Алекпер Алиев 8 страница

У дверей мечети стоял бородатый человек в чалме. Он окинул Мэрле внимательным взглядом и, не дав Кянану и рта раскрыть, жестом позвал их внутрь, а сам, пройдя вперед, зашел за занавес, выполняющий роль перегородки. Опять же жестом он указал им на лежавшие на полу подушки. Далее последовал совершенно непонятный им ритуал, занявший всего несколько минут. Заключив временный кебин и выдав им документ, написанный на арабском языке, мулла потер друг об друга пальцы, давая понять, что пора платить. В глазах его горел столь скверный огонек, и Кянану так сильно захотелось поскорее отсюда убраться, что он, не глядя, вынул из кармана и положил на подушку стопку купюр. После этого они торопливо покинули мечеть.

- Значит, теперь мы – муж и жена, - засмеялась Мэрле, оказавшись на улице.

- На территории Ирана – да.

Такси поджидало их в сторонке, и водитель вопросительно уставился на Кянана.

- Ты был прав, - сказал тот, - Странные они люди. И бизнес у них странный.
Заведя мотор, шофер ответил:

- Самое крупное в стране медресе находится в городе Кум. Все тамошние мальчики спят с верховными муллами. С первых дней обучения они подвергаются сексуальным домогательствам – муллы щекочут их и таким образом склоняют к близости, чтобы те перестали стесняться. Потому что в будущей профессии стеснительность им ни к чему. Мулла должен быть нахальным мошенником, без стыда и совести. Вот и спят друг с другом, как педерасты.

Пораженный услышанным, Кянан перевел все это Мэрле. Обоим стало не по себе. «Интересно, все тебризские таксисты такие занятные? » - задавался вопросом Кянан. Ему вспомнились водители такси в Дании и других европейских странах. Их лексикон состоял, преимущественно, из двух фраз: «Куда ехать? » и «С вас столько-то». В Иране же было совершенно иначе – сперва Мухаммед, затем этот вот шофер вываливали на них тонны информации, совершенно не задумываясь, хотят они это знать, или нет.

Кянан очнулся от растерянности, только когда машина подъехала к хостелу. Войдя внутрь, он с уверенным видом достал свидетельство о кебине и попросил у администратора номер на двоих. Парень пробежал глазами бумажку, сказал «Поздравляю» и выдал им ключи от новой комнаты. Кровать тут была широкой, но само пространство – таким узким, что молодые люди недовольно скривились. Но это не помешало Кянану, дотронувшись кончиком пальца до лица Мэрле, спросить с многозначительной улыбкой:

- Знаешь, чем занимаются молодожены?

- Сексом?

- Здесь это называют не «секс», а «гердек», - сняв с нее платок, Кянан поцеловал девушку в лоб.

- Что это было? - Слегка удивилась она.

- Кажется, на Востоке начинают заниматься любовью с такого поцелуя.

- Поменьше слов, - томно прошептала она. - Лучше, продолжай целовать. Но только по-европейски.

***

На пересечении улиц Фирдовси и Базарной никогда не стихала оживлённость. На знаменитом тебризском базаре можно, пожалуй, отыскать все, вплоть до птичьего молока. Построенный еще во времена сефевидов, он считается самым крупным и древним крытым базаром на Ближнем Востоке и был свидетелем десятков войн. Хотя сам Тебриз неоднократно разрушался, базар стоял, как ни в чем не бывало. Он состоял из семи частей, соединенных друг с другом лабиринтами, в которых немудрено было заблудиться, а высокие колонны, украшенные замысловатыми узорами, так хорошо сохранились, что казались построенными не много веков назад, а совсем недавно.

Они вошли через, так называемый, дворец Эмира. Говорили, что это самая большая часть базара. Сверкание, исходящее от здешних ювелирных магазинов, делало его похожим на сокровищницы из «Сказок 1001 ночи». Великолепная архитектура базара зачаровала Кянана и Мэрле. Форточки, проделанные в гигантских куполах, выложенных из кирпичей, обеспечивали естественное освещение и вентиляцию.

Они бродили по переплетенью тупиков, галерей и крытых рядов, будто путешествовали во времени. Мэрле пьянили ароматы пряностей, а доносившиеся издалека звонкие удары молотка о медь, отражаясь от кирпичных стен, превращались в колдовскую мелодию.

Каждый отдел базара имел свое название, в зависимости от того, обитали ли здесь, например, башмачники, жестянщики или торговцы шелком. Тут был даже отдел, где продавались самовары – сотни видов самоваров. Но самым ярким и интересным был, конечно же, ковровый ряд, находившийся в галерее Мирзы Шафеха. При взгляде на развешанные здесь изысканные шелковые ковры казалось, что привезены они из волшебной страны и вот-вот оживут и улетят обратно.

Пройдя еще немного, они оказались в грандиозной галерее Моззаффарие. Кирпичи огромного купола здесь были мастерски выложены в виде геометрических фигур и, благодаря этому архитекторскому решению и льющемуся сверху солнечному свету, они сияли, как драгоценные камни. Мэрле остановилась перед магазином сувениров, а Кянан неустанно фотографировал окружающую красоту. Но, к сожалению, окружали их не только шедевры зодчества, но и торговцы, считавшие, что эти иностранцы вряд ли понимают по-персидски или по-турецки. А потому они беспрестанно матерились. Пока Кянан снимал, в его адрес несколько раз прилетело «мадари джында», то есть «сын шлюхи». «Почему они так себя ведут? », - мысленно недоумевал он.

Стоя перед магазином люстр, Кянан настраивал фотоаппарат. Мэрле неподалеку принагнувшись перебирала бахрому маленьких сувенирных ковриков. Перед магазином стоял стол, за которым чаевничали торговцы, не сводя глаз с девушки. Один из них сказал другому:

- Ты только посмотри, какая штучка!

- Да и парень тоже ничего, ха-ха!

Кянан больше не мог этого терпеть. Положив камеру в сумку, он приблизился к ним и сказал:

- Не стыдно вам? Думаете, вас никто не понимает? Я приехал из Баку и понимаю, что вы говорите.

Торговцы покраснели, как раки. Схватив Кянана за руки, они наперебой просили простить их, предлагали чаю… Вырваться было практически невозможно, так что пришлось пару минут с ними побеседовать. На прощание оба еще раз извинились, и Кянан, бросив им «ничего страшного», удалился вместе с Мэрле.

- Странная культура, странный менталитет, все очень странно, - задумчиво усмехнулась девушка, - Все это выше моего понимания.

- А я отчасти их понимаю. Здесь существует очень тонкая грань между ненавистью и любовью, враждой и гостеприимством. Нам не под силу в этом разобраться. Я еще могу где-то что-то почувствовать, но ты, даже прожив тут 50 лет, все равно не поняла бы некоторых вещей.

Покинув базар, они обошли признанные символы Тебриза – Голубую мечеть, мечеть Джума, развалины крепости Эрк, Дом Конституции и в итоге не на шутку проголодались. Да и по плану настал черед обеда на горе Эйналы. В последнее время подниматься на гору стало очень удобно, благодаря фуникулеру, проезд на котором стоил при этом сущие копейки. Из маленького открытого вагончика весь Тебриз открылся перед ними, как на ладони. Кянан щелкнул затвором фотоаппарата. Выйдя из кабины, они увидели в некотором отдалении ветряную турбину, обеспечивающую прохладу в этой стороне горы. Аппетит их еще более разыгрался. Расположившись за выставленным снаружи столиком какого-то ресторанчика, они сделали заказ. Солнце уже медленно тонуло в огнях города. Юный официант принес шашлык.

Завернув в лаваш кусочки жареного на вертеле мяса, они с удовольствием принялись за еду. Уплетая шашлык, Мэрле сказала, что из этого путешествия она привезет немало килограммов. Кянан ограничился улыбкой и, вновь взявшись за камеру, снял серию фотографий для своего воображаемого альбома «Закат в Тебризе».

- Ты говорил, что Баку и Тебриз – два азербайджанских города. Если это так, значит, существует два совершенно разных Азербайджана. Знаешь, если бы я не услышала этого от тебя, ни за что бы не поняла, каким образом эти города могут принадлежать к единой культуре, единому этносу.

- Согласен. Но что заставило тебя прийти к такому выводу? Разные политические формации?

- Нет, я совершенно о другом, - поспешно возразила Мэрле, - Я знала, что ты подумаешь, будто основным аргументом для меня является то, что в одном из этих городов царит секуляризм, а в другом – теократия. Но нет, дело не в наличии или отсутствии шариата. Даже не знаю, как объяснить… Баку и Тебриз видятся мне абсолютно разными мирами. У них разные культуры, менталитеты, жизненные ритмы. И хотя в обоих этих городах говорят на одном и том же языке, но Тебриз больше похож на Средний Восток, в Баку же я ощущала себя, скорее, как в России. Время сделало свое дело – на протяжении веков успели сформироваться два разных народа. Ты рассказывал, что с обеих сторон есть националисты, мечтающие об объединении, но мне трудно представить подобное единство.

- Я тоже его не представляю.

- Да? – Удивилась Мэрле.

- Звучит неправдоподобно? – усмехнулся Кянан, - и дедушка мой не может этого представить. И отец тоже. И если раньше я не понимал, почему они не верят в возможность объединения, то теперь, увидев и сравнив обе страны, понял, что они правы. Кстати, надо заметить, что дед познакомился с Ираном еще до исламской революции. То есть, этот фактор никак не влияет на его мнение. Ладно. Давай-ка доедим и поедем на Шахское озеро, - неожиданно закончил он.

- Шахское озеро?

- Ага. Есть в нашем маршруте и такое.

***

Преклонных лет таксист поджидал пассажиров в тени дерева у подножия Эйналы.

- Отвезете на Шахское озеро?

- Конечно, сынок. Садитесь.

Сев в автомобиль, они пристегнули ремни. Водитель улыбнулся:

- Я уже и не помню, когда в последний раз в этой машине кто-то пристегивался.

- А мы обратили внимание, что в некоторых машинах ремня вообще нет.

- И то верно… Вы из Баку приехали?

- Да, из Баку.

Кянан был несколько растерян, но вовсе не из-за вопроса водителя, а потому, что заметил, какую книгу читал таксист – возле переключателя скоростей лежала пьеса Сартра «За закрытыми дверями». Причем – в оригинале, на французском языке.

Он внимательно посмотрел на профиль шофера. Тонкие губы, прямой нос, аккуратные седоватые волосы и столь же аккуратная одежда. В какой-то момент Кянану пришло на ум, что это агент, ведущий слежку за иностранцами. Но, как бы там ни было, ему хотелось с ним поговорить. Он мысленно поблагодарил родителей за то, что в свое время отдали его в школу с углубленным изучением французского, и спросил:

- Est-ce que vous avez lu ce livre, Monsieur?

- Oui, bien sur. Je peux dire que, je suis juriste, mais je ne compris rien quand lis Sartre. C`etait premier fois j`ai vu droit en litt; rature. C`est assez intеressant quand mеme.

Мэрле ахнула от удивления. Она знала, что Кянан говорит по-французски, но уж никак не ожидала услышать такой диалог в Тебризе.

- У нас с водителем нашелся еще один общий язык, помимо азербайджанского, - улыбнулся Кянан в ответ на ее изумление.

Таксист, между тем, перешел на английский:

- Мэм, я долго не говорил по-французски, поэтому время от времени стараюсь хотя бы читать на этом языке, чтобы совсем его не позабыть.

Мэрле покачала головой:

- Странный город Тебриз… А у вас очень хороший английский. Должно быть, и на французском вы говорите так же здорово.

- Ну, об этом пусть судит ваш спутник.

- Подтверждаю, что французский у него замечательный. Кстати, позвольте представиться. Меня зовут Кянан.

- А меня - Мэрле.

- Очень приятно. Я Шунаси. Возможно, это сложновато для произношения, так что заранее извиняюсь.

- Простите за вопрос, - Кянан замялся, подыскивая подходящие слова, - Вы сказали, что вы юрист. Почему же, в таком случае, водите такси?

- Давайте поясню: я судья. Утром бываю в суде, а днем и иногда вечером таксую.

- Неужели, у вас недостаточно высокая зарплата? – вскинула брови Мэрле.

- Ее хватает, чтобы нормально содержать мою собственную семью, но маловато для выплаты долга свояченицы, который я обязался отдать вместо нее - сказал водитель, поворачивая на перекрестке, - в отличие от многих, я не религиозен, но и для меня важно такое понятие, как «халяль». Я определяю этим словом честность и справедливость. При желании, я мог бы брать взятки и так отдать долг. Но, как уже было сказано, я сторонник честности, и всегда был таким, с юности. Во времена шаха мы, левые, поддерживали революцию и шли за Хомейни. Потом исламский режим перебил многих леворадикалов, хотя некоторые все же уцелели. Однако этому режиму все же не удалось растворить нас в системе.

- А какое отношение ко всему этому имеет ваша свояченица? – спросила Мэрле.

- Выходя замуж, она взяла кредит на мое имя, чтобы купить себе приданое. Они с моей женой были сиротами, поэтому я сам сыграл ей свадьбу, но на приданое денег у меня не хватило. Вот и согласился, чтобы кредит был оформлен на мое имя. После замужества она переехала в Тегеран, а я теперь вечерами шоферю, стараясь выплатить долг. Мне это не в тягость. Еще и время остается, - он вынул из подлокотника кресла какой-то документ и показал его пассажирам, - смотрите, вот дело, которое я завтра буду рассматривать в суде. Сегодня я с ним ознакомился. А когда дел не бывает, читаю книги на английском и французском. Обожаю французскую литературу. Кстати, я три года учился во Франции.

- А как насчет иранской литературы? Она вам нравится?

- Я читаю современную иранскую литературу и лично знаю некоторых писателей, одна из которых даже живет за рубежом. Недавно вышла её новая книга. Называется «Читать «Лолиту» в Тегеране». Её зовут Азар, Азар Нафиси. Прочтите, если хотите понять, что я имею в виду.

Мэрле открыла программу записной книжки на смартфоне и вбила туда название книги и фамилию автора.

Вдоль широкой многополосной дороги, ведущей к Шахскому озеру, тянулись высокие деревья. Среди них виднелись современные небоскребы, пятизвездочные отели и роскошные виллы. И сразу ощущалось, что здешний воздух гораздо легче и чище, чем в старинной части города.

Они достигли пункта назначения. Машина затормозила на остановке. Вокруг было полно челноков, продававших, в основном, сувениры. Пройдя через большую площадь, молодые люди в сопровождении судьи-таксиста поднялись вверх по лестнице. Впереди открывался захватывающий вид на озеро, посреди которого возвышалось двухэтажное здание с куполом. Водитель начал рассказывать:

- Об этом озере нет точных сведений, но известно, что местный правитель Гахраман Мирза привел его в порядок и построил посередине эти двухэтажные хоромы. Говорят, он собирался использовать их как летнюю резиденцию, но умер до окончания фасадных работ. А дети его сочли, что здание это приносит неудачу и забросили его. Поэтому оно оставалось ничейным вплоть до 1930 года. А там уже исполнительные власти Тебриза сделали небольшой ремонт и превратили виллу в центр отдыха. В 67-м году здание опять обветшало и пришло в негодность, ввиду чего его полностью разрушили и отстроили заново. Сейчас в нем находится ресторан. После смены режима слово «шах» стало синонимом слова «диктатор», и парк переименовали в «Эль-Гёли», «народное озеро». Но местные, да и не только местные, всё равно называют его по-старому.

Шахское озеро придавало Тебризу ещё большую красоту. Это место как нельзя лучше подходило для утомлённых городским солнцем, а потому здесь повсюду было полным-полно семей, приехавших на отдых. Молодые датчане медленно прогуливались по берегу, не спрашивая у Шунаси, почему он до сих пор с ними и даже не взял еще платы за проезд. Кянан периодически щелкал фотоаппаратом и задавал таксисту вопросы. Внезапно Мэрле присоединилась к их разговору:

- Кянан говорит, что между персами и здешними азербайджанцами периодически возникали проблемы. А как обстоят дела сейчас?

- Знаете, мы здесь считаемся национальным меньшинством. Но это «меньшинство» - не тысяча и не сотня тысяч человек. Оно исчисляется миллионами. И мы никогда не искали проблем с персами. Это они постоянно придумывали нам оскорбительные прозвища, смотрели на нас свысока и воспринимали как людей второго сорта, рисовали на нас карикатуры, где мы были тараканами. В результате, мы живем в состоянии взаимной неприязни. В 1946 году персы морили голодом азербайджанские города, пытаясь подчинить их себе. Мой дед, отец и миллионы таких, как они, целыми днями питались одним только силосом ради того, чтоб сохранить национальную гордость и не сломаться. А персы за это прозвали нас «хар», то есть – «ослы». Те-то тоже едят силос. И до сих пор они называют нас так. А когда мы протестуем, обвиняют в национализме и подвергают репрессиям.

- Но духовными лидерами этой страны всегда были азербайджанцы. Как же так получается, что они выбирают себе лидеров среди людей, которых, по вашим словам, называют «ослами»? – Спросил Кянан.

Судья усмехнулся:

- Интересный вопрос. Знаете, несколько лет назад в Тебризе прошли крупные митинги. В ответ на это правительственные головорезы устроили настоящую резню прямо на улицах. Тех, кого удавалось схватить, либо казнили, либо приговаривали к пожизненному заключению. А после того, как протесты были подавлены, в Тебриз приехал президент Ахмадинежад. Всех жителей города насильно собрали на площадь, и он прочел перед ними стихотворение на азербайджанском языке. Извините, но это все равно, что сначала изнасиловать и избить до полусмерти девственницу, а затем попытаться купить ее молчание деньгами и подарками. То же самое и с избранием духовных лидеров из нашей среды. Это, якобы, знак уважения к нам… Хотя, в действительности, именно духовенство и мучает нас больше всего, - с горькой иронией произнес Шунаси.

- Понятно, - протянула Мэрле.

- Дорогие мои, в этой стране и политическая и религиозная ситуации очень запутаны. А вы приехали сюда погулять, так что давайте-ка я покажу вам место, которое вы никогда не забудете.

***

После прогулки на Шахском озере Шунаси привез их на узкую улочку в центре города. Оттуда они завернули на другую, такую же. Стены стоявших напротив домов порой «приближались» друг к другу на расстояние вытянутой руки, так что идти приходилось гуськом. При мысли о том, как они будут возвращаться назад по этому лабиринту, Мэрле охватывала легкая паника. А переулки и повороты все не заканчивались. Но в тот самый момент, когда она уж собралась было спросить, куда они, собственно идут, Шунаси вывел их в какой-то тупик, и взору Мэрле открылась удивительная картина – перед ними стояло величественное и вместе с тем изящное круглое здание. Поднявшись вверх по ступеням, они оказались во внутреннем дворике, и Шунаси рассказал им историю этого строения. Оказалось, что изначально оно было шахским дворцом, а сейчас превратилось в одно из лучших ресторанов Тебриза.

Они вошли внутрь. Когда подошел официант, судья не стал просить у него меню, а сразу сделал заказ. Вскоре на стол подали блюдо из мяса и гороха под названием «абгушт», источавшее дурманящий аромат. Следом за ним официант принес нарезанные свежие овощи.

Они приступили к еде. Кянану абгушт пришёлся весьма по нраву, а вот реакция Мэрле оказалась прямо противоположной. После двух-трех ложек ее затошнило – слишком уж жирной оказалась для нее эта еда. Шунаси чувствовал себя виноватым из-за того, что не просчитал возможных последствий. И хотя Кянан доел все до конца, судья в знак солидарности с Мэрле не притронулся к своей порции.

Девушке тоже было стыдно за подобное поведение своего организма, и она в очередной раз попросила у них прощения:

- Извините. На самом деле, это отличное блюдо, но, видимо, наш желудок не готов к такому количеству жира.

- Это вы меня извините, Мэрле. Если хотите, закажем для вас что-то другое.

- Нет-нет, не стоит. Я не слишком голодна.

За столом возникло неловкое молчание. Кянан погладил Мэрле по руке и виновато перевел взгляд на свою опустевшую тарелку. Девушка не удержалась от смеха:

- Генетика берет свое. Вот теперь я верю, что ты не датчанин, а чистокровный азербайджанец, если можешь переварить такой жир.

- Это можно назвать памятью желудка, - сказал Шунаси и теперь уже все трое расхохотались.

Не понимающий, о чем идет речь официант тоже коротко посмеялся, убрал со стола и принес чай. Шунаси бросил в него кусочек сахара и вновь заговорил об истории:

- Наверное, по пути сюда, вы заметили, что улицы имеют форму лабиринта. Причины этого кроются в далеком прошлом. Со времен сефевидов до шаха Аббаса Тебриз то и дело захватывали османы. Их основными войсками была конница, а у нас – пехота, состоящая из кызылбашей. Потому улицы и спроектировали в такой запутанной форме, чтобы конница не могла по ним нормально передвигаться. В таких условиях пехота оказывается в более выгодном положении. При нападении султана Сулеймана, шах Тахмасиб приказывал подпалить большую часть своих земель, чтобы посеять смятение во вражеской армии и разъяренный Сулейман обрушивал свой гнев на Тебриз, и отсюда уже вынужден был отступать назад. Для вас, наверно, не секрет, что тюрки и персы никогда не ладили между собой. Так продолжается и по сей день. А теперь к этому добавилась еще и борьба с прикрывающимися религией маньяками наподобие ИГИЛ-а. И все это – лишь видимая нам вершина айсберга.

- Что вы имеете в виду?

- По-моему, у Ирана очень нездоровая внешняя политика. Иранская исламская республика играет в страшную и сложную двойную игру. Иран заявляет, что возникновение таких террористических группировок как ИГИЛ являются делом рук ЦРУ, что это особый проект Запада. Но за кулисами творится совершенно иное. На самом деле, сам Иран тесно сотрудничает с западными и американскими спецслужбами, арестовывает и выдает им подозрительных лиц. США обеспечивает поддержку Ирану, привлекая его к некоторым своим проектам. В 2001 году это сотрудничество было еще более активным, Иран оказал немалую услугу коалиции НАТО во время оккупации Афганистана. Так что у них там, за кулисами, происходят очень грязные процессы.

Шунаси явно ощущал дискомфорт от того, что разговор зашел о религии и политике, и решил сменить тему. Для этого он с улыбкой заметил:

- Вы только спрашиваете, а сами ничего не рассказываете… Скажите, чем вы занимаетесь? Сюда, наверно, с семьей приехали?

- Нет, не с семьей. Только вдвоем.

- То есть, вы еще не семья? – Опять улыбнулся судья.

- Ну, дабы соответствовать здешним требованиям, нам пришлось заключить временный брак.

- Европейской молодежи иранские законы кажутся очень примитивными, не так ли?

- Нет, не то чтобы примитивными, просто очень сильно отличающимися от того, к чему мы привыкли, - отозвалась Мэрле, - Я читала об Иране, прежде чем приехать сюда. Согласна, что у нас существуют стереотипы относительно этой страны. На самом же деле, то, что я увидела за эти два дня, полностью разрушило мои прежние представления. В частности – относительно свободы женщин.

- То есть, по-вашему, наши женщины свободны?

- Во всяком случае, в Европе я никогда не видела столько макияжа на женских лицах. Да вам и самому есть, с чем сравнивать, учитывая, что вы жили во Франции.

- Да, вы правы, - выражение лица Шунаси стало задумчивым, - наши женщины злоупотребляют косметикой. Думаю, таким способом они стараются компенсировать хиджаб на голове и закрытую одежду. По возможности нарушают установленные запреты. Кстати говоря, похожее творится и в искусстве. Так как иранским режиссерам не позволено снимать откровенные сцены, это заставляет их подключать фантазию, искать окольные пути. И в итоге их фильмы дышат таким эротизмом, который и не снился западному кино.

- Правда? Например?

- Ну, например, опишу вам одну сцену. В кадре девушка – естественно, с покрытой головой, но с красными губами, подведенными глазами и тонко выщипанными бровями. Она подносит ко рту яблоко и осторожно кусает его белоснежными зубами. Оператор показывает нам это крупным планом. Потом надкусанное яблоко переходит к парню, и он, приблизив его к своему небритому лицу, кусает грубо и жадно. Или же парень и девушка, стоя по разные стороны от дерева, всячески ласкают его ствол. Так нарушение запретов и границ порождает неповторимую специфическую эротичность. А у вас вот можно снимать даже порнографию. Ну и что с того? Получается просто пошло и не эстетично. Нет, в самом деле, я еще не встречал европейских фильмов с эстетичными постельными сценами. А все потому, что у вас нет запретов.

Когда они распрощались с Шунаси, было уже 11 часов ночи. Сначала он совсем не хотел брать денег, потом согласился на половину суммы.

Несмотря на позднее время, Кянан и Мэрле решили побродить еще немного. Они долго шли по незнакомой улице, потом свернули направо и оказались на узкой тропинке, ведущей к невысоким холмам. По левую сторону от тропинки выстроились в ряд аккуратные белые домики. Стояла приятная, сухая и прохладная погода; белый свет луны, словно молоко, растекался по темноте, указывая им дорогу. Где-то лаяли собаки, перед домами играли дети и болтали женщины, которые, при виде Кянана и Мэрле, приводили в порядок платки на головах, прятали лица и перешептывались.

Потом все это осталось позади, как и огни города, казавшиеся отсюда почти нереальными. Тропинка вывела их на небольшую равнину, усеянную массивными камнями. Они присели на один из этих камней, Мэрле положила голову на плечо Кянану, он обнял ее за плечи… Им было очень хорошо, и они молчали, будто боялись, что, заговорив, нарушат эту гармонию. Наконец, Мэрле осторожно подняла голову и поцеловала Кянана в губы. И в этот момент они от всей души верили, что никакой, даже самый суровый и жесткий режим не может запретить людям быть счастливыми.

Кандован

Еще в детстве Кянан много слышал от дедушки о деревне Кандован, и теперь ему не терпелось увидеть ее своими глазами. Всю дорогу он говорил с Мэрле об этом месте. А приблизившись к деревне, расположенной всего в двух часах от Тебриза, вблизи города Оску, они с удивлением разглядывали хибары, теснившиеся среди окутанных серыми облаками скал.

История этого поселения, вырубленного человеческой рукой в горе Сехенд, восходила аж к каменному веку. Если глядеть на Кандован с противоположных скал, деревня чем-то походила, на большой кусок конусообразного твердого сахара, популярного на Востоке.

У самого входа в деревню они обнаружили современные постройки из кирпича. Кянан сказал, что, будучи в Копенгагене, он читал на сайте «Радио Свобода» статью об этом. По указанию руководства области, население должно было быть переселено в новые кирпичные дома, а скалы – превратиться в музей.

- Но некоторые обеспокоены этими планами и говорят, что, если люди переедут в другие дома, Кандован исчезнет. Потому что сейчас здешние жители всячески оберегают эти скалы, власти же не станут так о них заботиться, и деревня придет в запустение, как другие подобные ей.

Изрядно прошагав по пыльной дороге, они добрались до центра. В деревне не было водопровода, и по пути им то и дело встречались ослики, везущие вверх воду. Животных вели женщины и даже маленькие девочки, которые, при виде фотоаппарата, закрывали лица.

Кянан объяснил Мэрле, что у этих домов-пещер есть одно преимущество – когда на улице нестерпимо жарко, у них внутри царит прохлада.

- Тогда самое время передохнуть в одном из этих домов, - обрадовалась Мэрле, - как по-твоему, хозяева разрешат?

- Не думаю. Да и не стоит этого делать, Взгляни, в какой бедности они живут, - печально произнес Кянан, - не надо доставлять им лишние неудобства.

- Да, пожалуй, ты прав, - согласилась Мэрле и улыбнулась идущей вслед за осликом девчушке в красном платке.

И в самом деле, сердце наполнялось тягостными чувствами при виде нищеты этих людей, обитавших среди скал, в отрыве от всего остального мира. По улицам бегали босоногие дети в грязной одежде, и эхо их смеха испуганной птицей носилось среди камней, а сидевшие на пороге лачуг старики с интересом разглядывали двух туристов. В деревне практически не было деревьев или какой-то иной растительности. В одно из вырубленных в скале окон высовывалась молодая женщина, глядя на улицу.

Пока Мэрле вертела головой по сторонам, Кянан разговорился с одним стариком. Увидев это, девушка поспешила к ним, и с грустью выслушала переведенный ей рассказ деревенского аксакала:

- Впервые восстановительные работы здесь пытались провести в 1970-х годах. Мы были категорически против этого. И вот, посмотрите, теперь они снова начали строить нам дома. Персы хотят раздробить население деревни, уничтожить историческое место, стереть с лица земли одно из самых древних тюркских поселений. Они говорят, что мы живем, как при первобытнообщинном строе. Ну и пусть. Нам мила эта первобытность. Мы создали здесь все условия для жизни, в одной из скал устроили гостиницу, в другой – закусочную. Пусть они отстанут от нас и не трогают нашу деревню.

Последние фразы старик произнес таким драматичным тоном, будто судьба Кандована зависела лично от Кянана, а затем удалился, сердито качая головой. Кянан сфотографировал его со спины, идущего по одинокой узкой тропе, терявшейся в глубине скал.

- Очень напоминает турецкую Каппадокию, - сказала Мэрле, еще раз оглядевшись.

- Да, похоже. – Кянан повесил фотоаппарат на плечо и вытер пот со лба. – Но есть одна разница. В скалах Кападокии давно уже никто не живет. А здесь, в Кандоване, жизнь продолжается. Если, конечно, это можно назвать жизнью. Однако, как видишь, сами они всем довольны и хотят тут остаться. И мы тоже хотим, чтобы все здесь оставалось как есть, чтобы эта экзотика никуда не исчезала. Чтобы люди продолжали жить среди скал, как в первобытные времена, только ради прихоти туристов.

- Я понимаю, почему ты сердишься, - глубоко вздохнула Мэрле, - но ты и сам слышал: старик сказал, что их устраивают первобытные условия.

- Им просто неведома иная жизнь, потому они и довольны тем, что имеют.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒