению, баритон с басовым оттенком.

- Какой там оттенок, сестрица, прямо - нескладица… Рев осла, которому кушать не дают…

- Ну, ты уже слишком… Что ты скромен, я это знаю…

- Да какая тут к чорту скромность, когда и ты, и кухарка от моего голоса в изумление пришли? Хорош баритон, который за предсмертный вопль принимают…

- Да ведь мы не знали, глупый, что это ты пел!

- Тем хуже, сестрица… И я тебя покорнейше прошу меня из баритонов разжаловать… Чорт знает, что выйдет… Прекрасные барышни… только-что познакомились, и вдруг я их в обморок уложу… Я себя дискредитировать в их глазах не желаю…

- Ах, ну, что ты смыслишь в девушках! Ежели человек по сердцу, так он хоть немазаным колесом скрипи, - с наслаждением слушать станешь… Поверь, Андрей, опытной женщине, которая два раза была замужем.

- Да при чем тут твоя опытность, я не понимаю? Ты послушай только: «привет тебе-е…» - затянул Андрей Андреевич.

- Постой, постой! - замахала руками Екатерина Андреевна. - Зачем ты за оперу хватаешься… Ах, эти бестолковые мужчины! Ну, твое-ли дело опера, Андрюша?

- Хорошо. Что-же петь?

- Для барышень? Романсы, друг мой, романсы! И чем больше в них жестоких слов, тем лучше: и голоса даже не заметят!

- Ну, мой-то заметят! Ты меня, сестрица, не знаешь… Если я взойду в раж, меня ведь ничем не остановишь! Из дому всех выгоню, а орать не перестану!

- Тем лучше, братец, тем лучше. Я все мужчине прощу, если только мне его слова нравятся… Спой романс, который ты мальчишкой покойной мамаше пел: «Я вновь пред тобою стою очарован»…

- Я, кажется, уже и слова позабыл…

- Вспомни… Только ты не рвись кверху, как мой второй покойный муж… Тот, как только, бывало, запоет, сейчас-же в удавленные ноты занесется… Помни, что ты не театральный певец, жалованья не получаешь, и стараться тебе не из чего… Ты средними нотами тяни, но тяни приятно, чтобы жильцы не сбегались и не спрашивали: «что у вас тут за происшествие? »

- Легко это сказать! Да и вообще, за каким ты чортом на меня баритон взвела?

- Ах, Боже мой! Надо-же твои таланты барышням показать… Что ты служишь там где-то и с успехом служишь, так на это барышни внимания не обращают… Им иллюзия нужна… Ты понимаешь это, братец?

- Понимаю… Но какую я могу им дать иллюзию, ежели у меня никакого голоса нет? Я, вот, по мушиному жужжать умею.

- И по мушиному пожужжишь, и романс споешь… Надо, друг мой, заинтересовать собой барышень хорошего воспитания… Меня первый муж чем заставил на себя обратить внимание? Мазуркой. Отчаянный мазурист был, - ну, и влюбилась.

- Неужели на такую глупость ваша сестра ловится?

- И как еще ловится-то, Андрюша! Мы ведь, женщины, иллюзиями больше живем… Сердце у нас так устроено… Ну, пой!

Андрей Андреевич откашлялся и справился у сестры: заперты-ли двери?

- Заперты, братец, пой без стеснения… Только, ради Создателя, не залетай ты под небеса, помни, что над нами живет потомственная дворянка, которая только вчера произвела на свет двойню, мальчика и девочку… В мальчике шесть фунтов, а в девочке пять… Мальчик жив останется, а девочка непременно умрет.

- Откуда ты это все знаешь, сестрица?

- Ну, вот еще! Чай, в одном доме живем-то, как-же не знать! А под нами знаешь кто живет? Очень недурная особа, к которой купец завтракать ездит… позавтракает и уедет торговать… А обедать она уезжает к другому купцу, который в городе завтракает…

- Ах, сестрица… как это ты в один день все узнала?...

- На то я и женщина, чтоб все знать. Так ты, Андрюша, средними нотами романс пой, но с выразительностью… Сперва вздохни, а потом и начинай…

- Вздыхать-то зачем, я не понимаю?

- Ах какой ты, ей-Богу! Ты слушай уж меня. Слава Богу, двоих мужей схоронила! Вздохни и начинай: «я вновь пред тобою стою очарован»… После «очарован» - глаза закрой.

- Совсем закрыть?

- Совсем. Ослепни, Андрюша! А потом, когда начнешь: «и в ясные очи гляжу» - уставься глазами… Тебе кто больше нравится: Саша или Лиза?

- Как тебе сказать, сестрица?... Они… обе…

- Ну, на обеих нельзя сразу уставиться… Жадность-то у мужчин какая! Обе нравятся! Точь в точь мои покойники… Нет, уж ты на одну, Андрюша, уставься… Выбери, которая тебе по душе, и пронзи ее взорами…

- Право-же, сестрица, я не знаю… Это такая трудная вещь…

- Если ты затрудняешься, я тебе могу совет дать. Смотри на Лизу!

- На блондинку?

- Да. Она любимая дочь у отца с матерью, и за нее, наверное, дадут больше приданого, чем за Сашей…

- Это несправедливо, сестрица: за что-же я стану брюнетку обижать? Она тоже очень приятная девушка… и потом у нее такие черные глаза, что… право…

- Ну, хорошо… смотри на кого хочешь, от твоего взгляда они не слиняют. Ну, начинай, Андрюша: «я вновь пред тобою».

- «Я вновь пред тобою стою очарован», - затянул Андрей Андреевич голосом, похожим на бас, баритон и тенор, взятые вместе и смешанные в кучу.

- Глаза закрой! - командовала Екатерина Андреевна. - Теперь открой и устреми…

«И в ясные очи гляжу…» - завыл тот, устремляя взоры на дверь, возле которой стояла горничная, и, разинув рот, смотрела то на Андрея Андреевича, то на его сестру.

- Пошла вон! - крикнул он, обрывая романс.

- Как вон? Да что ты угорел, Андрюша? - изумилась Екатерина Андреевна.

- Не тебе я… горничной!... Стоит и слушает!

Екатерина Андреевна махнула рукой и, вытолкав в переднюю горничную, закрыла двери.

- Хорошо, Андрюша, очень хорошо… Не заносись только ты под крышу: помни, что во всяком доме могут быть и родильницы, и умирающие… не смущай их покоя. Ну: «и вновь непонятной тоскоювзволнован».

- А ты уверена, что я хорошо пою? - справился с некоторым недоверием Андрей Андреевич.

- По-моему - великолепно. Положим, братец, твой голос не из тех, которые могут в трепет приводить женщин, но в нем есть что-то колоссальное, напоминающее выстрел из пушек… а при уменье фразировать этот недостаток совершенно не будет заметен… А ты можешь… У тебя прекрасная дикция и выразительное лицо, на котором все отпечатывается… Да, вот еще что: когда ты начнешь строфу: «и думаю, ангел, какою ценою»… после «ангела» сделай короткую, но выразительную паузу…

- Ну, это понятно, - потер руки Кудрин, входя во вкус певца выразительных романсов. - Пауза и взгляд.

- Именно так и следует петь романсы… Пауза и взгляд, брошенный на «ангела»… Только ты не стесняйся, пожалуйста, голосом… Все дело в выразительной передаче: голос позабудут, если ты затмишь его выражением и чувством… Чувства не жалей, братец… ради Создателя, не жалей… я это знаю по опыту… Слава Богу, двоих мужей схоронила!

- Чувства-то, сестрица, у меня хватит на всех брюнеток, вот только голос дикий… Ты слышишь наверху шаги? А?

- Слышу…

- Уж не скончалась-ли эта… мамаша… от моего романса?

- Какой вздор!

- А кто ее знает! Подумала, что орут: «пожар! » или «грабят! », да и скончалась с перепуга…

- Вздор! Пой, братец!...

Братец «пел», сестрица поправляла, и кончилось тем, что сверху прислали прислугу с просьбой унять вой собаки, которая мешала матери двоешек спать.

Екатерина Андреевна вспылила и выгнала вон горничную, назвав ее барыню «дурой», не умеющею отличать превосходный баритон от собачьего воя.

- Вот видишь, сестрица, я говорил, - почесал сконфуженно свою лысинку Андрей Андреевич. - Возьмет, да умрет, и оставит двойню сиротами!...

Звякнул колокольчик, и Екатерина Андреевна, бросившись в свою спальню, схватилась за пуховку, от которой полетела пудра на все четыре стороны света: на север и юг, на восток и запад…

V.

- Сестрица! - пролетел мимо нее Андрей Андреевич. - Это, вероятно, опять от Тонкогубовых, а, может быть, и сама мамаша… Ты уж прими, пожалуйста, и скажи, что я еще не одет.

Кудрин захлопнул дверь, а Екатерина Андреевна вылетела в столовую и услыхала мужской голос.

- Дома хозяйка? - спросил кто-то горничную.

- Кажется, дома-с, - отвечала та.

Екатерина Андреевна выглянула в переднюю и увидела усатого мужчину, с веселым взглядом, взбивавшего хохол перед зеркальцем.

- Пардон, мадам! - шагнул к ней усач, склоняя голову набочек и оскаливая верхние зубы.

- Милости просим, - величественным жестом пригласила Екатерина Андреевна гостя в столовую. - Вам братца нужно видеть?

- Ах, вы его сестра! Очень приятно познакомиться. Чернопятов Аркадий, сослуживец вашего брата.

- Очень рада… Прошу садиться… Не угодно-ли кофею?

- Мерси. Я, знаете-ли, кофе пью только вечером и с ликерами… Вы, должно быть, недавно здесь?

- Дня три, не больше. Я раньше жила в провинции, затем, знаете, овдовела и приехала к братцу.

- Так вы - вдовушка! - совсем уже весело посмотрел усач на Екатерину Андреевну.

- Вдова штабс-капитана Кардамонова!

- Даже военная вдова! Ай-дадудышка! - рассмеялся тот.

- Это что за «дудышка» такая, господин Чернопятов? - с некоторым недоумением спросила Екатерина Андреевна.

- А это мы так прозвали вашего брата! А куда-же он девал Прасковью Михайловну?

- Извините, но, насколько я знаю, у братца никакой Прасковьи Михайловны не было…

- Захотели вы узнать правду от нашего брата… Ха-ха-ха! Но вы можете успокоиться, мадам: рожа была изумительная! Мы все удивлялись, как он мог жить с такою мордой! Вы в сравнении с ней просто красавица.

- Позвольте, милостивый государь, - вспыхнула Екатерина Андреевна, - вы, кажется, меня принимаете Бог знает за кого… Я вам говорю, что я - родная сестра… Понимаете: родная сестра Андрея Андреевича…

- Да я и не спорю, мадам. Может, вы и действительно сестра какого-то Андрея Андреевича, но нашемудудышке совсем другой родней доводитесь…

Екатерина Андреевна сперва остолбенела, а затем принялась хохотать.

Усач, глядя на нее, сначала хихикал, а затем, схватившись за бока, пустил такое ржанье, что на него вылетели: из передней горничная, а из спальни Андрей Андреевич.

- Сестрица, что такое? - спрашивал ничего не понимавший Кудрин, смотря то на взвизгивавшую сестру, хватавшуюся за сердце и кричавшую: «ой, не могу! Ой, умру! », то на незнакомого усатого господина, который, откинувшись на спинку дивана, конвульсивно болтал в воздухе ногами.

Екатерина Андреевна с мокрыми от смеха глазами трясла головой, силясь остановить себя, и, наконец, выкрикнула:

- Дудышка!

- Ничего не понимаю! - проговорил Кудрин с улыбкой. - Ах, теперь понял! - сообразил он, подходя к усачу, который вытирал платком слезы. - Это, вероятно, фамилия этого господина…

Гость бессмысленно посмотрел на Андрея Андреевича и снова закатился, уловив комические подвизгивания Екатерины Андреевны…

Андрей Андреевич не знал, что и подумать. Он хотел было спросить у горничной, но та, прислонившись к вешалке, хохотала не хуже его сестры и незнакомого мужчины.

Но всему бывает конец; нахохотавшись вдоволь, до спазм в горле, Екатерина Андреевна посмотрела на брата, рассматривавшего гостя, и поднялась со стула…

- Извините, господин Чернопятов, но вы меня так рассмешили, как никто…

- Я вас? Наоборот, сударыня…

- Совсем не наоборот. Андрюша, это твой сослуживец, господин Чернопятов…

- Я в первый раз имею честь его видеть, - пробормотал Андрей Андреевич.

- Я тоже, - подхватил усач. - А где-жедудышка?

- Другого дудышки в этой квартире, кроме моего брата, хоть обыщите - не найдете, - захохотала снова Екатерина Андреевна.

Усач хлопнул себя по лбу, обругал дураком и справился:

- Да вы давно в этой квартире живете?

- Второй день…

- Виноват!...

Усач рассыпался в извинениях за беспокойство и, несколько сконфуженный, поспешил улизнуть.

- Ах, как мы сегодня будем смеяться с Анной Ивановной! - говорила Екатерина Андреевна, подновляя бледность лица пуховкой. - Тебя вдруг дудышкой, а меня за твою новую приятельницу принял… Военные усы у него, а дурак…

- Это, сестрица, случается, - заметил Андрей Андреевич. - Я сколько раз в своей постели находил со-квартирантов… Ключи в меблирашках во всех номерах были одинаковые, ну и путали… Вернется какой-нибудь господин в хмельном виде и перепутает номера. Это еще ничего, а вот в номерах, где проживает мой сослуживец Косарев, такой смехотворный случай вышел, сестрица…

- Говори, братец, говори, я очень люблю смешные случаи. Мои покойники каждый день что-нибудь да врали…

- Я не вру, сестрица…

- Ну, где тебе, красной девице, соврать! А ежели, грехом, и соврешь, так нескладица выйдет. Ну рассказывай, Андрюша…

- Вышел такой анекдот: вернулся один квартирант ночью из гостей, - а он женатый был, - хотел-было постучать, да нажал на дверную ручку, дверь и отворилась. «Ну, - думает, - жена запереть забыла, тем лучше: разденусь потихоньку, чтоб ее не разбудить, и осторожнее улягусь спать… По крайней мере, завтра не так уже ругаться станет: часа на два ее надую! »

- Дура жена, - заметила Екатерина Андреевна, - попробовал-бы он меня надуть!

- Вошел в первую комнату и стал раздеваться, а жена и проснись.

- Не обманывай жену! - заметила Екатерина Андреевна. - Порок мужей, Андрюша, всегда наказывается, а добродетель жен всегда торжествует!... По опыту, братец, говорю, недаром двух мужей схоронила! Это тебе наука!

- Да мне-то, Катя, к чему эта наука?

- Как к чему? Вот, женишься и не станешь жену обманывать, как этот негодяй… Ну, проснулась она и отхлопала его, конечно?

- Не то, сестрица… Проснулась она, понимаешь, и спрашивает спросонок: «кто тут»?

А квартирант слышит, что голос-то как будто не его жены…

- Братец! Да ведь он это в чужой номер затесался! - воскликнула с ужасом Екатерина Андреевна.

- Вот в том-то и дело, что в чужой, сестрица, в соседний… Как сообразил все это он, так даже в ужас пришел: куда и хмель девался! «Вдруг, думает, придет ее муж, и, чорт знает, что выйдет! Подобрал он свои одежды, вылетел из номера и стучится в свой; разумеется, отпирает дверь жена, впускает его и видит, что у него все в руках: и пальто, и шляпа, и верхнее платье, и сапоги… «Это что значит? » - спрашивает, а тот, конечно, как находчивый муж, отвечает: «ты, - говорит, - так спишь, что тебя целый час будить надо… Ну вот я постучу постучу, да от скуки с себя что-нибудь и сниму, чтобы в постель скорей броситься…»

- Ну, меня-бы, Андрюша, этот господин не провел! Ах, какие дуры женщины! И она поверила, что он от скуки в коридоре разделся?

- Вот уж этого не знаю.

- Ну, что-ж, так порок и восторжествовал?

- Какой-же тут порок, сестрица? Просто ошибка охмелевшего человека… Это со всяким может случиться.

- Только не с тобой, Андрюша, только не с тобой… Я этого, пока жива, не допущу… Ах, как хорошо я сделала, что увезла тебя из меблирашек!

- А за ошибку он все-таки поплатился.

- Ну, вот видишь! Я говорю, что добродетель женщины должна восторжествовать… Моя, по крайней мере, добродетель всегда торжествовала над пороками моих покойников!... Его, наконец, отшлепала-таки настоящая жена?

- Не то, сестрица… Во время ночного бегства от соседки он обронил галстук. Утром стал одеваться, хватился галстука, а галстука-то и нет… Он и туда, и сюда, - словно сквозь землю провалился. А что он мог его потерять у соседки ночью, - ему и в голову не приходит.

- Все мужчины, Андрюша, на соображение туги… Тебя еще я хорошенько не узнала, может быть, и ты такой-же рохля да растеряха…

- Ну, я не такой… Меня и начальство за соображение отличает от товарищей…

- Не знаю, как на службе, а в жизни, братец, ты ужасно размяк… Ну, что-ж галстук?

- Ищет он галстук, - продолжал, улыбаясь, Андрей Андреевич и на столе, и под столом… на службу надо, а галстука нет. Он, конечно, сейчас к жене: «не видала-ли ты, душечка, моего галстука? » - «Какого, - спрашивает, - галстука? » - «Да вот, что вчера я надел: темно-синий с красными горошинками? » - «Нет, не видала… На диване нет-ли или под диваном? »… - Принялись искать оба… Нет галстука! Разумеется, он плюнул, надел другой и поспешил на службу. А у соседей, сестрица, в это время перепалка идет. Встал утром муж и видит - лежит на полу возле дивана очень красивый галстук. Поднял его, посмотрел и спрашивает жену: «чей это галстук? » - «Твой! » - «С красными-то горошинками мой? Да у меня отродясь таких галстуков не было!... Вот все мои галстуки, а это, чорт его знает, чей… Кто у тебя вчера был? » - «Никого не было! » - «Врешь! Говори, чей галстук? » Та ему, конечно свое: «с пьяных глаз сам может этот галстук притащил, да на меня сваливаешь! »… Крик подняли такой, что у соседей стало слышно. Слушает через стенку жена виновника всего этого переполоха и даже ухо к стенке из любопытства приложила. Интересно тоже узнать, из-за чего у соседей баталия идет…

- Еще-бы не интересно, - подхватила Екатерина Андреевна, - я страсть люблю слушать всякие пикантности, и очень, по-моему, глупо устроено, что у каждого человека только по два уха… Рассказывай, Андрюша… Ты умеешь рассказывать, должна признаться, и заинтересовать…

- Слушает барыня перебранку, и все как-то неясно… Не поймет, из-за чего кричат. Только вдруг подошел сосед к стене близко и орет: «и буду я анафема, если не узнаю этого господина, который носит галстуки с красными горошинками! » Проорал, хлопнул дверью и ушел… А барыня вся даже затряслась от такого открытия! Его галстук! «Нет, каков негодяй: уверил меня, что в коридоре разделся от скуки!... Ну, я им покажу обоим, как меня в дуры рядить! » Выскочила она из своего номера да к соседке. А та стоит у окна и галстук с горошками разглядывает… Подлетела барыня к ней и, как увидала галстук мужа, взвизгнула да прямо соседке в волоса и вцепилась… Такой, сестрица, скандал подняли, что мой товарищ, который это рассказывал, насилу их водой разлил… А вечером оба соседа подрались… Кончилось тем, сестрица, что оба съехали из номеров. Вот что значит ошибка, сестрица!

- Ах, как хорошо я сделала, что утащила тебя из меблирашек!...

Вечером Екатерина Андреевна, напудренная без всякого милосердия, а Андрей Андреевич с тщательно закрученными усиками и в белоснежном галстуке, в котором торчала булавка, изображавшая собою якорь, отправились в гости к Тонкогубовым.

VI.

Квартира Тонкогубовых оказалась комнаты на две больше квартиры Кудриных. И просторнее она как-то была, и выглядывала веселее. На окнах кисейные занавесочки, на спинках дивана и кресел кисейные заплаточки, даже абажуры на лампах были обшиты какими-то дамскими белендрясами.

Одно уже это обстоятельство показывало всем и каждому, что девицы не сидели, сложа ручки, и плели с одинаковым успехом как языком, так и ручками.

Кудриных, видимо, ожидали и встретили шумными приветствиями. Мамаша представила Андрею Андреевичу своего рассеянного мужа, довольно плотного господина с геморроидальным лицом и порывистыми движениями.

У почтеннейшего Петра Антипыча Тонкогубова была привычка в разговоре размахивать левою рукой, и размахивать так, что как-будто он собирался своему собеседнику закатить пощечину или подзатыльник.

Не знавшие этой привычки невольно жмурились и, если стояли, отпрыгивали в сторону, а если сидели - отводили голову на почтительное расстояние от длани господина Тонкогубова, что, впрочем, не всегда удавалось, ибо Петр Антипыч, размахивая левою десницей, правою всегда придерживал собеседника за борт сюртука или пиджака.

Была у него также любимая поговорка: «чорта с два! », от которой его не мог отучить даже достопочтенный духовник Петра Антипыча, иерей Тиховзоров.

Служил он в каком-то кредитном учреждении чуть-ли не тридцать лет и, получая солидный оклад, в свободное от службы время занимался или чтением газет, или дрессировкой кота «Акимки», который бегал от этой дрессировки как чорт от ладана, а когда случались у них гости, позволял себе слегка либеральничать, ибо выписывал целых две газеты либерального направления. Либеральничал он, впрочем, как и большинство, только языком, а на деле от подчиненных требовал поклонения, от дочерей - подчинения, а от жены - уважения.

Человек он, впрочем, был добродушный и, встретив Андрея Андреевича с ласковою улыбкой, долго и крепко жал ему руку, говоря:

- Много слышал от жены и дочерей о вас лестного, чорта с два! И рад познакомиться с хорошим человеком… Аничка, чаю!...

- Пожалуйте в столовую, все готово, - ответила та, подхватывая под руку Екатерину Андреевну.

- Вот это у нас - гостиная, - говорил в это время Тонкогубов, прихватывая правою рукой за спину гостя, а левою делая привычный жест, от которого Андрей Андреевич с испугом завертел головой, - а это вот столовая, чорта с два! - продолжал хозяин, не обращая внимания на гимнастические повороты головы гостя. - Вот сюда садитесь, ко мне поближе. Вы чай с чем пьете? С ромом или коньяком?

- Нет, я… так…

- Какой-же вы мужчина после этого? - размахнулся тот снова левою рукой.

- Если позволите, то… с ромом, - отъехал от него со стулом Андрей Андреевич.

- Прекрасно, чорта с два! - улыбнулся хозяин и бухнул гостю в стакан изрядную дозу рома.

- Ну, что ваш нос, Андрей Андреевич? - воскликнули барышни, подвигая ему сухари и сахар.

- Благодарю вас… очень хорошо-с…

- Ваш компресс, милые барышни, сотворил чудо, - заметила Екатерина Андреевна. - Вы взгляните на Андрюшин нос: ни малейших следов ушиба…

- Ах, да, чорта с два! Слышал я, что растянулись, - заметил хозяин. - Напрасно только вы компресс прикладывали. Первое средство - растирать ушибленное место водкой… Я, знаете, часто летаю в нашей спальне, забывая предательский порожек, и всегда тру водкой…

- А вы боли не чувствуете? - справились снова девицы, впиваясь с участием глазами в нос Андрея Андреевича, который от такого лестного внимания стал краснеть.

- Благодарю вас… Ничего… Никакой боли…

- Покажите, чорта с два! - приподнялся Тонкогубов со стула, прихватывая правою рукой шею Андрея Андреевича…

Кудрин поднял кверху нос и стал следить глазами за беспокойной левой рукой хозяина, летавшей по воздуху.

- Ничего не вижу. Саша! Лизок! Где мои очки?

- Да ничего, уверяю вас… Все прошло…

- Позвольте, молодой человек… Это мы все рассмотрим!... Да где-же мои очки?

- Ищем, папочка, - откликнулись барышни из соседней комнаты.

- Носом, Андрей Андреевич, шутить нельзя. Нос необходим каждому человеку для обоняния и служит украшением лица. Конечно, нос носу рознь, чорта с два! Есть очень нескладные носы, а у вас он в стиле модерн, с некоторым, так сказать, изгибом в ноздрях. Взгляните на мой нос. Мой нос в римском стиле, а такие носы очень нравятся женщинам.

- Ах, Пьер, - томно произнесла хозяйка. - Ты ошибаешься, я на твой нос не обращала никакого внимания…

- Не верьте ей, Андрей Андреевич, - с приятной улыбкой размахнулся левой рукой Тонкогубов. - Все женщины скрытницы и притворщицы. Да где-же мои очки?

- Несем, папочка, несем, - выпорхнули из соседней комнаты барышни.

- Ну-ка, посмотрим!

Тонкогубов воздвигнул на римский нос очки и нагнулся к зажмурившему глаза Андрею Андреевичу.

- Сидите смирно. Хрящ цел, - говорил хозяин, забирая в горсть нос гостя, - припухлость есть, но самая незначительная. Благодарите на сей раз Господа Бога. Вы останетесь с носом!... Сашенька, чаю Андрею Андреевичу!

- Благодарю вас… я только один стакан вообще…

- Какой-же вы мужчина после этого? Ром хорош, не правда-ли?

- Очень… только вы чересчур много его льете в стакан…

- Для мужчины это пустяки, чорта с два!... Вечер майский, ром ямайский…

- Май-то через три дня еще будет…

- Пустяки. Вы на даче лето живете?

- Я? Нет… Видите-ли, я один жил… конечно, теперь приехала ко мне сестрица…

- Да непременно, Андрюша, уедем на дачу, - заявила Екатерина Андреевна, - ты будешь уезжать на службу в девять часов и возвращаться к пяти…

- Конечно, на дачу! - захлопали почему-то барышни. - Вы где хотите снять, Екатерина Андреевна?

- А уж это где он хочет, я ваших дачных местностей не знаю…

- Снимайте в Царицыне, мы там третье лето живем, - заметила хозяйка.

- И как весело будет! - вскрикнули барышни и, сорвавшись со стульев, окружили Андрея Андреевича. - Андрей Андреевич! Снимайте в Царицыне… мы будем вместе гулять, кататься на пруду…

- Право-же, я не думал об этом, - краснел тот под напором игривых взглядов барышень. - Как сестрица…

- А по-моему, братец, приятнее там жить, где есть знакомые…

- Обязательно, чорта с два! - согласился Тонкогубов. - Маленький вопрос: вы винтите?

- Плохо-с…

- То-есть, до какой это степени плохо?

- Вообще плохо… определить точно не могу…

- Это пустяки, чорта с два! Я вас, молодой человек, так за лето вышколю, что вы первоклассным винтером у меня станете… Главное - не обращайте внимания на руготню партнеров…

- Я поэтому и играю редко, что меня все ругают, - сознался откровенно Андрей Андреевич.

- Напрасно! Напрасно, чорта с два! В винте все дозволительно, ибо, во-первых, - брань навороту не виснет, а, во-вторых, чем вы рискуете: нынче вас излаяли, а завтра вы…

- Пожалуй… попробую…

- Попробуйте. Стоит только привыкнуть… Впрочем, я должен вам сказать откровенно, - нагнулся хозяин к Андрею Андреевичу, схватывая правой рукою за борты сюртука и размахивая левой: - что ругаюсь собственно я один, а мои дочери нет…

- Как, разве и вы… винтите? - удивился Кудрин, посматривая на улыбавшихся барышень.

- И как еще винтят! У меня жена только насчет винта полная идиотка, а дочери - со-временем отличными винтершами будут…

- Вот видите, Андрей Андреевич, как это хорошо будет, - пели ему в уши барышни. - Надоест нам гулять, или вдруг скверная погода, - мы сядем за винт и скоротаем время…

- Да, если так, то это… действительно, - ответил Андрей Андреевич, чувствуя, как у него зашумел в голове ямайский ром. - Сестрица, мы едем на дачу в Царицыно!

- Браво! Браво! - аплодировали барышни. - Ах, как это будет весело! Вы будете приезжать с папочкой… Папочка тоже кончает службу в четыре и приезжает домой в пять!

- Это великолепно, чорта с два! А надоедят нам партнерши, мы заведем партнеров… Впрочем, один уже у меня там есть: архитектор Ползунов.

- Ну, папочка, какой он винтер! - вскрикнула брюнетка. - У него и дома-то все разваливаются…

- Архитектор он скверный, дети мои, но винтер порядочный… Конечно, и на него находит затмение, ну да ведь согласитесь сами: можно сделать ошибку, если в этот день у него развалилась стена и придавила человек пять или нет? Надо быть справедливым, чорта с два!...

- Ну, вот и отлично! - говорила Екатерина Андреевна. - Я, Анна Ивановна, знаете-ли, очень рада за Андрюшу. Помилуйте, молодой человек, прекрасной наружности…

- Сестрица…

- На кого хочешь сошлюсь… ты очень интересный мужчина. Слава Богу, двоих мужей схоронила! Прекрасной наружности, любим начальством и вдруг живет каким-то монахом… Тебе нужно хорошее общество, тебе необходимо знакомство с жизнью и приятный отдых в такой милой семье, как семья Петра Антипыча.

- Мерси, чорта с два! Знаете, Екатерина Андреевна, я много на своем веку видал глупых баб, но вы, клянусь, их всех умнее… Вашу руку! А уж я вас обработаю, Андрей Андреевич, будьте покойны! Лучше «Акимки» вас выдрессирую…

- Все это прекрасно, - говорила хозяйка, - но, может-быть, Андрею Андреевичу не по душе Царицыно?

- Мне-с? - развязно произнес тот, ероша хохолок, закрывавший лысинку: - напротив… там, где такие прелестные… особы… как… и вы… и вы… - повел он рукой по направлении барышень, - там я… с удовольствием!

Барышни потупили глазки; Тонкогубов привлек к себе гостя и, размахнувшись над его головой, поцеловал.

- Вот за это люблю! Это по-моему: и благородно, и от души… Что такое нынешняя молодежь? Дрянь! Едят, пьют, болтают языком, а души нет!

- Так в Царицыно, Андрюша? - перебила хозяина Екатерина Андреевна.

- Обязательно в Царицыно! - авторитетно проговорил тот и даже прихлопнул по столу ладонью, - надо поехать и нанять дачу…

- Мы это все вместе сделаем… Папочка, кажется, возле нас есть свободная дача?

- Была. Вообще, Андрей Андреевич, я вам советую торопиться, а то расхватают, и я останусь без такого чудесного партнера, как вы.

Сговорились ехать снимать дачу в ближайший праздник: поедут Андрей Андреевич с сестрой и барышни Тонкогубовы в качестве гидов.

Андрей Андреевич был доволен и под влиянием рома, который усердно подливал в его чай любезный хозяин, с чувством посматривал на брюнетку и с не меньшим чувством на блондинку.

И та, и другая были достойны особенного внимания. Правда, в глазах брюнетки было что-то такое, что влекло к ней невольно, но и в глазах блондинки было тоже нечто, что заставляло тянуться и к ней.

Положим, ямайский ром Тонкогубова был канальски крепок, но и помимо рома, в барышнях было много такого, что заставляло Андрея Андреевича таять и воспламеняться.

А они щебетали возле него подобно райским птичкам и, тормоша его пальчиками за рукав, просили что-нибудь спеть…

- Право-же, я не в голосе, - говорил Андрей Андреевич, чувствуя в тоже время, что он может просто ошарашить их своим пением.

Это вздор, что прибегали от родильницы просить прекратить его пение: все родильницы капризны, а произведши на свет двойню - и подавно. У него есть голос, - это он чувствовал, а какой именно - судить, конечно, не ему, а все тем-же прелестным барышням, кипятившим его своими бархатистыми взглядами.

- Ну, спой, Андрюша! - говорила Екатерина Андреевна, успевшая уже узнать от Анны Ивановны, что за дочерями они дают богатую обстановку и, помимо всех тряпок, перечислить которые могут только женщины, дают по десяти тысяч деньгами.

«Что-же, - подумала Екатерина Андреевна, - и десять тысяч - деньги хорошие. Положим, братец стоит по своему положению и сто тысяч, - да поди, ищи их по Москве-то!... »

И она, подхватив упиравшегося из вежливости Андрея Андреевича под руки, подвела его к рояли, за которым уже сидела брюнетка, и проговорила решительно:

- Андрюша! Спой: «Я вновь пред тобою стою очарован».

VII.

Брюнетка сыграла прелюдию, а затем, вспомнив, что плохо помнит романс, бросилась к этажерке, заваленной всевозможными нотами.

- С чувством пой, Андрюша! - шепнула ему Екатерина Андреевна, отбрасывая ногой вертевшегося под ногами белого пуделька с розовой ленточкою на шершавой голове. - Вспомни, как я тебя учила.

Андрей Андреевич кивнул благосклонно сестре, которая, по его мнению, совсем напрасно считала его за певца без всяких талантов, и, в ожидании аккомпанемента, стал гладить кота Акимку, сидевшего на рояли.

- Изумительный кот, чорта с два! - подлетел к нему хозяин. - Дрессировку понимает плохо, но ведет себя как джентльмен. Представьте, мы ни разу его не драли, между тем как прежних котов пороли чуть не ежедневно. Джентльмен Акимка! Пьет чай, ест все, что мы сами едим, ложится спать и встает вместе с нами. Вот только никак не могу приучить его курить, чорта с два!

- Прекрасный кот, - похвалил Андрей Андреевич и, откашлявшись, уставился на брюнетку, которая, наконец, нашла романс и подсела к рояли.

Блондинка стала с боку аккомпаниаторши, готовясь перевертывать ноты, и взглянула на Андрея Андреевича с любопытною улыбкой.

Старшие Тонкогубовы вместе с Екатериной Андреевной присели на стулья и замерли в ожидании романса.

Брюнетка снова сыграла прелюдию и бросила взгляд на певца, приглашая его начинать романс.

А у певца давно уже пело и в голове, и в горле, и ему казалось, что стоит только разинуть рот - и оттуда вылетит такая сладость, какой никто еще и не слыхал.

Брюнетка снова поглядела на Андрея Андреевича, и доморощенный певец, закрыв глаза, начал своим удивительным баритоно-теноро-басом романс: «Я вновь пред тобою стою очарован»…

При первых-же звуках голоса певца дремавший на рояли кот раскрыл изумленные глаза и, вытянувшись во весь рост и задрав кверху хвост, бросился удирать сломя голову в соседние комнаты.

За ним полетел пуделек, вообразивший, вероятно, что Акимка хочет с ним поиграть. Через минуту они вернулись назад. Кот легким взмахом взлетел на стулья, со стульев вскочил на стол и, чуя за собою пуделя, прыгнул через чайник и грузно стукнулся о пол.

Пудель, следовавший по пятам Акимки, расшвырял чашки, полетевшие с грохотом со стола, ткнулся с разбега мордой в горячий самовар и завизжал не своим голосом.

Романс оборвался.

Все Тонкогубовы бросились, кто собирать черепки, кто приводить в себя разыгравшихся животных.

- Это все твой Джек, чорта с два! - кричал Тонкогубов, нахлопывая пуделька дланью по гладко-выстриженным бокам.

- Все Акимка! Все Акимка, негодяй! - кричала мадам Тонкогубова, угощая перепуганного кота подшлепниками.

Мало по малу восстановилась тишина. Кота барышни заперли в свою комнату, пуделек, сильно сконфуженный непредвиденным наказанием, забрался под рояль и, конечно, меньше всех понимал, в чем тут дело.

Явилась горничная и подмела черепки. Брюнетка снова прыгнула за рояль и, бросив на невозмутимо-ерошившего свой хохолок Андрея Андреевича бархатистый взгляд, проговорила:

- Начнем сначала, Андрей Андреевич!

- Я… готов… прошу вас…

Он снова зажмурился и начал: «Я вновь пред тобою стою очарован», а при словах: «и в ясные очи гляжу» - бросил взгляд сперва на брюнетку, а потом на блондинку, которая вспыхнула и закусила от удовольствия губки.

- Прекрасно! Прекрасно! - говорила мамаша шепотом, но так, что все этот шепот слышали. - Какой великолепный голос!

- Иерихон, чорта с два! - похвалил и папаша, подходя к певцу и замахиваясь левою рукой.

Андрей Андреевич покрутил головой и продолжал: «и вновь непонятной тоскою взволнован»…

Белому пудельку, лежавшему под роялью, чувствительный романс, очевидно, тоже пришелся по вкусу, потому что он тотчас-же после этой строфы залился таким жалостным воем, что романс снова оборвался.

- Выгоните собаку, чорта с два! - топал ногами Тонкогубов. - Джек, иси! Иси, каналья!

- Джек! Дружочек! Поди сюда! - звала пуделька мамаша. - Вот тебе сахар! Джек!

Барышни махали под рояль ногами и говорили:

- Пошел вон, Джек! Пошла, скверная собачонка!...

Но пуделек не был так глуп, как о нем думали его хозяева. Он продолжал лежать под роялью у самой стены, нисколько не соблазняясь ни ласковым зовом, ни сахаром, который он любил больше, чем свою баловницу-хозяйку, и с чувством дотягивал жалостливые ноты.

- Мавра, щетку, чорта с два! - крикнул хозяин, тщетно стараясь достать музыкального пуделька ногой. Вот я его турну, мерзавца! Половую щетку!...

- Позвольте, я и так его, без щетки… в одну минуту, - проговорил Андрей Андреевич и, сверкнув, точно падучая звезда, своей лысинкой, исчез под роялью…

В первую секунду видна была только нижняя половина гостя-певца, на которую, как на якорь спасения, уставились Тонкогубовы; в следующую она совсем исчезла под роялью, а в после - следующую раздался крик Андрея Андреевича и поспешное возвращение из-под рояля сперва нижней его половины, а затем и верхней.

Дело в том, что он, добравшись до непрошенного солиста, схватил его за лапу и потянул к себе. Пуделю это показалось дерзостью со стороны гостя, которого он видит у себя только в первый раз в жизни, и поэтому ему ничего не оставалось больше делать, как выразить свое негодование кратким рычанием и прокусить палец нахальной руки до крови…

Все всполошились, увидав кровь на пальце Андрея Андреевича.

- И все это твой мерзавец, чорта с два! - кричал хозяин, топчась на месте. - Изувечу каналью!...

- Воды, воды! - кричала хозяйка. - Сашенька! Лизочка! Воды и тряпочку… тряпочку и воды…

- Ничего-с… Это пройдет, - говорил Андрей Андреевич, завертывая палец в носовой платок.

- Арники! Арники!... Ради Бога, арники! - суетилась Екатерина Андреевна. - Петр Антипыч, да она не бешеная-ли у вас?

- Все может быть, чорта с два! - размахнулся тот левой рукою так, что Екатерина Андреевна присела. - Я за Джека ручаться не могу… За Акимку поручусь, а за собаку - слуга покорный!

- Ах, братец, как-же это ты так… неосторожно… Чужая собака и хватаешь ее… А вдруг она бешеная?

- Как бешеная? - побледнел Андрей Андреевич.

- Очень просто. Ты слышишь, Петр Антипыч ни за что не ручается…

- Душечка Екатерина Андреевна, не может этого быть! - тараторила мамаша. - Дети, займитесь пальцем Андрея Андреевича! Обмойте тепленькой водой, залейте арникой и завяжите… Не может этого быть, душечка: во-первых, Джек ни с кем компании не водит, а если выходит гулять на двор, то обязательно под надзором Мавры…

- Милая Анна Ивановна, - жестикулировала Екатерина Андреевна, - вы знаете, что такое наша прислуга! Разве им можно поручить благовоспитанную собаку? Отвернулась ваша Мавра, разговорилась с дворником, а в это время подбежала к вашему Джеку чужая собака, и бешенство готово.

- Душечка, это не так просто…

- Милочка, поверьте мне. Я двоих мужей схоронила, а вы спорите…

- Позвольте, душечка! У бешеной собаки всегда хвост опускается вниз, а у моего Джека хвост султаном… Потом бешеные собаки не пьют воды, а Джек четверть часа тому назад вместе-же с нами пил чай и с большим аппетитом…

- Да ведь то чай, а не вода… У моих покойных мужей всегда собаки были.

- Душечка, это все равно… даю вам честное, благородное слово…

- А я не поручусь, чорта с два! - добавил хозяин, отправляя по рассеянности в рот папиросу зажженным концом и тотчас-же сплевывая на дам пепел. - Пардон!... И ты, Аничка, напрасно ручаешься за Джека: бегает по столам, бьет чашки и воет под музыку… разумеется, ненормален!... Но это все пустяки, Екатерина Андреевна… я сейчас-же приму меры… Сашенька! Лизочка! - бросился он к дочерям, которые возились с прокусанным пальцем Андрея Андреевича. - Что это? Арника, чорта с два? Глупости! Все это не то… бабьи паллиативы, и только… Тут нужно нечто радикальное, чорта с два! Тащите мне гвоздь и щипцы! Щипцы и гвоздь!

- Да у нас, кажется, и гвоздей-то нет, папочка! - ответила блондинка, заматывая тряпку на палец укушенного. - Вам не больно?

- Ах, нет… напротив… сколько угодно…

- Вот что, Сашенька, - продолжал хозяин, - поди и сними мать…

- Куда снять?

- Ну, разумеется, на пол…

- Да зачем на пол, папочка? Мамочка ни за что на пол не сядет.

- Э, чорта с два! Я тебе про портрет матери говорю, а не про живую мамочку! Сними портрет и вытащи гвоздь, на котором она висит… Андрей Андреевич! Вы можете быть спокойны: если Джек и взбесился, вы будете спасены.

- Благодарю вас, но я… мне кажется…

- Да мне-то не кажется, чорта с два! Мужчина должен действовать энергично, и потом ведь это дело одной минуты…

- Мне уже залили укус арникой, Петр Антипыч.

- К чорту эту глупость!... А вдруг вы взбеситесь? А?

- Избави Бог, - побледнел Андрей Андреевич.

- До этого я вас не допущу. Это мой священный долг, тем более, что вас укусила наша собака, хотя я ее терпеть не могу. Сашенька, да скоро-ли ты гвоздь?

- Позвольте, Петр Антипыч… Я, однако, не могу понять, что вы хотите с гвоздем…

- Что? Разожгу его на лампе, прижгу вам палец, и вы будете спасены!

- Нет, я… Этого… вовсе не хочу… Я лучше завтра в больницу…

- Платить докторам? За что, чорта с два? За какую-то паршивую собачонку!... Екатерина Андреевна, уговорите брата прижечь раскаленным гвоздем укушенный палец!

- Ах, нет, нет… Ни за что! Да разве это можно? - замахала та руками. - Чтобы он без пальца остался? Ни за что…

- Да я чуть-чуть… Проведу слегка по укусу, и больше ничего! Только проведу… Вот так вот… Дайте мне ваш палец…

- Ни за что! Конечно, если сам Андрей этого хочет…

- Совсем не желаю, сестрица, с чего ты взяла?

- Ну, и молодежь-же нынешняя, ни к чорту не годится! Сашенька, тащи гвоздь назад и вешай мать!... Я умываю руки… И если вы начнете кусаться по-собачьи, моя совесть будет спокойна!...

- Душечка, Екатерина Андреевна, - говорила хозяйка, поймав наконец-таки вылезшего из-под рояля пуделька, - ну, вы взгляните на Джека, ради Бога… Ну, есть-ли в нем хоть капля безумия? Глазки ясные, веселые, хвостик султаном… И тоже веселый… Возможно, что Андрей Андреевич, схватив его в темноте неосторожно за лапку, причинил ему, вовсе не желая, боль, и вот бедный Джек от этой боли схватил Андрея Андреевича за палец… Душечка, вы два раза были замужем, следовательно должны хорошо знать собак: ну, взгляните на Джека…

- По-моему, он совсем здоровый, - успокоилась Екатерина Андреевна, осматривая со всех сторон пуделька, вертевшегося у ног хозяйки. - Андрюша, мы напрасно с тобой растревожились… Но в другой раз, ради Бога, не хватай собак за что попало… Большой укус?

- Нет, сестрица… так, чуть-чуть… Я совсем даже боли не чувствую, - говорил Андрей Андреевич, подходя снова к рояли.

На сей раз романс окончился благополучно: собаку выгнали в кухню, где кухарка уже рубила котлеты для ужина, а Андрей Андреевич от волнения или просто с испуга пропел романс одним баритоном, не разсыропливая его теноровыми и басовыми нотами.

Все пришли в восторг от пения Андрея Андреевича, в особенности барышни, которые шумно ему аплодировали и если не кричали «бис», то только потому, что помешал сам Тонкогубов, запевший отчаянным голосом «Чуют правду» из «Жизни за Царя».

После этого уже Андрей Андреевич, несмотря на просьбы дам, петь не стал. Во-первых, он чувствовал легкое утомление, а, во-вторых, не помнил, кроме «Я вновь пред тобою», ни одного романса. Он надеялся в течение нескольких дней приготовить романсы и тогда уже начать показывать, как следует, свои вокальные таланты.

Ужин прошел шумно. Хозяин отлично уничтожал котлеты, прекрасно пил крымское вино и усердно подливал его в рюмки гостям.

Андрей Андреевич, вообще пивший очень редко и мало, тут, подгоняемый с одной стороны хозяйским радушием, а с другой - поощряемый томными взглядами барышень, клюкнул настолько основательно, что барышни казались ему небесными ангелами, а хозяин с хозяйкой удивительно добрыми людьми, оценить которых мог только он один и больше никто.

У него явилось вдруг желание объясниться в любви, но пока он решал, кому именно объясниться: Саше или Лизе, брюнетке или блондинке, - сестра потащила его домой.

Он долго прощался с Тонкогубовыми, крепко жал, улыбаясь восторженно, ручки барышням и в конце концов, отдавив хвост коту Акимке, очутился у себя.

- Какие они все славные, сестрица, - говорил он, сидя на кровати, - в особенности брюнетка… Но и блондинка ангел… Обе ангелы…

- И за каждым ангелом, братец, по десяти тысяч приданого! - ответила она из своей комнаты. - Ну, об этом мы завтра потолкуем, а теперь спи, Андрюша!

VIII.

Проснулся Андрей Андреевич на другой день, по-обыкновению, рано и, вспоминая вчерашнее посещение Тонкогубовых, приятно улыбался.

Дорогой, идя на службу, он решал трудный вопрос: в кого влюбиться, в брюнетку или блондинку?

Сестра советовала в блондинку, но ему совсем не хотелось обидеть и брюнетку, которая имела все данные для того, чтоб завоевать его расположение.

Несомненно и блондинка, помимо меркантильных расчетов Екатерины Андреевны, имела свои достоинства и, если плохо играла на рояли, зато прекрасно заваривала чай и вообще видно было, что из нее выйдет отличная хозяйка, настоящая помощница своему будущему мужу.

Андрей Андреевич мало знал женщин, но он отлично понимал, что быть хозяйкой может не всякая и что уменье хозяйничать следует ценить каждому, кто только решится на такой важный шаг, как женитьба.

«А, может быть, и брюнетка тоже хорошая хозяйка, - думал он, толкая встречавшихся и извиняясь на каждом шагу, - надо присмотреться хорошенько… Положим, сестрица лучше знает, кто хозяйственнее: Александра Петровна или Елизавета Петровна, но ведь не ей с женой жить, а мне, - поэтому, прежде, чем влюбиться, следует узнать их обеих поближе… Торопиться некуда… Женитьба - не пожар и спешить глупо… «Поспешишь, говорят, людей насмешишь», да и… нужно-ли мне жениться, вот вопрос? Сестрица говорит, что имея хорошую квартиру, стыдно не завести и хорошую жену, но она рассуждает это по-женски, тем более, что, бывши два раза замужем, она привыкла к семейной жизни…»

Целый день, занимаясь довольно рассеянно делом, Андрей Андреевич решал важные вопросы, тесно связанные с его будущностью, и, решив в принципе главный - о необходимости «завести себе хорошую жену», второй - о том, в кого влюбиться: в брюнетку или блондинку, он оставил пока открытым.

Вернувшись домой к обеду, Андрей Андреевич нашел стол уже накрытым, и не успел он омыть лицо от московской пыли, которая, согласно древним обычаям городского управления, до первого мая могла беспрепятственно забираться в нос, рот и уши московским обывателям, и переодеться в домашний пиджак, как Екатерина Андреевна, возившаяся доселе в кухне, явилась к нему и сообщила торжественно:

- Обед готов, Андрюша! Прошу в столовую!

Суп оказался горячим настолько, что Андрей Андреевич обжег рот и с минуту, выпучив глаза от обжога, смотрел на сестру.

- Ах, братец, ты совсем младенец, - заметила Екатерина Андреевна. - Ну, кто-же ест горячий суп, не подувши на него?...

- А это я с непривычки, сестрица, - ответил тот. - У нас в меблирашках суп всегда подавали холодным.

И кушая жаркое, он вспомнил о жарком, каким его кормили в номерах, о жарком, которое не брал нож, и если с ним справлялись зубы, то только потому, что они у Андрея Андреевича были крепки и здоровы.

«Да, - подумал он, - какая громадная разница между номерной жизнью и жизнью на собственной квартире… Сестрица хорошо сделала, что приехала ко мне и занялась хозяйством. И еще будет, конечно, лучше, если вот тут рядом будет сидеть хорошенькая жена и следить за тем, чтоб я не обжегся и не подавился… Сестрица права: при хорошей квартире необходимо иметь и хорошую жену…»

- А на третье, - сообщила та ему, - у нас будут оладьи с вареньем… Ты прежде очень любил оладьи…

- Я?... Не помню что-то…

- А я отлично помню. Потом ты любил ватрушки с творогом… Завтра будут ватрушки к обеду… Представь, и наши барышни тоже любят оладьи и ватрушки.

- Какие, сестрица, наши барышни?

- Ну, конечно, Сашенька с Лизочкой.

- А ты разве их видела сегодня? - спросил Андрей Андреевич, слегка покраснев.

- Господи! Да как-же это с соседями не видаться? И они ко мне раза два прибегали, и я у них была… У них сегодня борщ, свиные котлеты с горошком и творожники…

- Творожники я… тоже люблю… А они, сестрица… тоже спрашивали?

- Что у нас сегодня за обедом? Еще-бы!

- Нет, я не про обед… вообще про меня…

- Надоели даже, - лукаво улыбнулась Екатерина Андреевна, - и все про твой палец… не распух-ли за ночь и не болит-ли… Удивительно внимательное семейство, братец!...

- Да, они очень… милые… очень… Я иногда, очень редко впрочем… ну, раз, два в год, попадаю к кому-нибудь из сослуживцев в гости, так там нет такого внимания…

- Ну, захотел ты от товарищей внимания! Да я сама, когда была замужем, на приятелей мужей как на врагов своих смотрела. Придут к нам - или утащут куда, или обыграют в карты и все вино выпьют… А Сашенька с Лизочкой удивительно внимательные девушки… Были в твоей комнате и все твои галстуки пересмотрели.

- Ну, это ты напрасно допустила.

- Это почему?

- Неловко все-таки… Комната холостого мужчины и - вдруг барышни…

- Угла у твоей комнаты они не отъели, братец; напротив, твоя комната им очень понравилась… и кровать, и столик, все, все, все…

- И ты им… все показывала?

- Да отчего-ж не показать, Андрюша? И белье твое показывала, пусть видят, что оно у тебя из настоящего голландского полотна…

- Да ты с ума сошла, сестрица! - вспыхнул Андрей Андреевич.

- Ах, ну что ты понимаешь! - досадливо перебила его Екатерина Андреевна. - Слава Богу, двоих мужей схоронила, так меня учить нечего… Они даже хотели придти ко мне помогать твои носки штопать…

- Сестрица! - пришел в ужас Кудрин.

- Ну, что «сестрица»? Я не виновата, что у тебя почти все пятки худые.

- Осрамила!

- Ничего ты не понимаешь, Андрюша! Вот я и посмотрю, которая из них лучше штопает… Знаешь, не всякая тоже умеет…

- Ну, как я им теперь на глаза покажусь? - забегал по столовой Андрей Андреевич.

- Это почему?

- Да просто потому, что это… чорт знает что такое! Поет романсы и вдруг - на голых пятках ходит!

- Ах, какой ты младенец, братец! - засмеялась Екатерина Андреевна, - не знаешь нашего женского дела, а волнуешься… Они сами говорят, что у их отца тоже всегда пятки худые… А у моих покойников? Все мужчины на пятку тяжелы, и у всех они голые, - это закон природы.

- Но все-таки… Не следовало-бы мои пятки-то показывать… Завтра-же куплю новые носки…

- И отлично, а мы их заметим с Сашенькой и Лизочкой… Они очень милые и внимательные барышни!

- Ну, да, а… белье-то все-таки не надо показывать… не надо!

- Вздор, Андрюша! Поверь моей опытности!... Пусть видят, что у тебя всего много: и белья, и обуви, и платья… Ах, да! На серых панталонах мы пятно вывели… Принесли они бензину и вывели…

- Фу!

- Не фукай, пожалуйста. Это им одно удовольствие…

- Пятна-то выводить да пятки штопать?

- Ну, конечно. Ах, ну, что ты понимаешь!...

- Нет, сестрица, ты уж ради Бога не показывай всем мои пятки… тьфу! - мое имущество… и наверное все перерыли…

- Напротив, все уложили и привели в порядок. Я говорю им: вот, барышни, учитесь, как мужей прибирать… Все мужья растрепы…

- Спасибо, сестрица!

- Не за что. За двоими была замужем, так могу, кажется, о мужчинах настоящее суждение иметь… Все привели у тебя в порядок, прямо залюбоваться можно… и знаешь, мы уже решили, где поставить кровать твоей будущей жене.

- Сестрица!

- Тебя к печке, а жену к двери… Впрочем, мы об этом поговорим впоследствии… Да, вот еще маленькая подробность внимания к нам этой милой семьи: сегодня утром, уходя на службу, Петр Антипыч выпорол Джека арапником и сказал ему: «это тебе, негодяй, за палец Андрея Андреевича! »

Целый вечер Кудрин дулся на сестру за пятки. Он слышал голос брюнетки, забежавшей снова зачем-то к Екатерине Андреевне, и заперся в своей комнате, наотрез отказавшись выйти к свидетельнице своего позора.

Только уже на другой день, вернувшись со службы и увидев носки, поднесенные ему сестрой под самый нос, он смирился и решил, что, вероятно, у всех женщин вообще развита страсть находить в мужчинах прорехи и чинить их без всякого стеснения и позволения.

- Нет, ты посмотри, Андрюша, как твои пятки заштопаны! - с торжеством махала Екатерина Андреевна носками перед носом брата: - артистически, друг мой! И представь: обе штопать мастерицы! Я удивилась! Вот что значит воспитание: на все руки барышни!

Андрей Андреевич покосился на носки, одобрил работу и решил тотчас-же презентовать рукодельным барышням фунт конфет от Эйнем.

Не говоря сестре ни слова, он отправился после обеда на Петровку и, вернувшись через час, вручил сестре коробку, перевязанную голубою ленточкой.

- Что это, братец? - с недоумением спросила она, смотря то на коробку, то на улыбавшегося Андрея Андреевича.

- Сестрица, должен я быть вежливым, кажется, или нет?

- Должен. Ты не кто-нибудь…

- Ну, вот и… отдай, пожалуйста, это барышням… Конфеты…

- А, понимаю, - расплылась та в улыбку, - это за твои пятки?

- Не за пятки, а… за работу…

- Это все равно! Андрюша, ты их избалуешь.

- Я должен быть вежливым и… вовсе не хочу оставаться в долгу перед ними… Ведь они… все это… своими ручками…

- Да уж ножками не заштопаешь… А все-таки не следует так баловать барышень… Слава Богу, двоих мужей схоронила! Ну, да, впрочем, это и за белье пойдет…

- Какое белье?

- А твое-же, которое худое…

- Сестрица! Если ты только это допустишь, завтра-же я съезжаю в меблирашки! Это чорт знает что такое!

- Не горячись, пожалуйста! Не хочешь, и не надо… Ах, эти мужчины… удивительно пустой народ… Да, пустой, поверь моей опытности… И к чему эти жантильности, я совсем не понимаю… Прямо мне не нужно было тебе говорить, а вынуть белье из комода и вычинить… Ну, ну, хорошо, будь спокоен… вычиню сама…

Екатерина Андреевна помчалась к Тонкогубовым и, вернувшись чрез полчаса, объявила Андрею Андреевичу, что их ждут пить чай с новыми конфетами.

- Я не пойду, - уперся тот.

- Нельзя, Андрюша…

- Все равно не пойду… Еще если-б не было этих проклятых пяток…

- Прости, братец, но ты дурак! Ей-ей, дурак! Ведь не твои собственные пятки они чинили, а пятки носков…

- Этого только не хватало! Иди одна, я не пойду… Скажи, что я завтра приду…

- А завтра мы должны ехать смотреть дачу… Сегодня мы должны сговориться…

- Сговорись сама…

- Андрей, без разговоров! Во-первых, я старшая сестра, а во-вторых, двух мужей схоронила, так тебе-ли мною командовать… Надевай сюртук!

- Фу, ты дьявольщина! И дернул меня чорт вежливым быть! Постой: я купил новый романс и хочу заняться пением… разучить его…

- Без меня, Андрюша, у тебя все равно ничего не выйдет. Ты ведь не знаешь, что нравится женщинам, а я знаю… Одевайся!

Андрей Андреевич плюнул, надел сюртук и, закрутивши свои поросячьи хвостики, поплелся за сестрой.

«И сейчас-же начнется разговор про пятки, - думал он, вступая на границу владений Тонкогубовых, - ох, уж эта сестра! »

Он даже слегка побледнел, когда барышни, пожимая ему руку, благодарили за конфеты.

«Вот сейчас начнется…»

Но ничего не началось, и о протертых пятках Андрея Андреевича никто не обмолвился словом… Как-будто даже их и не чинили.

В первые минуты Андрей Андреевич заподозрил-было свою сестру во лжи, думая, что починкойзанимались вовсе не барышни, а она сама, и если солгала, то, конечно, для того только, чтобы показать ему деловитость невест и доказать, что всякому холостому мужчине необходимо жениться хотя-бы только для чинки протертых пяток; но в следующие, увидев у блондинки в руках носок Петра Антипыча, он решил, что пятки ему чинили «ангелы» своими собственными пухлыми ручками.

Пили чай и хвалили конфеты. Не хвалил только хозяин, у которого кусок конфеты попал в дупло гнилого зуба и заставил Петра Антипыча выругаться.

- Ну, конфеты, чорта с два! И буду я анафема, если когда-нибудь попробую эту мерзость…

Он убежал из-за стола, долго чем-то полоскал зуб, и когда явился снова в столовую, где между барышнями сидел Андрей Андреевич и таял, подобноЭйнемской конфете, от улыбок и взглядов, - он уже не размахивал левой рукой, а придерживал ею щеку и ругал зубного доктора, который, по его мнению, положил пломбу совсем не в тот зуб, в который следовало.

Все стали давать советы: Екатерина Андреевна, как храбрая дама, схоронившая двух мужей, советовала зуб вырвать; Андрей Андреевич посоветовал согреть зуб чем-нибудь тепленьким, хозяйка рекомендовала йод, а дочери - поставить согревающий компресс.

На другой день был праздник, и дамы сговорились с утренним поездом отправиться вместе с Андреем Андреевичем на охоту за дачей.

IX.

Было великолепное майское утро, хотя май по календарю должен был появиться на свет Божий двумя днями позднее.

В Москве уже запахло всеми помойными ямами, но обыватель этого не замечал или не придавал особенного значения московским ароматам, так как его нос уже издревле привык к антисанитарному амбре, и чувствовал себя также прекрасно, как рыба в чистой воде.

Светило весело солнышко, в воздухе чувствовалось тепло, и у пешеходов, одетых в теплое пальто, появлялась испарина.

Андрей Андреевич, как аккуратный молодой человек, следящий не только за веяниями времени, но даже и за переменами погоды, посмотрел наРеомюр, висевший у него за окном, и сообщил сестре, что сегодня надо одеваться полегче, ибо градусник тенденциозно поднимается кверху.

У Андрея Андреевича было демисезонное пальто светло-серого цвета, или, как объяснил ему портной, шивший это пальто, - «цвета мышонка, испугавшегося очень большой кошки».

Пальто было очень хорошо сшито, сидело на Андрее Андреевиче превосходно, обрисовывая не только его талию, но даже и грудь, которая, благодаря щедрой ватной подкладке, казалась если уже не совсем богатырской, то во всяком случае женской и заставляла посторонних подозревать в Андрее Андреевиче дамочку, наклеившую себе на верхнюю губу поросячьи хвостики.

Портной несомненно был глуп, навачивая своего заказчика совсем не в тех местах, где это следует, но Андрею Андреевичу почему-то высокая грудь нравилась… Может-быть, даже потому только, что у него, на самом деле, никакой груди не было…

Стоило ему только снять верхние одежды, и узкая, впалая, чиновничья грудь говорила всем и каждому, что обладатель ее может дослужиться только до чина действительного статского советника, но до богатыря - никогда.

Но Андрей Андреевич этим не смущался. Его больше смущал бархатный воротничок, который за зиму примялся и выглядывал полинявшим.

Екатерина Андреевна, впрочем, живо этот изъян исправила, - недаром она за двоими замужем была, - чем-то попрыскала, чем-то погладила, и воротничок вышел таким чистеньким и невинненьким, точно его сейчас от целой штуки бархату отрезали.

Накануне Андрей Андреевич купил новую фетровую шляпу с такими громадными полями, что встретивший его знакомый невольно продекламировал строфы из Пушкинской «Полтавы»: «богат и славен Кочубей, его поля необозримы»…

Андрею Андреевичу и широкие поля у шляп нравились: во-первых, они защищали от солнца две верхние трети лица, вследствие чего они у него были белы, а нижняя, конечно, коричневой, во-вторых, широкие, «необозримые» поля придавали лицу «художественный» вид, заставлявший всех невольно обращать на него внимание, и в-третьих, при ветре они отправляли обязанности веера, навевая на лицо прохладу…

Хорошая была шляпа у Андрея Андреевича!

Впереди, немного повыше лба, сообразно последней моде, он продавливал в ней две ямки, и только тогда уже, когда знакомые стали смеяться, говоря, что эти ямки знаменуют утечку мозга из черепа шляповладельца, - он стал продавливать ямки с боку и сзади.

Екатерина Андреевна, не видевшая еще брата в шляпе, - Андрей Андреевич ходил на службу в форменной фуражке, - прямо поразилась, когда увидела его примерявшим эту шляпу перед зеркалом.

- Братец! - воскликнула она. - Да ты чорт знает на кого похож… Факельщики прежде в таких шляпах ходили…

- Ты, сестрица, ничего не понимаешь… Самая модная шляпа!

- Гнездо воронье… Ну, да если носят такое безобразие, мне наплевать… А потом эти воротнички сорочки… Подпирают уши и до крови их растирают…

- Ну, где-ж до крови?... До красноты только, сестрица… Носят такие, ну, что-же я могу сделать?

- Да ведь идиоты носят… Нет, ты посмотри на свою фигуру, Андрюша!... Я за двумя мужьями замужем была, но такого безобразие не видала… Ну, мода московская!... Перчатки-то у тебя тоже с вывертами?

- Нет, перчатки без вывертов…

- Ну, слава Богу!... А штиблеты с вывертами?

- Штиблеты, действительно, с вывертами… и ноги, проклятые, жмут…

- Ну, вот видишь: обязательно мозоли будут… Ах, Андрюша! Разумеется, уж если едешь с барышнями, так должен моде подражать… а всегда ходить таким пугалом - смерть! Однако, одевайся скорей, сейчас за нами зайдут Тонкогубовы…

Андрей Андреевич заторопился. Заторопился до того, что один поросячий хвостик завил не кверху, а к низу, и пока поправлял ошибку, в столовой уже зазвенели голоса брюнетки и блондинки.

- Вы скоро, Андрей Андреевич? - стучала ему в дверь ручкой зонтика брюнетка.

- Сию минуту… пардон… сию минуту…

- Пора, а то на поезд опоздаем…

- В один момент… а вы совсем готовы?

- Разумеется, совсем… Ждем только вас.

Андрей Андреевич торопливо накинул на плечи сюртук, надушил поросячьи хвостики духами и вылетел в столовую, где уже все дамы говорили каждая свое, и от этого получалось такое впечатление, как будто вы попали на рынок у Сухаревой башни.

Девицы были разодеты в розовые платья и кофточки бледно-сиреневого цвета, а на головах их красовались вместо шляпок какие-то колеса, убранные искусственными ландышами и незабудками.

- Ну, вот он! - воскликнули все и, поздоровавшись с расшаркивавшимся Андреем Андреевичем, заторопили его ехать.

Второпях он на шляпе сделал ямки чорт знает как и надел перчатку с левой руки на правую. Он долго не мог понять, почему у него на ладони перчатка лежит пузырем и почему он не может согнуть руку… Только уже, выйдя за ворота, он понял ошибку и сдернул с руки перчатку.

Нанимали извозчиков. У Анны Ивановны с Екатериной Андреевной вышел раскол: одна говорила, что следует двух извозчиков нанимать, а другая - трех.

Против трех протестовала мадам Тонкогубова, находя третьего возницу излишней роскошью, и Екатерина Андреевна из одной уж деликатности должна была ей уступить и согласиться с ее мнением.

- Мы поедем так, - говорила Анна Ивановна, подряжая на вокзал двух вихрястых возниц, - на одного извозчика сядем мы: я, Екатерина Андреевна и на колени к нам Лизочка, а вы, Андрей Андреевич, поезжайте с Сашенькой!...

- Я-с? - покраснел Андрей Андреевич.

- Вы, вы… Лизочка, знаете, полегче, так что… Сашенька, да садись ты с Андреем Андреевичем!

Брюнетка взглянула на Кудрина и рассмеялась.

- Может быть, вы… не хотите… со мной? - спросила она, смотря из-под своего колеса на кавалера.

- Я-с? Помилуйте… очень приятно… даже весьма… Позвольте вашу руку…

- Нет, я сама, - ответила та и впорхнула в пролетку.

Андрей Андреевич обежал кругом и тоже впорхнул, но так неудачно, что, во-первых, наступил своими модными ботинками на ножку брюнетки, которая от такого реприманда невольно взвизгнула, а затем столкнулся своими «необозримыми» полями шляпы с колесом барышни, отчего колесо поехало на бок, а «необозримые» поля Андрея Андреевича полетели на мостовую.

- Ах, как вы неосторожны! - вскрикнула барышня, направляя колесо на надлежащее место.

- Виноват-с! - растерялся Кудрин. - Пардон! Извозчик! Стой! Стой, тебе говорят!

Извозчик остановился. Андрей Андреевич сбегал за своей шляпой, которую уже успела переехать карета с каким-то суровым генералом, и, отряхнув ее от пыли, надвинул на самые уши.

«С первого-же шага неприятность», - подумал он, теснясь на ребро пролетки, чтобы только не причинить брюнетке какой-либо новой аварии.

- Такой, можно сказать, непредвиденный случай, - заговорил, волнуясь, Андрей Андреевич, - которого совсем нельзя было ожидать… Вам не тесно?

- Ах, нет, сидите, сидите уж, - отозвалась брюнетка, посматривая сбоку на своего кавалера, который, опустив одну ногу на подножку, лепился на ребре пролетки.

- У вас поля, и у меня поля, - продолжал Кудрин, - согласитесь сами, Александра Петровна, что при таком…

Неизвестно, что хотел сказать Андрей Андреевич: «при таком-ли полевом хозяйстве» или «при таком необозримом пространстве полей», - Бог его знает, но только после слова «при таком» его уже в пролетке не было.

Злосчастный Андрей Андреевич, вероятно, мало обращал внимания на московские мостовые, которые после ремонта обязательно превращаются в ямы и ложбины, и поэтому, объясняясь с барышней насчет «полей», взмахнул рукой в то самое время, когда колеса пролетки с его стороны нырнули в ремонтированную яму.

Андрей Андреевич исчез, как исчезает на ветру дым от хорошей сигары: быстро и незаметно, оставив после себя аромат духов…

- Седока-то подбери, чорт! - крикнул обогнавший извозчик вознице, попавшему колесами своей пролетки в ремонтированную ямку, - растеряха, дьявол!

- Стой, извозчик, стой! - вскрикнула брюнетка, приходя в себя от изумления.

Она выглянула из пролетки и увидела Андрея Андреевича, который, отряхивая на бегу от пыли все те-же необозримые поля шляпы, догонял пролетку…

Вид у Андрея Андреевича был растерянный. Моментального вылета из пролетки он ожидал менее всего. Вылететь и так скоропалительно, неизвестно почему и зачем, в то самое время, когда едешь с красивой девушкой, которая со вчерашнего дня, видимо, стала им интересоваться и у которой такие чудные, бархатные глаза, - по меньшей мере глупо. И глупо, и смешно. Что она будет хохотать над ним, в этом он не сомневался. Помилуйте, какой-же это галантный кавалер, который от первого толчка вылетает из пролетки и вытирает своими боками пыль московских мостовых!

«Ах, я дурак! Вот идиотик-то! - ругал он себя, смотря с грустью на демисезонное пальто, ободранное на полах о камни. - Надо было держаться или за кушак извозчика, или за талию Александры Петровны».

- Вы ушиблись? Да? Очень? - спрашивала с испугом брюнетка влезавшего в пролетку Андрея Андреевича.

- Ничего-с… пустяки… не беспокойтесь, Александра Петровна… Ей-ей, пустяки!...

- Нет, серьезно? Ничего не ушибли?

- Абсолютно… Знаете, это бывает… Наши мостовые так устроены, что вылететь ничего не стоит… А ты чего, дурак, рот разинул? Пошел! - крикнул он извозчику, кривившему физиономию в глупую улыбку.

Брюнетка посмотрела на совершенно измятую во всех направлениях шляпу Андрея Андреевича, на запыленные поля, на расстроенные поросячьи хвостики и невольно улыбнулась, кусая губы и удерживаясь от хохота.

«Ну, вот! Смеется! - думал Андрей Андреевич, отряхивая полы своего пальто от пыли. - Я так и знал»!...

Во избежание вторичного вылета он, забыв всякие деликатности, подсел поплотнее к барышне и меланхолически стал смотреть на верхние этажи домов, мимо которых они проезжали.

«Да! - думал он. - После такого глупого случая нет никакой возможности объясниться ей в любви… А какие хорошие глаза… Придется, вероятно, объясниться блондинке»…

Когда они подъехали к Курскому вокзалу, у подъезда их ждали Анна Ивановна с Екатериной Андреевной и кричали:

- Где вы пропали?

Пришлось объясниться. Брюнетка, дрожа от мутившего ее смеха, рассказала, в чем дело, и Екатерина Андреевна бросилась к брату.

- Что ушиб? Говори!

- Да, ей-ей, сестрица, ничего…

- Ну, как ничего! С пролетки вдруг и вверх тормашками… Говори без стеснения… Слава Богу, двоих мужей похоронила.

- Право-же ничего, Катя! - с отчаянием проговорил Андрей Андреевич, продолжая отряхивать пальто от пыли и следя за брюнеткой, которая, отвернувшись, дала волю сдерживаемому смеху. - Отстань ты от меня! Что в самом деле, ребенок я? Я - мужчина!

- Ну, какой ты мужчина! - махнула та рукой. - Из пролеток, ровно мячик, летаешь!... Да тебя без няньки и пускать никуда нельзя… Конечно, мне тебя жаль, но в глаза и за глаза скажу: ребенок ты, Андрюша!

- Пойдемте, господа, пойдемте, - говорила Анна Ивановна, с улыбкой смотря на Андрея Андреевича. - Вы ушибли что-нибудь? - спросила она по пути Кудрина.

- Абсолютно ничего-с! - ответил тот, поправляя свою измятую шляпу.

- Счастливо упали. Очень счастливо. В прошлом году в нашем доме пятилетний ребенок из третьего этажа вылетел и тоже - хоть-бы синяк какой…

«Что-же это, - подумал Андрей Андреевич, косясь на Анну Ивановну, - и она меня тоже… за ребенка считает?... »

- Хорошим местом упали, - продолжала та, подходя к кассе. - Есть, говорят, у человека такое счастливое место: как упадешь на него, никакого тебе вреда не произойдет… А какое это место, я не знаю…

- Мамочка, - крикнули барышни, - да берите скорей билеты: поезд через пять минут уходит!...

- Неужели через пять? Ах, опоздаем…

- Да вы берите скорей билеты…

- И все ты, - говорила Екатерина Андреевна на ухо брату, - на хорошем счету у начальства, чудесно поешь романсы и вдруг, как саквояж какой-то глупый, - из пролетки вываливаешься…

- Сестрица! Да ты пойми…

- И понимать нечего. Что ты меня учишь? Слава Богу, двоих мужей схоронила!

Дачники бросились ускоренным маршем на платформу.

- Сашенька! Лизочка! Екатерина Андреевна! - кричала торопливо мамаша, - скорей!

Андрей Андреевич, взволнованный дорожными приключениями, прибавил шагу и, перескочив через какое-то препятствие, догнал дам.

X.

Вагон, куда вскочили Тонкогубовы и Андрей Андреевич с сестрой, был набит пассажирами, как бочонок селедками. Две трети этих селедок принадлежали прекрасному полу, заглушавшему своим разговором даже стук вагонных колес и грохот соединительных цепей.

Дамы Андрея Андреевича, впрочем, как и подобает настоящим железнодорожным сельдям, нашли себе место, втиснувшись в сидевшую публику, что называется, клином, а Андрей Андреевич, подобно остальным мужчинам, стоявшим большею частью в грациозных и неграциозных позах в проходах вагона, в узком и тесном коридорчике и на тормозной площадке, очутился в коридорчике между двумя дверями, открытыми по случаю теплой весенней погоды настежь, и остановился, стиснутый со всех сторон публикою.

Поезд уже шел полным ходом, и Андрею Андреевичу не оставалось ничего больше делать, как простоять полчаса в неприятной позе, прислонившись спиной к дверце и чувствуя себя стесненным в боках.

Против него у окна стояла миловидная дамочка, очевидно или не успевшая, или не хотевшая войти клином в сидевшую публику, и ласково поглядывала на окружавших ее мужчин, которые, конечно, курили, посматривали любезно на миловидную дамочку, щеголявшую своим весенним нарядом, и, по обыкновению, ругали железнодорожное начальство, всегда забывающее об удобствах публики.

Ругали это начальство энергично и стильно, настолько стильно, что миловидная дамочка местами отворачивалась к окну, как-будто не понимая красот мужского стиля, но начальство железной дороги, благодарение Богу, от этой ругни не становилось совестливее и деликатнее…

Напротив, я заметил, что, чем справедливее требования публики, имеющей несчастие быть жертвами железнодорожных инквизиторов, считающих пассажиров за черкасскую говядину, а не за людей, чем громче раздаются протесты и крики негодования этой публики, тем эти железнодорожные юпитеры становятся наглее и бесцеремоннее.

Перевозя по своим дорогам пассажиров, как черкасскую скотину, эти господа остаются всегда безнаказанными, потому что блюдут интересы дороги и стараются о дивиденде акционеров.

«До Бога высоко, а до Хилкова далеко», - говорят эти обнаглевшие чиновники и в глаза смеются над публикой, принужденной за свои деньги ездить всегда под видом черкасской говядины.

Андрей Андреевич не возмущался. Во-первых, он сам состоял на службе и привык исполнять и умные, и глупые распоряжения начальства без малейшей попытки подвергать их критическому анализу; во-вторых, ему было и тесно, и душно, ибо слабое течение чистого воздуха, врывавшегося порой в открытое окошко, охлаждало только миловидную дамочку, стоявшую возле этого окна, и обвевало ее прохладой то спереди, то сзади, смотря по принятому ею положению.

Андрей Андреевич чувствовал, что он потеет и если не взмок окончательно, то только потому, что стоявшие по бокам его пассажиры были худы, как спички, и от них веяло скорее могильной сыростью, чем жизнью.

В-третьих, его беспокоила ручка дверцы уборной комнаты, бесцеремонно, как и все на железных дорогах, давившая его спину. В-четвертых, он до сих пор еще не оправился как следует от смущения, овладевшего им с того самого момента, когда он так просто и так глупо вылетел из пролетки и растянулся на пыльной мостовой.

Андрею Андреевичу было не до возмущения, да и чорта-ли было в нем толка?

Вот эти господа и ругаются, и сыплют проклятия на головы железнодорожного начальства, а удобства от этого все-равно никакого не будет. И вернутся они в Москву в такой-же тесноте и духоте, и завтра, и послезавтра поедут, стоя в узком коридорчике, задыхаясь от жары и захлебываясь негодованием, и станут они ездить так до скончания века, до тех самых пор, пока будут существовать железные дороги и чиновники, прикомандированные к ним с специальной целью блюсти интересы и смотреть на пассажиров, как на скотину, с твердым наказом не обращать внимания на ее глупое мычание.

- Вот, в Персии, говорят, пассажиров-то в одном вагоне с баранами возят, - раздался чей-то насмешливый голос, - и ничего, ездят. А в Турции, так там строптивых пассажиров прямо на кол сажают… и все-таки ездят! А вы возмущаетесь! Смотрите, господа, как-бы и нам не прогневить железнодорожников и не попасть на осиновый кол!

А поезд летел. При первой-же минутной остановке пассажиры, теснившие бока Андрея Андреевича, вылезли из вагона. Кудрин вздохнул свободнее, - свободнее себя почувствовала и миловидная дамочка, теперь даже с некоторым любопытством посматривавшая и на широкие поля шляпы Андрея Андреевича, и на его потное, слегка покрасневшее лицо.

Андрей Андреевич скорее чувствовал, чем видел, устремленные на него взгляды дамочки и тотчас-же поспешил принять грациозную позу, которая ему так нравилась в его сослуживце Перекатове, известном сердцееде и победителе чиновных дам. Перекатов, ведя беседу с дамами, обыкновенно прислонялся плечами к чему-либо твердому: к камину, буфету или просто к стенке, выставлял несколько вперед правую ногу и закидывал на нее, слегка согнув, левую. Правой рукой в тоже время он или играл часовой цепочкой, или нащипывал усики, а левой - грациозно жестикулировал или-же, по мере надобности, прикладывал к тому самому месту, где у него находились портсигар и сердце.

И дамам, и Андрею Андреевичу Перекатов в такой позе казался неотразимым, и поэтому Кудрин, находясь в дамском обществе, всегда старательно его копировал.

Миловидная дамочка продолжала упорно рассматривать Андрея Андреевича, который, очевидно, ей начинал нравиться, и Андрею Андреевичу ничего не оставалось больше делать, как принять грациозную позу a-la Перекатов и заговорить с случайной путницей.

Он так и сделал. Принял надлежащую позу, поправил левой рукой шляпу, начинавшую уже съезжать на лоб, правой-же, откинув полу пальто, заиграл часовой цепочкой. Цепочка у Андрея Андреевича хотя и не обладала массивностью, характеризующей солидность, зато была в изобилии снабжена самыми разнообразными брелоками, до которых Андрей Андреевич был большой охотник.

Когда он шел или когда перебирал их рукой, брелоки, от соприкосновения друг с другом, производили звуки, очень похожие на звуки колокольчиков, какие обыкновенно подвязывают под шею коровам на пастбище.

Знакомые с этими звуками во время шествия Андрея Андреевича летом по улицам всегда оборачивались назад и смотрели, разумеется, не на автора этих звуков, а на мостовую, в надежде увидеть несколько хороших холмогорских коров.

Недоразумение, конечно, разрешалось тотчас-же, как только подходил или проходил мимо Андрей Андреевич, погромыхивая своими брелоками и вызывая на лице любителей дойной скотины полнейшее разочарование.

Миловидная дамочка тотчас-же обратила внимание на брелоки и так приятно улыбнулась, что Андрей Андреевич решил заговорить с дамочкой.

Он уже разинул рот, чтоб спросить ее: «не дачу-ли нанимать едете, сударыня? » - или что-нибудь в этом роде, как вдруг случилась совсем непредвиденная неприятность.

Оттого-ли, что Андрей Андреевич слишком далеко отставил ноги и поэтому всей тяжестью корпуса навалился на дверь уборной, или оттого, что эта дверь была плохо приперта, - неизвестно, но только в то самое время, когда Андрей Андреевич с улыбкой открыл рот для завязки разговора, дверь моментально отворилась внутрь и в одну секунду уложила злосчастного дачника на пол в самой неграциозной позе.

Сосед по коридорчику бросился его поднимать, а дамочка, отвернувшись к окошку, принялась хохотать, как сумасшедшая.

- Шляпу-то поднимите, шляпу! - говорил сосед, поднимая опешившего Андрея Андреевича. - Вы ушибли затылок?

- Затылок? - щупал тот голову. - Нет, кажется… а впрочем… благодарю вас… Действительно, шишка вскочила…

- Помочите холодной водой…

- И так ничего-с…

Он поднял глаза и увидел вздрагивавшие от хохота плечи дамочки и нескрываемые улыбки на лицах соседей.

- Ужасно глупая дверь! - проговорил он не то от смущения, не то в виде самоутешения.

К его счастью поезд подходил к дачной местности, и Андрей Андреевич поторопился выскочить из вагона, который казался ему самым сквернейшим из всех вагонов российских железных дорог.

Вышли из вагона и дамы и подошли к Андрею Андреевичу, продолжавшему отряхивать полы своего пальто.

- Ах, какая духотища в вагоне, ужас! - произнесла почти трагически Екатерина Андреевна. - Ты, конечно, стоял, братец?

- Да… нет… Столько публики…

- До безобразия набивают вагоны, - согласилась Анна Ивановна и крикнула барышням: - дети, идите вперед и показывайте Андрею Андреевичу нашу дачу.

Барышни, подхватив его под руки и передавая ему со смехом свои вагонные впечатления, перешли через рельсы и свернули направо.

За ними, едва поспевая, шагали Анна Ивановна с Екатериной Андреевной и восторгались весенним воздухом.

Скоро они очутились у дачи, которую снимали Тонкогубовы. Дачка с заколоченными окнами и террасой выглядывала непрезентабельно, но и мамаша, и дочки были от нее в восторге.

Вызвали дворника, сонного мужика с реденькой бородкой, который тотчас-же узнал своих дачников и засуетился насчет самовара.

- Это потом, Михей, а нет-ли по соседству другой дачки для наших знакомых? - остановила его Анна Ивановна.

- Как не быть, сударыня, есть… Да вот рядом не угодно-ли? Хорошая дача…

- Это - на которой прошлым летом полковник жил?

- Она самая… полковничья… и за дешево отдают…

Пошли смотреть полковничью дачу.

Андрей Андреевич поотстал и отвел в сторону сестру.

- Ты что хочешь сказать, братец? Насчет дачи что-нибудь?

- Э, какая там к чорту дача! Со мной маленькое несчастье случилось.

- Опять! - всплеснула та руками. - В чем дело, Андрюша?

- Посмотри, пожалуйста, затылок… Ныть, чорт его дери, стал!

- Ах, Боже мой! Да ты разбил себе затылок до крови и громадную шишку посадил!... Где тебя угораздило?

- В вагоне… в уборную провалился.

- На рельсы?

- На какие рельсы? Прямо в уборную. Понимаешь, прислонился к двери, дверь отворилась, я и полетел затылком…

- И все это от того происходит, что ты финтишь, братец… Ну, как-же это можно на дверь наваливаться?...

- Не сообразил. Сама знаешь, когда нужно отворить, так ни за что не отворишь, а когда не нужно - сама, проклятая, отворяется. Большая шишка-то?

- С грецкий орех. Рассек, положим, небольшой, но шишка меня тревожит…

- Пройдет, сестрица. Только ты, пожалуйста, не говори барышням, что со мной случилось такое дурацкое приключение…

- Нашел тоже, кого учить. Слава Богу, двоих мужей схоронила. Следовало-бы арникой примочить…

- Ничего не надо. Вот, вернемся домой, тогда другое дело… А теперь и виду не подавай, что у меня подлость сидит на затылке…

Андрей Андреевич надвинул на шишку шляпу и очутился в даче, по которой уже расхаживали Тонкогубовы и нахваливали расположение комнат.

Дача оказалась очень маленькой, комнаты - какими-то ящиками, в которых повернуться было негде, но Андрей Андреевич чувствовал боль в затылке и не желал искать другую.

Дали задаток дворнику и вернулись на дачу Тонкогубовых, где уже на раскрытой террасе весело кипел плохо вычищенный самовар, а дворничиха расставляла чашки с грязными донышками.

Екатерина Андреевна потребовала полотенце и, поругивая российскую бабу за нечистоплотность, перемыла вместе с барышнями посуду.

От боли в затылке лицо у Андрея Андреевича стало таким кислым, как-будто он проглотил стакан уксуса.

- Андрей Андреевич, у вас, очевидно, голова болит? - говорила брюнетка, присматриваясь к гримасам Кудрина. - Уж вы не ударились-ли головой о мостовую, когда упали из пролетки?

- Нет, я не ушибся… Голова немного болит, но это, вероятно, от духоты в вагоне.

- Ну, конечно-же от духоты, - согласилась Анна Ивановна. - У меня у самой начало-было стучать в виски, но теперь прошло…

- И у вас, Андрей Андреевич, пройдет! - весело крикнула ему блондинка. - Напьемся чаю и отправимся гулять… Вы видели здешние пруды?

- Никогда…

- Ах, это такая прелесть… Мы сейчас-же после чаю отправимся туда…

Чай пили долго, и барышни то и дело справлялись у Андрея Андреевича: прошла боль или нет?

Андрею Андреевичу действительно стало как-будто легче, а когда он очутился возле пруда, - боль точно рукой сняло. Шишка, правда, не уменьшилась в объеме, но он уже не обращал на нее внимания и любовался красивым местоположением.

К берегу подъезжал на лодочке рыбак с целым лесом удочек.

- Мы с вами, Андрей Андреевич, станем ловить рыбу… Это такое приятное занятие…

- Очень-с… И я с большим удовольствием… Вы любите кататься на лодке?

- О, да. А вы?

- Люблю, только редко, знаете, приходится… На Чистых прудах раза два катался да в Петровско-Разумовском раза три…

- Ну, здесь мы чаще станем кататься, - говорила брюнетка, смотря на рыболова. - Это ваша собственная лодка?

- Моя-с, - усмехнулся тот. - Хотите прокатиться? Сделайте одолжение, сколько угодно, только привяжите ее потом вот здесь…

Барышни рассыпались в благодарностях и с легкостью серн прыгнули в лодку.

- Смотрите, не утоните! - кричали им с берега Анна Ивановна с Екатериной Андреевной.

- Какие глупости! Андрей Андреевич, садитесь скорей: вы будете править веслами, а я - рулем.

Андрей Андреевич приподнял шляпу и прыгнул в качавшуюся на волнах лодку.

XI.

- Тише, братец, тише! - кричала с берега Екатерина Андреевна. - Разве можно козлом в лодку прыгать!...

И, действительно, не следовало прыгать, потому что Андрей Андреевич зацепился носком модной ботинки за нос лодки и, полетев стремительно вперед, сшиб головой с места блондинку, усевшуюся на средней лавочке.

И в лодке, и на берегу поднялся визг.

От богатырского-ли удара Андрея Андреевича, голова которого сыграла роль древнего тарана, или просто от его быстрого набега на лодку, - последняя мгновенно очутилась далеко от берега и закачалась на все стороны.

- Не шевелитесь! Не шевелитесь! - кричала брюнетка, видя, как Андрей Андреевич, желая приподняться, хватался за борт лодки. - Ради Бога, лежите! Вы перевернете лодку!...

- Невозможно… Виноват-с… - бормотал тот, освобождая свое лицо от покрывшего его платья блондинки. - Проклятая лодка!

- Ах, разиня! Братец! Братец! Андрюша! - взывала Екатерина Андреевна.

Но Андрюша уже встал, приподнял опрокинутую навзничь блондинку, у которой в глазах стояли слезы испуга, и стал извиняться.

- А не утопит он их? - с тревогой спросила Анна Ивановна Екатерину Андреевну.

- Что вы, Господь с вами! - даже обиделась та. - Андрюша слишком поспешлив… Зацепился ногой за что-нибудь и полетел… И все это, Анна Ивановна, от воспитания: он не то, что нынешние молодые люди, которых ничем не смутишь… А братец у меня деликатный и застенчивый… От застенчивости его все неприятности и происходят… Поверьте мне, не даром я двоих мужей пережила, и каких мужей: один другого хуже!

- Гребите веслами… веслами, Андрей Андреевич! - кричала брюнетка, помирая со смеха от растерянного вида своего кавалера.

- Ах, да, виноват-с! - опомнился тот, хватаясь за весла. - Но моя шляпа?!

- Она плывет! - воскликнула блондинка, забыв свой страх и начиная смеяться.

Шляпа Андрея Андреевича, вылетевшая от толчка за борт, плыла в нескольких шагах от лодки, покачиваясь на своих полях.

Бросились догонять шляпу. Андрей Андреевич выловил ее веслом и отряхнул.

- Вся мокрая, - проговорил он с отчаянием.

- Ничего, братец, - кричала ему с берега Екатерина Андреевна, - это даже хорошо, голове легче…

- «Нет, чорт возьми, - думал Андрей Андреевич, налегая на весла и боясь поднять глаза на барышень, - надо во всем быть предусмотрительным… Ведь вот глупость: вскочил в лодку с разбега и чуть на смерть не убил блондинку… Эти проклятые модные ботинки со своими носищами никого до добра не доведут!... »

- Простите, Елизавета Петровна, - заговорил он, наконец, когда они отъехали от берега на почтительное расстояние. - Я, вероятно, вас ушиб?

- Нет, нет, - воскликнула та. - Пожалуйста, не беспокойтесь.

- Наверное, ушиб… Я давно, знаете, не плавал в лодке и поэтому…

- Уверяю вас, ничего, Андрей Андреевич. Я только испугалась от неожиданности…

- Я тоже испугался… Я совсем, знаете, забыл, что лодка не… не…

Андрей Андреевич хотел сказать: «не паркет», но вспомнил свое неудачное падение на паркете, замялся и, наконец, произнес: «не земля! »

Он посмотрел сперва на блондинку, затем на брюнетку и, не видя на их лицах ничего, кроме улыбки, стал успокаиваться.

Шляпу, хотя она и была мокрая, он надел и сразу почувствовал приятное охлаждение.

На берегах публики совсем не было, и Андрей Андреевич ободрился.

Никто, кроме своих и рыбака, давно ушедшего домой, не видал его аварии, и смеяться было некому…

Барышни затрещали снова, как птички; опасность миновала, злой кот ушел от их гнездышка, следовательно - можно снова наслаждаться жизнью и щебетать без умолка.

Они обогнули островок и поплыли обратно, так как стоявшие на берегу Анна Ивановна с Екатериной Андреевной махали им издали платками, приглашая вернуться к пристани.

- Ах, какой здесь прекрасный воздух, - проговорил Андрей Андреевич, смотря на распылавшиеся щечки барышень, - и как красива вообще вся местность!...

- Очень красива, - отозвалась брюнетка. - Вы, конечно, Андрей Андреевич, любите все красивое?

- Да… разумеется… хотя я, знаете, совсем не знаю женщин…

- Я говорю про природу…

- Природа… да… очень красивая…

Он сидел против брюнетки и смотрел на нее через голову блондинки. Потому-ли, что он так глупо вышиб со скамейки блондинку, которая, по его мнению, никогда не простит ему этой неловкости, или потому, что у брюнетки оживленно сверкали глазки, - ему начинала нравиться больше Сашенька, к которой так мило шли и розовое платьице, и бледно-сиреневая кофточка. Шляпа, положим, у нее была чудовищна по своим размерам, но ведь и поля его шляпы тоже были в стиле «moderne» и громко вопияли о ножницах. Другую девушку, пожалуй, по убеждению Андрея Андреевича, эта неимоверно-пространная шляпка и обезобразила-бы, но лицо брюнетки, розовое и свеженькое, как майское утро, со своими шаловливо-задорными глазами выглядывало так весело и красиво из-под навеса шляпки, - под которым во время дождя могли-бы укрыться не только Андрей Андреевич с сестрой, но и сама Анна Ивановна с Петром Антипычем, - что он нашел ее великолепной.

«Какая милая девушка, - подумал он, - и вот, в такую девушку и не заметишь, как влюбишься… да… А в блондинку…»

Он посмотрел и на блондинку. Лиза, освещенная солнцем, смотрела на воду и чертила ее зонтиком.

«И в блондинку можно, - решил он со вздохом. - Вышиб вот я ее только… Если ей признаться в любви - смеяться станет… Нет, вообще надо погодить… Пусть лучше сама сестрица решит этот трудный вопрос…»

- Андрей Андреевич, - окликнула его брюнетка, - спойте что-нибудь! Здесь отличный резонанс…

- Ах, да, спойте, - встрепенулась и блондинка, - это будет очень хорошо… Ну, пожалуйста, спойте, Андрей Андреевич!

- Я с удовольствием, но, кажется, я охрип и от духоты в вагоне, и от катанья по воде…

- А вы попробуйте… Вы, конечно, можете без аккомпанемента петь?

- Могу, но… вообще я, думаю, сегодня не в голосе…

Лодка приближалась к пристани, и Андрей Андреевич взглянул на брюнетку, которая просительно кивала ему своим непромокаемым навесом.

Ее розовые губки как-будто шептали: «да пойте-же, противный! »

Андрей Андреевич откашлянулся и, зажмурив глаза, запел: «Я вновь пред тобою стою, очарован…»

- Браво, браво! - раздались с берега ободрявшие певца голоса Анны Ивановны и Екатерины Андреевны.

- «И в ясные очи гляжу! » - раскрыл глаза Андрей Андреевич, устремляя взгляд на брюнетку, которая от этого взгляда вспыхнула точно по заказу. Эта «вспышка» только поддала жару Андрею Андреевичу. Он совсем забыл, что сидит в лодке и поет жестоким голосом не менее жестокий романс. Он видел перед собой вспыхнувшую барышню, у которой из-под навеса блестели глазки и румянились щечки, и начал следующую фразу романса: «и вновь непонятной тоскою взволнован»…

Тут Андрею Андреевичу показалось, что нужно непременно сделать какой-нибудь красивый жест рукой, который-бы передал ей, именно одной только ей - брюнетке, до какой степени он взволнован, когда смотрит ей под навес и мучительно ищет в глазах ее ответа.

Жест, к сожалению, оказался неудачным, потому что был слишком быстрым и таким-же широким, как и поля его шляпы. Рука его ударилась о ручку весла, которое, вылетев из уключины, нырнуло в воду…

- Весло, весло! - закричала блондинка и потянулась за ним с зонтиком.

Андрей Андреевич, оборвав романс и перегнувшись через борт, стал ловить руками выплывшее в каком-нибудьполуаршине от лодки весло.

- Братец, упадешь! - кричала ему с берега Екатерина Андреевна, но разгоряченный и романсом, и «вспышками» брюнетки, он ничего не слыхал, а выдвинувшись еще дальше через борт, схватил обеими руками скользившее весло.

- Поймал! - крикнул он торжественно и тут-же почувствовал, что оно погружается в воду, и он летит за ним следом головой вперед.

Раздались всплески воды и неистовые крики стоявших на берегу.

Андрей Андреевич, стукнувшись головой о дно, тотчас-же поднялся на ноги.

У берега было мелко, и утонуть при незначительной глубине Андрей Андреевич не мог, но когда он, продирая глаза и сплевывая попавшую в рот воду, оглянулся, то с ужасом увидал возле себя в воде и брюнетку, и блондинку.

На брюнетке не было уже шляпки с навесом, а у блондинки зонтика: и шляпка, и зонтик вместе со шляпой Андрея Андреевича, увлекаемые волнами, стремились к берегу.

Лица у барышень были мокры и перепуганы. Все исчезло с их щечек: и румянец, и улыбки!

Глаза у мамаши сверкали гневом. Она звала дочерей и ругала Андрея Андреевича «косолапым мишкой».

Выбрались они на берег в ужасном виде: розовые платьица барышень превратились в мокрые тряпки, которые повисли на них, как на жердочках для просушки, прически намокли и сбились на сторону, а с кофточек струями сбегала вода.

На Андрея Андреевича точно столбняк напал. Он всего ожидал от своего незнания жизни, но выкупаться в холодной воде, да еще выкупать с собой за компанию таких милых девушек, из которых одна несомненно могла быть его подругой, - этого он совсем не ожидал.

Он стоял истуканом на берегу, держа в руках выловленные шляпы и зонтик, и не знал, что ему делать: надеть-ли на себя шляпку с навесом, или распустить чорт знает для чего зонтик…

Андрей Андреевич не слышал, что говорили барышни с мамашей, что отвечала им Екатерина Андреевна, - он только смотрел на свою несчастную мокрую фигуру, напоминавшую собою цыпленка, которого кухарка не успела еще ощипать как следует, и ждал, что будет дальше.

Пришлось идти сушиться к дачному дворнику.

Впереди шли барышни, надвинув на лоб мокрые шляпки, а сзади них - Анна Ивановна, продолжавшая ругать «косолапого кавалера».

- Ах, братец! - говорила Екатерина Андреевна, идя с братом на почтительном расстоянии от Тонкогубовых. - Ах, Андрюша! А еще на государственной службе состоишь!

- Да ты пойми, Катя, мог-ли я ожидать сему подобного? - вырвался вопль отчаяния из груди несчастного Андрея Андреевича.

- Мог! Мог! Ну, тебе-ли ловить весло? Двоих мужей я схоронила, да каких чурбанов, - один другого хуже, а ты и покойников перещеголял…

- Сестрица!

- Не в укор тебе говорю, а из жалости! Тебе-ли ловить? Сердце мое чуяло, когда ты бухнул в лодку, что без утопления дело не обойдется.

- Слава Богу, никто не утонул…

- Ах, ну что мне тебе на это сказать, - я, ей-ей, и не знаю сама! И не дурак ведь ты, - больших дураков в нашей фамилии никогда и не было, - а так, какой-то развихляй, словно ты в младенчестве аглицкой болезнью страдал или до трех лет соску сосал.

- Уж и слова у тебя, сестрица!

- Что мои слова, когда ты себя перед барышнями осрамил!... Да еще сам простудишься… схватишь горячку, тиф или еще какую-нибудь пакость и умрешь…

- Сестрица!

- Не успела мужей схоронить, возись с тобой… Мне уж эти погребения-то, братец, хуже горькой редьки опротивели… панихиды да панихиды… Да, что я поп кладбищенский, что-ли?

Екатерина Андреевна от негодования даже всю пудру растеряла и краснела с каждой минутой наподобие вареной свеклы.

- Жалости у тебя к сестре нет, - продолжала та, - я зачем к тебе приехала, скажи, пожалуйста? Смотреть, как ты благородных девиц топишь? Я заменить тебе покойную мамашу прибыла, а у тебя ни страха, ни послушания… Ставить себе шишки, топить своих будущих жен и срамить нашу фамилию…

- Что-же я могу, сестрица?... И напрасно ты так взъелась, словно начальник нашего отделения… да и тот так не кричит… Я извинюсь, наконец, перед ними…

- Сперва утопил, а потом извиняться пойдешь? Нет, ты сперва извинись, а потом и топи… Не знаешь ты женщин, а лезешь в лодку… Ах, с каким-бы я удовольствием тебя сейчас выдрала!

- То-есть как-же это… выдрать?

- А как драла тебя покойная мамаша: не езди с барышнями в лодке, коли смекалки нет, не езди, не езди…

- Сестрица, да ты совсем очумела! - остановился Андрей Андреевич.

- Виновата, братец! - опомнилась та. - Уж очень мне тебя жаль… Такое глупое происшествие кого хочешь расстроит… И потом покойные мужья меня к энергичным мерам приучили…

- Я сознаюсь, Катя, что не следовало-бы рисковать вообще, но… как хочешь… все-таки я мужчина и должен бравировать… перед хорошенькими барышнями…

- Хороша бравада: окуней барышниными юбками ловить! Да есть-ли еще в этом дьявольском пруду окуни-то? Ты озяб?

- Зябну.

- Схватишь горячку. Только-бы не хоронить… Ну, рохли московские: сами в могилу лезут!

Обсушивался Андрей Андреевич у дворника. который, по настоянию Екатерины Андреевны, натер «утопленника» водкой и так старательно, что, провожая их, спотыкался и стукался о притолки.

Тонкогубовых они уже не нашли: те, осушившись кое-как, уехали с другим поездом, и Андрей Андреевич, добравшись с сестрой до квартиры, проклял все подмосковные дачи с их прогулками, рыбными ловлями и барышень, охотниц до катанья в глупых и неустойчивых лодках.

На ночь он пил чай с ромом и малиновым вареньем. Екатерина Андреевна хотела-было поставить ему горчичники от простуды, но так как она хорошо не знала простуженного места у брата и поэтому хотела облепить его всего с ног до головы, то Андрей Андреевич очень благоразумно уклонился от такой инквизиции и, выпроводив от себя сестру, заснул после трудов праведных как убитый.

XII.

На другой день Андрей Андреевич проснулся поздно. Была суббота, а в субботу только самые ревностные чиновники заглядывали на два, на три часа в свои служебные отделения, остальные-же тянулись до завтрака в постели, а затем, не спеша, одевались и отправлялись гулять по Тверской или Кузнецкому Мосту.

Андрей Андреевич хотя и отличался особенным рвением по службе, но по субботам это рвение у него ослаблялось, и он или сидел дома, возясь по целым часам со своими поросячьими хвостиками, или-же читал газеты и набивал на целую неделю себе папиросы.

 В некоторых учреждениях до сих пор руководствуются указом Петра I, который точно определяет значение субботы в жизни чиновников: «ходить в баню и подшивать дела».

Там, где служил Андрей Андреевич, мало обращали внимания на отжившие указы, но все-таки, если и не ходили в баню, и не подшивали бумаги, службой манкировали усердно и находили, что суббота совсем не служебный день.

И Андрей Андреевич, при всем своем добросовестном отношении к службе, считал этот день полу-служебным, в который можно было и ходить на службу, и вовсе не ходить.

- Лучше уж я не пойду! - решал он каждую субботу и, отлежав все бока, вставал лениво с постели и принимался за набивку папирос.

Вспомнив вчерашнюю прогулку на дачу, он поморщился, как человек, которому сказали какую-то в высшей степени неприятную вещь, и обругал себя дураком.

Легче от этого ему, впрочем, не стало. Напротив, чем больше он думал об утоплении, тем больше и больше волновался.

«И как я, дубина, не сообразил, что могу вылететь из лодки? Пьяного еще можно понять, но ведь я совершенно трезвый был… Непростительно, прямо непростительно!... Барышни могут схватить горячку, тиф… Умереть наконец, - вспомнил он слова сестры, - и во всем этом буду виноват я! Ой, как скверно!... »

Андрей Андреевич умылся на скорую руку, набросил на плечи пальто и крикнул, отворив дверь:

- Сестрица!

- Что, братец? - отозвалась та из-за самовара, - проснулся? Ну, что, как себя чувствуешь после купанья?

- Отлично… Как будто даже и не купался…

- Ну, слава Богу! А я сижу да думаю: позвать доктора, или отвезти тебя в больницу?... И озноба не чувствуешь?

- И озноба не чувствую… А что там? - кивнул он головой на дверь.

- Не была еще, все ждала, когда ты проснешься… Садись пить кофе!

Андрей Андреевич подсел к столу и посмотрел и посмотрел на сестру.

- Знаешь, что я думаю, Катя?

- Говори, братец…

- Не переехать-ли нам отсюда после такого несчастного приключения?

- Я сама думала уже об этом… Вот погоди, сбегаю к ним и погляжу… Разумеется, можно-бы и здесь остаться, но Тонкогубовы разнесут по всему дому о твоей военной ловкости, и все, при встрече с тобой, смеяться станут.

- Да ужасно неприятное происшествие… Но теперь я буду умнее…

- Давай Бог…

- Ты, кажется, не веришь?

- Не верю… Слава Богу, двоих мужей схоронила!

- А вот увидишь сама.

- Посмотрю. Об одном прошу тебя, братец: не рвись ты вперед, как глупый щенок…

- Благодарю за хорошее сравнение.

- У меня еще и хуже есть, да я их не говорю. Оно, конечно, несчастное приключение со всяким мужчиной может быть, но с тобой такие приключения на каждом шагу.

- Уж будто и на каждом?... Просто, я думаю, пятница - несчастливый для меня день…

- Вот - ныне суббота, посмотрим, что из тебя в субботу выйдет… Главное, не торопись, обдумывай все: и действия свои, и слова… Ведь тебе тридцать лет, Андрюша…

- Тридцать два…

- Тридцать… Зачем ты себя старишь, братец? Мне сейчас тридцать восемь лет, а я ровно на восемь лет тебя старше…

- Не на восемь, а на одиннадцать… Тебе, по-моему, теперь сорок три…

- Ах, ну что ты со мной споришь? Удивительно, как все мужчины тупы… Кто раньше родился: ты или я?

- Странный вопрос! Конечно ты…

- Ну, так мне и лучше знать, сколько мне и тебе лет… Да тебе и тридцати еще нет, если уж на то пошло…

- Но у меня в формулярном списке…

- Все ваши формуляры врут! Я лучше тебя знаю, и поэтому совсем глупо с твоей стороны спорить… А теперь я побегу к Тонкогубовым.

Екатерина Андреевна сбегала к себе в спальню, прошлась пуховкой по лицу и исчезла.

Андрей Андреевич вздохнул, достал гильзы, табак и занялся набивкой папирос.

Не прошло и четверти часа, как Екатерина Андреевна влетела в столовую и крикнула:

- Свиньи! Представь себе: эта госпожа встретила меня в передней и дальше не пустила… «Что, говорит, вам угодно? » А?

- Я этого ожидал…

- Ничего ты не мог ожидать, глупые слова говоришь… С каждым случайность может произойти, и поэтому она не имеет никакого права так обращаться со мной! Всякая дрянь и вдруг полковнице: «что вам угодно? » А? Ты понимаешь, Андрей, что со мной было… Я вся затряслась… Я не привыкла к такому хамскому обращению, братец… Мне, чорт ее дери, наступать на ногу я никому не позволю… Да и что они такое! Муж - идиот, а дочери - дуры набитые… Я очень довольна, Андрюша, что у нас с ними все кончено, а то-бы ты сдуру женился на какой-нибудь из них и на всю жизнь сделался несчастливым…

Лицо Екатерины Андреевны пылало негодованием, и пудра отчаянно сыпалась с лица.

- Неряхи, нехозяйки, ничего, кроме штопанья носок, не умеют делать и… и уроды!

- Сестрица… ты уж того…

- Ничего не «того»… Ты в женщинах столько-же смыслишь, сколько свинья в апельсинах… Да, братец, было-бы большим несчастием, если-бы мы породнились с этими скотами…

- Опять эти слова…

- Военные! За двумя офицерами замужем была и горжусь, что всякие слова знаю! Дрянь какая-то, жена банковскогопописушки, и вдруг мне, полковнице: «что вам угодно? »

- Сестрица, но твой последний муж капитаном был…

- Ах, ну, что ты понимаешь! Ведь ты теленок, которого свяжи сейчас по ногам и вези на базар! «Я, говорю, милостивая государыня, полковница и такой тон считаю для себя неприличным! А если вы, вообще, со мной говорить не желаете, так мне на это наплевать! » Плюнула и ушла.

- На Тонкогубову плюнула? - ужаснулся Андрей Андреевич.

- Ах, какие ты глупости говоришь, братец! Во-первых - она не плевательница, а во-вторых - тут ихняя горничная была… а при свидетелях, мой друг, я веду себя самым деликатным образом… Но они, Андрюша, еще будут жалеть, что так обошлись со мной из-за каких-то пустяков… Ну, перевернул ты лодку, выкупал идиоток, но ведь не утопил-же до смерти? Все спаслось, даже их глупые шляпки, и вдруг такой тон со мной… Дура! Старая и безмозглая дура! Нет, пусть теперь она попробует найти для своих выдр такого дурака, как ты.

- Сестрица!...

- Не найдет! Даю тебе честное благородное слово, братец! Нужно быть именно таким разиней, как ты, чтобы сделать им предложение.

- Но я вовсе и не желал делать предложение.

- Знаю, братец. Что ты меня все учишь? Но будь покоен, я найду достойную тебя жену, с образованием, положением и прекрасным приданым… Ты воображаешь, что у этих выдр белье из голландского полотна? Ошибаешься, Андрей… Конечно, они тебя-бы отлично надули, но меня не проведешь…

- Катя!...

- Я вчера совершенно случайно увидела их ночные кофточки, и как ты думаешь, чем они обшиты? Самыми дешевыми татарскими кружевами… Разиня ты, братец… Извини, но ты вывел меня из терпения!

Андрей Андреевич махнул рукой и убежал в свою спальню.

Он понимал, что его сестру, очевидно, очень обидели у Тонкогубовых, и что причиной этой обиды был, конечно, он, и поэтому должен безропотно выслушивать от Екатерины Андреевны жестокие дамские слова.

«Стало-быть, уж очень ее там пугнули, ежели она из капитанш моментально произвела себя в полковницы!... Уж прямо-бы в генеральши… было-бы действительнее»! - подумал он и услыхал над своим ухом голос сестры.

- Чорт с ними! Плюнь, Андрей, - говорила она, появляясь в его комнате.

- Да я плюнул уже, сестрица…

- Плюнь еще. И не жалей! Я вовсе не желаю родниться с невоспитанными людьми. Все будет хорошо, братец… Слава Богу, двоих мужей схоронила! Кстати, Андрей, ты должен это знать: сколько московские мировые судьи берут штрафу за собачью лапу?

- Что, сестрица? За какую собачью лапу?

- Ну, ты вечно ничего не понимаешь! Я у этой дряни раздавила лапу ее любимчика Джека. Он вертелся в передней, а я взяла и наступила… как-будто нечаянно… Наверное, она вызовет меня к мировому, так как эта скверная собачонка ее симпатия… Я думаю, не дороже рубля?...

- Ну, едва-ли… смотря по тому, как наступила…

- Да уж будь покоен, хорошо отдавила! Пусть ее знает, каким тоном надо разговаривать с полковницами!...

- Ну, тут, по моему мнению, не рублем пахнет…

- Три отдам, но меня она помнить будет… Но, довольно об этом… Горничной я подарю ситцу за пощечину… шестнадцать аршин по двенадцати копеек, это выходит… сколько, Андрюша?

- Ты и горничную… отколотила?

- Разве так колотят? Просто оплеуху закатила. Представь, звонюсь, вхожу, а горничная говорит мне самым предерзким тоном: «барыня не велела вас принимать! » - Меня? По-олковницу? - «Вас, пожалуйте вон! » - Меня вон? Ах, ты, хамка! - Развернулась да и треснула ее по-военному… Ну, конечно, на шум выползла эта старая дура…

- Ах, сестрица, сестрица! - затряс головой Андрей Андреевич: - вот уж никак я не ожидал, чтоб ты была… такая…

- Какая такая?

- Вообще… нервная…

- Ах, братец, ведь я двоих мужей схоронила! Вот попробуй, схорони ты двух жен, с тобой и не то еще будет…

- Зачем-же хоронить?... Я лучше просто не женюсь…

- Ну, этого-то уж не будет!... Не за тем я в Москву приехала, чтоб на твою холостую дурь смотреть… Шестнадцать по двенадцати… рубль шестьдесят да тридцать две… Пустяки! Двух рублей даже не выходит… Да ты что-же это не одеваешься? Пойдем квартиру искать…

- Сейчас оденусь…

- Конечно, жаль, что за месяц вперед заплатили да за дачу десять рублей задатка дали, но… будь покоен, братец, мы все наверстаем на приданом твоей будущей жены… За все она заплатит: и за собачью лапу, и за рожу хамки… Одевайся, Андрюша!

Спустя полчаса Кудрин с сестрой бродили по переулкам и смотрели квартиры. Квартир пустовало много, а толку мало: или слишком они были дороги, или помещались слишком высоко. Екатерина Андреевна, обладая тучностью, свойственною дамам Бальзаковского возраста, стеснялась «высоким» положением и выше третьего этажа подниматься не желала.

Андрей Андреевич, вообще безразлично относившийся к удобствам жизни, готов был жить хоть на чердаке под крышей, но Екатерина Андреевна тянула его ближе к земле, и, поэтому, осмотрев более двадцати квартир, они не остановились ни на одной.

Екатерина Андреевна, как военная дама, энергично ругала дворников и домовладельцев, называя последних вампирами, сосущими кровь из жильцов, но это нисколько не приводило ни ее, ни брата к разрешению квартирного вопроса. Этого мало: Екатерина Андреевна выспрашивала дворников, какие живут квартиранты, имеют-ли дочерей, подходящих к супружеской жизни, чем занимаются и какой получают доход.

Она судила по провинции, где провела всю жизнь и где все обыватели знали не только, что у других есть в кармане, но даже и то, сколько завтра убудет из этого кармана и сколько прибудет.

Большинство дворников смотрело с недоумением на Екатерину Андреевну и даже с сомнением в ее умственных способностях и отвечало уклончиво, незнанием.

- Врут, подлецы, все знают, только не хотят говорить, - волновалась Екатерина Андреевна, - этакий подлый народец в Москве!...

Наконец-то, какой-то видный собою дворник пятиэтажного дома сообщил им, что в бельэтаже, в квартире потомственного почетного гражданина Глухарева, отдаются три комнаты по случаю того, что живший в них зять потомственного почетного гражданина уехал вместе с женой на юг.

- А велика у него семья? - спросила Екатерина Андреевна.

- Нет, махонькая, - ответил дворник: - он сам, дочь-невеста да губернанка…

Екатерина Андреевна посмотрела на брата и спросила:

- А не посмотреть-ли, Андрюша?

- А что-ж, - ответил тот, поправляя свои поросячьи хвостики, - посмотрим, сестрица!...

XIII.

Дворник, проводив Кудриных в бельэтаж и, ткнув пальцем в медную дощечку, прибитую к двери, произнес:

- Здеся-с…

Екатерина Андреевна прочитала сперва надпись на дощечке, гласившую, что тут живет «потомственный почетный гражданин Исай Исаевич Глухарев», а затем уже надавила перстом пуговку электрического звонка.

Дверь отворила черномазая горничная и впустила Кудриных в просторную переднюю.

- Нам, голубушка, надо видеть твоего барина, - проговорила Екатерина Андреевна, подбегая к зеркалу и оправляя шляпу.

- А их сичас дома нету, - ответила та, - в банку они уехадчи…

- В какую банку?

- А на Неглинку. Пупоны резать…

- Понимаю теперь. У твоего барина, значит, капиталы в банке лежат… Скоро он вернется?

- А уж насчет этого не могу сказать… Да вы на счет чего к ему? Ежели насчет небели, то мы авчера продали!

- Мебель, значит, распродавали?

- Апосля зятя. Зять баринов место анженера на дальнюю дорогу получил, так после него небель распродали, потому перевоз дорог оченно…

- Так, так. Нет, голубушка, мы не насчет мебели, а насчет квартиры после вашего зятя. Нам ваш дворник сказал, что сдаются три комнаты.

- Слышала я, что барин хотел сдать, но только хорошим знакомым… Ежели вы знакомы…

- Совсем незнакомы…

- Вот уж я и не знаю… Да вы присядьте, я сичас барышню спрошу…

- А барышня дома?

- Дома.

- Так ты, милая, попроси к нам барышню… Посмотрим ее кстати.

- Сичас и позову, а вы потрудитесь раздеться и в гостиную зайти…

Кудрины разделись и вошли в дверь комнаты.

Гостиная оказалась отлично меблированной комнатой в четыре окна, стены которой были сплошь увешаны картинами. Картины были письма неважного и, очевидно, скупались на аукционах за дешевую цену, но они скрашивали стены и, не крича о своих достоинствах, создавали ансамбль настоящей гостиной зажиточного человека.

Пока горничная ходила за барышней, Кудрин успел пересмотреть всю обстановку, а Екатерина Андреевна даже попудриться и придать лицу интересный вид.

Екатерина Андреевна имела похвальную привычку всюду таскать с собой красивую кожаную сумочку, в которой всегда находились коробочка пудры, пуховка, губная помада, карандаш для бровей, два - три носовых платка на всякий случай и кошелек, где кроме ореха-двойчатки, никаких денег не было.

Если ей приходилось отправляться за какими-либо покупками, она, все равно, денег кошельку не доверяла, а прятала их за ворот платья или в такое потайное место, какое никогда-бы не нашел самый образцовый жулик Российской империи.

- С меня взятки-гладки; стащил кошелек, - получай орех и грызи, каналья! - говорила она с торжеством, показывая всем пустой кошелек.

Прятать свои капиталы за ворот платья или в известное одной только ей потайное место она стала с той самой поры, как познакомилась в провинции с полковницей Распекуевой, которая, из боязни воров и пожара, таскала с собой на груди все мало-мальски ценное: браслеты, кольца, серьги и даже серебряные ложки с вилками.

Правда, от такого склада ценностей бюст у полковницы казался чем-то вроде контрфорса, но она этим нисколько не стеснялась и, только вернувшись, например, из гостей, долго не давала полковнику заснуть, разбирая с громом свой искусственный бюст.

Наконец, появилась черномазая горничная и доложила, что «барышня сичас никак не могут к ним выдти, потому что в ванную залезли, но что сам барин должен вернуться сию минуту».

- Подождем, братец? - вопросительно произнесла Екатерина Андреевна.

- Что-ж, подождем, сестрица! - отозвался тот, видимо довольный тем, что может отдохнуть после осмотра двадцати квартир в разных этажах.

- Отлично. Скажите, милая, значит у вас в квартире и ванна есть? - справилась хозяйственно Екатерина Андреевна.

- Как-же-с… У нас господа чистоплотные… Как барин завел губернанку, так эта чистоплотность и пошла.

- Ах, у вас и гувернантка есть?

- Француженка, Эмилия Ивановна… Она вроде как-бы для конпании.

- Дочери вашего барина?

- Барину самому. Барышню она обучает, а барину - для конпании. Она и чай, она и кофей, она и кухней… Все сичас в ее руках.

- Молодая?

- По пачпорту тридцать лет, но я так думаю, что больше…

- А вас не притесняет? Прислугу?

- Эмилия Ивановна? Господи! Да этакой шалой я еще и не видывала… Схватит иной раз меня и давай танцевать… Трем танцам меня обучила, - фыркнула горничная. - Кухарка вот не может… Один только вальц переняла… А, вот и сам!

В передней задребезжал звонок, и горничная исчезла.

Послышался стук двери и покряхтываньевошедшего.

- А вас, барин, там дожидаются! - раздался голос горничной.

- Кто дожидается? - спросил хозяин мягким баском.

- Насчет комнат… Снять желают…

- А! Сейчас!... Шляпу обмахни щеткой и положи в картонку… Слышала?

- Слушаю-с…

- Пальто встряхни и повесь…

- Я его почищу-с…

- Не надо. Сказано: встряхнуть! Чистка-то ваша только портным прибыль. Ф-у-у!...

Минуту спустя в гостиную вошел высокий старик с благообразной бородой и прямым пробором на голове.

Одет он был щеголевато, даже с некоторыми претензиями на «моду», и носил яркий цветной галстук, очевидно купленный компаньонкой.

Прежде, чем раскланяться с Кудриными, он вынул из кармана платок, сложенный вчетверо, развернул его, послюнявив концы пальцев, и громко высморкался в уголок платка.

Только после этой операции он подошел к Кудриным и представился.

- Глухарев…

- Кудрины! - с достоинством произнесла Екатерина Андреевна. - Андрей и Екатерина. Собственно говоря, я не Кудрина…

- Это все равно-с! - остановил ее плавным жестом руки хозяин. - Прошу садиться…

Те сели. Глухарев окинул фигуру Екатерины Андреевны неспешным взглядом и перевел его на Андрея Андреевича.

- Насколько я мог понять из слов прислуги, - начал он также плавно и не спеша, похлопывая себя по коленке правой рукой, на мизинце которой сверкал бриллиантовый перстень, - вы хотели-бы снять у меня зятнино помещение?

- Да, - ответили вместе и Екатерина Андреевна, и Андрей Андреевич.

- Так-с…

Глухарев поднял голову и посмотрел строго на картинку, на которой был изображен убитый заяц, висевший вниз головой и смотревший довольно весело на лежавшего возле его морды глухого тетерева.

- Вы комнаты видели? - спросил он, наконец, переводя взгляд с веселого зайца на Екатерину Андреевну.

- Нет.

- Будьте любезны посмотреть. Мавруша, проводи!

Мавруша повела посетителей направо, а потомственный почетный гражданин продолжал сидеть на стуле, похлопывая свою коленку.

Комнаты оказались подходящими; они были просторны, светлы и совершенно отделялись от помещения хозяина, кроме, разумеется, общего входа.

- Отличные две комнаты для нас, Андрюша, - говорила Екатерина Андреевна, оглядывая хозяйственным оком помещение, - а третья - наша столовая, дверь которой выходит прямо в кухню.

Заглянули и в кухню, где возле плиты возилась кухарка, наряженная в белый колпак. Кухня была большая и блестела чистотой.

- Хорошо! - произнесла Екатерина Андреевна и заглянула в кастрюли. - Едят хорошо, - шепнула она брату.

Минут через десять они вернулись в гостиную и застали хозяина в той-же позе, то-есть смотревшего строго на веселого зайца и похлопывавшего себя по коленке.

- Комнаты очень удобны, - проговорила Екатерина Андреевна, садясь на прежнее место, - и мы с братцем находим…

- Позвольте, барыня, - прервал ее потомственный почетный гражданин, - что комнаты мои удобны, в этом я и не сомневаюсь, но дело в том-с, что я желал-бы сдать их знакомым личностям.

- Да не все-ли вам равно… Исай Исаич, кажется?

- Исай Исаич…

- Платили-бы только денежки аккуратно, а за аккуратность могу ручаться… во-первых, мой братец занимает видную должность, а во-вторых, я сама вдова полковника и получаю пенсию…

- Виноват-с, мадам! - ласково дотронулся хозяин до руки Екатерины Андреевны. - Дело не в деньгах, а в человеке-с… Знакомых знаешь, а вас я впервые вижу… Я могу допустить, что вы очень хорошие люди… По своей доброте, я вам скажу, я и не то еще допускал… Ну, да это дело постороннее… Вас я, пожалуй, пущу… Тихие вы жильцы?

- Тихие, батюшка! У нас ни пиров, ни банкетов нету…

- Это хорошо-с. Главное, у меня сейчас дочка-невестка, гувернантку ей нанял, так не желательно, чтоб какие-нибудь дебоши пошли…

- Мы - дворяне, господин Глухарев, и умеем себя держать с достоинством! - важно произнесла Екатерина Андреевна. - Я за двумя мужьями была, да за какими еще мужьями…

- Виноват-с… Это даже очень приятно. Собак и прочих неприятных животных вы не водите?

- Терпеть не можем.

- Это хорошо-с. Посты соблюдаете?

- Ну, уж это, кажется, совсем не ваше дело! - рассердилась Екатерина Андреевна. - Стол у нас будет свой…

- Позвольте, барыня, - прервал ее мягко потомственный почетный гражданин и крепко пожал руку Екатерины Андреевны. - Вам-то, конечно, все равно, но ведь вы свои кушанья на одной плите с моими готовить станете? Так-с? Может, случайно, ваша кухарка оскоромить нас или нет?

Екатерина Андреевна задергала головой и посмотрела на брата. Андрей Андреевич только пожал плечами.

- Постараемся вас не оскоромить! - ядовито проговорила Екатерина Андреевна. - Да у вас, кажется, - не без злости добавила она, - гувернантка-француженка, а французы, насколько мне известно, поститься не умеют…

- Напротив-с. Напротив, сударыня, - улыбался хозяин. - С тем и брал, чтобы во всем нам подражала… Конечно, кто свою пользу понимает…

- Ну, нам от вас никакой пользы не надо! - оборвала его Екатерина Андреевна. - А что мы не оскоромим вас, за это я ручаюсь… Я не знаю, как братец, а я сама постом ем постное…

- А мне все равно, сестрица, - ответил Андрей Андреевич, которому, видимо, надоел менторский тон потомственного почетного гражданина. - Я все могу есть!

- Позвольте, молодой человек! - хлопнул рукой хозяин и Андрея Андреевича по коленке. - Во сне храпите?

- Не знаю.

- А вы, сударыня? Должен вам сказать, что я страдаю бессонницей и посему привык бродить по ночам по всем комнатам.

- Вы - невежа! - вспыхнула Екатерина Андреевна, приподнимаясь со стула. - Храпят только извозчики, а я вдова двух полковников! Вы это, господин Глухарев, зарубите себе на носу… Братец, пойдем.

- Пойдемте, сестрица! - приподнялся и Андрей Андреевич, смотря с недоумением на хозяина.

- Виноват, сударыня! - продолжал улыбаться Глухарев, разводя руками. - Ежели вы храпите, ни за какие деньги не отдам вам помещения!

Екатерина Андреевна даже не ответила на это, а прошла мимо хозяина, бросив на него презрительный взгляд, и вышла в переднюю.

- У всякого свои правила в жизни! - донесся до ее ушей ликующий голос Глухарева. - И я даже удивляюсь госпоже полковнице…

- Да он просто идиот, братец! - выкрикнула Екатерина Андреевна, спускаясь с братом вниз по лестнице. - Я теперь понимаю, почему от него и зять-то на юг уехал! От такого дурачины не только на юг, а к чорту на кулички уедешь!

- Со странностями человек, сестрица, - говорил Андрей Андреевич, поправляя свои поросячьи хвостики, - с большими странностями… Жаль, ты не знаешь нашего архивариуса… Такой-же странный человек, как и этот… По постным дням он даже с женой не целуется… А она у него прямо душка!

- И архивариус твой дурак.

- Нет, он не глупый, сестрица, а боится оскоромиться. А она, как говорят у нас злые языки, по постным дням с другими целуется.

- И хорошо делает! Ну, отправимся дальше, Андрюша… Только теперь мне кажется искать комнаты в чужой квартире не следует… Чорт знает, на какие правила наткнешься!

- Нет, уж лучше отдельную квартиру! - согласился Андрей Андреевич. - Пойдем на счастье направо…

- Счастье всегда слева приходит, братец, это я давно заметила!

- Пойдем налево!...

Екатерина Андреевна помчалась вперед, поднимая подолом платья пыль на тротуаре, а Андрей Андреевич засмотрелся на блондинку, которая шла по противоположному тротуару и с улыбкой поглядывала на Кудрина.

XIV.

Пройдя несколько домов, они остановились перед воротами трехэтажного дома, по бокам которых пестрели билетики о «свободных квартирах».

У ворот стоял дворник и читал газету вслух, не обращая внимания на проходившую публику.

- Дворник, - окликнула его Екатерина Андреевна, - если не ошибаюсь, ты - дворник этого дома?

- Так точно, сударыня. Что прикажете-с? - отозвался тот, складывая газету.

- Нам квартира нужна…

- А каких размеров?

- Да комнаты три, четыре с кухней…

- В четыре есть во хлигире, на дворе…

- Покажи.

Дворник пошел вперед. Двор оказался асфальтовым, двухэтажный флигель выглядывал таким свежим и чистеньким, точно его каждый день умывали с мылом. Подъездов с легким навесом было два. Дворник остановился у первого и спросил:

- Вы в законе, барыня, с господином али так?

- Это что еще за глупый вопрос! - закипела было Екатерина Андреевна: - да твое-ли дело рассуждать об этом?

- Мне-то наплевать, - ответил тот, вежливо приподымая картуз, - а только хозяин не приказал сдавать квартиры господам, которые без закона…

- Ну, братец, этот домовладелец, я вижу, не лучше Глухарева… Успокойся, голубчик, господин Кудрин мне братом родным приходится.

- Это мы допущаем… С двоюродной ежели, так тоже ни под каким видом, потому у нас такие случаи бывали: скажется двоюродным, а потом, глядишь, он эту сестру-то от мужа стащил… Неприятностев одних сколько…

- Ну, через нас никаких неприятностей не будет…

- Оченно приятно слышать! - отворил дворник дверь подъезда. - Пожалуйте по лесенке кверху…

Лестница оказалась в два марша. На площадке первого-же марша они столкнулись с очень миловидной шатенкой, которая спускалась вниз.

В руках шатенки была папка с надписью «Musique».

Она окинула взглядом Кудрина и Екатерину Андреевну и проговорила с улыбкой: «pardon»!

Андрей Андреевич приподнял шляпу и, остановившись, оглянулся на сбегавшую по ступенькам шатенку. Она тоже оглянулась и снова улыбнулась.

- Кто это? - справлялась уже Екатерина Андреевна у дворника.

- Жильца дочь… который супротив вашей квартиры живет.

- Очень мила…

- Очень, сестрица… Лицо этакое… открытое…

- Ну, ты, Андрюша, в этом мало смыслишь… А он, голубчик, чем занимается, жилец-то твой?

- Не знаю хорошо… Они у нас только третий день, как переехавши.

Квартира Екатерине Андреевне понравилась: и расположена была удобно, и цена не казалась высокою.

Пока Екатерина Андреевна справлялась у дворника, - есть-ли погреб с сараем для дров, какие жильцы, вообще, живут в доме, чем занимаются и велико-ли у каждого семейство, Андрей Андреевич, которого эти подробности интересовали мало, вышел на площадку и посмотрел на противоположную дверь, откуда выпорхнула интересная шатенка.

На двери белела карточка, прибитая медными гвоздиками.

«Интересно знать, кому принадлежит эта квартира? » - подумал он, и, заглянув через перила вниз, - не идет-ли кто наверх, он подошел к двери и уставился на карточку.

Не успел он еще прочитать имя и отчество своего соседа, как дверь вдруг отворилась неожиданно и стукнула его по лбу.

Шляпа слетела с головы и покатилась вниз по лестнице.

Андрей Андреевич вскрикнул и, потирая лоб, бросился за шляпой.

Схватив беглянку, он поднялся наверх, где на площадке стоял благообразный господин в золотых очках и смотрел на Андрея Андреевича.

- Я вас ушиб, кажется? - справился он, приподнимая шляпу.

- Так… пустяки… чуть-чуть, - ответил тот конфузливо. - Не беспокойтесь, пожалуйста… Позвольте представиться: Кудрин, Андрей Андреевич…

- Ах, вы, вероятно, от Завивкина… Ну, мой милый, скажите своему хозяину, что я, во-первых, привык к руке Песоцкого… а, во-вторых, если тот у него больше не служит… Не служит Песоцкий, я вас спрашиваю?

- Песоцкий? - растерянно произнес Андрей Андреевич, усиленно растирая лоб.

- Ну, конечно, Завивкин прогнал Песоцкого. Ужасный, прямо отвратительный характер у вашего хозяина… Он меняет своих мастеров, как моя дочь перчатки. Кончится, разумеется, тем, что я перестану быть его клиентом… Вы так ему и передайте… слышите? Но, чорт возьми, какую, однако, я вам посадил шишку на лоб!

- Шишку?

- Сами виноваты. Кто вас просил лезть ко мне в то время, когда я выхожу? И затем, почему вы лезете ко мне через парадный ход, когда для этого есть черный?

- Что-о-с? По-озвольте!... - терялся Андрей Андреевич все больше и больше.

- Виноват, - в этом уж, конечно, следует винить не вас, а вашего дурака-хозяина, который, вероятно, не объяснил вам, как ко мне следует ходить… Идите, молодой человек, домой и скажите ему, что если он присылает ко мне нового мастера, он должен дать ему, во-первых, надлежащий маршрут, а, во-вторых, сообщить, что я бреюсь ровно в два часа, а теперь сколько времени?

- Позвольте, милостивый государь! - проговорил Андрей Андреевич, начинавший приходить в себя от такого неожиданного разговора.

- Я вас спрашиваю: сколько теперь времени? Есть у вас часы, или одна только цепочка болтается? Теперь три часа… понимаете: три - и я ухожу… У всякого свои дела, и я не стану ждать брадобрея целый день…

- Я - брадобрей? Это чорт знает что такое! - вспылил совсем пришедший в себя Андрей Андреевич. - Я сам бреюсь, милостивый государь!

- Так вы… не от Завивкина?

- Какой там к чорту Завивкин!... Я сам по себе… Я - чиновник, состоящий на государственной службе…

- Милль пардон! - сконфузился в свою очередь господин в очках. - Роковая ошибка то-есть, вернее, глупая… Вы можете себе представить, я человек в высшей степени аккуратный и требую той-же аккуратности от других… Я жду его полчаса, час, выхожу, наконец, из себя и от себя, и вдруг - вы на пороге… Ради Бога простите! Позвольте представиться: Сусликов Федор Федорович… Дайте мне вашу руку и скажите, что не сердитесь на меня и за шишку, и за ошибку…

- Ошибки возможны, - пробормотал Андрей Андреевич, - я нисколько не в претензии на вас, конечно…

- Прекрасно. Прекрасно, молодой человек… Нет, с чего я взял, что вы именно брадобрей, опоздавший меня побрить? Да вы… ко мне?

- Совсем нет… Я смотрел вот эту квартиру, и пока там моя сестра расспрашивает дворника, я вышел и, будь проклято любопытство, хотел узнать, кто будет моим соседом…

- Желание вполне естественное, и я рад нашему случайному знакомству… Прошу любить и жаловать, - расшаркивался сосед.

- И я прошу о том-же, - шаркнул ногой и Андрей Андреевич.

- Непременно снимите квартиру… Семен Семеныч, кажется?

- Андрей Андреевич…

- Ах, да, Андрей Андреевич… Непременно снимайте… Я вашу квартиру смотрел, она так-же удобна, как и моя, но для меня слишком мала… У вас большое семейство?

- Сестра и я…

- Только? И… ваша сестрица, надеюсь, родная вам?

- Совсем родная…

- Это уж совсем хорошо. Наш домохозяин - человек, очевидно, высокой нравственности, потому что не пускает людей сомнительного сожительства…

- Нам уже об этом дворник докладывал…

- Ну, вот! Надеюсь познакомиться и с вашей родной сестрицей… Кстати: играете вы в шахматы?

- К сожалению нет… в шашки еще иногда…

- Отлично, будем играть в шашки!... А пока до приятного свидания… Вы когда думаете переехать сюда?

- А это уж зависит от сестрицы… она у меня всем заведует…

- Переезжайте завтра…

- Право не знаю, Федор Федорович.

- Ну, пожалуйста, Андрей Андреевич, а то, верите-ли, в этом громадном доме у меня ни одной знакомой собаки нет? Вы - первый и к тому-же сосед…

- Постараюсь, постараюсь…

- Ну, вот и отлично! Еще раз прошу извинить за ошибку с шишкой… Позвольте… Ах я, баран! - усмехнулся сосед и полез в карман. - Вот вам пятачок… Берите, Андрей Андреевич!

- Пятачок? Зачем… позвольте…

- Берите, вам говорят, и приложите его к ушибленному месту… Это помогает…

- Благодарю вас… Это пустяки…

- Для должностного лица, молодой человек, синяк не пустяки… Бог знает, какие из него заключение выведет начальство… Приложите пятак и продержите минут пять… вот так… А пока до приятного свидания и прошу извинить в недоразумениях нашего знакомства.

Господин в золотых очках рассыпался в извинениях и, крепко пожав руку Андрею Андреевичу, солидно спустился вниз.

«Очень милый господин, - подумал Кудрин, прижимая пятак ко лбу, - но меня всегда чорт понесет на неприятность… Кому удовольствие, а мне всегда одни шишки…»

Он снова подошел к двери соседа и дочитал карточку, на которой стояло: «Федор Федорович Сусликов, агент страхового общества «Огонь».

«Агент страхового общества, - подумал Андрей Андреевич, - наверное, доходное занятие… Очень милый господин, а шатенка несомненно его дочь и… тоже очень милая девушка… непременно познакомлюсь».

Он даже мечтательно улыбнулся от заманчивой перспективы познакомиться с хорошенькой барышней и только-было взялся за ручку двери своей будущей квартиры, как та так-же стремительно отворилась и съездила мечтателю по носу.

- Ай, - вскрикнул он, - решительно все здешние двери против меня!...

- Это ты, братец? - выскочила на площадку Екатерина Андреевна. - Ушибла я тебя? Ну, так и есть… И что у тебя за манера всегда под ногами вертеться!...

- Ничего, ничего… несчастие… Один по лбу, другая по носу…

- Опять - нос! Знаешь, Андрюша, твой нос фатальный…

- Прямо несчастный, а не фатальный…

- Постой, да у тебя и на лбу шишка?...

- Это я с соседом познакомился, - махнул он рукой по направлению квартиры агента страхового общества.

- Хорошо знакомство! Подрались, что-ли, вы, братец?

- Какие ты все глупости говоришь, сестрица! - с досадой ответил Андрей Андреевич. - Неужели ты думаешь, что я способен драться?

- Ни к чему ты, кажется, кроме своей службы, не способен…

- Ну, это мы увидим. Просто, он меня тоже дверью хватил.

- Зачем-же ты к нему полез, скажи?

- Проклятое любопытство! Подошел прочитать его карточку, а он в это время дверь и отвори… вот как ты сейчас…

- Да почем-же я знала, что ты стоишь возле самой двери?... Чисто ты младенец, Андрюша: ни на один шаг тебя отпустить от себя нельзя… Не успели еще квартиру нанять, а ты уже себя изуродовал…

- Пустяки, пройдет… не в первый раз это…

- И не в последний. Ужасный ты растрепа, братец…

- Все это я уже от тебя слышал, и нового в этом я ничего не вижу… Не знаю, как другие женщины, но ты ужасно повторяешься… Сняла квартиру?

- Сняла и задаток дала… Мы, любезный, в понедельник переедем, - обратилась Екатерина Андреевна к дворнику, который молча улыбался и играл дверными ключами.

- Милости просим, когда угодно-с…

Дворник проводил новых жильцов до ворот и снова вынул из-за пазухи газету.

- Ну, слава Богу, - говорил Андрей Андреевич, нахлобучивая шляпу на лоб, - наконец-то наняли квартиру…

- И ты уже ее обновил синяками… Наверное, квартира хорошей окажется… А ты знаешь, кто наш сосед?

- Еще-бы… Мы отлично познакомились…

- Верю по твоему лбу.

- Он - агент страхового общества «Огонь», Федор Федорович Сусликов.

- Сусликов? Знакомая фамилия… Сусликов! Сусликов! Дай Бог памяти… Вспомнила! Когда мы с покойным мужем «номер второй» стояли в Кишиневе, там была история с каким-то Сусликовым… Не помню теперь хорошо, что именно с ним случилось: он-ли убил кого, или его самого убили…

- Это не тот, сестрица.

- Почему не тот? А я, напротив, уверена, что именно твоего Сусликова убили в Кишиневе… не до смерти, разумеется, убили, а так только - подстрелили…

- Подстреленного в агенты не возьмут. Это другой, сестрица. Премилый человек, я тебе скажу. Сперва принял меня за парикмахера и принялся ругать за то, что опоздал его брить…

- Очень милый! По-моему, братец, это нахал какой-то… Тебя принять за парикмахера! Андрея Кудрина! Да я-бы ему таких пощечин надавала…

- Ты судишь по-женски, Катя… Ошибка со всяким человеком может быть… Я однажды у «Яра» одного статского советника за лакея принял и стал его к себе звать: «эй, человек, поди сюда!... » Когда объяснилось все, мы очень с ним смеялись ошибке… Нет, Сусликов, сестрица, очень милый и приятный сосед… звал к себе в шашки играть…

- И обыграет наверняка. Нет, братец, ты уж, пожалуйста, не суй к нему носа до тех пор, пока я с ним не познакомлюсь и не узнаю хорошенько, что это за птица… Кажется мне почему-то, что он именно тот самый, которого в Кишиневе подстрелили…

Андрей Андреевич спорить не стал, а, вернувшись домой, долго стоял перед зеркалом, потирая ушибленные места и вспоминая улыбавшуюся шатенку.

В понедельник они переехали на новую квартиру, и Андрей Андреевич со службы отправился прямо туда.

XV.

- Но они очень милые, братец! - такими словами встретила брата Екатерина Андреевна.

- Кто они, сестрица?

- А Сусликовы, наши соседи.

- Ну, вот видишь… Я тебе еще вчера говорил об этом… У меня относительно людей всегда правильный взгляд.

- Понимаешь, разобралась я со скарбом, устала страшно, хочу смертельно пить, а самовар поставить некому: и кухарка, и горничная разборкой заняты были, и вдруг - входит с черного хода девушка. «Меня, говорит, соседняя барыня к вам прислала, не угодно-ли вам чаю». Милая, говорю, я не одета и никак не могу сейчас идти к твоей барыне, благодари ее за любезность. Хоть и очень хочу чаю, но в таком виде порядочной даме никому нельзя показаться… И что-ж ты думаешь, Андрей? Смотрю, тащит ко мне горничная поднос с чаем, печеньем и сливками. Этого уж я совсем не ожидала!

- Вот видишь, сестрица. Я тебе говорил…Какое-же сравнение с Тонкогубовыми, которые из всякого несчастного случая выводят скверные заключения! - потирал Андрей Андреевич от удовольствия руки, - да я уверен, утопи я шатенку, они и виду-бы не подали, что сердятся.

- Ну, уж это ты через край хватил!

- Ничего не через край… Все дело, сестрица, в воспитании.

- Ну, как-бы они воспитаны ни были, а топить свою дочь не позволят…

- С тобой не сговоришь!... У тебя на все странные взгляды… Ты слишком долго жила в провинции, сестрица.

- И нисколько об этом не жалею. Там и люди проще, и живется легче… Да, я сказала горничной, что приду сегодня благодарить лично. «Скажи, говорю, милая, что полковница очень тронута их любезностью».

- И здесь в полковницы попала?

- Тон делает музыку, а ты, Андрей, в этом ровно ничего не понимаешь. После обеда отправлюсь к ним, а ты отправишься завтра, только пожалуйста не играй с ним в шашки на деньги…

- Ты вечно всех подозреваешь в чем-то нехорошем…

- Потому, братец, что больше тебя в жизни видала и самых деликатных мошенников встречала… Только, знаешь, разнежишься, а к тебе, гляди, уж в карман и залезли…

Екатерина Андреевна вернулась от Сусликовых поздно и долго говорила о них Андрею Андреевичу, уже лежавшему в постели.

По словам Екатерины Андреевны, Сусликовы жили очень хорошо и даже с заметным комфортом. Семья Сусликова состояла из его жены, очень полной и цветущей женщины, весь вечер жаловавшейся Екатерине Андреевне на болезни, которых ни один доктор понять не может и все говорят разное, мнения их до того расходятся, что если-б она вздумала следовать советам всех лечивших ее докторов и принимать лекарства, то никакой-бы аптеки не хватило; затем - из дочери-шатенки, игравшей на рояли каждый день часов по пяти, и сына - мальчика лет десяти, отчаянного баловника и любимца отца.

Мадам Сусликова жаловалась на сына, который положительно никого не слушался, и очень хвалила дочь Агнию Федоровну, или Агнессу, как она ее называла.

Так как Агнесса играла на рояли и даже, по отзывам мамаши, «удивительно» играла, то к ней раз в неделю ходил играть дуэты очень талантливый скрипач, у которого, по словам все той-же мадам Сусликовой, скрипка «всегда плачет, и так хорошо плачет, что ей самой плакать хочется».

- По моему мнению, братец, хозяйка - дура петая, - заявила Екатерина Андреевна, - да вот сам увидишь… У них дуэты по средам, и мадам Сусликова взяла с меня слово придти послушать «плачь» скрипки и привести с собой тебя… Я сказала ей, что ты поешь…

- Опять?! Ну, куда я гожусь с своим пеньем!... Там артисты, а я…

- Ну, не так страшен чорт, как его малюют, братец. Еще я погляжу, какие они артисты… «Скрипка плачет! » Да у моего первого мужа скрипка не только плакала, а даже выла, и то все говорили, что из него никогда хорошего скрипача не выйдет.

- Все-таки, сестрица… И Агнесса, говоришь, по пяти часов в сутки на рояли молотит… Зря то-же молотить родители не позволили-бы…

- Да, может, они и сами в музыке-то ни уха, ни рыла не смыслят… Вот я их послушаю, тогда и скажу свое мнение про их игру…

- Сестрица, да ты-то откуда музыку знаешь?

- Ах, братец, удивительно ты несообразительный человек! Да я двадцать лет с полковой музыкой прожила, а ты спрашиваешь, откуда я ее знаю!

- Ну, какая уж это музыка… на барабане!

- Сам-то ты после этого барабан!... Не один, я думаю, барабан в оркестре… Один корнет-а-пистон любой твоей скрипки стоит… Да у нас, помню, один музыкант так играл на корнет-а-пистоне, что его до полусмерти колотили…

- За игру?

- Не за игру, а купцы за жен, которые им увлекались… Да полусмерти! Вот это талант, братец! Так чахоткой и погиб за свой талант! А эту, - с оттенком неуловимого презрения произнесла Екатерина Андреевна, - твою скрипку… наверное, ни разу и не били!

- Да какая она, к чорту, моя… Я ее и не слышал никогда…

- Услышишь! И я тебе тотчас-же скажу: стоит скрипка битья, или не стоит!...

На том брат с сестрой разговор и прикончили.

А на другой день Андрей Андреевич, закрутив свои хвостики и надвинув на начинавший желтеть синяк на лбу шляпу, отправился на службу.

Случай так устроился, что когда Кудрин вышел на площадку, из противоположной двери выпорхнула шатенка все с той-жепапкой, на которой красовалась надпись «Musique», и все с той-же очаровательной улыбкой, какой Андрей Андреевич залюбовался при первой встрече с дочерью Сусликова. Шатенка приостановилась, - приостановился и Андрей Андреевич.

Оба были как-будто поражены, или во всяком случае удивлены неожиданной встречей.

Андрей Андреевич приподнял шляпу. Шатенка кивнула головкой и, повидимому, ждала «представления».

Несмотря на свою природную застенчивость и робость при встречах с особами прекрасного пола, Андрей Андреевич все-таки понимал, что если барышня чего-то ждет, следует заговорить с ней.

И он заговорил.

- Кажется, мы соседи?

- Неужели, это только вам «кажется»? - рассмеялась она.

- Ах, нет… я не то хотел сказать!... Позвольте представиться: Андрей Андреевич Кудрин…

- Очень рада, - протянула та ему руку, затянутую в перчатку светлого тона, - я - Агнесса Федоровна Сусликова… и уже знакома с вашей милой сестрицей Екатериной Андреевной…

- Как-же-с, как-же!... Сестра имела удовольствие… Вы далеко?...

- За нотами к Юргенсону… а вы?

- Я?... Я на государственную службу! - важно произнес Андрей Андреевич, - но, тем не менее… мы, кажется, по одной дороге…

Шатенка снова улыбнулась и, взглянув с усмешкой на Кудрина, проговорила:

- Если по одной дороге, очень приятно.

Мадемуазель Сусликова легко сбежала вниз, грациозно приподняв трэнплатья и, очутившись на дворе, оглянулась.

Андрея Андреевича не было.

«Странно», - подумала она и отворила входную дверь…

С последних ступенек лестницы поднимался ее сосед и искал шляпу.

Поспешив за зефирной шатенкой, Андрей Андреевич поскользнулся на последнем марше и, проехавши лестницу на спине, прямо ошалел от неожиданности.

Что-то он ушиб, что-то у него заныло, но на это он не обращал внимания. Ему было до слез обидно то, что он не мог вылететь на двор таким-же зефиром, каким вылетела его соседка.

«Чорт знает что такое! - чуть не плакал он, подхватывая слетевшую шляпу, - как только я познакомлюсь с какой-нибудь барышней, сейчас-же со мной непременно или глупость, или несчастие случится»…

- Вы не ушиблись? - сочувственно спросила шатенка Кудрина, водворявшего на свое место шляпу.

- Не беспокойтесь, Агнесса Федоровна, знаете: новая лестница, вероятно что-нибудь на ней встретилось скользкое…

- Знаете, Андрей Андреевич, я на той лестнице уже два раза упала.

- Неужели? Ну, слава Богу.

- Как слава Богу?

- Виноват, я хотел сказать, что на этой скверной лестнице не один я могу падать, но и другие… Конечно, когда привыкнешь, тогда и падать перестанешь.

- Вы правы. Я уже привыкла. Но мы живем здесь целую неделю, а вы только-что переехали… Но какая у вас милая сестра.

- Катя? Да! Она очень хорошая женщина, хотя и с некоторыми провинциальными замашками, в которых заранее прошу вас извинить…

- Нет, нет… Она просто прелесть!... И маме, и папе она очень понравилась. А вы каждый день ходите на государственную службу? - справилась шатенка, идя рядом с Кудриным.

- Каждый день, кроме праздников и неприсутственных дней. А вы… тоже каждый день к Юргенсону?

- Ах, нет! - засмеялась шатенка: - но сегодня я действительно иду к Юргенсону.

«Вот она, штука-то какая, - подумал Андрей Андреевич, - значит, она третьего дня совсем не к Юргенсону ходила… За каким-же она чортом эту папку для нот таскала? »

- А вы почему это вообразили, что я каждый день к Юргенсону хожу? - спросила барышня, игриво посмотрев на Кудрина.

- Да так… Третьего дня я тоже вас встретил… с папкой на лестнице…

- Ах, это я к подруге ходила рапсодию играть… Вы любите серьезную музыку?

- Люблю, - ответил Андрей Андреевич, а сам в это время подумал, - «а чорт ее знает, люблю я ее или не люблю».

- Мы ждем вас в среду к нам. У нас по средам всегда музыкальные вечера.

- Мне говорила сестрица… К вам приходит какой-то скрипач плакать, то есть играть на скрипке… Вообще, дуэт, кажется будет?

- Да, да. Пожалуйста приходите.

- Сочту своим первым долгом, Агнесса Федоровна! Помилуйте, такая серьезная музыка! - с некоторым даже пафосом воскликнул Андрей Андреевич.

- Благодарю вас! - бросила та на него благосклонную улыбку. - Знаете, я с тревогой жду вашего приговора.

- Моего?

- Вашего. Мне Екатерина Андреевна все сказала: вы сами отличный музыкант.

- Я музыкант?

- Ну, зачем скрывать, Андрей Андреевич? Вы не выдадите меня? Нет? - заглянула ему в глаза шатенка.

- Зачем-же выдавать? Я не предатель…

- Ваше честное слово у меня? Да?

- У вас. Но я не понимаю, в чем, собственно говоря…

- Я знаю все: вы пишете оперу, Андрей Андреевич!

- Оперу! - воскликнул упавшим голосом Кудрин. - Какую оперу?

- Мы теперь вдвоем, ну, зачем скрывать? Там, дома, никто об этом, кроме меня, не знает. Мне ваша сестра сказала по секрету, по страшному секрету.

- Но я… Право-же… это так неожиданно… Ей Богу, Агнесса Федоровна…

- Я вас понимаю. Вы скромны, очень скромны… Не любите кричать о себе, о своем таланте… В этом я совершенно согласна с милой Екатериной Андреевной… Вы враг всякой рекламы… И я вас понимаю… Я даже знаю, что сюжет оперы взят из жизни турок…

- Турок! Агнесса Федоровна…

- Я все, все знаю… Екатерина Андреевна начала-было мне рассказывать сюжет, но нам помешала мама… Ваша опера в четырех или пяти действиях?

- Фу!... Я, ей-ей, и сам не знаю, - пробормотал совсем обескураженный неожиданной новостью Андрей Андреевич.

- Я знаю, что вы написали три действия, и, разумеется, уже это от вашего вдохновения зависит: написать-ли оперу в четырех или в пяти действиях… Я, скажу вам откровенно, так рада, что познакомилась с человеком, который знает музыку, как свои пять пальцев…

- Агнесса Федоровна, вы жестоки! - простонал Андрей Андреевич.

- Напротив, я только справедлива. Вы, надеюсь, не откажете в моей просьбе - дать несколько кусочков вашей оперы сыграть на рояли…

- Не могу! Честное благородное слово, не могу! - отчаянно выкрикнул Кудрин, совсем неожиданно попавший в композиторы.

- Ну, я подожду! - с улыбкой проговорила шатенка. - Я вас понимаю, Андрей Андреевич… Вы боитесь популярности… Конечно, вы не знаете меня, но когда узнаете поближе, вы станете мне и верить, и доверять…

- Агнесса Федоровна! Поверьте мне…

- Верю, верю, - замахала шатенка папкой с надписью «Musique». - Боже мой! Неужели серьезная музыкантша не может понять композитора?... Вы не придумали еще заглавия своей опере?

- Вот уж об этом я совсем не думал, потому что…

- Позвольте мне придумать… Но это потом, потом, когда вы меня узнаете больше и станете верить… Скрипач Поджаров, с которым я надеюсь вас познакомить в среду, - очень милый и очень талантливый молодой человек, - тоже написал две пьески для скрипки и просил меня их окрестить… И я окрестила… И так удачно, Андрей Андреевич, что Поджаров был просто в восторге.

- Я не сомневаюсь, но…

- Без всяких «но»… Не понравится мое название - не берите, я в претензии не буду… В вашей опере, как я могла судить по началу рассказа Екатерины Андреевны, главное действующее лицо - дочь султана Зинаида…

- Не помню…

- Ах, нет! Зинаида - ведь это православное имя… Зобеида, кажется? Ну, это все равно… Если вы назовете вашу оперу «Жемчужиной Востока», - это будет очень хорошо… Неправда-ли, Андрей Андреевич?

- Жемчужина? Пожалуй… Отчего-ж ей и не быть «жемчужиной»? Мне направо, до приятного свидания, Агнесса Федоровна!

Молодые люди расстались с твердым намерением встретиться в среду.

«Ну, покажу я ей оперу! - обозлился Кудрин, шагая поспешно на службу. - Чорт знает, что выдумала, дурища!... Я - композитор? Я? Чиновник, состоящий на государственной службе? Тьфу! Рубинштейном сестрица сделала! Благодарю, не ожидал! »

XVI.

Новоиспеченный Рубинштейн, вернувшись со службы домой, так расходился, что Екатерина Андреевна не знала, как и чем его унять.

- Братец, - взывала она, прижимая руки к груди, - да не все-ли тебе равно: пишешь ты оперу или нет? Да я сама начала писать повесть, да бросила…

- Ты мня каким-то шутом гороховым делаешь, - кричал Кудрин. - Я этого не желаю.

- А не желаешь, - никогда тебе хорошей невесты не подцепить…

- И не надо… Не хочу я жениться!

- Обязан. Состоя на государственной службе, каждый чиновник, по мере сил…

- Ничего я не обязан! Отстань ты от меня, ради Бога! Композитором, курам на смех, сделала! Какой я, к дьяволу, композитор, когда и нот-то всех не знаю…

- Врешь, все знал! Вспомни! И потом, братец, ведь я по секрету Агнессе сказала… по страшному секрету… Она никому не скажет, что ты пишешь оперу. А станет к тебе приставать, чтобы ты сыграл или позволил ей разыграть, - скажи, что опера не отделана, что со временем, когда будет все готово, ты, конечно, принесешь ей «Зебеиду».

- Чорта я ей принесу, а не «Зобеиду»!

- Нет, нет! Ты насчет оперы, пожалуйста, не смущайся… Ты десять лет одно действие можешь прописать…

- Но ведь три-то действия я, по твоим словам, написал?

- Как три? Два!

- Три!

- Ну, уж третье Агнесса прибавила. Я в твоем третьем действии не виновата…

Андрей Андреевич плюнул и перестал разговаривать… Весь следующий день он дулся на сестру, которая, по его мнению, поставила его в глупое положение, но когда он в среду услышал дуэт Агнессы с скрипачом, совсем успокоился. Она барабанила по клавишам без смысла и милосердия, а он пилил на скрипке так, как пилят неопытные пильщики бревна.

Скрипач Поджаров был очень юн и приходился дальним родственником Сусликовой. Матери у него не было, но зато был отец, подполковник в отставке, коренастый мужчина с прекрасной одышкой и подкрашенными бакенбардами.

Екатерина Андреевна, как боевой конь, почуявший бранное поле, вихрем налетела на вдовца-подполковника и, атаковав его со всех сторон, не выпускала из плена вплоть до самого ужина.

Подполковник, теребя неистово подкрашенные бакенбарды и уединившись в «бывшей» военной дамой в укромную гостиную, разошелся так-же, как разошлась и сама Екатерина Андреевна.

Из гостиной в зал, где дуэтировала рояль со скрипкой, то и дело доносились раскатистый смех подполковника и журчавший ручейком голос Екатерины Андреевны. До смысла их разговора добраться было нельзя, но отдельные слова, вроде: «первый батальон», «наш дивизионный», «взводный командир» и т. п. сыпались, как из рога изобилия.

Андрей Андреевич скучал. Ему пришлось целых три часа слушать «серьезную» музыку, от которой у него трещало в ушах и заболела голова.

Сусликовы с некоторым даже благоговением слушали, не сходя с мест, дуэты и аплодировали музыкантам чуть не со слезами на глазах.

Аплодировал от скуки и Андрей Андреевич. Да ему больше ничего и не оставалось делать. Дуэтисты играли без конца, забыв, что у них есть гости и что у этих гостей есть уши, которые следует иногда щадить, если не из жалости, то из приличия.

Скрипач с каждой новой пьеской входил все более и более в раж, потел как сорок скрипачей, взятых вместе, лохматил и без того уже разлохмаченную свою шевелюру и впивался смычком в струны скрипки с такой-же яростью, с какой собаки набрасываются на попавшуюся в их зубы кошку.

Кончили они дуэт потому, что, во-первых, переиграли все, что только у них было разыграно, а, во-вторых, потому, что подполковник в отставке почувствовал потребность в рюмке водки.

За ужином Екатерина Андреевна очутилась возле подполковника и продолжала допекать его «взводами» и «батальонами», а Андрей Андреевич - возле музыкантши, которая, блистая глазками и пылая щечками, умоляла композитора скорее дописать оперу.

Андрей Андреевич отделывался общими фразами и ел все, что ему подкладывала музыкальная барышня.

Сусликов, ни к кому особенно не обращаясь, рассказывал, какие теперь пошли страхователи, а его супруга о том, что «есть у человека такие болезни, которых никакая медицина не может понять».

Юный скрипач ел за троих и больше обращал внимание на тарелку, чем на разговор.

Андрею Андреевичу стало еще скучнее, потому что барышня говорила с ним исключительно о музыке и не позволяла ему свертывать на другие темы.

- Музыка - это все! - говорила она, сверкая глазками. - Я положу вам еще телятины?

- Мерси… я сыт…

- Один маленький кусочек… Вы как смотрите на Чайковского?

Андрей Андреевич насильно глотал телятину и мычал, что «Чайковский вообще… да и Рубинштейн тоже»…

А барышня, подкладывая ему кусок бисквитного пирога, уже трещала о Бетховене и Гуно.

Андрей Андреевич впервые узнал фамилии таких композиторов, о существовании которых он даже и не подозревал.

«А вдруг проврешься? - думал он, отвечая односложно Агнессе. - Скандал! И дернул-же чорт мою любезную сестрицу выдать меня за композитора! », Он с нетерпением ждал конца ужина, когда, наконец, он может проститься с этим ужасным музыкальным семейством и уйти к себе домой, но ужин затягивался, словно на грех, а Екатерина Андреевна, растерявшая от горячего разговора с подполковником почти всю пудру, не обращала внимания на умоляющие взгляды брата.

Подполковник, видимо, был очарован своей собеседницей и, подливая себе красного вина, подливал его и Екатерине Андреевне, которая, для поддержания престижа бывшей военной дамы, не отставала от собеседника и чокалась с ним чрез каждые пять минут.

Но тут случилось маленькое происшествие, которое, к полному удовольствию Андрея Андреевича, прекратило, наконец, бесконечный ужин.

Шаловливый мальчишка, единственный наследник Сусликовых, постоянно бегал вокруг стола и, несмотря на увещания отца сидеть на своем месте, лез к гостям и задавал им глупые вопросы.

Больше всего он вертелся возле скрипача, который, углубившись в содержимое тарелок, мало обращал на него внимания и потому почти не отвечал на его вопросы.

Покончив с пирогом, начиненным фруктами, скрипач почувствовал легкую испарину; отодвинув тарелку, он вытащил из кармана платок и вытер им тщательно вспотевший лоб, нос и щеки. Но едва он положил этот платок обратно, как мальчишка, усевшийся против него, разразился неистовым хохотом, показывая пальцем на музыканта.

Лицо скрипача оказалось черным, как у трубочиста. Раздался гомерический хохот.

Задвигали стульями и скрипача повели умывать.

- Ты что это сделал, скверный мальчишка? - поймал агент за ухо сына.

- Сажи ему в карман насыпал, больше ничего! - ответил тот и снова стал хохотать.

Расхохотался и папаша, а за ним и мамаша. Не смеялся только Андрей Андреевич, которому хотелось облегчить свой нос, но он боялся, как-бы и с ним не вышла такая-же история, как и с злосчастным скрипачом.

Простившись наскоро с музыкально-веселым семейством, Андрей Андреевич вздохнул с облегчением, очутившись в своей квартире.

В своем кармане он все-таки нашел две обглоданные косточки и корку хлеба.

- Этакий скверный мальчишка, - выругался Андрей Андреевич. - Хорошее воспитание они дают детям, нечего сказать!

- Преостроумный мальчик! - восхищалась с своей стороны Екатерина Андреевна, напудривая всласть свои покрасневшие от ужина щеки. - На тебя, братец, никто не угодит.

- Хорошее остроумие: чорт знает что, гостям в карманы насыпать!

- А я, напротив, довольна, что он скрипача сажей вымазал… отвратительно играет.

- А каково было мне его игру слушать? Всю голову разломило от его скрипа. Нет, уж меня больше на эти музыкальные вечера калачом не заманишь, сестрица… Да и она скверно играет.

- Не важно, но зато в обращении очень милая барышня. Она весь ужин с тобой проговорила.

- И все о музыке, в которой я ровно ничего не смыслю… Кажется, я больше совсем к ним не пойду.

- Это еще что за глупости, братец? Такие милые, приветливые люди!

- Да ты пойми, - я не могу вести музыкальных разговоров. И дернула тебя нелегкая меня в композиторы произвести! Уж лучше-бы художником или писателем сделала.

- Ну, какой ты писатель, братец…

- Все-таки читал много, учился кое-чему, а в музыке я словно в лесу…

- Я это, братец, поправлю.

- Еще хуже что-нибудь выдумаешь…

- Не беспокойся, хуже не будет. Я ей скажу, что ты не любишь разговора о музыке, потому что сам музыкант и знаешь все на свете, что касается музыки… А она, если от нее рояль отнять, премилая девушка!

- Поди, отними, попробуй. Нет, уж если кого Господь Бог ушибет чем-нибудь…

- Женишься и отучишь… Ты знаешь, сколько за ней приданого?

- Не знаю и знать не желаю.

- Сколько дадут родители, они еще об этом подумают, но дедушка десять лет тому назад положил на ее имя в банк двадцать тысяч, которые она получит при выходе в замужество… Нет, братец, этой невестой заняться стоит… Да еще у нее есть бабушка в Петербурге… Она вот уже три года как умирает и все никак умереть не может… Бабушка очень богатая.

- Это тебе все мадам Сусликова напела?

- Конечно.

- И ты поверила?

- Ах, Андрей, ты все меня за дурочку считаешь! Слава Богу, двоих мужей пережила! Во-первых, она мне показывала портрет бабушки и их переписку с ней… В одном письме она прямо говорит, что внуков не забудет в своем завещании.

- Да она кому матерью приходится: Сусликову или Сусликовой?

- Ни тому, ни другому. Она у них какая-то двоюродная бабушка…

- Легендарная!

- Ну, братец, на тебя и бабушкой не угодишь. А подполковник очень приятный господин.

- Ты находишь?

- Я толк в военных знаю… Одно жаль, что у него сын скрипач, а то мужчина хоть куда… Мне он, братец, очень нравится…

- На здоровье, сестрица…

- Завтра он у меня будет пить кофе.

Андрей Андреевич ничего на это не ответил, а когда на другой день проснулся, Екатерина Андреевна была уже на ногах и бегала в папильотках из столовой в кухню и обратно.

- Это все для подполковника? - кивнул головой Андрей Андреевич, усмехаясь иронически.

- Ах, какие пустяки! А ты пей поскорей кофе и отправляйся на службу: того гляди, опоздаешь!

«Даже выпроваживает из дому», - подумал Андрей Андреевич и, насвистывая похоронный марш, отправился на службу.

Неизвестно, опоздал-ли подполковник к кофе или просто заболтался с бывшей военной дамой, но когда Андрей Андреевич вернулся со службы, он застал еще его у себя.

Подполковник громко хохотал, откашливался на все гласные, а когда сморкался, издавал звуки, похожие на звуки фагота.

Екатерина Андреевна трещала без умолку, потрясая кудряшками, и подливала усердно коньяк гостю.

- А мы все кофе пьем, ха-ха-ха! - раскатился подполковник. - Никак, понимаете, не могу уйти от такой приятной дамы, как ваша сестра! Клянусь честью!

- Ну, какая-же я приятная? - жеманилась та, опуская глазки.

- Вы? При нем вот скажу: давно я такой женщины, как вы, не встречал. Клянусь честью! Удивительная у вас сестрица, Андрей Андреевич.

- Какая уж есть, Фома Фомич, - ответил тот, смотря на опустевший графинчик с коньяком, и подумал: «ну, это знакомство, кажется, мне будет стоить не дешево… Как повадится он раза два в неделю мой кофе пить, - коньяку плохо придется…»

А подполковник продолжал разбрасывать в разные стороны свои крашеные бакенбарды и рассказывать анекдоты из военной жизни.

Анекдоты затянулись, и подполковник остался обедать.

«Познакомились, нечего сказать! - думал Андрей Андреевич, которому стали надоедать и хохот гостя, и его носовые звуки. - Да его теперь отсюда и не выживешь! »

Предположение Андрея Андреевича оправдалось. После обеда подполковник закурил сигару, от которой пахло всем, кроме сигары, и предложил Екатерине Андреевне сыграть в пикет по самой маленькой.

Екатерина Андреевна сбегала в свою комнату, попудрилась и принесла карты.

Кудрин пошел прогуляться. Пробродив бесцельно по улицам, он вернулся часов в девять домой и снова услышал хохот подполковника.

- Не ушел еще? - с ужасом спросил он горничную.

- Куда-с! Барыня уже и ужин кухарке заказала.

Андрей Андреевич проскользнул незаметно в свою комнату и сел на кровать.

«А не переехать-ли мне опять в меблирашки? » - подумал он.

XVII.

Подполковник с этого дня и «зачастил». Не проходило двух-трех дней без того, чтобы он не являлся в квартиру Андрея Андреевича. Трещал судорожно звонок, и Екатерина Андреевна, крикнув: «ах, это Фома Фомич! » - бросалась привести себя в порядок и подпудрить где следует и не следует.

- А я, знаете, иду гулять, - сообщал подполковник, раскидывая бакенбарды в стороны: - и думаю, а не зайти-ли мне к многоуважаемой Екатерине Андреевне? Ха-ха-ха!

Гость хохотал так искренно и радостно, что начинала хохотать и Екатерина Андреевна, а Андрей Андреевич брал шляпу и уходил на улицу. К Сусликовым он перестал ходить совсем, несмотря на то, что Агнесса, встретив его на дворе, умоляла зайти к ним и послушать новую вещь, которую она только-что разучила на рояле.

В другой день его поймал сам Сусликов и силой затащил к себе. К счастью Андрея Андреевича барышни не было дома, и поэтому он, сыграв несколько партий в шашки с агентом страхового общества, поторопился уйти домой, не заметив, как ему в карман шаловливый наследник Сусликова насыпал нюхательного табаку.

Дома у него сидел подполковник, и Андрей Андреевич, волей-неволей, ушел на бульвар, где, подсев к очень красивой незнакомке, вынул довольно грациозным движением двух пальцев платок и только-что поднес его к носу, как стал вдруг чихать.

Чихал он долго, до слез и только тут догадался, какую с ним сыграл штуку мальчишка Сусликов.

«Нет, чорт возьми, - подумал он, - теперь я к ним уж ни ногой! »

И как ни тащила его сестра к Сусликовым, к которым она шмыгала постоянно, как ни упрашивала его музыкантша, Андрей Андреевич не сдвинулся с места.

Он или сидел дома, занимаясь набивкой папирос, или прогуливался по бульварам, где уже показалась зелень и где он встречался со своими сослуживцами.

Веселее от этих встреч ему не было, но, по крайней мере, он избавлялся от удовольствия слушать анекдоты и хохот отставного подполковника.

Екатерина Андреевна, побывав у Сусликовых, обыкновенно выкладывала брату все, что слышала, видела и чего не слыхала и не видала; Андрей Андреевич выслушивал сестру и удалялся к себе в комнату.

Он чаще и чаще стал думать о «меблирашках», где никто не лез к нему в номер, не пил его коньяк и рассказывал глупые анекдоты только тогда, когда он сам этого хотел…

«Кабы не сестра, - думал он, - дня-бы здесь не остался!... »

Встретившись как-то с знакомым, жившим в тех-же номерах, где жил и Андрей Андреевич, он узнал много нового.

Оказалось, что хозяйка «меблирашек» прогнала доктора и провизора, и теперь к ней ходит архитектор, который и себя, и ее лечит гомеопатией, вернейшим средством против всех существующих и несуществующих болезней. Потому-ли, что гомеопатия действительно помогала хозяйке «меблирашек», или потому, что архитектор никогда у ней не обедал и не ужинал, а, напротив, сам возил ее обедать в хороший ресторан, - стол вообще у жильцов стал лучше, и если иногда в супе попадалась мочалка, то она, во всяком случае, являлась дополнением к петрушке с морковью, но не заменою их, как то случалось ранее. Явились две новые интересные обитательницы: одна училась в Консерватории пению, а другая - в Филармонии драматическому искусству.

Одна очень скверно пела, а другая еще сквернее произносила монологи, но обе были хорошенькие, и холостые жильцы постоянно сновали мимо их дверей.

Узнал также Андрей Андреевич, что жившая против его номера акушерка, которую жильцы видели очень редко, потому что уней клиентки, по ее словам, только тем и занимались, что производили на свет неврастеников и истеричек, - заразившись дурным примером своих клиенток, совсем съехала из номера к какому-то врачу без практики.

И много узнал нового Андрей Андреевич, разговорившись с знакомым.

- А мой номер… занят? - спросил он.

- До сих пор пустым стоит.

Андрей Андреевич даже улыбнулся от удовольствия и, вернувшись с прогулки домой, так спел романс: «Я вновь пред тобою стою очарован», что на дворе забегали дворники и из соседних окон показались испуганные лица.

«Кабы не сестра, - думал он, - завтра-же переехал-бы в «меблирашки». Там хоть по коридору пройдешь, встретишь кого-нибудь из жильцов, словом перекинешься, а здесь сиди вот или иди к Сусликовым, которые всю голову тебе разобьют своею музыкальностью».

Екатерина Андреевна успела за это время побывать в гостях у подполковника и, конечно, нашла у него массу беспорядков, присущих каждому холостому или вдовому мужчине.

- В воскресенье мы едем гулять, братец, - сообщила она Андрею Андреевичу.

- Кто это «вы? »

- Все мы… Я, ты, Сусликовы, подполковник…

- Я не поеду…

- Ты поедешь. Что это в самом деле!... Такие милые, прекрасные люди, а ты от них бегаешь, как чорт от ладана… Мы едем недалеко: в Петровское-Разумовское… Погуляем там, попьем чаю и вернемся к вечеру домой…

- Право-же, Катя, мне не хочется ехать…

- Вздор! С собой они ни рояли, ни скрипки не возьмут, следовательно у тебя никаких законных отговорок и быть не может…

- Опять со мною какое-нибудь несчастие случится… Знаю я эти прогулки-то…

- Ну, авось Бог даст, на этот раз и обойдется благополучно…

- Не обойдется. Нет, я лучше останусь дома…

- Нельзя, братец, это даже неделикатно, наконец. В будни ты не ходишь к ним, потому что занят службой, а вечерами - оперой…

- Далась тебе эта чортова опера!

- Это все понимают, ну, а в праздник каждый должен отдохнуть от дел… Ведь ты не каторжный… Агнесса так просила меня уговорить тебя поехать с нами, что я дала слово.

- И опять она начнет допекать своими музыкальными разговорами…

- Не будет. Я ей сказала, что ты поедешь при том условии, если не будет даже намеков на музыку… Видишь, братец, как я все устроила…

- Устроила хорошо, а что-нибудь да случится. Это уж я наверное знаю…

- Ничего не случится. Там есть пруды?

- И какие еще!

- Ну, не подходи к ним и не садись в лодку…

- Конечно, не сяду. Довольно и одной мокрой прогулки… Но мало-ли что и помимо этого может произойти…

- А ты вперед не загадывай…

- Я не загадываю, а знаю уж себя… Пока я сижу дома, все идет хорошо…

- Ну, не всегда тоже хорошо, братец…

- А как попал на простор, так и пошли несчастия…

- Будь осторожнее. Ты посмотри, как себя ведет подполковник.

- Ну, насчет твоего подполковника у меня свое особое мнение… Что он нравится тебе, это еще ровно ничего не значит…

- Очень приятный мужчина. Конечно, и у него разные скверные привычки есть, но я его извиняю, - ведь он мужчина. А мужчины все с недостатками… Слава Богу, двух мужей схоронила, должна знать!

Как ни упирался Андрей Андреевич, а прогулка в Петровское-Разумовское состоялась, и он в ней принял участие. Поехали, разумеется на трамвае с корзинками в руках. Почти у всех были корзинки и свертки, даже у подполковника под обеими руками торчало что-то съедобное, от чего пахло гастрономическим магазином.

У мальчишки Сусликова из одного кармана пиджака вылезала завернутая в бумагу бутылка, а другой оттопырился на столько, что причинял беспокойство его соседке по трамваю, какой-то худосочной девице с птичьей физиономией и желтой шеей.

Андрей Андреевич сидел рядом с Агнессой и чувствовал, что у нее в кармане было что-то очень жесткое, по меньшей мере копченая колбаса.

Погода была прекрасная и теплая. В вагоне, вследствие скопления публики, бросившейся из вонючего города на свежий, чистый воздух, было и жарко, и душно.

От жары подполковник кашлял, а Екатерина Андреевна краснела сквозь пудру. Андрей Андреевич, несмотря на копченую колбасу, которая давила его ногу, был весело настроен и, благодаря тому, что музыкантша ни разу не обмолвилась о музыке, чувствовал себя прекрасно, почти также хорошо, как и скрипач, державший на коленях корзинку и упершийся локтем в соседа, почтенного толстяка с очень красной шеей и лицом. Сосед, благодаря своей тучности, не чувствовал локтей скрипача и ласково посматривал на его пузатую корзинку, из-под крышки которой выглядывали горлышки бутылок; горлышки этих бутылок были обложены газетной бумагой и, повидимому, сильно интриговали толстяка, строившего догадки о том, что именно было в этих горлышках.

Скрипач сидел против Андрея Андреевича и меланхолически смотрел в окно, вероятно обдумывая свою будущую фугу для скрипки.

Говорили о погоде, о том, как теперь должно быть хорошо в академическом саду с его столетними деревьями и широкими аллеями. Трамвай уже подходил к Петровской станции, и Андрей Андреевич, настроенный в мажорном тоне, слегка повернулся к Агнессе, чтобы сказать ей что-то приятное, как вдруг случилось одно из тех несчастий, на которые был так счастлив Андрей Андреевич.

В вагончике раздался звук, похожий на звук выстрела холостым зарядом, и Андрей Андреевич, вскрикнув «ай! », вскочил с места и снова сел… Все его лицо, модные воротнички сорочки и ярко-зеленый галстук оказались облитыми какой-то жидкостью…

- Кислая ща! - проговорил авторитетно толстяк, интересовавшийся горлышками соседа-скрипача, - а я думал - ром!... Какая ошибка может произойти!

Раздался хохот. Агнесса, приложив платок к лицу, хохотала, как сумасшедшая; Андрей Андреевич отирался платком и, расстроенный донельзя, набросился на скрипача:

- Вы, милостивый государь, чорт знает что с собой возите!... Вы меня всего испортили…

- Виноват, - извинялся тот: - я, право, не знал, что тут кислые щи…

- Согрелись и пульнули, - добавил, хихикая, толстяк: - кислая ща завсегда пуляет, коли ежели ее без разуму везешь… Хе-хе-хе… Да еще хорошо, что в вас, а то-бы и барышню могли подстрелить… У меня раз так-то квас в вагоне в сонного пассажира пульнул, так он со страху трех кондукторов избил.

Андрея Андреевича обступили все участники прогулки, и когда узнали, что произошло, успокоились.

Настроение его уже было испорчено. Он шел по аллеям кислым и говорил сестре:

- Я тебя предупреждал, что со мной непременно случится несчастие, так и вышло.

- Это пустяки, братец… Не на смерть-же тебя застрелили…

- Этого только недоставало!... Ты смотри, на что похож мой воротничок, он весь мокрый…

- Просохнет.

- Весь вагон хохотал. Чортова скрипка! Выпороть-бы его, молокососа! И на кой дьявол он кислые щи вез?

- Подполковник кислые щи любит, братец.

- Так вези их сам, а не давай мальчишке. Нет, это он с умыслом против меня сел, чтобы только мне какую-нибудь неприятность сделать.

Екатерина Андреевна махнула рукой и зацепилась за подполковника.

Прогулка шла своим чередом. Гуляли много, затем пили чай и закусывали. Закусывая, подтрунили над Андреем Андреевичем, который улыбался кисло и считал не только этот день, но и всю жизнь свою испорченной кислыми щами. На лодке он не катался, несмотря на усиленные просьбы Агнессы, а когда, возвращаясь домой, садился в вагон, оборвал какой-то даме подол платья, за что и получил «дурака».

«И в дураки попал, и кислыми щами облили! - думал он, забившись в угол трамвая. - Нет, довольно… ни шагу больше из Москвы с проклятыми бабами! »

Сдержит-ли Андрей Андреевич свое слово, - неизвестно, но когда он на другой день вернулся со службы домой, был очень удивлен встречей сестры, бросившейся ему на шею.

- Братец! Андрюша! Милый! Я счастлива! - говорила Екатерина Андреевна, осыпая его щеки и сюртук пудрой, - вчера я не могла тебе говорить, потому что была очень взволнована, но теперь… как другу и брату…

- Ничего не понимаю, сестрица.

- Вчера мне подполковник сделал предложение и я… выхожу замуж! Это так случилось неожиданно, что я… Благослови меня, братец!

- Вот оно что! - проговорил озадаченный Андрей Андреевич: - не ожидал!

- Я сама не ожидала… но, думаю себе, отчего не рискнуть… ведь это третий… последний, Андрюша!

- Что-же… я тут не причем… За третьего, так за третьего… Желаю тебе всякого счастья, сестрица.

Екатерина Андреевна разрыдалась и повисла на шее брата.

- Успокойся, братец, - говорила она сквозь рыдания, - ты один у меня на свете… и как только я схороню этого третьего, - на всю жизнь твой верный друг и раба!...

-----

Неделю спустя Андрей Андреевич переехал в «меблирашки», где по-прежнему завивает свои поросячьи хвостики, бранится с номерным за нечищеное пальто, слушает визг консерваторки и имеет твердое намерение познакомиться с филармоничкой. Обедает он в Московском, потому что хозяйка номеров не сошлась со своим архитектором во взглядах на гомеопатическое средство от увядания, «скрофулозо» и переменила его на инженер-технолога.

Стол уже стал не тот, и жильцы предали анафеме не только хозяйку, но и химию, которую так ловко изучил инженер-технолог.

Екатерина Андреевна, у которой подполковник уже начал прихварывать, навещает брата и, уходя от него, говорит всегда одну и ту-же фразу:

- Недолго, братец, тебе болтаться в кандидатах… Скоро, очень скоро я тебя женю! Слава Богу! Сама за троими замужем была!