ПРОНИКНОВЕНИЕ 10 страница

– Я ошибался. Предназначения были у ангелов. Но ангелы не спешили размножаться, плодить смыслы бытия, наслаждались своей исключительностью, не желали делить власть. И тогда Бог создал людей – маленький зверинец по своему образу и подобию. И если бы Прометей не сжалился над нами, не принёс искру разума и воли, не увидели бы и божий лик в зеркале. Греческие боги покорили мир раз и навсегда, Прометей перевоплотился в христианского змея, подарившего людям время, сделав их смертными. «Но действие иное произвёл обманный плод. Он плотские разжёг желанья»83. Платоническая любовь – канал в вечность. Эрос – корень несвободы, союзник Танатоса. Мы – изгнанники из Рая. Нам нужна была плоть – стиснуть друг друга в объятиях, но вместе с любовью получили голод, жажду, неутолимые и неисполнимые желания. Мы – рабы своей же телесной оболочки. Вынуждены кормить её, поить, холить, одевать, работать, иначе встанут все поезда и рухнет цивилизация форм. Человек объявил себя властелином Земли и с тех пор ищет доказательства, что он не животное. Предназначение иными словами. Но созерцание великой картины поднимает его на вершину экстаза так же, как и соитие.

– Да, но картина – тоже форма. И твоя музыка живёт в нотах мелодии, а поэзия – в рифме стиха. Как бы там ни было, я должна вернуться. Мне нельзя превращаться в духа. Разница между мной и твоим братом в том, что он закончил картину с ангелом и свободен, а я так и не вспомнила путь атланта. Вернусь. Буду смотреть по сторонам, много думать и мало делать, чтобы статуи не повторяли друг друга, как мои здешние янусы. Время помогает познать себя, и по дороге не расплещу ни капли. Быть может, создам всего одну статую, но она отразит истинный лик атлантов. Тех, кто затерян в веках, тех, кого, как пустой сосуд, всякий безумец наполняет своим смыслом. И только я смогу вспомнить.

– Я боюсь за тебя. Ты жила по книгам и снам, а жизни не видела.

– Как и ты, хранитель.

– Да. Мы – герои мифов, чужие сны в саду расходящихся тропок.

Что-то до боли родное – орлиное – проявилось в тебе. «Мы – неприкаянные с тобой. Ты. Я. Мы оба».

В тот злосчастный альпийский вечер не дочитала записку в шале на зеркале: холодно, стекло не запотевало от дыхания. «S» постскриптума застыла меж ними перевёрнутым знаком вопроса. Заварила чаю с мятой, легла смотреть телевизор – он всегда меня усыпляет. Показывали документальный фильм о двух гигантских галапагосских черепахах. Они были единственными представителями вымирающего вида, последними рождёнными, но, к разочарованию герпетологов, не спешили любить друг друга. Как и мы, подумалось мне.

– Понимание, привязанность, любовь… глубокие чувства возникают между людьми, схожими своим одиночеством.

Плывём куда-то в утлой лодочке по лабиринту каналов. К морю ли? Есть ли мост через время? Главное – не отнимай руки. Кирин мост невидим, потому что она не помнит его. Мост может быть чем угодно: дверью, волной, лунной дорожкой, натянутым над водой канатом… Никто не знает наверняка, даже стражники по краям: они тоже слепы. Пропустят нас как одно целое, если будешь держать меня за руку.

– Пойдём со мной? Не оглядывайся, и Орфей вернётся вместе с Эвридикой.

*** *** ***

– Если мечом жертвуют ради чаши, то и жезл опустится перед пентаклем84, – заключил Ульвиг, – ты выбрал Маугли, а не Альберта, значит, землю и возвращение.

Лодки несло течением всё быстрее, туман сгущался, закапал солёный дождь, что предвещало близкий выход из лабиринта. Мы поменялись местами. Маугли пересела в лодку к Кире: та заснула, и Маугли вызвалась сторожить чудеса. Мы с Ульвигом двинулись вперёд, разведывая дорогу, чтобы в случае чего остановиться, так безопаснее. Друид и воин. Раньше и не задумывался о том, что мы оба принадлежали к разным веткам одного древнего племени – кельтов. Но я вырос в Лондоне, пропитанном солярными мифами древних греков, а он докопался до чешских дольменов своего прошлого. Мой корабль плыл по вершинам вечнозелёных – несуществующих – деревьев, а его пересекал кровавые реки и чужие моря. Братья, чьи ветки-пути разошлись. Сейчас это уже часть далёкой истории, никто никогда не прочтёт её, не услышит. Следы на песке, заметаемые ветром.

Во время Карнавала в городе наблюдал за людьми, примеряющими маски. Редко кто искал свою точную копию, чаще – противоположность. Уставшие строгие мужья надевали маски шутов, их круглолицые жёны – маски с точёным профилем надменных графинь. Альберт был прав: они мечтали родиться не собой, а кем-то другим. Люди всегда хотят невозможного. И кто-то посягает на чужую территорию, а кто-то уходит в свои грёзы и сны. Всякий считает себя единственным и неповторимым, героем мифа с судьбой и дорогой, и не замечает, что давно пополнил ряды безликих янусов-близнецов. Мы все – звёздная пыль. Солнце не мать нам, мачеха. Жизнь рождена взрывом Сверхновой. А в ядре у звезды – водород. Всё живое вышло из воды и туда же вернётся. Море у нас в крови, оно и есть наша суть, сердцевина лотоса. Никого не оставило равнодушным. Море – утешение и надежда: знаем, где-то там, за чертой, есть другой берег, где вода кончается, упираясь в сушу, но смотрим за горизонт и не видим его. Дамоклов меч времени во власти апорий Зенона85. Живём в застывших моментах, в картинках бытия, создающих видимость движения. И в зависимости от того, что для нас сейчас важно, связываем их в звенья цепи, в причины-следствия, сохраняя в памяти повороты сюжета. Но «летящая стрела неподвижна», а земля раскалывается у нас под ногами. Новый шаг – выбор пути, трещина в сердце: добро-зло, тень-свет, смысл-тщета, мир-война, любовь-одиночество, дом-дорога, музыка-тишина… Вечный двигатель жизни. Идём вперёд и вперёд, расщепляясь на поворотах, теряя себя за слоем слой, меняемся и забываем одни моменты, вспоминая другие. Наша жизнь – цейтраферная съёмка86: кинофильму отчаянно не хватает кадров. Мгновений, когда мир льётся внутрь, а мы растворяемся в нём, когда тишина звучит музыкой сфер и затягиваются раны. Солнечные блики в листве, капли дождя на коже, случайное соприкосновение рук – остановки на краю пропасти, вырезанные кадры гармонии, равновесия чаш. Светлячки Маугли. Не они ли мерцают в глазах атлантов? Беспощадный режиссёр – наша память – уничтожил моменты как помехи истории, но они оживают во снах, вспыхивают озарениями на стыке кадров в темноте кинозала. Так рождается искусство – пророческие сны наяву, мифы, мистерии для зрителей. Человек отличается от прочих живых существ чувством времени, стремлением его сохранить, передать другим, поделиться. Искусство – битва за бессмертие. Вечное возвращение.

«Все вы юны умом, ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени… Вы даже не знаете, что прекраснейший и благороднейший род людей жил некогда в вашей стране»87. Чудовищ-динозавров спалили извергающиеся вулканы и падающие метеориты, язычники поклонялись огню; языческие цивилизации неоднократно страдали от потопов, христиане освятили воду, а смерть примут от отравленного воздуха, или их сметёт ураган. Люди Ветра, очевидно, будут молиться в кислородных барах и возведут стены до неба. Обожествлённые земные стихии. Библейская история о Ноевом ковчеге, греческий миф о Девкалионе, египетское предание об Атлантиде. Воспоминания земли…

– Маугли, я должен сказать тебе …

Перебралась на нос лодки, поближе ко мне. Настороженный взгляд из-под капюшона плаща. Глаза – неестественно прозрачные, светлые, почти белые. Понял, каким впереди нас ждёт море: чистым, как неисписанный лист бумаги.

– … часть наших воспоминаний – иллюзии. Когда память не в силах восстановить утраченные кадры, на помощь приходит фантазия. Все дороги мира похожи друг на друга, а фантазия не имеет границ. Но она не принадлежит нам. Человек творит образы из того, что видел когда-то наяву или во сне. Бесполезно искать колыбель человечества – исчезнувшие цивилизации, такие, как Атлантида, Гиперборея, Шамбала, Лемурия… в прошлом, а тем более за пределами Земли. Это некий «золотой век» человечества, первая матрёшка времени, сон внутри сна. Эйдос. Прообраз. Идея. Никто и никогда не попадёт в сердцевину лотоса, иначе сама фигура будет разрушена. Последует рождение новой – другой – Вселенной. Атлантида – предсказания джет. В её истории переплетены судьбы не одной, а многих цивилизаций. Необратимость свойственна жизни человека и общества, время же циклично, как витки спирали. Солнечный крест и колесо. Белый путь гармонии с миром и чёрный – полёт Икара, превосходство и падение. Теория Дарвина работает между актами творения – катастрофами. Бог создаёт свой зверинец, твари размножаются, приспосабливаются, видоизменяются. Когда система достигает равновесия, и загнивает непроточная вода, твари-переростки, израсходовав все дары и запасы, начинают раскачивать лодку-ковчег, чтобы вырваться за пределы тесной клетки, пока не перевернётся. И наступает момент для нового акта творения и новой эры. Мифы, искусство всех народов мира повторяют одну и ту же историю – Атлантиды, поэтому ни археологи, ни историки, ни мистики не знают, где её искать. А если предположить, что после потопа атланты расселились по всей Земле и передали свои знания, то… представь себе количество выживших! Предания же гласят об обратном: спасутся двое влюблённых. Атлантам приписывают энергетическую связь с высшими силами, с Богом, с источником бытия, телепатию и способность видеть сквозь время и через расстояния. Утверждают, они обладали и пользовались некими каналами в вечность. Магия, искусство и сны. Сон – канал в вечность, как и любовь. Во сне душа отправляется в межзвёздный полёт, в Спираль, за пределы времени и пространства, бродит по лабиринтам джет, разгадывает древние символы на стенах и колоннах. Озарения – воспоминания души о полёте. Их не так уж и много, банальных истин, разнятся лишь формой высказывания – тем, за что ты так борешься. Фантазия искажает идею, приукрашивает или не может досказать всё, не помнит. Кресты отличаются формой, но во всех верованиях символизирует союз неба и земли. В каждом обществе – свои мифы и герои, но пути-сюжеты совпадают. В глобальном смысле вся культура человечества – пересказ языческих мифов, а новые храмы стоят на пепелище старых. Все знания черпаются из единого источника мудрости. Но идеи интерпретируются по-разному – ветви религий и философии, мифы, культы, суеверия, и люди поклоняются не идеям в чистом виде, а формам их воплощения. Наставниками древних жрецов и шаманов были «пришельцы из-за моря-океана», а буквально с другого берега времени. И передавали мудрость во снах или трансовых состояниях. Ба – душа египтян – летала во сне в Храм Маат, а затем описания её путешествий слагались в «Книгу устремлённого к свету». У кельтских друидов был культ вина, галлюциногенов и изменённого состояния сознания. Дельфийская пифия вдыхала ядовитые пары омфала и пророчествовала в священном экстазе. Многие религиозные обряды основаны на ритмичных песнопениях, танцах или чтении мантр – люди молятся на границе между явью и сном. Сократ слышал Голос. Кейси восстанавливал Хроники Акаши об Атлантиде при помощи регресса. Медиумы, экстрасенсы и предсказатели подключаются «к космосу», к высшим сферам. Есть и научные открытия, сделанные во сне: недостающие элементы периодической системы Менделеева, формула кольца бензола Кекуле … не вспомню сейчас, какие ещё. Кольриджа и Данте во сне посещала Муза. Случалось, что одна и та же идея приходила сразу в несколько голов: Попов, Маркони и Тесла изобрели радио почти одновременно.

У Дарвина был конкурент: Альфред Уоллес прислал ему рукопись о происхождении видов путём естественного отбора, и Дарвин был готов отказаться от публикации своего труда. Но о плагиате в подобных случаях не могло быть и речи. Атланты – послания вечности, и получали их многие люди на разных концах Земли. Атлантида как цивилизация никогда не существовала, и вместе с тем она была, есть и будет всегда. Атлантида – это мы сами в лучшие наши моменты. В моменты прозрения.

Слова уносили меня всё дальше, как лодку течение. Маугли слушала молча, не поднимая глаз. Темнело. Туман окрасился в фиолетово-серый цвет. Она смотрела на всполохи факелов в воде меж кормой и носом наших лодок, шедших след в след.

– Я и правда homeless, – задумчиво произнесла она. – Не существует порога, откуда началось моё путешествие. Как будто была всегда, но нигде.

– Не ты одна. Мы все – скитальцы. Никто не знает, где начинается и где заканчивается ветер. То же и с реками: впадают в море, покидают его другими реками, но и собой. Переменчивое постоянство воды. Наша кровь подчиняется её закону.

– Закону лабиринта. Могла бы догадаться о нём в Карфагене или в городе. Каналы, акведуки, заимствованные финикийцами у атлантов, напоминают символы лабиринта, спирали, цветка лотоса. Древняя фигура, форма галактик. Человеческая жизнь – лабиринт со смертью в центре, после смерти человек блуждает по лабиринту, и прежде чем окончательно перестать существовать, должен найти выход. Покинуть лабиринт кем-то другим. Ветвятся дорожки, но по кругу, по кругу, по кругу. А мы продолжаем верить в прямые и точки отсчёта. Недалеко же люди ушли от животных: они не чувствуют времени, мы не видим вечности.

Как будто и сами перестали существовать, не ощущали присутствия друг друга. Говорили с отражениями в воде. Пляшущие отсветы факелов чертили над головами причудливые нимбы. Ещё не ангелы, уже не люди. А между тем русло канала расширялось, отодвигая от нас стены домов, пока темнота не окружила лодки со всех сторон.

– Великий Леонардо считал зеркало своим учителем. Вот кто жизнь провёл в плену озарений! – подумал вслух.

– Самое большое из них вода, – отозвалась Маугли и добавила: – И разбить его невозможно.

Смотрели в глаза своим отражениям из тумана, из темноты.

– Кажется, они реальнее нас, – сказала она.

– Почему нет? Вода хранит информацию.

Темнота превратилась в море без берегов, без горизонта, без неба. Море простиралось повсюду: сверху и снизу, обнимало за плечи, ударялось в бока лодки, шептало на глубине, звало за собою в даль.

– Начинаю понимать смысл времени: оно, как пространство воды, везде и вокруг нас. Единый живой организм. А мы сочинили себе координаты долготы и широты и упорно придерживаемся их, чтобы не сбиться с пути. Но никто и так не заблудится. Все точки принадлежат плоскости круга, волны глотают отражения и передают друг другу, смывают с нас маски неверного выбора за слоем слой и прячут в копилку воды. И может, когда-нибудь кто-нибудь разглядит там своё настоящее лицо. Увидит себя тем, кем хотел стать, но не смог. Свой идеал и мечту.

– Смотрите! – закричал с носа лодки Ульвиг.

Пламя факела осветило столб, торчащий прямо из воды. Дорожный знак: нарисованная краской звезда в центре круга.

– Египетский символ Дуата! Мы покинули город или жизнь?

Символ мира теней, напоминающий колесо.

«И всё, что мы видим, является смертью, и снами, когда мы спим»88.

Картина третья: «ВОЗВРАЩЕНИЕ»

(абстракция)

Эпизод 1. Мост

Волны качали лодку, как колыбель. Чудилось, теку и меняюсь, становлюсь водой – огромным зеркалом, вобравшим в себя сюрреализм чужих откровений: людей на мостах, изящное кружево дворцовых арок, сердцами распахнутые ставни домов, мозаику ракушек на стенах, покосившиеся дома из морёного дуба, солнечные площади и замшелые переулки. Отражения влекли за собой на дно, свет фонарей играл на глади каналов длинными, изогнутыми жёлтыми линиями. Театр теней, но наоборот. Фигуры танцевали, ловили друг друга за руки, сливались и раскалывались надвое. Хрупкие, невесомые переплетения. Кинь камень, и всё сломается, исчезнет. Силилась понять что-то сложное и простое, как закат, когда день встречается с ночью, как исполнившаяся мечта, что горчит тоской по пройденному пути. Гёте сравнивал венецианские гондолы с «плавно качающейся колыбелью» и с «похоронными носилками» в одной фразе89. Круг, символ жизни, где детство и старость схожи своей беспомощной бессознательностью и умиротворением. Надо бы писать последнее слово через «е», как «смерть». Рождение и смерть, чрево и гроб, путь земли. Лодки-маятники на солнечной дороге из лунного света. Путь к морю.

Мы долго плыли сквозь туман, рассекая пространство чистого листа. Ни ветерка, ни волны, ни черты горизонта. Море молчало. Надеялась, в пустоте почувствую лёгкость. Но пустота тяжела, у неё был вес, будто тонны свинца давили на плечи, сжимали тело плотным кольцом. Наконец из клочьев тумана вынырнул деревянный мост. Ухватились, залезли. Мост перекинут между двумя островами или мысами материков. Могли пойти либо вправо, либо влево и достичь земли. Но едва шагнули, как мост начал подниматься, удлиняться и раздвигаться в стороны, как всегда бывает во сне: что-то привычное увеличивается на глазах до немыслимых размеров. Сели, чтоб удержаться. Замерли, свесив ноги, на хлипкой перекладине над пропастью. А под ногами крутилась Земля – маленькая и далёкая, скрывающаяся за облаками. Самолёты летели под облаками по неизменным маршрутам и расписанию. Куда-то мчались, спешили и опаздывали поезда. Смотрели на них сверху с безнадёжной отрешённостью, словно поняли и согласились с тем, что мост – последняя высота и обратной дороги не будет. Отчаяние финала.

Воздух холодный и влажный, у меня зуб на зуб не попадал, когда внизу различила фигурки людей. Они росли, как мост, вытягивались вверх на тонких ногах. Гибкие и прекрасные, как персонажи Джакометти. Изящные руки тёплыми волнами касались ступней, гладили лодыжки. Странное ощущение неги, хочется длить его, длить, длить… не просыпаясь. Тени обволакивали, проникали внутрь.

– Психофоры!

– Они – это мы?

– А мы – это они. Все, в конечном счёте, сторонние наблюдатели, носители чужих душ.

– Всегда были с вами: вокруг, рядом, внутри.

Не нужно ничего произносить вслух, тысячи голосов в голове отвечают на вопросы.

– На чём держится мост, если Земля вертится под ногами?

– На копии. Золотая нить судьбы протянута над лабиринтом, ею прошиты слои реальности. Параллельные миры сосуществуют. Последите за мыслями: как часто создаёте альтернативу событиям, живёте в воспоминаниях или мечтах? Каждый встречный уносит с собой ещё одну вашу версию. Незначительный выбор заставляет сворачивать на перекрёстке дорог. Миры сталкиваются, ветвятся, перетекают друг в друга, а вы продолжаете искать фантастические дверь, щель, прореху… не замечая, что сами давно принадлежите иной системе координат. Миры – бесчисленные повторения, чуть искажённые отражения в зеркалах. Искажения настолько малы, что невидимы. Подумаешь, стёрты целые страны с географических карт, переименованы реки и города, звёзды изменили цвет, а собственное имя кажется чужим: история переписывается ежедневно, если не ежечасно, не поминутно, и нормально не помнить всё, не поспевать за новостями, не узнавать приятелей детства и юности, не принимать себя.

Ульвига встретила за год до проникновения во сны. Сидели плечом к плечу на ступеньках лестницы в проходе меж рядами кресел на джазовом концерте, куда оба опоздали и в темноте не смогли отыскать свои места. Невероятное ощущение близости, словно знали друг друга всю жизнь! Но он не мог быть в тот день в Москве и … мог одновременно: музыканты не включают Прагу в мировые турне, почему бы не приехать на концерт в Москву?

– Такое часто случается, и в попытке объяснить совпадения люди убеждают себя, что у всех есть близнец, двойник, что человечество породили двое – Адам и Ева, похожих много – общие гены. Но свет из глаз не подделать. Миры снова и снова сводят вас вместе, обрекая на тоску по утраченному счастью, на предчувствие чуда.

Чудо сотворили музыкальные вариации. Звуки парили под потолком. Хотелось верить в феномен акустики концертного зала, но волшебной была сама мелодия – сложная, слоёная, как пирог, закрученная в спираль, сон внутри сна, сон наяву. Будто душу вынули, выполоскали, отбелили в небе и вернули поющей, другой, чистой рубашкой на немытое тело. Выразить не хватает слов.

– В мире материи не придумано слов для души. Попробуй рассказать о физической боли, уйму слов подберёшь, а для света всего одно – перерождение. Сыны Змея тоже молчат о просветлении. Для великого всегда недостаточно слов. Жизнь – башня, колодец, пещера, крепость… с непробиваемыми стенами: строите то, чего нет, отгораживаетесь от чего невозможно отгородиться.

Помню солнечный день и пикник у озера. Тридцать первое августа, мне семь лет. Яркие блики света на глади воды, в листве, в траве. Мир сияет. Произношу вслух: «Зло! ». Мама с папой опешили, не зная, что ответить. Они видели вокруг цветущую природу, а я думала, что в этот самый момент, когда смотрю на блики, он проходит, приближая завтрашний день и школу. Мою очередную тюрьму. Детский сад – школа – университет – работа. Везде свои законы и правила, либо подчиняешься, либо жестоко наказывают и изгоняют. В жизни непременно наступает момент, когда осознаёшь, что родители не боги и не смогут уберечь от посторонних, будто выходишь под купол неба абсолютно беззащитной, а в небе нет никого – провидение ещё заслужить нужно. Маршировать в строю так и не научилась. Октябрьским утром по дороге на работу увидела детей, играющих во дворе. Карусель крутилась, дети хватались за поручни, боясь вылететь за край. Карусель – наша цивилизованная жизнь, избежать круга может или очень сильный, способный выжить в дикой природе, или святой. Дети не выдерживали и разжимали руки, падали, и кто-то плакал, а кто-то терпеливо ждал, когда ход замедлится, чтобы снова вскочить в круговерть. Один мальчик отошёл от карусели и сел на скамейку. Смотрел, как низкое осеннее солнце обводит тенями «глазки» сучков – солнечные точки в конце письма лета. Мальчик улыбнулся в ответ, и я решила, что отныне буду поступать так же: карусель никуда не денется, а вот тёплые деньки обернутся зимней стужей, глазом не успеешь моргнуть, не заметишь. Научилась жить ожиданием солнца, лета, свободы. Ожидание похоже на ветер: никто в точности не знает, где начинается и где заканчивается, как меняет направление. Мечта лучше реальности: никому не подвластна, не запереть в клетке, летит, куда хочет. Летом ждала следующего лета, потому что настоящее отцветало на глазах, разлагалось под ядовитой патиной тлена. Будто всю жизнь просидела на мосту над рекой времени, а безжалостная вода омывала босые ноги, растворяя кожу и кости едкой щёлочью нового дня. Большинство людей радуются цветению жизни, единицы из них знают правду: чем пышнее бутон, тем скорее завянет цветок, спелый плод загнивает и падает в землю, редкие бабочки не однодневки. Все, кого я люблю и кто любит меня, когда-нибудь оставят меня одну посреди бушующей зелени лета, и я не в силах этому помешать. Что может быть более жестоким? Постулаты «живи здесь и сейчас» и «красота в мимолётности» – обман. Нет никакого «здесь и сейчас»: миг короче вздоха и взгляда. А человек жив ожиданием, и если вокруг всё превращается в прах, то ожиданием чего – смерти? Вода будущего не знает пощады, и мы ищем спасения в прошлом, как повзрослевшие дети утешения в родительском доме. Людям не нужна правда, им нужна красота. Живут, считая себя бессмертными или богами. Распоряжаются моей судьбой, словно уполномочены кем-то сверху. Повзрослев, полюбила Ван Гога за картину «Прогулка заключённых». Что бы ни говорили критики и биографы о копии с гравюры Доре90, полотно – аллегория судьбы, где центральный персонаж – сам художник: куда бы ни шёл – шагаешь по кругу, что бы ни делал – раб, побег – утопия, не убежать от себя, не выпрыгнуть из тесной, раздираемой голодом и болезнями клетки плоти. Страх смерти, тюрьмы и одиночества – един и не отступит, пока чувствую себя живой.

– Кира-Кира, умеешь нарисовать безысходность! Оглянись, вокруг вас не город, а море. Успокойся и слушай его молчаливый зов. Волны сталкиваются и сливаются в бесконечный поток. Переплетаются тени, ветвятся миры, проникают друг в друга странички истории. Стань всеми – обретёшь себя. Мелодию в какофонии звуков может уловить обладатель идеального музыкального слуха, воспитанного в тишине, в погружённости на дно души. Но как раз к себе вы и не прислушиваетесь. Страх заставляет избегать себя, оглушает и ослепляет.

– А если встретиться с собой? С копией?

– Не успеете рта раскрыть, как тот, кто слабее, уйдёт. Несчастный случай, нелепая смерть. Бывает, но тропинки лабиринта редко повторяются и накладываются, как правило, никто не находит себя, но встречает тех, кому должен или кого ждал и любил.

Я забыла о встрече, а музыка продолжала звучать в сломанном плеере. Город, жизнь – всё вокруг рушилось, а над руинами плыли золотые завитки звуков, обрамляли крыши и облака. Тянулась за ними, пока не закрыла глаза и сама не стала невесомой как тень.

– Сон – нить Ариадны. Стены ломают, а тени и солнечные блики ложатся на землю за ними. Незыблемы и неизбежны. Психофоры, даймоны, ангелы-хранители, интуиция, внутренний голос. Какие бы имена ни давали нам, мы верны и никого не обманываем. Сделав шаг, раскалываетесь надвое, мы дробимся вместе с вами, помним все перерождения, рассказываем, сопровождаем – никто из вас не покинут. Иногда кричим, что есть силы, но вы как на войне контужены взрывами. Тащим за руку – упираетесь и сворачиваете не туда. Строим мосты – сжигаете. Отвергаете нас и теряете себя в лабиринте судеб.

Ангелы отрезают крылья и падают на землю, а люди смотрят фильмы об ангелах. «Faraway, so close»91! Если б призналась кому-нибудь, сколько вечеров прожила внутри фильма, отправили бы в сумасшедший дом. Ангелы вели дневники, мечтали понять, что есть время. Оно стучало, как влюблённое сердце, и проходило, как боль, писало картины подобно художнику, снимало кино. Времени не хватало, потому что часы тикали внутри меня. Ангелы не чувствовали времени, отстранённо наблюдая за его течением. Но знали любовь, были её посланниками. Как и люди искусства. Те, кто пишет картины и снимает фильмы об ангелах. «В нас самих нет смысла, приходим в этот мир, чтобы быть обретёнными кем-то».

– Мы и есть мост. Без нас вы – одиноки, отрезаны от мира и друг от друга. Разум, наука, технический прогресс погубят вас, как доспехи тевтонских рыцарей92. Кочевники ориентировались по далёким звёздам, учёные не способны разглядеть их без телескопов. Крестьяне без часов и календарей засевали землю. В старых романах предчувствовали и отводили беду от возлюбленных. Вы же похоронили в себе таланты, поручив технике всё решать за вас. Масс медиа вместо дара предвидения, сеть и мобильная связь вместо телепатии. Голубые экраны – современное божество, плодящее противоречивые мифы: засыпаете героями одного, а просыпаетесь злодеями следующего, и до бесконечности множатся образы, становясь частью абсурда. Трудно найти себя в хаосе, постичь, понять, идентифицировать, и вы себе не доверяете, канал, принимающий наши послания, замурован. Мы по разные стороны стекла: беззвучен стук, безмолвен разговор.

Ночь напролёт птица билась в окно, упорно, отчаянно. В грозу окна в доме были закрыты, люди спали. Утром распахнули окно и увидели пух и капельки крови на карнизе. Птицу не ждали, не встретили и не впустили внутрь, больше она не возвращалась, а может быть, умерла. В морозный полдень проветривали дом, и зеркало, не выдержав разницы температур, треснуло. Собирали с пола осколки, изранили руки. Мельчайший осколок проник по кровеносным сосудам в сердце и саднит, не давая покоя ни днём, ни ночью. Юная Эвридика сняла белые туфельки, вазу с красными цветами с подоконника и прыгнула вниз с двенадцатого этажа. Она сама была злом, дочерью Персефоны, принадлежала тьме. Наступила на искушение93, и мост провалился.

Кошмары накатывают волна за волной, лежу на дне и смотрю на танцующие по поверхности воды солнечные фигурки. Я – за кулисами театра теней, по другую сторону зеркала. Наверху Ульвиг и Маугли тоже молчат о чём-то сами с собой. Аморген нем: психофора во плоти лишена дара речи. Теперь мы трое – хранители истины, а он – ребёнок, надеющийся на изрезанную, засвеченную киноплёнку памяти.

Сходимся и расходимся в танце, меняемся местами, сливаемся в потоке воды.

*** *** ***

Я был танцующим человеком. Шутом, опрокинутой картой Таро. Жрецы разводили костёр в пещере, заваривали корень ибоги94, острым камнем надрезали запястье, смешивая мою кровь и зелье. Когда пламя достигало сводов, мне протягивали дымящуюся чашу. Наступало время танца вокруг костра. Я был кем-то вроде шамана, через меня жрецы говорили с духами. Танец изображал их голоса: требовательные, наставнические, пророческие. Жрецы обводили мою тень, отбрасываемую пламенем на стены. Рисунки95 предсказывали срок сбора урожая, предостерегали от опасности на охоте, выбирали жертву, обличали виновного. Тайные символы хранили внутри пещеры, а те, что предназначались всем, переносили на стены скал на всеобщее обозрение и в назидание. Я же просыпался под утро и не помнил ничего. Тусклый свет маячил издалека, смутная грань между днём и ночью, между жизнью – ощущением собственного отяжелевшего тела – и полётом забвения. В пещеру меня привели ребёнком, никогда не покидал её, не видел солнца, не знал, что творится снаружи. У меня была мягкая постель из пальмовых листьев и сытная еда, все мои просьбы считались священными и выполнялись незамедлительно. Все, кроме одной: уйти. Избранный не имеет права отречься.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒