ШЭНЬСИ-ШАНЬСИ 11 страница

В городе Лушань был монастырь, основанный вторым патриархом учения Будды в Чжун-Го — мудрым Хуэй-Юнем. Это был монастырь Дулиньсы. Только туда мог пойти переводчик сутр.

Знал об этом Бодхи, и знали об этом посланные по следу наемные убийцы.

Золотом и кинжалами открывали они себе путь.

И вот теперь Бодхи впервые настигал их.

Прежде, чем войти в монастырь Дулиньсы, паломник должен был выйти к священному озеру Поянху, где строился буддийский храм Будды Авалокитешвары.

Бодхи шел к озеру Поянху по равнинной местности. Дорога была прямой и шла среди ровных квадратов заливаемых полей риса.

Ночь застала его в деревне, где жители изготовляли фарфоровые изделия.

Деревня была большая.

Деревня была закрытая.

Жители деревни по приказу чиновников императора никогда не выходили за пределы селения, чтобы тайна изготовления фарфора не была узнана лазутчиками из соседних государств.

На перекрестках дорог у входа и выхода из деревни Цзиндэчжэнь стояли дружины стражников государственной тайной службы.

Фарфор бывает синий и пурпурный. Голубой и розовый.

Красный и оранжевый. Белый и черный. Матового и землистого цветов.

Цзянси

Созданный из двух сортов белой глины, покрытый после просушки глазурью, фарфоровый сосуд обжигали в большом огне.

За обжигом —г тайной из тайн — следил мастер.

Настоящий фарфор — дар Неба! Дар Богов!

Его тонкие стенки издают волшебные звуки.

Его нельзя оскорбить царапиной от меча.

Его лунный свет освещает темноту.

Его тепло согревает ладони и Душу.

Настоящий фарфор — это космическое слияние дышащей желанием ткачихи-земли с бушующим страстью пастухом-огнем.

Глядя на волшебное сияние фарфора, люди видели

алмазные россыпи звезд,

бескрайнее небо после весеннего дождя,

молочный туман на волшебном озере,

слезы небесной красавицы, играющей на цитре.

Ученые мужи — любители древности,

красавицы — весенние цветы,

поэты — созерцающие весны и осени,

художники — видящие незримые узоры неба

считали счастьем иметь и видеть

чаши и вазы, блюда и подносы, тушечницы и курильницы,

фигурки Богов, Бессмертных, мудрецов и героев из фарфора.

Из фарфора, сделанные людьми из деревни

мастерами огня, глины, глазури и воды,

мастерами, видящими невидимое,

видящими сердцем, видящими Пустоту.

Бодхи не стал входить в деревню.

Сложив ноги в асане Сиддхи, он сидел на холме, под куполом звездного, искрящегося, бескрайнего неба.

Шелестели влажные листья деревьев. Теплый ветер гладил шелковые волосы трав. Шумели лягушки, споря с желтой луной. Плыл в океане-Космосе корабль Земли. Бодхи смотрел на огни деревни мастеров фарфора. Он вспоминал отшельника с реки Ганга.

Худой, черный, в одной набедренной повязке, старик звонко смеялся, сидя на берегу реки:

Цзянси

— Огонь! Агни! Отец! Ом! Человек — это огонь!

Мужчина — огонь! Пламя, энергия, битва, дорога! Женщина — тоже огонь!

— Женщина — огонь?

— Конечно, путник! Лоно — ее топливо. Волосы — дым. Йони — пламя. Введение внутрь — угли.

Наслаждение — искры!

В этом огне женщины Боги рождают человека. Свершают подношение.

Человек живет столько, сколько было огня в очаге.

Когда же он умирает, его несут к погребальному огню.

Агни-отец несет его домой. Туда, где его зачали.

Огонь идет по кругу. Никогда он не исчезает.

Он есть сущность жизни! Он есть сама жизнь!

Арии это поняли сразу.

Поэтому на тебе красный плащ, путник.

Поэтому ты идешь по дорогам.

Дорогам Огня.

На рассвете царевич приступил к занятиям по искусству дыхания и искусству боя.

Затем, омыв тело в холодной воде лесного ручья, продолжил путь.

В грушевый полдень,

когда воздух заполняет аромат душистых трав,

когда деревья ждут прохладного ветра,

когда яблоки, персики, сливы накаляются в ожидании благостного дождя,

Бодхи вышел на южный берег озера Поянху. Семья крепких, загорелых, жилистых рыбаков укладывала на бамбуковой пристани сети в лодку.

Отец семейства, в камышовой шапке на голове и с веслом в руке повернулся в его сторону:

— Мир тебе, путник!

— Мир Вам, отец семьи!

Глядя на дальний, дымчатый берег, отмахиваясь от комаров и водяных мух, старик продолжил, улыбаясь:

— Прекрасный, спокойный день, путник.

•

Слишком спокойный день.

— Я все понял, отец!

Да пребудет g вами удача на воде.

— Да будет мирной твоя дорога!

На верхушки апельсиновых деревьев легли фиолетовые пятна

теней.

Впереди извилистой, утоптанной, рыжей тропы из кустов вспорхнула стая разноцветных, встревоженных птиц.

Справа раздался треск сухих ветвей валежника.

Красная ящерица застыла на краю белого рубленого камня.

Внезапно на тропу, по которой шел царевич, выскочили люди в

платках, закрывающих лицо.

В руках нападавших были короткие мечи, кинжалы-крисы, топорики, цепи и булавы.

Нападавшие замешкались.

Бодхи на тропе не было.

Главарь наемных убийц Тао-Фын дал знак своим воинам проверить кусты плакучей ивы и заросли пахучего барбариса.

С высоты старого вяза вниз слетела скользящая молния-тень — и два воина в черном беззвучно упали в траву с проломленными головами.

Тао-Фын, мгновенно развернувшись, нанес Бодхи вращающийся

удар мечом в живот.

Прыгнув вверх, царевич перелетел через голову главаря, нанося

ему удар ногой в затылок.

Хрустнули шейные позвонки.

Хлынула изо рта черная кровь.

Не успел упасть на землю вожак, как Бодхи снова взлетел вверх и по косой горизонтали нанес еще два смертельных удара подбежавшим воинам в черном.

Справа перед ним встали трое с прямыми сверкающими мечами.

Слева подбежали двое, с цепью и булавой.

Не останавливая линии движения атаки, Бодхи присел в низкую

стойку шагом единорога.

Его руки схватили в траве два кинжала-криса. Еще двое рухнули в травы, пронзенные в горло. Сделав движение вперед, Бодхи резко прыгнул назад.

Сделав движение вправо, нанес два удара влево.

Трое наемных убийц корчились в траве с кровавой пеной, текущей из ртов.

Четвертый в прыжке хотел нанести удар ногой в лицо. Бодхи присел в растяжке и ударом змеи пробил живот нападающему.

Шумели верхушки трещавших деревьев. Кричали-выли бегущие воины. Срывались на землю спелые мандарины. Свистел-надрывался злой южный ветер.

Бодхи топнул ногой, оставив глубокий след в черной земле. Уклонившись от удара булавой, он перехватил ее и воткнул рукоятку в живот верзилы-нападающего.

В прыжке, ударом железных пяток царевич пробил одному печень, второму — селезенку.

Еще двумя ударами стальной ладони сломал им шейные позвонки.

Вдоль ромашковой тропы слева и справа лежали тела наемных убийц.

Бодхи посмотрел вправо.

К нему бежали двое с топорами, а справа по склону спускался дневной дозор городской стражи.

Царевич сделал рывок к дереву, уклоняясь от летящих топоров, и вслед за этим два стремительных летящих шага навстречу бегущим.

Удар с разворота раскрытой лапой тигра в голову первому.

Удар ногой в лицо второму.

Словно раскрывающийся веер смел их с тропы в разные стороны.

Наклоняясь к воину, стонущему от боли, царевич резко ткнул его указательным пальцем в чакру Анахату:

— Молчи, воин. Не бойся.

На царевича смотрел бледный юноша-подросток. Бодхи взял его меч и хлопнул юношу рукояткой по лбу:

— Сажай свой рис и никогда не пользуйся чужим оружием! Понял?

Бодхи еще раз ударил юношу по голове.

— Понял.

Раненый молодой человек поднял голову — на тропе, усыпанной телами убитых, никого не было.

Заходило багровое, палящее солнце за дальние, синие горы.

Черные, густые тени легли у корней апельсиновых деревьев.

Царевич поднимался на коричневый холм по извилистой дорожке навстречу вечернему, прохладному ветру.

На вершине базальтовой скалы, залитой белым светом громадной, круглой луны, среди острых обломков и диковинных валунов царевич нашел ровное место для занятий по боевому искусству.

Три часа подряд Бодхи отрабатывал удары ногами с положения

Небесного Барабана.

Перед тем, как лечь спать, Бодхи, сидя в асане Мудреца Сиддху,

внимательно разглядывал диск ночного светила.

Глядя на лунные моря, на лунные кратеры и каньоны, царевич вспоминал уроки мастера Чжоу-Сина с горы Удан-Шань.

Это была черта Бодхи —

учиться всегда. Учиться везде.

Учиться без рабской стыдливости.

Учиться, не торопясь.

Понять сущность явления, а не его последствия.

Мастер Чжоу-Син был достойным Учителем.

На священной горе Удан-Шань сидели двое и пили зеленый чай.

Был прозрачный вечер.

Был багровый закат.

Небо было бескрайним. Мир был беспредельным.

Чай был вкусным, бодрящим, радостным.

Двенадцать часов подряд мастер Чжоу-Син показывал Бодхи боевое искусство отшельников с горы Удан-Шань.

Бодхи смотрел. Запоминал. Повторял.

Сейчас царевич слушал.

Лицо Учителя было бронзовым от горных ветров. Глаза улыбались, а мягкие руки со стальными пальцами точно разливали по пиалам дымящийся чай.

На лице Чжоу-Сина не было следов мельницы-времени.

Был только ветхий халат, ветхие сандалии, ветхий пояс и океан

сияющей мудрости.

Звенел неумолчный, хрустальный водопад. Звенел ветер в листьях смолистых сосен. Звенели птицы в лазоревом небе. Звенел веселый костер великодушия. Чжоу-Син говорил:

— От глупости нет лекарства.

Юность моя прошла среди вина, женщин, друзей. Пел, пил, любил.

Понял одно — деньги, земля, женщины порождают вражду.

Сын богатого отца, я был назначен чиновником.

Имел власть, имел семью, имел льстецов и врагов.

Понял одно — женщина, ветер, власть, успех не отличаются постоянством.

Оставил все. Ушел в монастырь.

Читал книги, молитвы, наставления.

Понял одно — на бумажной лодке нельзя переплыть реку.

Ушел из храма. Стал бродить по свету.

Прошел много дорог. Видел много городов и мудрецов.

Было много терпения, много слов, не было только понимания.

Понял одно — хоть луна и приносит прохладу, все ждут солнца. Ушел воевать.

Занимался мечом, копьем, луком, шестом.

Понял одно — бамбуковым шестом небо не измеришь. Кончилась война.

И вновь передо мной стоял храм.

Я умел драться.

Умел читать священные книги.

Знал, что опыт — отец всех знаний.

И ничего не понимал.

Что собаке делать в храме? Я ушел из храма.

Любые слова имеют причину.

Любая трава имеет корни.

Долог был мой Путь.

Высокой была гора, на которую я поднимался.

Отшельник замолчал. Посмотрел на старое дерево: — Однажды я поднялся на эту вершину Удан-Шань. Присел на камень возле этого дерева.

Посмотрел на бегущую по стволу белку. На дальние вершины гор. На брызги седого водопада.

И вдруг мне невыносимо захотелось вишневого варенья. Варенья из кипящего котла. С розовой пеной. Варенья моей матери, моего детства.

И вдруг я увидел весь мир. Всю Вселенную. Всю Пустоту. Мне было сто тысяч лет. Я был всем и ничем.

Цзянси

Я стал смеяться и танцевать вокруг молодой сосны и танцевал до утра. В долю секунды я понял, что мой разум

желал стать бессмертным, желал стать Бодхисаттвой,

желал стать Буддой.

И как только я забыл об этом, мой разум исчез.

Исчезло мое «Я», и пришло, хоть на миг, Просветление!

Чтобы понять простую Истину, мне пришлось прожить девяносто

лет.

Я передал тебе, Да-Мо, тайные знания в надежде, что когда-нибудь они помогут доброму разуму понять хитросплетения космических битв.

Мир тебе, Да-Мо, и светлой дороги!

— Мир и Вам, Учитель Чжоу-Син!

Если у человека есть дар, то неважно, семь ему лет или семьдесят.

Дар есть дар.

В девяносто лет Чжоу-Син совершал мгновенные прыжки с одного места в другое.

Умел наносить невидимые удары с крученых взлетов вверх.

Мог спокойно стоять на ветвях деревьев и, словно воробей, прыгать с ветки на ветку.

Дар есть дар.

В монастыре Дулиньсы, который основал второй патриарх Хуэй-

Юань, поклонялись Будде Амитабе.

Сумхавати — Западный Рай, место, где обитает Будда Амитаба, — был конечной целью людей, молящихся ему.

Западный Рай — место всеобщего братства и равенства, — в глазах крестьян, ученых, художников было местом садов покоя и полей изобилия, краем, где текли прозрачные реки, не было стужи, болезней и вражды.

Сто лет назад, до прихода Бодхи в Чжун-Го, патриарх Хуэй-Юань и сто двадцать три его ученика преклонили колени перед изображением Амитабы и прочитали молитву о том, чтобы возродиться после смерти в мире Амитабы — Западном Рае.

Монастырь Будды Амитабы был чистым и тихим.

Везде были проложены ровные аллеи и дорожки из камня.

Цзянси

Монастырский сад был ухожен, а клумбы цветов представляли собой образец красоты и простоты.

В саду, под деревом вишни Бодхи говорил со вторым настоятелем монастыря.

Бодхи шел по прямой улице города, с двух сторон, словно деревьями, населенной торговцами шелковой и хлопковой материей, когда услышал отчаянные крики людей.

Полоумный собиратель навоза остановился и замахал своими вилами.

Встревоженные торговцы ухватились за свои товары. С боковой улочки выскочил толстый человек в синем халате и стал вопить, придерживая окровавленную голову:

— Спасите! Помогите! Стража! Они разорят мою торговлю!

К человеку мгновенно сбежались люди.

Оказалось, это был хозяин публичного дома, в котором пьяные мародеры устроили погром.

— Самый главный из них — великан Шу-Хо — будто с ума сошел. Он избивает всех — женщин и слуг. Молодых и старых!

Помогите, люди! Они разорят меня!

Бодхи прошел по узкой улочке, которая вела на небольшую площадь, где стояли винные лавки, украшенные веткой ивы, а прямо находился дом, у входа в который висел красный фонарь, осыпанный листьями бамбука.

Дом состоял из трех «гор» — так назывались этажи.

У входа плакали ярко накрашенные, красивые певички и танцовщицы, а со второго этажа раздавались женские крики и грохот разбиваемой мебели.

Бодхи, отложив посох и котомку, вошел в двери публичного дома.

Люди на улице затихли, тревожно глядя на дом с резными окнами.

Вдруг окно второго этажа с шумом раскрылось, и оттуда вылетел гигант Шу-Хо с переломанной шеей, а через мгновение — еще двое с разбитыми головами.

Четверо валялись на полу первого этажа, еще трое — в узких, цветных коридорах, пропахших благовониями, страхом, вожделением, болью измученного сердца, болью растоптанного цветка.

Цзянси

Распахнув двери ногой, на улицу вышел царевич.

На руках он нес миниатюрное тело женщины.

Она была без сознания.

Бодхи положил ее на каменную скамью у входа и позвал из толпы уличного лекаря.

Увидев монету, тот быстро и важно стал хлопотать вокруг девушки.

Хозяин публичного дома с ужасом смотрел на Бодхи.

Так же смотрела на него и пришедшая в себя девушка.

Люди громко обсуждали происшествие, а прибежавшим городским зевакам рассказывали невероятнейшие истории. Никто не заметил, как ушел царевич.

И только через час люди и спасенная девушка стали говорить: — Это был Да-Мо! Человек с Запада, умеющий вызывать дождь

и оживлять мертвых.

Он умеет за час вырастить куст риса и всегда помогает бедным

и обездоленным.

За целый квартал от идущего Бодхи за ним следовали два человека.

Это были члены бандитской шайки, которые держали в страхе

отдельные улицы и кварталы.

Всем городским бандам был дан негласный указ от предводителей — найти и убить странника с Запада.

Бодхи вошел во двор постоялого двора.

Неожиданно люди, чистившие у водопоя мулов и верблюдов,

стали разбегаться.

Повернувшись, он увидел, как во двор забежали вооруженные

городские воры и наемные убийцы.

Бодхи усмехнулся, вспомнив слова рыбака с озера Поянху.

Враги окружили царевича, бряцая цепями, ножами и топорами.

Из-за изгороди на них смотрели испуганные торговцы и фокусники на своих повозках.

На руках женщины-служанки заплакал ребенок.

На ветвь изогнутой осины села черная птица.

Замолчал нищий старик.

Купец из Согда поднял руку, останавливая своих слуг.

В воздухе повисла горящая нить тишины.

•

Нападавших было двадцать четыре.

Молодые, сильные, злые, жаждущие крови, жаждущие смерти. Воры, насильники, убийцы, палачи, мародеры, дезертиры —* они держали город в болоте темного, липкого страха, держали за горло,

держали, не давая вдохнуть мирной жизни,

забирая из него радости жизни,

забирая у него будущее.

Они обирали крестьян, торговцев, путников.

Они убивали строптивых. Они убивали неугодных.

С оскалом гиен, с рычанием поедателей трупов разбегались они по пыльному двору, вытаскивая на ходу свои ножи, кастеты, петли, свою ярость, злобу, ненависть, свою жажду крови, свою жажду мести.

Бодхи стоял в центре двора, у высеченного из белых валунов колодца-водоема.

Он медленно положил наземь посох.

Медленно снял дорожную суму. Посмотрел вокруг.

Разбитая повозка в углу изгороди.

Щебечущие курицы. Расколотый жернов.

Отрезвляющий камень, колесо, оглобля.

Старый, засыпающий лохматый кот.

Задорные воробьи среди горстей овса.

Было жарко. Душно. Потно.

Все накалилось. Напряглось. Замерло. ;

Бодхи поднял ладонь дракона и отвел в сторону кулак тигра. Первыми бросились в атаку четверо.

Мгновенно изменив стойку ног, Бодхи нанес веер ударов-мечей снизу-вверх — в горло, по затылку, в живот и вырывающий сердце. Забились, задрожали, заскулили, захрипели в агонии посеревшие лицом молодые убийцы. Запахло пылью и кровью. Запахло смертью и боем. Закричал новый главарь Братства.

Завыли остальные. Заскрипели зубами и бросились вперед. Все поняли нутром, поняли кровью, поняли волосами — если они не убьют путника, путник не пощадит никого.

Цзянси

И Бодхи не щадил. Ударами руки-молота

он дробил черепа, ломал кости, переламывал позвонки. Ударами ног-таранов

он прибивал врагов к земле, раздирая на части их грудные клетки, их внутренности.

Люди, стоявшие за изгородью постоялого двора,

люди под навесом харчевни, люди на деревьях,

люди на крышах, старики, женщины, дети,

крестьяне, монахи, ремесленники,

наложницы, слуги, чиновники,

возчие, водоносы, грузчики

видели все.

Видели бой, видели гнев джунглей, видели гнев Пустоты.

В клубах желтой пыли валялись убитые. Стонали умирающие.

А человек в красном, двигаясь влево-вправо, вверх-вниз, продолжал наносить страшные удары по нападавшим на него разбойникам.

К Бодхи бросились двое с шарами на цепях.

Прыгнув вверх, он в развороте нанес им два разбивающих удара по головам.

Приземлившись, он швырнул камень в стоявшего у повозки и тут же сбил с ног и добил ударом по шее убийцу с коротким мечом.

Осталось только четверо врагов.

Это были самые опытные воины. Самые безжалостные.

Это были подручные убитого главаря Шу-Хо.

Бодхи посмотрел на солнце.

Посмотрел на людей за оградой.

А затем...

А затем никто не понял, что и как произошло.

Древний мельничный жернов размозжил голову первому.

Обломок бамбука вошел в рот второго и вышел из затылка.

Бельевая веревка затянула горло третьего и он, хрипя и дергаясь, повис на балке харчевни.

Четвертый закричал.

Лицо его стало синим.

Цзянси

И люди увидели, как он падает на колени, держа в руках свои внутренности.

Солнце стояло в зените.

Жара распахнула свои объятия.

Бодхи стоял посреди постоялого двора.

В белой пыли, смешанные с кровью, валялись трупы городских убийц, наводивших страх на жителей города.

Когда прибыл отряд стражников из городской управы, Бодхи в толпе не оказалось.

Люди, видевшие схватку на постоялом дворе, ничего не могли сказать.

Одни говорили, что разбойников наказал страшный посланник подземного Бога Явана, другие утверждали, что это был Дух великого воина с озера Поянху.

И только торговец капустой и редькой сказал, что это был Да-Мо, странствующий святой.

Защитник бедных и гроза всех нечестивых людей.

Уходило бойкое, горячее, сладострастное лето.

Приходила зрелая, пышная телом осень.

От нее пахло цветами, любовью, изобилием и слиянием.

Земля хотела разродиться от сладкого бремени.

Буйволы хрипели, косясь на дородных коров.

Деревья склонились под тяжестью плодов.

Небо сжимало в своих объятиях Землю.

Шли на поля крестьяне. Шли, улыбаясь.

На полях зрел богатый урожай риса.

Словно змея, словно желтый туман,

словно горечь яда скорпиона

в дни больной Луны вползает в разум человека Тень-тоска.

Цепенеет мозг. Раскалывается сердце.

Серым становится дыхание.

Свинцовая желтая усталость ложится на лицо.

На красном появляется черное.

век.

Под ледяным ветром на скалистом утесе стоит одинокий чело-Его предали друзья. Его предали родные.

В небе не видно звезд. В жизни не видно смысла.

Нет в тебе любви. Нет ненависти.

Нет дня. Нет ночи.

Тебе не видно вершины горы. Тебе не видно дороги.

Твоя тень становится тобой.

Пять злобных старух в черных балахонах встают перед тобой.

Ненависть! Невежество!

Зависть! Злоба! Алчность!

Скрипят зубы. Брызжет слюна.

Течет ручьем желчь.

Они потрясают костлявыми руками.

Они целуют твои руки. Они гладят твои волосы.

Они зовут тебя с собой!

Они зовут убивать других и себя.

Их мощь тащит тебя к пропасти.

И выхода нет. Нет никого рядом.

Сверкающим ножом режет печаль-змея твое сердце.

Безбрежное одиночество Космоса плывет вокруг тебя.

Ад смеется тебе в лицо, хохочет,

и ты видишь свое мертвое тело,

свои пустые годы, свои грехи,

свой незажженный факел.

Не печалься, Человек! Сядь на камень!

Вспомни детство, вспомни смех радуги,

смех молока и смех лягушек.

Мир может перевернуться.

Гора может стать мышью.

Но твой отец всегда протянет тебе руку,

и твоя мать всегда согреет твое сердце.

Не бойся собаки, которая лает.

Не бойся жизни! Не бойся других миров!

Боги вложили в твою Душу надежду,

они зажгли в тебе огонь Любви.

Смейся, путник! Выпей вина радости!

Пусть твои слезы увидят только камни!

Пусть твою боль увидит только птица!

Есть мечта — есть надежда.

Есть надежда — есть жизнь.

Жизнь для других! Огонь для других!

Любовь для других!

Цзянси

Бодхи шел по мощеной белым камнем дороге, огибающей цветущий пологий холм.

Он давно понял простую Истину:

— Мудрый правитель — хорошие дороги.

Хорошие дороги — единая страна.

В Поднебесной были хорошие, крепкие дороги.

За ними следили чиновники из управ, сами крестьяне, горожане, купцы.

Следили строго и на совесть.

Бодхи встряхнул головой и посмотрел на солнце. Белое солнце-вулкан, солнце-взрыв, солнце-пекло, солнце — сверкающая река сквозь сиреневое марево, сквозь клубящийся воздух

строго смотрело на путника в красном хитоне, огибающего синюю скалу Трех Драконов.

Бодхи поднял почерневшее лицо.

Перед ним стояла свирепая базальтовая вершина.

Сплетение трех острых, скрученных скал.

Сплетение гранита, песка, кварца.

Сплетение гула, огня, удара.

Сплетение рождения Новой Земли.

За скалой Драконов стало видно селение, осевшее средь двух пологих холмов, словно родинка-страсп? на белоснежной груди красавицы-цветка из Нанкина.

Деревню окружали ряды стройных шелестящих любовников-тополей, а вдоль дороги, ведущей к камню-оберегу, росли упрямые коричневые туты, сделавшие Поднебесную золотой, алмазной, непобедимой.

Белая пыль оседала на их липкие темно-зеленые листья. Горячий ветер накрывал их волнами густой жары. Всеобщая любовь крестьян обнимала их крепкие стволы, ветви, крону и плоды.

Бодхи остановился.

На середине дороги, в асане Алмаза, в черном коротком халате сидел человек.

Цзянси

У него была бритая голова. Бронзовое лицо. Прямая спина. Сильные руки. Его глаза смотрели без страха.

Это был воин. Воин, для которого меч — не кусок железа, а Дух жизни. Воин, для которого смерть в бою — не горечь, а честь. Воин, видевший расцветающий лотос. Воин, знающий свой Путь.

Человек в черном легко поднялся: —■ Мир тебе, путник! Твое имя — Да-Мо.

— Мир тебе, человек!

— Мое имя У-Ман.

Для меня честь — убить тебя. Я долго искал тебя.

В бою нет времени для размышлений.

Бой есть мгновение.

Мгновение, в котором сжались десятки лет

работы над Духом,

работы над телом.

В доле скользящего ветра-мгновения —

все твои страхи, сомнения, раздумья,

все твои силы, пот, кровь, кости и жилы.

Весь твой разум.

Вся твоя доброта.

Вся твоя мудрость.

Бой есть мгновение, равное тысячелетиям.

Равное Космосу. Равное Бесконечности.

Раздался свист змеи. Хруст.

Шипение. Удар.

У-Ман начал атаку.

На Бодхи сыпались тройные удары ногами сверху.

Удары руками по диагонали.

С быстротой молнии наносил У-Ман удары.

Бешеная энергия тибетских гор клокотала в нем.

Словно ветер, он взлетал вверх.

Словно гриф, летел вниз.

Цзянси

Два страшных удара в голову нанес он и еще два — в чакру Ана-хату.

Человек в красном упал в пыль.

У-Ман взлетел над его грудью, чтобы проломить ее.

Дикий крик вырвался из него.

Дикая радость охватила его.

Он видел, как из тела врага брызнули в горячую пыль фонтаны крови.

Так он и замер с поднятыми руками, переживая мгновение великой победы и великого восторга.

Великой радости.

Великой гордости.

Бодхи, сидевший на обочине дороги, легко поднялся. Забросил за плечи котомку, покрепче ухватил посох и пошел в сторону деревни резчиков и изготовителей лаков.

На пыльной белой дороге стоял воин У-Ман.

Проходя мимо, царевич похлопал его по плечу:

— Не стой долго на солнце, воин. Иди домой. Тебя ждет жена и ребенок, который в Пути.

У-Ман резко обернулся и замер. Это был ужас.

Это было непонимание и осознание своего непонимания. У-Ман смотрел и видел уходящего по дороге в деревню человека в красном. И он все понял.

Исчезла боль. Исчезла горечь. -. Воин в черном упал на колени:

— Прости меня, Учитель, за то, что моя тень стала больше меня.

У-Ман поднялся, поклонился вслед Бодхи.

Посмотрел на солнце. Посмотрел на горы, деревья, ручей.

И пошел.

Он шел домой.

Бодхи остановился на краю дороги.

Смешно подпрыгивая, к нему шел старик в цветном халате.

Лицо старика тоже было разноцветным, плоским, словно подсолнух. Глаза — синими, со смешинкой, а волосы — дыбом, сине-красными.

Цзянси

Подойдя вплотную к Бодхи, он дернул его за рукав:

— Я мастер Ли. Мне много лет, но глаза мои видят все.

Я видел, путник, как Вы сидели под деревом, а этот молодой силач летал по дороге, размахивая руками.

Да, долго он поднимал пыль.

И поняло мое сердце, что Вы — Да-Мо.

Я тоже мастер. И зовут меня Ли! Да, Ли!

Что же я хотел?

Идите за мной, Да-Мо. Вы поможете мне разбудить Души Ба-Сянь, Души восьми Бессмертных.

Да! Мы будем пить вино.

— Идем, старик Ли, и пусть вино будет холодным.

— Оно будет холодным. Слушай, Да-Мо! Вот деревья! Ведь они живые? Верно?

— Верно, старик!

— Да, они живые, но когда их рубят, строгают, покрывают лаком,

Душа уходит из них.

И только я, мастер Ли, могу вернуть ее.

Это мой секрет. Но тебе я открою тайну.

Да! Ты Да-Мо!

А я — мастер Ли!

Мы оба — мастера. Будем пить вино. Вино красное, белое, сладкое, осеннее и весеннее.

Не зря меня называют мастер Ли — человек, который понимает

Душу деревьев.

Старик шел утиной походкой и на ходу говорил:

— Вот мой дом! Вот мои деревья! Вот мои любимые! Вот мои родные!

Пройдя диковинные резные ворота, Бодхи и мастер шли по широкому двору.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒