Алекпер Алиев 3 страница

- Здесь будто все друг другу братья, - задумчиво отметил он.

- В каком смысле? - Мэрле его не поняла.

- Я со вчерашнего дня замечаю, что азербайджанские мужчины очень похожи друг на друга – их волосы, усы, строение лица, одежда. Будто где-то есть большая фабрика, которая изготавливает азербайджанских мужчин и поставляет их в страну.

- Любопытное наблюдение. Прямо, как как у Хаксли в его «Дивном новом мире».

Миновав узкую пыльную улицу, такси долго петляло меж девятиэтажек, и, наконец, выехало на асфальтированную дорогу. Со всех сторон их окружали бесчисленные однообразные здания. Фасады некоторых из них были облицованы белым камнем. Внимание Мэрле привлекли написанные большими золотыми буквами лозунги. Кянан стыдился переводить их. Но вдруг поймал себя на мысли, что такое он ощутил впервые в жизни. Чего бы ему стыдиться? Некоторых особенностей родины своих предков? Но ведь он, уроженец Европы, был совершенно непричастен к становлению здешних правил и порядков. Это чувство надо пресекать на корню! – подумал он и, увидев очередной лозунг, сам поспешил перевести его:

- Вот на том здании написано «Государству с сильной экономикой все под силу». Это цитата бывшего президента, отца нынешнего главы государства.

- Как интересно, - лицо Мэрле стало задумчивым.

- Шутишь? – Кянан отвлёкся от изучения округи и повернулся голову к ней.

- Нет, я серьезно. Это похоже на коан, вся сила и энергетика которого – в его примитивности. Коаны Будды тоже такие – звучат как простые и алогичные фразы, но имеют при этом глубокий смысл.

- В действительности, все элементарно. Мой папа все время следит за жизнью этой страны, он в курсе всего. Так что мне известен практический смысл этого афоризма. Азербайджан выделяет массу средств на восстановление различных музеев и церквей в Европе – собор Сан Паттерн во Франции, Версальский дворец, две церкви в Страсбурге, Берлинский исторический музей, Британский музей и многое другое. И, по-моему, смысл этого афоризма заключается в том, что, дескать, у нас настолько сильная экономика, что можем даже давать денег Европе. Но с падением цен на нефть, думаю от этой раздутой щедрости ничего не останется.

- А кто восстановит все это? – Мэрле обвела рукой окрестности – Эти места будто изолированы от остального мира. Ты только взгляни – нет ни единого повторяющегося балкона, каждый выглядит по-своему, причем один уродливее другого. Бетон на фасаде потрескался, штукатурка посыпалась. То, что я видела вчера в центре, выглядело совершенно иначе. Уму непостижимо, как в одном городе может существовать такой контраст.

- Здешние районы отличаются от центра не только внешне, Мэрле. Образ жизни и мышления людей здесь тоже совсем другой. Чтобы осознать это, нужны годы. Впрочем, то же самое касается любого другого города. Мой отец говорит про Данию: «Я знаю эту страну, мы чувствуем друг друга, но чтоб наладить диалог такого уровня, человеку требуется четверть века».

То и дело подпрыгивая на раскуроченном асфальте, такси проезжало теперь мимо одноэтажных развалюх. На горизонте мелькала голая степь и электрические столбы. Когда шофер остановил машину возле длинного каменного здания и сказал «приехали», Кянан ушам своим не поверил. Он не ожидал, что они доберутся до места так быстро. Судя по счетчику, проезд обошелся им всего в семь манатов. «Смешная цена», - подумал он, и протянул таксисту десятку.

- Нам нужно будет вернуться отсюда в город. Подождешь?

- Конечно, - обрадовался тот, - отчего же не подождать.

Они вышли из машины. Широко раскинув руки, Кянан указал на стену Атешгяха и прилежащие к ней пейзажи.

- Александр Дюма-отец писал об этом храме в своих кавказских дневниках, когда приезжал в Баку в 1858 году. Он пишет, что ветер, сколько б ни старался, не мог потушить огонь Атешгяха. Он очень точно описал сам Атешгях и все, что находилось вокруг. Но теперь антураж сильно изменился, и мы уже не видим почти ничего из того, что когда-то видел Дюма. Остался только сам Атешгях, да эти степи.

Кянан достал фотоаппарат. Следующие пять минут продолговатый объектив обрисовывал в воздухе диковинные фигуры. Раз кадр, два кадр, три, четыре... Кянан опустил камеру и перевёл дисплей в режим просмотра. Тяжёлый вздох, услышанный Мэрле, мог означать только одно: результаты его не удовлетворили и вот он уже озирался по сторонам в поисках подходящего ракурса и увидел таксиста. Тот вышел из машины и курил в тени дерева, наблюдая за ними. Кянан сфотографировал освещенную утренним солнцем сторону Атешгяха, целиком вместив ее в один кадр, взглянул на дисплей, скорчил губы дугой и одобрительно кивнул. Вдохновлённый первой удачей он взял Мэрле за руку.

Они подошли к кассе у входа в святилище. Полноватая женщина средних лет не без вызова в голосе заявила, что билеты стоят два маната для местных и пять – для иностранцев.

- Два билета для туристов, пожалуйста, - попросил Кянан.

- Гид нужен? Все вам покажет и расскажет, - предложила кассирша, взяв деньги.

- Нет, спасибо. Там есть надписи на английском?

- Конечно, есть, как же им не быть, - обидчиво ответила женщина и протянула ему билеты.

Первое, что привлекало внимание вошедших, был четырехугольный алтарь, расположенный в середине пятиконечного двора. Кянан сфотографировал замеченные возле него надписи на хинди. Некогда в центре этого алтаря пылало вечное пламя, притягивающее к себе зороастрийских паломников из разных стран – они стекались сюда, дабы совершить свои ритуалы или придать огню своих покойников. Во дворе находился также бассейн с водой и колодцы для хранения снеди. Стоило приблизиться к одному из них, как в глаза и ноздри начинал впиваться едкий запах газа.

Кянан и Мэрле поднялись на террасу, с которой паломники могли наблюдать за церемониями и отдохнуть в находящихся здесь же кельях. Кянану понравился открывающийся с террасы вид, и он снова взялся за фотоаппарат.

- Дюма вспоминает, как видел здесь на церемонии последних несчастных последователей зороастризма – религии, которой поклонялись две тысячи лет, - продолжил он свою «лекцию», - Дюма советовал соотечественникам поторопиться приехать в Баку, если они хотят увидеть ту же картину. Потому что в Атешгяхе оставалось всего три человека. Их не гнали, напротив, позволяли жить в храме, но на смену им уже никто не придет. Атешгях постепенно утрачивал свою функцию святилища.

Они забрались в самую большую из келий и наткнулись тут на три восковые статуи, изображающие молящихся огнепоклонников. Их вполне можно было принять за живых, если, конечно, не вглядываться в потрескавшиеся от времени лица. Мэрле даже вздрогнула. Пусть и не на уровне музея мадам Тюссо, но, все же, было заметно, что статуи эти изготовил настоящий мастер.

- Дюма писал и об этих клетушках, - тихо произнес Кянан, скользя взглядом по стенам, - рассказывал, что в одной из них стоял каменный истукан, а перед ним, издавая странные звуки, истово молился человек в монашеском одеянии. Песнею, в которой чередовались ноты «ми» и «соль», он восхвалял Брахму, истязая себя ударами цепей. А когда церемония подошла к концу, он раздал всем присутствующим по кусочку сахара, а они в ответ дали ему по рублю.

- Как ты все это запомнил?

- Это воспоминания моего любимого писателя о родине моего отца. Так что у меня было аж две причины выучить их наизусть.

Спустившись обратно во двор, они стали бродить по нижним комнатам. На их стенах было высечено около двадцати надписей на санскрите, фарси и основных индийских диалектах. Увидав на одной из них свастику, Мэрле подозвала Кянана:

- Ты не поверишь: гамматический крест!

Щелкнув затвором фотоаппарата, Кянан сказал:

- Я слышал об этом.

- Обо всем-то ты слышал, не позволяешь себя удивить, - проворчала Мэрле.

День выдался очень жарким, и посетителей в Атешгяхе было немного. Кроме них, по ротонде прогуливалась лишь юная пара (парнишка то и дело целовал свою возлюбленную), да еще один человек – бородатый молодой мужчина – стоял в тени возле алтаря, прислонившись к стене. Кянан сразу заметил висящий у того на плече " Canon 5D Mark III". Его обуял профессиональный интерес. Ничего не сказав Мэрле, которая, заслонив ладонью глаза от солнца, разглядывала верхние письмена, Кянан решительно двинулся к незнакомцу, на лице которого при виде этого отразилось некоторое беспокойство вперемешку с улыбкой. Подойдя, Кянан встал рядом и сразу же перешел к делу:

- Здравствуйте. У вас отличная камера.

Человек устало, но удовлетворенно взглянул сперва на свой аппарат, а затем – на Canon, свисающий с шеи Кянана.

- Джахангир, - сказал он. – Джахангир Юсиф. Хм… Прозвучало почти как «Джеймс Бонд».

Кянан рассмеялся, протянул ему руку и также представился:

- Кянан Авшар.

- Судя по фамилии, вы как-то связаны с древними тюркскими племенами. Можно на «ты»?

- Конечно. И да, ты верно понял насчет родства с древними племенами.

- Я всегда все верно понимаю, - сказал Джахангир с притворным хвостовством.
Подошла Мэрле, и Кянан перешел на английский.

- Знакомься, Мэрле. Это Джахангир.

- Мэрле. Очень приятно.

- Взаимно.

- Ты турист или…?, - поинтересовался Кянан.

- Или что? – лукаво улыбнулся Джахангир.

- Просто интересно стало, живешь ли ты в Баку или тоже в гости приехал, как мы.

- Не, я не гость. Вон там обитаю, - он указал пальцем на отмеченную свастикой келью в углу двора.

Кянан перевел эти слова Мэрле. Короткое удивление быстро сменилось улыбкой.

- А ты, и в самом деле, похож на огнепоклонника, - сказала Мэрле.

Как выяснилось, Джахангир владел английским совершенно свободно. Кянан никак не мог понять, в каком настроении пребывает их новый знакомый: грустный ли он, уставший или просто задумчивый. Во всяком случае, лицо его выражало вселенское страдание, а длинная окладистая борода еще больше усиливала это впечатление.

- В общем, да… Я живу в Баку. А здесь оказался случайно. То есть, вчера я этого не планировал. Просто, когда выдается свободный день, стараюсь его чем-то заполнить. Кстати, я заметил, как вы вышли из такси, и все это время наблюдал за вами. Ты все фотографируешь, и фотографируешь… А я вот еще ни одного кадра не снял.

- Почему?

- Потому что мне тут уже и снимать-то нечего… Каждый камень по сотне раз фотографировал, - он обвел взглядом двор, - откуда ты приехала, Мэрле?

- Оба из Дании.

- Оба? - Недоверчиво переспросил Джахангир, - да ладно… И ты, Кянан, тоже что ли датчанин?

- И я тоже. Скажем так, датский азербайджанец.

- Ты неплохо говоришь по-азербайджански. Хотя акцент все же тебя выдает.

- Да, но с акцентом я ничего поделать не могу. Как ни крути, родился и вырос в Дании. Ну а Мэрле настоящая датчанка. Мы путешествуем вместе. Отсюда поедем в Иран.

- Даже так?

- Ага, такой у нас план.

Отстранившись от стены, Джаханир стряхнул с плеча пыль.

- В первый раз в Баку, Мэрле?

- Я в первый. А Кянан уже во второй.

- Ясно… Вам тут нравится? В смысле, в Атешгяхе.

- Трудно сказать. У меня какие-то смешанные чувства, - признался Кянан, - впервые я заинтересовался Атешгяхом, прочитав путевые заметки Дюма. А потом ещё отец рассказал мне свои воспоминания об этом месте. Но в первый приезд в Баку мы сюда не попали, да и, к тому же, мне тогда было 12 лет. Так что на сей раз я первым делом пришел именно сюда. Можно сказать, что мне понравилось, но… откровенно говоря, я ожидал больших масштабов.

- В последнее время я тоже редко сюда приезжаю. Но иногда вспоминаю о нем и, закрыв глаза, думаю о паломниках и монахах-прорицателях. Знаете, огонь горел здесь не только во дворе и на стенах, но и в каждой келье. В те времена люди не знали о существовании газа, выходящего из земли, и считали эти огни чудом. На этих ступенях лежали ковры, на стенах висели письмена и картины, вышитые на тканях, а в комнатах лежала золотая и серебряная посуда. Здесь поклонялись богу света и огня Ормузду, а также – солнцу, потому что верили, что и оно – некая священная сила, созданная Творцом.

- Ты, кажется, хорошо знаешь историю Атешгяха.

- Да, неплохо. Я издал фотоальбом, посвященный Атешгяху, и потратил почти год на изучение этой темы. Зная историю места, можно без сомнения найти уникальный ракурс.

- Почему ты выбрал именно эту тему? - полюбопытствовала Мэрле.

- Потому что огонь всегда играл важную роль в жизни людей этих краев. На самом деле, этот храм построили еще до нашей эры, но когда арабы захватили Иран и сделали его мусульманским, зороастрийское святилище в Азербайджане было разрушено. Многие огнепоклонники не приняли ислам и ушли в Индию, и там продолжили исповедовать свою веру. Сменилось несколько поколений и вот, наконец, Шелковый путь вновь привел зороастрийцев в Сураханы. После пятнадцатого века стали активно развиваться торговые связи с Индией, в результате чего возродились старые традиции, и в 17 веке индийские огнепоклонники вновь стали совершать паломничества в Баку, и возвели новый Атешгях. Поначалу тут жило около двадцати аскетов. Говорят, они носили на шее тридцатикилограммовые цепи и спали на известковых камнях, чтобы поскорее умереть и, реинкарнировавшись, вновь возвратиться в этот мир.

Сами того не замечая, все трое шагали по направлению к кельям в левом крыле двора. Мягкий голос нового знакомого и его рассказ так зачаровали Кянана и Мэрле, что они не обращали внимания даже на палящее солнце.

- Отказавшись от всех материальных благ, эти аскеты обрекали себя на физические муки. Они думали, что таким образом спасали себя от духовных страданий. Обратите внимание на эту келью – в ней можно только сидеть в позе лотоса, даже лечь нельзя, не говоря уже о том, чтобы стоять. Они проводили здесь месяцы, не меняя позы. Тело их деформировалось, а потом наступала смерть.

От услышанного Мэрле бросило в дрожь. Она внимательно посмотрела в бородатое лицо Джахангира. Он, действительно, очень походил на аскета – до такой степени, что можно было поверить будто он живет в келье.

А сам Джахангир, между тем, продолжил повествование:

- Они считали за честь быть после смерти сожженными в «священном огне» Атешгяха. Некоторые приходили сюда, чтобы искупить не только свои, но и чужие грехи. В этом случае срок их служения зависел от количества тех, за кого они молились. Они были уверены, что чем больше страдания ты себе причинишь, тем быстрее и полнее искупятся твои прегрешения. А потому чего только не делали: ползали по полу, целыми днями стояли на кончиках пальцах, и прочее, и прочее… В такие жаркие летние дни, как сегодня, они не прятались в тени, а сидели на солнцепеке, а когда шел дождь, то стояли под ним голышом, промокая насквозь. Зимой они носили влажную одежду и, разумеется, заболевали. В общем, умерщвляли свою плоть всеми возможными способами. Но в середине 19 века тут произошел оползень, и выделение газа сперва уменьшилось, а потом и вовсе прекратилось. Огонь погас, и паломники решили, что Творец разгневался на них и проклял это место. Так что все они разбрелись, кто куда. Последний индус вернулся домой в конце 19 века, и Атешгях полностью опустел. А в 1975-м его превратили в музей, потому что Индира Ганди во время своего визита в СССР захотела посетить это место. Коммунисты всполошились, быстренько навели тут порядок, убрали мусор, заасфальтировали ведущую к храму дорогу. И даже провели сюда газопровод. Так что сейчас огонь тут горит за счет газа, поступающего по трубам, а раньше он сам вырывался из-под земли.

Вороша в уме новую информацию, полученную от Джахангира, Кянан вымолвил:

- Именно поэтому я очень люблю путевые заметки и дневники. Это совершенно особое ощущение: создать с их помощью, первоначальное впечатление, а затем своими глазами увидеть описанное. Но про этот храм я читал только у Дюма. А тебе столько всего известно… Думаю твой тематический альбом про Атешгях, сопровождался текстами?

- Да, именно. В процессе фотографирования, пришлось много читать об истории храма, чтобы с горем пополам составить краткий исторический обзор для альбома. Не умею я писать, - усмехнулся Джахангир. - Когда возникнет потребность в самовыражении, мне гораздо удобнее говорить языком фотографии. В текст нельзя вместить столько нюансов, как в снимок. Улицы и дома рассказывают нам свои истории, но ведь не ушами ты их услышал, чтобы пересказать словами! Нет, истории эти воспринимаются глазами, а потому и передать их можно только визуальным способом, с помощью фотографии.

- Приятно встретить идейного фотографа, - улыбнулся Кянан, - Может, пойдем уже? Стало невыносимо жарко.

- «Пойдем»? В смысле, и я должен с вами пойти?

- Об этом я как-то не подумал, - Кянан взглянул на Мэрле, - ты прав, прозвучало немного странно. Мы собирались посмотреть сегодня центр города. Может, присоединишься?

- С удовольствием. К тому же, вернуться в город на вашем такси – это очень заманчивая перспектива. И можете быть спокойны, я покажу вам все, что стоит посмотреть.

Пестрое поле

Кянан думал, что они отправятся прямиком в город, и потому несколько растерялся, когда Джахангир обратился к водителю со словами: «Едем в Мехтиабад». Шофер и сам удивился смене маршрута и вопросительно посмотрел на Кянана, но столкнувшись с молчанием, просто нажал на газ. Пусть будет, Мехтиабад, почему бы и нет. Какой таксист откажется заработать чуть больше?

Название «Мехтиабад» ассоциировалось у Кянана с Пакистаном. Он хотел знать, куда и зачем они едут. Наверняка, Джахангир направил туда такси не просто так. Кянану определённо импонировала уверенность, с которой тот выбрал направление, но вместе с тем она показалась ему немного бесшабашной.

- Где находится этот Мехтиабад? Что там?

Выяснилось, что это поселок на Абшеронском полуострове, и где-то неподалеку от него разверзся настоящий экологический кошмар. Джахангир проводил там съемку около года назад, и захотел теперь показать это место гостям.

- Это очень любопытное место, вы мне еще спасибо скажете. Хотя, конечно, картина малоприятная. Но, не беспокойтесь – много времени это не займет.

Обещание Джахангира прозвучало интригующе. Больше они ничего не спрашивали. Коль скоро их целью было получше узнать Баку, Кянан не видел ничего предосудительного в том, чтобы положиться на первого встречного. Если б еще он вел себя не так спонтанно… А Джахангир молчал, не отрывая взгляда от окна, время от времени поглаживая бороду.

Старые одноэтажные постройки остались позади, и теперь вокруг них тянулись пустоши. У Кянана сжалось сердце при виде стаи ворон, тучей кружащих над этой безжизненной местностью.

Потом они долго ехали по широкой асфальтированной дороге. Впереди показались пологие холмы и мелькающее между ними море. Таксист свернул на другую дорогу, холмы остались позади, а вместе с ними исчез из виду и Каспий – теперь о его существовании можно было догадаться лишь по узкой синей кайме на горизонте. А берег как таковой был отгорожен от окружающего мира высоким каменным забором, который через полкилометра перерос в стену огромной виллы, а потом дальше, к следующему строению такого же типа. Этот длиннющий забор, молчаливым истуканом укрывавший от внешнего мира порядка двадцати вилл, привел датчан в шок. Заметив подобную реакцию, Джахангир усмехнулся:

- Как по-вашему, зачем нужна эта Китайская стена?

Кянан ограничился тем, что просто мотнул головой, а Мэрле несколько раз перевела взгляд с Джахангира на забор и обратно, но тоже терялась с ответом. Зрелище было настолько сюрреалистичным, что на ум не приходило никаких версий.

Джахангир не стал их долго томить и с плохо скрываемой яростью завёл эмоциональный рассказ об этом заборе. Оказывается, построили его олигархи и богачи, превратившие берег в свою частную собственность. Договорившись между собой, владельцы вилл отрезали от местного населения все побережье. Кянан и Мэрле, впервые услышавшие о том, что море может кому-то принадлежать, даже усомнились – а вдруг новый знакомый просто пошутил. Когда же Джахангир уверил, что говорит совершенно серьезно, они спросили, как же правительство могло допустить такое, и услышали в ответ:

-Так оно само потворствует этому. Это и есть правительство. И можно, конечно, сослаться на наши восточные особенности. Мол, султаны и визири не канули в лету, они просто трансформировались. Но ведь султан, по мнению восточных людей, был тенью всевышнего на земле. Человек священных кровей, власть которому даровал сам бог. А эти все… - он указал головой на виллы, борода встрепенулась. – Это всё отпрыски секретарей парткома, агентов КГБ и прочих функционеров, пригревших руки ещё при СССР.

- А у меня сперва появилась другая мысль – с горькой улыбкой вмешалась Мэрле, - будто этот забор призван защитить от моря. Ну, типа от цунами.

И вновь их окружали песчаные степи. Заросли невзрачных кустарников на обочине дороги становились все гуще. Иногда среди них вырисовывалось хилое деревцо с редкой листвой. Теперь на глаза им попадались преимущественно старые советские машины. По обе стороны тянулись вереницы бедных хибар, перед которыми сновали почерневшие от загара дети. Иногда брошенный ими мяч выкатывался на проезжую часть, и они, несмотря на опасность, бросались за ним буквально под колеса.

- Значит, люди остались без пляжа? – Возобновила Мэрле прерванный разговор.

- В некоторых местах есть платные пляжи – дорогие и грязные. Но, в целом, на Абшероне не осталось уголка, где человек мог бы бесплатно войти в воду или даже прикоснуться к ней. Море и побережье оккупированы с севера до юга полуострова, и приближаться к ним запрещено.

- Ты это называл экологической катастрофой?

- Нет, истинную экологическую катастрофу вы скоро увидите.

И вновь слова Джахангира прозвучали как грозное предчувствие. Он попросил таксиста повернуть налево и ехать помедленнее. У гостей кровь похолодела в жилах от мыслей и представлений, порождённых словами попутчика. Это было бескрайнее пестрое поле, убегающее куда-то за горизонт и казалось, что даже там, в незримой дали, оно не заканчивается, а продолжает тянуться вплоть до самого конца земли. Здесь не было никаких строений, никаких деревьев или кустов – лишь это, похожее на мираж, поле.

Водитель сбавил скорость, подыскивая подходящее место для остановки. Кянан, Мэрле и Джахангир вышли наружу. Девушка сощурившись оглядела даль. Мужчины последовали ее примеру. Все трое молчали. Наконец, Кянан опомнился, взобрался на небольшой холм и сделал оттуда несколько кадров.

Потом возвратился назад к машине, снял еще несколько кадров и широко раскрытыми глазами взглянул на Джахангира.

- Что это такое?

- «Полиэтиленовая плантация», - ответил попутчик и, видя, что гости его не понимают, пояснил, - здесь из земли «растут» полиэтиленовые пакеты. Так называют это в народе. На этой огромной территории нет ничего живого, кроме колючих кустов тамарикса. Это я и подразумевал, когда говорил о катастрофе – эти разноцветные пакеты, которые ветер годами оборачивает вокруг кустов. Ужасная картина, правда? Чудовищное пестрое поле. По-своему даже красивое и вместе с тем отвратительное. Словно эти красочные пакеты сами собой выросли из-под земли, а потом выгорели на солнце.

Кянан робко закрыл фотоаппарат. Водитель тоже вышел из машины. Выглядел он подавленным. Без сомнения, он частенько бывал здесь проездом, но сегодня впервые взглянул на это поле глазами иностранцев. Странное стечение обстоятельств: под нещадно палящем солнцем, среди мертвеющей, устланной полиэтиленовыми пакетами степи стояли четыре человека. Никто не молвил и слова. Минута молчания для разлагающейся природы? Пугающее безмолвие наполняло сердца страхом. Мэрле прижалась плечом к Кянану. Всерьёз чудилось, что они пребывали на некой покинутой планете и только жаркий воздух был способен отрезвить взбаламученное пагубным пейзажем сознание.

- Ну все, можем ехать в центр, - сказал Джахангир, - вы увидели два самых уникальных абшеронских пейзажа: оккупированное море и полиэтиленовое поле. Думаю, этого достаточно. А теперь отправляемся в край гламурного монументализма.

Такси тронулось с места и долго катило по ухабистым дорогам. Кондиционер в салоне справлялся со своей задачей наполовину.

- Мэрле, а как твои родители смотрят на это путешествие? Они не обеспокоились, узнав, что ты собираешься в Иран?

От столь неожиданного для неё вопроса Джахангира, Мэрле разразилась честным смехом. Ее мать была бесконечно далека от того, чтобы беспокоиться о чем-либо, включая поездки дочери. Родители Мэрле развелись шесть лет назад. И вроде бы прикладывали много сил и стараний, чтобы избежать развода, включая посещение семейного психолога, но, как видно, всё было тщетным. В итоге ее отец-хиппи уже давно переехал в Бразилию и женился там на танцовщице. Его реакция на планы Мэрле была лаконична: «Счастливого пути, доченька».

Что же касается матери, услышав об Иране, она сказала: «Но ведь там женщины покрывают голову», и тут же, как ни в чем ни бывало, сменила тему. По мнению Мэрле, мать не интересовало абсолютно ничего, кроме ее цветочного магазина в Ландемаркете. И Кянан ей очень нравился именно потому, что умел разговаривать о цветах. Точнее, не имея ни малейшего понятия о растениях, он внимательно ее слушал, чем и заслужил благоволение.

- Семья? Они не против, - пожала плечами Мэрле.

- Мне почему-то казалось, что европейцы воспринимают Иран как нечто мрачное и опасное.

- Ну, отчасти ты прав. Приняв предложение Кянана поехать в Иран, я много всего прочла об этой стране. Мне было любопытно, чем он отличается от других исламских стран. К примеру, там женщины могу закрывать голову лишь наполовину, а не обязаны носить черную чадру, как в Арабских эмиратах. Это интересная страна с богатой историей. Кянан говорит, что она мне очень понравится.

- Это действительно интересное место… Я был там один раз, и на первый взгляд Иран напомнил мне Кубу.

- Кубу? - изумилась Мэрле, - что у них может быть общего?

- Конечно, я имею в виду не архитектуру или менталитет, - Джахангир опять придал голосу тон бывалого рассказчика. - Но эти страны похожи свойственной им обеим эстетикой революции. Первое, что привлекло мое внимание в Иране – это портреты героев, развешанные повсюду, как и на Кубе. На Кубе это, в первую очередь, Кастро, а в Иране – Хомейни. А вслед за лидерами идут и остальные герои. Иранцам очень дорога память погибших в ирано-иракской войне, и во многих местах можно встретить их фото и статуи. По идее, в Иране должен был развиваться туризм, но из-за санкций приезжих там очень мало. UNESCO поставил Иран на третье место в мире по числу исторических памятников, но это ничуть не помогает стране избавиться от своего негативного имиджа. Согласен, что тамошние законы кажутся нам слишком жесткими и негуманными. Взять, например, смертную казнь за особо тяжкие преступления, такие как наркоторговля или изнасилование. И да, это правда, что женщины там могут покрывать голову лишь наполовину. Не всегда, и не везде, но, в целом, могут. Это прозвучит как неловкий каламбур, но иранские женщины одеваются очень открыто в закрытых местах. И таких мест множество – дома, рестораны и прочее. Женщины там одеты по последней моде, пьют алкоголь, курят марихуану, танцуют... Я сам присутствовал на одной из таких вечеринок. Но, впрочем, Иран у вас еще впереди. А пока что вы увидите Баку и, кстати, впоследствии сможете сравнить его с Тебризом. Они очень сильно отличаются друг от друга, не смотря на то, что оба являются азербайджанскими городами.

- Я слыхала об Азербайджане еще до знакомства с Кянаном. В смысле, слыхала, но не более того. Даже ни разу не произносила это слово, потому что не было надобности. А после появления Кянана, научилась чисто выговаривать «Азербайджан». Это не похоже на название никакой другой страны. Точнее – окончание у него совершенно особенное. Мне казалось, что названия большинства восточных стран оканчивается на «-стан»: Туркменистан, Казахстан, Афганистан… А в этом слове окончание «-джан». Кянан сказал, что оно имеет персидское происхождение и объяснил мне его значение – в нашем языке это что-то среднее между " sjael" и " eand", а иногда – и то, и другое вместе.

***

- Этот дом нефтяной магнат Муса Нагиев построил в начале 20 века в память о своем сыне Исмаиле, - рассказывал на ходу Джахангир.

Они шли вверх по Истиглалийет – одной из центральных улиц Баку. Мэрле заинтересовалась зданием в готическом стиле, и Джахангир с большой охотой откликнулся на ее вопрос.

- В народе это здание называют Исмаиллие. В ту пору оно находилось между редакцией газеты «Каспий» (сейчас на этом месте сквер Сабира) и Мусульманской школой для девочек, вот она, впереди. Школа теперь превратилась в Институт рукописей. Можете себе представить, что означало по тем временам строительство школы для девочек? Главенствующую роль тогда играли муллы и ярые мусульмане. Только отдельные люди являлись сторонниками прогресса. Еще одним нефтяным магнатом той поры был Хаджи Зейналабдин Тагиев. Во многом благодаря именно его стараниям и была открыта женская школа. Вообще, если назвать первую половину 20 века «периодом идеологических экспериментов», то Южный Кавказ был испытательным полигоном. В 1918 году в Азербайджане возникла первая на мусульманском Востоке демократическая республика, женщины получили право голоса, и открытие школы было одним из самых больших шагов, сделанных в этом направлении. Но в 20-х годах республику оккупировала Советская Россия, и этот «проект» развалился. Азербайджан перешел в новый формат – стал частью советской империи. И у этой эпохи есть свои интересные страницы, специфическая архитектура и вообще искусство.

- Мы уже видели некоторые образцы этой архитектуры на Разино, - сказала Мэрле.

- Вы были на Разино? – Джахангир словно обрадовался этой новости.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒