Алекпер Алиев 6 страница

Вторым любимым местом Рустама после бульвара был Губернаторский сад. По его мнению, в Баку невозможно было найти уголка, прекраснее, чем этот. Особенно его внимание привлекало стоявшее среди деревьев здание Филармонии, казавшееся мальчику сказочным дворцом. Он всякий раз ходил вокруг него, будто открывая для себя все новые и новые детали. Здесь частенько проводились концерты, и учительница Рустама иногда водила туда школьников, стремясь приобщить их к классической музыке. Так что, даже помогая отцу в лавке, Рустам то и дело насвистывал полюбившиеся мотивы из опер Узеира Гаджибекова.

Рустам с ранних лет отличался от сверстников широким кругом интересов и тем, как быстро он усваивал новую информацию, а также – мировоззрением и взглядами на жизнь. Постепенно выходя за пределы своего квартала, он знакомился с представителями разных народов, поближе узнавал их культуры, обычаи, религиозные воззрения и приходил к выводу, что не смотря на языковое различие, всех этих людей роднил один фактор - все они были бакинцами. Интересуясь, кроме всего прочего, также и архитектурой, Рустам порой мысленно сравнивал церковь, мечеть и синагогу. А когда до него дошли слухи, что коммунисты собираются снести все храмы в городе, либо отвести молитвенные архитектурные сооружения под склады, мальчик был неимоверно огорчён. Не произнося это вслух, он все же понимал, что такие здания важны для истории Баку. Без них нет и самого города. К его немалой радости, сноса избежала армянская церковь Святого Григория, которая очень нравилась ему, благодаря своей оригинальной архитектуре. Разговорившись с сидящим возле церкви старым армянином, он узнал, что сама церковь построена ещё в царские времена и слыла на всем Кавказе своей просветительской деятельностью, но теперь в ней царил упадок, а под её крышей, среди обветшалых стен, гнездились птицы.

Увидев церковь в таком плачевном состоянии, Рустам вспомнил, что мечеть Джума на Чемберекенде использовалась как амбар. Он не понимал, почему тысячи мусульман, иудеев и христиан закрывают на все это глаза и не заботятся о своих храмах. Все, включая семью Рустама, оставались наедине со своей религией в стенах собственных домов. Отец его каждое утро грел воду для омовения и совершал намаз. Это действо он повторял трижды в день.

Рустам часто бывал в доме их соседа, армянина дяди Парунака и видел там на стене висящую фигуру раскинувшего в стороны руки мужчины. Заметив его интерес, Парунак немного рассказал мальчику о христианстве.

С иудаизмом же он познакомился через другого соседа по фамилии Збудский. За этим Збудским закрепилась слава самого необычного обитателя Чемберекенда. Практически ни с кем из соседей он не общался. Некоторые дети даже побаивались его. Семь лет назад дочь Збудского Марина, скончалась от малярии. Девочке было всего три года. После ее смерти они с женой замкнулись в своем горе, и улыбка надолго исчезла с их лиц. Все сочувствовали горю Збудского. А он, как назло, был очень закрытым человеком, так что никто не решался постучать в его дверь со словами поддержки.

Как-то раз, когда Рустам был в лавке у отца, Збудский зашел туда, принес посуду на ремонт и, заплатив наперед, ушел. Али сразу же выполнил заказ и вручив посуду Рустаму, велел отнести ее клиенту домой. Практически все дома в их квартале походили друг на друга: две-три комнаты, а из мебели – только стол, стулья да постель. Но жилище Збудского было исключением. Рустам туманно припоминал это, ведь однажды, когда ему было, от силы, пять лет, без спросу проник туда.

***

С момента смерти Марины прошло около двух месяцев. Родители только-только приходили в себя. Взяв в отцовском ящике молоток и гвозди, пятилетний Рустам пошел к Збудскому. Супруги сидели на кухне. Рустам втихаря пробрался в гостиную и стал вбивать гвоздь в ножку стоящего в углу пианино Bechstein. Гвоздь вошел уже наполовину, когда Збудский, схватив за руку, остановил проказника.

Збудкий и Катя не стали делать из этой истории трагедию. Однако, ласково, но серьезно поговорив с Рустамом, объяснили ему, что нельзя вбивать гвозди в мебель, и вообще, нехорошо без разрешения трогать что-то в чужом доме. Рустам внимал им молча и внимательно, усвоил каждое слово, и с тех пор больше никогда не брал в руки молоток.

Над дверью дома Збудского висело изображение каких-то странных деревьев. Рустам собрался было постучать, как вдруг дверь распахнулась и из нее вышла хорошо одетая молодая пара. Увидев Рустама, они отскочили от неожиданности. В этот момент за их спинами появился и сам Збудский:

- Через два дня можете забрать фотографии.

- Хорошо. Когда нам прийти: днем или вечером? – уточнял мужчина.

- Неважно. Я весь день буду дома.

Проводив клиентов, Збудский заметил, наконец, Рустама.

- Слушаю тебя!

- Я посуду принес, которую вы отдавали отцу на ремонт.

- Ах да, уже готово? Входи, отнеси ее на кухню, я должен срочно проявить пленку.
- Войти? - судорожно сглотнул Рустам.

- Да, входи. Кухня справа по коридору – сказал Збудский и поспешил за пленкой.

Рустам повиновался. Отыскав кухню, он поставил посуду на небольшой стол. Затем пошел за Збудским, чтобы сообщить об исполненной просьбе. В гостиной взгляд его тотчас наткнулся на покореженную ножку пианино. От стыда у него покраснели уши. Потом он все же осмотрелся по сторонам. На пианино стоял подсвечник с семью свечами, а стены были сплошь увешаны фотографиями, на которых были изображены семьи, усатые мужчины с детьми на руках, старики, рабочие, крестьяне, другие люди… Но больше всего внимание привлекал снятый крупным планом портрет маленькой девочки. Подойдя к столу, Рустам взглянул на груду книг на русском языке, рядом с которыми лежала дурно пахнущая пепельница, полная окурков. Рустам вновь приблизился к пианино и коснулся клавиш. Вырвавшийся из-под пальцев странный звук зачаровал его. И в тот же миг он вновь залился краской, подумав, что Збудский, должно быть, рассердится. А вот и сам хозяин дома появился в дверях:

- Кажется, ты никак не можешь забыть наше пианино?

Рустам опустил голову.

- Ладно, ладно, не тушуйся… Скажи, любишь музыку?

- Я бывал на концертах в Губернатовском саду, – тихо пробормотал мальчик.

- Эй, что с тобой? Брось… В то время ты был совсем маленьким и не понимал, что делаешь. Мы с Катей часто вспоминаем тот случай и смеемся. Иди сюда, покажу тебе фотоаппарат.

С этими словами Збудский отвел его в соседнюю комнату, где стены и окна были плотно завешаны разноцветными лоскутами. В самом центре комнаты стояла черная четырехугольная штуковина на длинных ножках.

- Смотри, вот этим вот я делаю фотографии.

- Как те на стенах?

- Да. Все те люди были моими клиентами. А та пара, которую я только что проводил – это молодожены. Тоже приходили сфотографироваться.

С этого дня началась дружба Рустама со Збудским. Дома он не переставая рассказывал об аппаратуре Збудского, его фотографиях, пианино, а родители терпеливо слушали. Не желая слишком беспокоить своего нового друга, Рустам, тем не менее, то и дело находил какой-нибудь повод, чтобы навестить его, так что теперь часто бывал в доме у еврейских соседей. Збудскому пришлись по нраву ум, трудолюбие и усидчивость Рустама. Мальчик с упоением слушал рассказы Збудского о своей профессии и получал ответы на свои многочисленные вопросы. От него Рустам узнал и об иудаизме. Збудский, хоть и был далек от религии, все же поделился с ребенком всем, что знал об иудейских вероучениях.

Збудскому очень импонировал интерес мальчишки к зодчеству, музыке и технике. Конечно, все дети любознательны, но вопросы Рустама отличались особой глубиной, выделяя его среди сверстников. Так что Збудский даже составил список всех заслуживающих внимания зданий Баку и пообещал Рустаму, что они вместе их обойдут. Но сначала...

- Давай я покажу тебе фотографии. Вот, взгляни: это бакинские церкви, мечети и синагоги до того, как их начали сносить.

Один из этих снимков особенно поразил Рустама – там был запечатлён великолепный храм, которого, как он с огорчением узнал, уже не существовало. Збудский, также не скрывая своей грусти по этому поводу, рассказал ему историю церкви Александра Невского, возведенной по указу императора Александра III в конце 19 века на месте старого мусульманского кладбища. Она была самой большой не только в Баку, но и на всем Кавказе, и все считали, что это великолепное сооружение останется на века. Но вышло иначе – в 1930 году церковь сравняли с землей, и на его фундаменте построили школу.

Збудский поведал Рустаму также и страшную историю о служившем там священнике. После того, как церковь снесли, священник сутки напролет стенал, бормоча что-то на непонятном языке. Ночами он, точно безумец, бродил по улицам, и эхо его голоса металось по пустым проулкам, не давая горожанам спать. Постепенно об этом священнике стали слагаться легенды, и матери пугали им непослушных детей. В конце концов, неприкаянный поп, окончательно лишившись рассудка, умер в подворотне.

***

Летом в Баку бывало невыносимо жарко. Хорошо еще, что по вечерам, после изнуряющего дневного зноя, дул прохладный бриз, позволяя людям перевести дух. А потом наступала суровая зима, замерзала вода в бочках, и непрерывно идущий снег парализовал движение трамваев. Яростные порывы ветра с такой силой швыряли в лицо прохожим снежинки, что те обжигали, словно искры огня.

Готовясь к зиме, Али на выходных ездил с приятелями в деревню или в горы, чтобы запастись дровами. А мылась вся семья в общественной бане. Сыновей Али водил туда сам, раз в неделю. Дети резвились, обливали друг друга водой, отец купал их, а потом пил чай с другими мужчинами и беседовал о том - о сем.

И каждый раз, приходя в баню, Рустам засматривался на ее купол, похожий на своды мечетей. Позже он узнал, что потолок в банях делают куполообразным, чтобы горячий пар, поднимаясь вверх, превращался обратно в воду и капал вниз. Если же делать потолок плоским, то влага пропитает его насквозь и повредит верхний слой.

Видя интерес Рустама к этой теме, Збудский в доступной форме рассказывал ему об архитектуре Баку, и мальчик, затаив дыхание, внимал своему всезнающему и ни на кого не похожему соседу. Однажды, придя к Али Збудский, сказал, что хочет взять Рустама погулять. Лудильщик со спокойной душой доверил ему сына, и они, проехав минут десять на трамвае, оказались перед каким-то большим зданием. Збудский указал на широкий двор с высохшими деревьями:

- Когда-то здесь жил нефтепромышленник Мирза Асадуллаев. Видишь, какой у него был вкус? Это один из самых красивых домов в Баку. Наверняка, для его строительства, он пригласил архитекторов из Парижа или Венеции.

Пока Збудский рассказывал, Рустам зачарованно бродил по двору. Пройдут годы, и он прочтет об этом особняке и его обитателях в книге «Кавказские дни», написанной во Франции дочерью Мирзы Асадуллаева Банин. А читая полные ностальгии строки о доме, во дворе которого он некогда гулял со Збудским, Рустам и сам перенесется в прошлое, в свое собственное детство.

Живя во Франции, Банин напишет: «Я пошла на бабушкину кухню. Она была пустой и холодной, и мне показалось, что весь мир опустел. Дом походил на мертвеца. Я переходила из комнаты в комнату, и с каждым шагом ощущение это усиливалось. Остановившись на террасе, я села на скамью. Казалось, что покинутый людьми дом смотрит на меня с укором. Я прошла к винограднику и легла на большой камень, возле которого познакомилась когда-то с Андреем. Вокруг росли тополя – все такие же гордые, как и прежде, словно революция не смогла их напугать.

Эти деревья, то громко шумящие, то тихо шепчущие своей листвой, этот просторный дом, куда я возвращалась каждое лето, чуть-чуть подросшей, это сверкающее голубое море – все то, что некогда олицетворяло цветущую и бесконечную жизнь, было теперь для меня мертвым. Я больше никогда не вернусь в этот мир, на протяжении долгих лет бывший для меня ласковой вселенной.

Пожалуй, только теперь я стала осознавать, что предметы, люди и чувства обречены на постепенное исчезновение, что жизнь состоит не только из счастья, но также из разлук и сожалений; каждую секунду от нас отрывается и пропадает какая-то часть нас самих. И так – всегда. Вот, что поведали мне в момент прощания море, небо и тополя».

Когда в 1924 году Банин покидала Баку, Рустама еще не было на свете. Она уезжала отсюда, чтобы никогда больше не возвращаться – даже когда ее пригласят. И лишь в 1992 году перед самой смертью она признается, что очень об этом жалеет. Эта женщина, скончавшаяся в Париже, до последнего вздоха не переставала любить свой родной город, раскинувшийся на Абшеронском побережье. Баку все время притягивал ее, навечно сделав пленницей ностальгии.

***

Помимо домов, построенных богатыми меценатами, вся остальная, б; льшая часть Баку состояла из бедных кварталов. Язык не поворачивался назвать эти хибары домами. В целях безопасности окна их были зарешечены, хотя, на самом деле, решетки эти ни от чего не защищали – при желании, воры легко нашли бы способ сломать их и проникнуть в дом. В Баку орудовали грабители, преимущественно приехавшие из советской Грузии. В столь порочном ремесле они достигли значительных высот, и умели обчистить жилье, даже в присутствии хозяев. Потому по улицам всю ночь напролет ходили постовые, присматривая не только за домами, но и за лавровыми деревьями – листья лавра стоили в России больших денег и потому воры иногда крали их, выкорчевав из земли.

На летних каникулах Рустам с друзьями спускались на берег моря, плавали и охотились за ползающими по песку черепахами. Волны Каспия рассекали яхты и байдарки, а возле яхт-клуба у Девичьей башни бросали якоря торговые суда. По вечерам на покрытом гранитом бульваре начиналось бурление – горожане отправлялись на семейную прогулку.

А больше всего ребятня любила Ичери Шехер, потому что он был наилучшим местом для игры в прятки. Они знали каждый камень Старого города, все входы и выходы узких улочек были известны им, как линии собственной руки. А между тем, для взрослых эта «площадка для игр» некогда служила очагом революции – именно здесь было открыто знаменитое издательство «Нина», в котором коммунисты издавали газету «Искра».

Збудский рассказал Рустаму одну легенду об Ичери Шехер. Говорили, что предводитель донских казаков, бунтарь и разбойник Степан Разин спрятал здесь свои сокровища. И наслушавшись россказней, многие авантюристы перевернули Старый Город вверх дном, пытаясь найти клад. Продолжалось это до тех пор, пока, наконец, советское правительство не запретило раскопки, и Ичери Шехер оставили в покое. Но некоторые все еще лелеют мечту о сокровищах и, невзирая на запрет, по ночам выходят на поиски.

Услышав эту легенду, Рустам на какое-то время лишился сна, тоже загоревшись желанием найти клад. Он мечтал о том, как, завладев золотом, отдаст его отцу, чтобы улучшить материальное положение семьи. Ему не давало покоя то, как трудно приходится Али. Особенно летом – он с утра до ночи трудился, обливаясь потом, и не мог ни минуты уделить детям. Рустам думал и о том, что, найдя клад, он сможет купить матери и сестрам новые платья. И вся семья, нарядившись и взявшись за руки, пошла бы гулять на бульвар. А еще они могли бы сделать ремонт, повесить книжные полки, накупить на базаре кучу всякой утвари. Эти мысли приводили его в такое волнение, что он ворочался на матраце, и все никак не мог уснуть.

А наутро жизнь возвращалась в свое русло, и, занятый уроками и другими делами, Рустам на время забывал о кладе. Если б спросили, что он больше всего ненавидит, он, как и другие дети, ответил бы: «носить воду». Баку очень не повезло с питьевой водой. Город окружали выжженные солнцем поля. Абшерон был полон соленых озер, от которых брезгливо отворачивались даже верблюды. Нефти на полуострове было гораздо больше, чем воды. И с развитием нефтяной промышленности, с ростом численности населения, возрастала и потребность в «живительной влаге». Поначалу пытались фильтровать морскую воду, но из этого ничего не вышло. Отфильтрованная вода оказалась дорогой, невкусной и красноватой, так что не сыскала особого успеха. Тем более, что, из тысяч бакинских колодцев выходила такая же невкусная, но при этом бесплатная вода, и за неимением другого выбора, большинству горожан приходилось довольствоваться ею. Были и те, кто привозил в столицу воду из других мест, и ходил по дворам, продавая ее – но стоила она немало, так что бедняки не могли позволить себе такое удовольствие.

На приличном расстоянии от дома Али находился колодец с довольно неплохой водой, которым пользовался весь квартал. Таскать воду в их семье было поручено Рустаму. На первых порах это давалось ему с большим трудом, но постепенно мышцы окрепли, и стало полегче. Тем не менее, процедуру эту он не переносил на дух. Причём до такой степени, что иногда прикидывался больным и, спрятавшись под одеяло, спихивал эту «почетную миссию» на сестер. В такие моменты Ханум клала руку ему на лоб, проверяя температуру, а потом легонько тянула за ухо и вручала ведро со словами:

- Марш за водой, если хочешь есть и пить!

Проблема питьевой воды в Баку будет решена много позже, благодаря водопроводу, построенному по инициативе инженера Абдулрахмана Адыгёзалова. Но Рустам уже не сможет этому порадоваться, поскольку к тому времени их уже переселят в Иран.

Переселение

В феврале-апреле 1938 года в Баку уже во всю строили систему противовоздушной обороны. Лишь одному немецкому самолету-разведчику удалось полетать над городом, да и тот был сразу же сбит. Отношения Советского союза с Германией сильно ухудшились.

А в Иране тюрьмы были переполнены оппозиционерами. Реза Шах бросал в застенки всех своих соперников, всех инакомыслящих, ведущих общественную деятельность. В тегеранской тюрьме Гасри-Гаджар люди, попавшие сюда без суда и следствия, гибли от голода и болезней. Реза Шах все больше сближался с Гитлером и нацистами, соответственно, все сильнее отдалялся от СССР. Нацистской Германии шах симпатизировал больше, чем большевистской России, так что полностью нацелил свой политический курс на Запад.

В свою очередь, Германия вела себя очень хитро, напевая на уши иранцев панегирики о том, что те принадлежат к арийской расе, а значит, они с немцами – братья. Эта страна была для нацистов очень важна – именно через ее территорию пролегали сухопутные пути в Юго-Восточную Азию и Индию, так что Германия, готовящаяся к войне с Россией, желала держать Иран под контролем. Завоевать уважение иранцев нацистам удалось еще и посредством использования зороастрийской символики. Также Германия обещала, что избавит Иран от английской оккупации и поможет восстановить его былое величие. И, наконец, Реза Шах совсем было потерял рассудок от радости, когда услышал «признание» немцев, что и сам Гитлер имеет иранские корни.
Активность Германии в Иране превратила последний в источник опасности для СССР, и привела, в итоге, к депортации живущих в Азербайджане иранцев. Вначале это были только слухи, а потом уже и газеты стали писать, что иранцев отправят обратно на родину. И только после этого Али и тысячи его соотечественников всерьез задумались о своей судьбе.

В тот день, когда газеты опубликовали изданный в Москве указ о переселении, Али рано закрыл лавку и вернулся домой. Домочадцы очень удивились, но никто ничего не спросил. Все ждали, когда же он сам объяснит причину столь странного своего поведения. Али долго молчал, сжимая голову руками, и, наконец, внимательно оглядел каждого члена семьи и с трудом заговорил:

- Скорее всего, мы скоро уедем из Баку. Возможно, меня даже арестуют, не могу сказать ничего определенного. Но, если вдруг что-то случится, ты остаешься за старшего, Рустам. Давайте сегодня сядем за стол раньше обычного. Марьям, неси, что там у тебя есть.

Не проронив ни слова, Марьям положила на плиту кусочки оставшегося со вчерашнего вечера хлеба, и взялась за курицу.

Впервые ужин в этом доме проходил в полном молчании. Али сохранял хладнокровие, Марьям же сидела, уставившись в тарелку с куриным супом, то и дело смахивая слезинки. Рустам переводил взгляд со смирившегося с судьбой отца на растерянную мать. Внезапно все вздрогнули от радостного крика Нураддина: «Папа, папа, снег идет! ». Мальчик указал пальцем в окно. Повеселевшие дети вскочили и бросились на улицу.

Лишь на лице Рустама не дрогнул ни один мускул. Он просто встал, вышел вслед за братьями и сестрами, поднял лицо к небу и ощутил на щеках холодное прикосновение снежинок. В этот момент из-за угла вынырнули два черных автомобиля. Громко залаял Шарик.

Автомобили остановились перед дверью Али.

***

Семья Авшаров пребывала в глубокой печали. Благоденствие покинуло этот дом, не осталось и следа от прежней шумной непоседливости детей. Весь груз заботы о семье лег на плечи Марьям, и хотя Ханум иногда вызывалась ей помочь, но, все равно, роль матери и отца одновременно давалась ей с трудом. Впервые рядом с ней не было Али, и не привыкшая к жизни без мужа эта хрупкая женщина вскоре заболела. Ее мучила лихорадка и сильные боли. Всю ночь она твердила в бреду имя супруга, перепугав детей. Держа данное отцу слово, Ханум вместе с Рустамом и Хадиджой наведалась в магазин. Изучив счетную книгу Али, она составила список, разнесла клиентам все готовые заказы и собрала с них плату. С этих денег они и кормились, питаясь, в основном, жареным луком. Такая пища уже всем опротивела, но даже дети понимали, что иного выхода нет, и потому не жаловались. И даже Шарик, будто тоже сознавая все происходящее, целыми днями смотрел в одну точку, подложив лапу под морду.

И, самое ужасное, никто не знал, как долго еще Али пробудет под арестом – власти не давали им на этот счет никакой конкретной информации.

Казалось, даже погода была настроена против этой семьи. Мороз еще больше усилился и, объединившись с бешеным бакинским ветром, хлестал людей по лицу, сквозь оконные рамы и дверные проемы проникал в дома, побеждая тепло горящих очагов. Рустам собирал еловые шишки и щепки, сушил, и топил ими печь. Лежа на полу, Марьям с печальной улыбкой наблюдала за рвением сына. Видя жизнестойкость своих детей, она и сама старалась выздороветь. Наконец, однажды, она встала на ноги и, тотчас собрав детей, отправилась в Кишлы в надежде увидеться с Али. Когда они подошли к тюрьме, надзиратели как раз выносили оттуда обернутый грязной серой простыней труп какого-то скончавшегося иранца. От такого зрелища почти у всех членов семьи Али ноги подкосились, и пронзительно заныло в груди. Марьям и детей обжигала мысль, что тело это могло принадлежать Али. Руководство тюрьмы категорически отказало им в свидании с заключенным. Сколько бы Марьям ни плакала, ни умоляла, им так и не дали разрешения, и даже передачу взять отказались.

Вернувшись из Кишлы, Марьям вновь заболела. В ее черных, как смоль, волосах, стала появляться седина. Ей все никак не удавалось забыть тот труп, который тащили проклятые надзиратели. Она была на грани помешательства, да и дети находились в таком же состоянии, и вскакивали среди ночи с криками: «Папа! ». При всем этом, они умудрялись ходить в школу, хотя и сильно отстали. Преподаватели знали, что творится в их доме, и потому не снижали им оценки и не требовали от них многого. Рустам, который ежедневно должен был придумывать, как раздобыть денег, воды и дров, очень сильно уставал. Порой, он клал голову на руки и дремал за партой в последнем ряду.

Так прошло четыре месяца. Однажды утром раздался стук в дверь. Увидев на пороге Али, заспанная Марьям сперва онемела от неожиданности. Потом, придя в себя, стала осыпать обессиленного мужа поцелуями. Али стоял молча, как памятник, крепко сжав губы. А когда заговорил, то Марям и проснувшемуся на шум Рустаму показалось, что небо рухнуло им на головы:

- Нам дали время до завтрашнего утра. Едем в Иран.

***

В последний раз он смотрел на бакинский рассвет. Закрыл глаза, стиснул зубы. Некоторые чувства прячутся так глубоко, что лишь одиночество способно заставить их всплыть на поверхность. Некоторые истины настолько горьки, что невозможно думать о них без стыда. А некоторые факты настолько печальны, что остается их только оплакивать. Все эти путаные мысли, будто клубок змей, сжимали сердце Али, которое впервые болело по-настоящему, физически, давая знать, насколько оно ослабло. Ему было стыдно везти семью в Иран. Дети хотели остаться в Баку, не покидать свой дом, продолжать ходить в школу и играть с друзьями. И Али очень стыдился, что лишает их всего этого. Он опасался, что однажды, в будущем дети скажут ему: «у нас было прекрасное образование, замечательное общество, а ты отнял это у нас». И что же он им ответит? Но что же делать… Что же… Ничего.

Он заглянул в глаза своему отражению в оконном стекле. «Родина? Интересно, где моя родина? Это Иран? Или место, где счастлива моя семья? А может, родина моя – вот этот дом, этот квартал, эти соседи? А кто есть у меня в Иране? Только могилы родных. Неужто это и есть родина? ». Он глубоко вздохнул и в сердцах пробормотал: «Проклятие! ».

По мере приближения дня депортации, крепла уверенность, что больше нигде в мире не смогут они найти себе пристанища. Здесь он провёл 18 лет, и вся последующая жизнь тоже должна была бы пройти здесь. Внезапно он ощутил такую пустоту, словно это не он, находясь в тюрьме, тщательно планировал жизнь в Иране. Ведь ему удалось смириться с этим и почти поверить, что они смогут начать все с чистого листа… Теперь же Али ощущал себя, как в чистилище.

Он взял себя в руки, в очередной раз напомнив себе, что не остается ничего другого, как испить эту чашу до дна. Вот-вот приедет грузовик. Сперва он разбудил Марьям, и она, будто ждала этого момента, тут же вскочила и стала будить детей, поочередно целуя каждого. Те не хотели открывать глаза, зная, что ничего хорошего им этот день не сулит. Но, наконец, все же проснулись, умылись из бочки и принялись за приготовленный матерью скромный завтрак.

Марьям заметила стоящую на столе пепельницу, полную окурков. Она перевела взгляд на мужа и по его уставшему лицу окончательно поняла, что он не спал до самого утра.

Ровно в восемь прибыл грузовик. Никто не хотел выходить из дома. Рустам взял отца за еще более загрубевшую в тюрьме руку и спросил:

- Папа, а как мы возьмем на корабль Шарика?

- Не думаю, что Шарика туда пустят.

- Как?!

Шарик, виляя хвостом, облизывал его лицо. Квартал пришел в движение. Даже Збудский, который вообще редко выходил на улицу, стоял сейчас на пороге своего дома. Ему было больно от мысли о том, что он больше никогда не увидит эту семью. Особенно он беспокоился за Рустама. Ели бы этот мальчишка остался здесь, его ждало бы блестящее будущее – Збудский свято в это верил. И зная иранские реалии, опасался, что Рустам там пропадет.

Они погрузили вещи в машину, затем сами по очереди забрались в кузов. Чувствуя необходимость запечатлеть этот миг для истории, Збудский вышел из дома подготовленным. Он наклонился к стоящему прямо посередине улицы фотоаппарату. Еще раз, теперь уже через объектив, взглянул на драму сидящей в грузовике семьи. И нажал на кнопку.

***

Когда машина подъехала к порту, здесь уже собралась многотысячная толпа. Палубы «Тургенева», «Красной звезды» и «Востока», которые должны были доставить переселенцев в Энзели походили на муравейник, а сам порт – на поминальную палатку. Яблоку некуда было упасть среди тех, кто с плачем прощались со своими близкими. Али и его семья метались в разные стороны в попытках разыскать среди всего этого кошмара Ханум и громко звали ее, пока, наконец, она не вынырнула из людского потока навстречу им.

Бледное лицо и покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что она не спала всю ночь, рыдая в ожидании восхода солнца. Ханлар помог Али отнести вещи на корабль, а Ханум, не переставая, обнимала и целовала мать, братьев и сестер. " Как же я буду без вас? Как мне дальше жить? Возьмите меня с собой, возьмите! ", - все повторяла она, а Марьям подбадривала ее, говоря: «Доченька, мы же не на смерть едем. Как здесь жили, так же и там будем жить и молиться о скорой встрече с тобой. А со временем ты тоже станешь матерью, и тогда не будешь так сильно скучать по нам».

По порту оглушающим эхом пронесся гудок корабля. Толпа заволновалась, началась паника. Переселенцы ринулись к судам. Али в последний раз крепко обнял и расцеловал Ханум, и дрожащим голосом произнес: «Береги себя, доченька». Из глаз его потекли слезы. Дети впервые видели отца плачущим. Даже Ханлар выглядел смятенным и, положив руку на плечо тестю, сказал:

- Не волнуйтесь за Ханум, дядя Али. Не оглядывайтесь назад.

Часть третья

Тебриз

Баку жарился под лучами летнего солнца. При каждом вздохе легкие втягивали дым старых автомобилей и белую пыль, коей сопровождался бессистемный и безалаберный строительный бум. Мэрле и Кянан совсем обессилили. С утра каждый из них выпил по три-четыре бутылки воды и вот теперь они столкнулись с одной из самых больших проблем Баку – практически полным отсутствием общественных туалетов. Кянан очень надеялся, что в те годы, когда здесь жили его дед и отец, с этим не было дефицита. Он понимал, что советский Азербайджан очень отличался от нынешнего. Конечно, населения города тогда было гораздо меньше, и тут еще не успели появиться небоскребы и роскошные отели, но и та пора имела свой особый колорит. Те, кому, подобно Диляре, довелось пожить в советском Баку, вспоминали его со светлой улыбкой. А значит, в ту пору Баку был городом счастливых людей. Или, возможно, нынешний город, на их взгляд, был настолько плох, что старый Баку, в сравнении с ним, сильно выигрывал, и улыбка была спровоцирована именно этим. И если новый Баку, со всеми преимуществами, которое давало время, находился в проигрыше перед старым, то это могло свидетельствовать о неверном пути развития республики, который за двадцать с лишним лет так и не привёл её к богатству и процветанию.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒