ПРЕДИСЛОВИЕ 30 страница

Вполне вероятно, что славянские приемы бесконтактного воздействия посредством заговоров (или заклинаний) были похожи на скандинавские, известные под названиями «боевые оковы» или «узы для битвы» («Нег-Qotur» или «Herijotturr»). Упоминания о них содержатся в книге одного из лучших знатоков рун, жившего во второй половине XVI — начале XVII века Йоуна Гвюдмундссона, в мифологическом лексиконе Фарерских островов, а также в сагах, например, в Саге о Хёрде и истровитянах» (начало XIV века):

«Тут объяли Хёрда боевые оковы, в первый раз он от них отбился, отбился и во второй. Объяли его боевые оковы в третий раз, и тогда бондам удалось настигнуть его и окружить его плотным кольцом. Но он, убив троих, снова прорвался через это кольцо. Он нес тогда Хельги у себя за спиной. Он побежал к горе. Они бросились за ним. Рэв был быстрее всех, потому что он скакал на коне, все же и он не посмел напасть на Хёрда. Тут боевые оковы снова одолели Хёрда, и настигла его вся толпа. Тогда он сбросил Хельги со спины. Он сказал: — Здесь замешаны могучие чары. Но все же, покуда это в моих силах, по-вашему не бывать». (Перевод О. А. Смирницкой)

Знаток древнегерманской и скандинавской культуры Л. Л. Кораблев пишет:

«Боевые оковы» викингов, из того, что на сегодняшний день известно, по сути, представляет собой особый заговор-заклятие, произносимый вербально или наносимый в виде особых «рун боевых оков» («Her-fjoturs-runir»). Согласно представлениям скандинавов, этот заговор-заклинание способен полностью обездвижить врага — парализовать, после чего с человеком можно делать все что угодно: связать и взять в плен, ранить или, в конце концов — убить без всякого сопротивления со стороны последнего. (В фарерском языке существуют следующие отголоски этого древнегерманского мифологического термина: «kasta fjetur fyri seyd», буквально, «набросить боевые оковы на овец», т. е. заставить овцу стоять смирно с тем, чтоб можно было ее поймать». [211]

Английские исследователи Н. Пенник и П. Джонс отмечают:

«Во время битвы последователи Одина не только доводили себя до состояния неистовства, граничившего с безумием, но и іг, пытались сковать действия врага, набросив на него «военные оковы», — неописуемый «паралич», лишавший врага способно- сти сопротивляться. По-видимому, это была некая акустичес-! кая техника, наподобие той, что используется ныне в японском боевом искусстве «киай-дзюцу», ставящая целью парализовать нервную систему врага». [305, с. 272—273. ]

***

В славянских воинских заговорах для обездвиживания* врага ему стремятся придать, посредством ассоциаций ц 1 слов, определенные качества — например, сделать окаме-И невшим. Сделать врага неподвижным можно также путеми сравнения его не только с камнем, но и с другими неподвиж-Я ными предметами, например, со столбом или деревом.! Е. Е. Левкиевская пишет:

«В заговоре «против злых людей, супостатов и оружия» не-1 подвижность врагов моделируется сравнением их с дубами: «... в этом чистом поле два дуба зеленые не пригнуться, ни ворох- ] нуться, так бы против меня, раба Божия, стояли мои недруги \ супостаты, не тряхнулися, ни ворохнулися»». [247, с. 67. ]

В других случаях врага старались сделать омертвелым, | уподобляя его покойнику. Механизм такого воздействия основан на магии уподобления: как мертвое тело недвижимо, ] безгласно и бездеятельно, так же должен быть неподвижен, бездеятелен, безвреден противник (источник опасности). | Типичен в этом плане заговор «на кулачный бой», записан- 1 ный в середине XIX века в селе Ачка Сергачского уезда Ни- I жегородской губернии:

«Да померкнет свет у противника. Как мертвый во гробе ле- | жит, сам недвижим — устами не говорит, так и у того человека і уста кровью запеклись, руки бы не поднимались; да померкнет, свет во очах его, и казался бы я ему, раб Божий (имя), на три са- | жени». [387, с. 137. ]

Сравнение объекта опасности с покойником встречается также в беларуском солдатском заговоре («Салдацкая замо-! ва»):

«На моры, на кіяні, на востраві на Буяні стаіць столб, на цем 1 сталбе дзве дзевіцы-красавіцы; ш’кшь ані па атласу і па барха- ] ту нашэй мацеры Прэсвятой Багародзіцы рызу. Цар нябесны j снес з нябес крэст булатны наглядаваць жывых і мертвых. Как j мертвыі ляжаць, не варохнуцца, рта не разінуць, ачэй не | васкінуць, сэрца не раз’яраць, рукамі не варахнуць, нагамі не 1 трахнуць, так бы раб божы камандзер рукою бы не варахнѵ у, на- I гой бы не трахнуу. 1 будзі мае слова крэпкім-крэпка, крэпчэ бе- Я лага камня». [164, с. 382. ]

В некоторых случаях заговор, направленный на «умерщвление» или «калеченье» врага, подкреплялся определенными магическими действиями, якобы усиливающими воздействие заговора. Например, были широко распространены повсюду способы воздействия через образ врага, специально изготовленный в виде манекена, куклы, графического изображения. В этом приеме находил отражение принцип «подобное производит подобное», на что указывал Дж. Фрэзер: «Вероятно, наиболее привычным применением принципа «подобное производит подобное» являются предпринимавшиеся многими народами в разные эпохи попытки нанести вред врагу или погубить его путем нанесения увечий его изображению или уничтожению последнего в полной уверенности, что человек, против которого направлены эти магические действия, испытает при этом те же страдания или умрет.

Прежде чем отправиться на войну или охоту, они изготавливают фигурки людей или животных, которых хотят убить, делая их либо из речного песка, либо из земли обрабатываемых полей. Проделав это, они пронзают фигурку копьем со словами: «Пусть сегодня вечером от удара моего копья так погибнет человек или животное». Они убеждены, что посредством этой церемонии обеспечивают успех своего мероприятия.

Например, когда индеец племени оджибвеев хочет навлечь на кого-то напасть, он изготовляет деревянное изображение своего врага и вгоняет в его голову (или сердце) иглу или выпускает в него стрелу в уверенности, что стоит игле или стреле пронзить куклу, как враг почувствует в этой части тела острую боль. Если же он намеревается убить врага на месте, он сжигает и хоронит куклу, произнося при этом магические заклинания». [472, с. 20-21. ]

У славян такие приемы обладали Своей спецификой. Например, в роли «куклы» мог выступать снеговик, чью голову сбивали рукой либо срезали клинком, ассоциируя снеговика с врагом.

В рукописных книгах XVI—XVIII вв. с заговорами имеются описания таких приемов. Вот, например, описание действа с целью «наслать лихо» на своего врага:

«Зделать у воды человека в его /врага/ имя из глины, нестц ] в сокровенно место се и поставити стоя, да стреляти 27-ю стрелы в брюхо».

В процессе стрельбы «тридевятые» стрелами и произносится заговор со всеми лихими пожеланиями; магические формулы заклинания подкреплены магическими действиями обряда». [395]

Еще один прием славянской народной магии, способный сделать врага «мертвым», называется «резать путы». В одном украинском селе пожилой печник, унаследовавший свою профессию от деда, а месте с ней и некоторые магические приемы, демонстрировал (вернее, имитировал) автору технику наведения порчи с использованием заговора и ножа, которую он назвал «обтесывание чурбана».

Он стал на открытое место и очертил ножом небольшой круг вокруг себя. Затем, опустив голову вниз и направив взгляд в место на земле впереди своих ног, куда воткнул нож, нашептал заговор. После этого снова взял нож в руку и начал действо, похожее на своеобразный танец: наклонясь вниз и поворачиваясь то правым, то левым боком, он кружил вокруг воображаемой жертвы, одновременно обтесывая ее (жертву), словно чурку. Под конец нож опять воткнул в землю, и снова шептал заговор...

Объясняя свои действия, печник сказал, что «обтесывание чурбана» является обрезанием всего того, что человека соединяет с внешним миром людей и природой:

«После этого человек ни от кого и не от чего не может получит «силы», а его «сила» уходит в землю, к покойникам. Он остается полностью отрезанным от любого источника природной силы. Через некоторое время человек напоминает гнилое сморщенное яблоко»... [17]

От другого представителей семьи «ведунов», где традиции «чаклунства» (колдовства) передаются из поколения в поколение в течение нескольких столетий, автор узнал об ином варианте того же магического приема:

«Брали два заговоренных ножа и, повернувшись в ту сторону, где жил человек, которому хотели навести порчу, начинали исполнять особый колдовской танец. Вначале движения были

легкими, плавными, а потом наоборот — исполнитель начинал «резать жертву» очень быстрыми и резкими движениями. Поскольку считалось, что ножами колдун перерезает то, что теперь принято называть энергетическими каналами, человек, которому наводили «шкоду» /порчу/, за месяц — два буквально засыхал, как яблоко на солнце, — становился очень худым, кожа морщилась и приобретала темный оттенок»... [17]

Иногда образ человека во время таких действий заменяла его тень — воображаемая, либо реальная. Тень по традиционным народным представлениям — заместитель, двойник человека, эквивалент его души[56].

Славяне верили, что все то, что происходит с тенью человека, произойдет и с ним самим, вот почему запрещалось вставать на чью-либо тень, чтобы не навредить человеку. Умение магическим путем менять местами тело и тень, т. е. «переводить» на нее свои физические ощущения — характерная черта славянских ведьмы и колдуна. Чтобы их обезвредить, надо бить осиновым поленом по их тени.

Представления о тени как о двойнике человека объясняют ее использование в лечебных обрядах: так, беларусы выносили больного горячкой в солнечный день во двор, клали на широкую доску и углем очерчивали его тень, после чего доску сжигали или топили. У болгар при лечении некоторых болезней знахарка в трех местах ударяла ножом или топором по тени больного, чтобы «отсечь» от него виновника болезни.

У сербов и болгар в строительных ритуалах тень является заместителем строительной жертвы: мастер перед закладкой

дома тайком измерял тень первого встречного человека (д^ бо хозяина дома), а полученную мерку закладывал в фундамент. Если не удавалось снять мерку с человека, то измеряли тень животного, которое позже убивали. Человек (илц животное), с тени которого сняли мерку, заболевал и через 40 дней умирал, а его душа становилась покровителем строения. Строительной жертвой мог стать и тот человек, тень которого при закладке дома упала на фундамент. Мастер замуровывал ее вместе с первым камнем, а человек умирал; сербы считали, что по неосторожности мастер мог замуровать собственную тень, чтобы избежать этого, при закладке дома ему нельзя было стоять против солнца.

Еще один распространенный способ «порчи» — «заговаривание следа». Дж. Фрэзер писал:

«Многие верят, что с помощью магии можно симпатически воздействовать на человека не только через одежду и остриженные волосы и ногти, но также через следы, оставленные им на песке или на земле. По всему миру распространено, в частности, поверье, согласно которому, повредив следы, вы наносите вред оставившим их ногам. Туземцы в Юго-Восточной Австралии верят, что они могут, положив на отпечатки ног острые куски кварца, стекла, кости или древесного угля, сделать человека хромым. Заметив, что человек из племени татунголунг сильно хромает, доктор Хауитт спросил его, в чем дело. Тот ответил: «Кто-то положил на мою ступню бутылку». На самом деле он страдал от ревматизма, но считал, что враг нашел отпечаток его ноги и воткнул в него осколок разбитой бутылки; это магическое действие и вызвало боль в ноге». [472, с. 49. ]

В традиционной славянской магии «порча следа» не считалась смертельной, ее применяли как сильное средство воздействия на психику человека. В оставленный след втыкали разные острые предметы (например, гвозди) и скрепляли свое действие заговором. В других случаях аккуратно вырезали след, а затем эту землю сыпали с заговором на дрова, в воду или огонь.

В былине «Три года Добрынюшка сольничел» колдунья Маринка Кайдаловна таким образом воздействует на Доб-

рьіню Никитича, стремясь заполучить его любовь, т. е. при- [оражить:

«И в те поры Марине за беду стало,

Брала она следы горячия молодецкия,

Набирала Марина беремя дров,

А беремя дров белодубовых,

Клала дровца в печку муравленую Со темя следы горячими,

Разжигает дрова полящетым огнем И сама она дровам приговариват:

Сколь жарко дрова разгораютца Со темя следы молодецкими,

Разгоралось бы серце молодецкое Как у молода Добрынюшки Никитьевича! ».

В другом случае та же Маринка превращает тем же приемом Добрыню в тура (быка):

«Кабы эта нонь Маринка была волшебниця,

А брала она с собой книгу волшебную,

А брала она с собой да складной ножичёк,

А спускалась она скоро да с крута крыльця,

У Добрыни-то читала девети следов,

И как сякой след ножом она перечертила —

Обернула она Добрыню туром поганыим». [61, с. 223. )

Практика воздействия на человека через его след у славян была тесно связана с культом Земли, о чем еще в XIX веке писал С. В. Максимов:

«Особенность народных воззрений на мать-сыру землю дала основание чародеям и здесь воспользоваться, для своих недобрых целей, тайными, могучими свойствами этой стихии. Применение земли в чарах чрезвычайно разнообразно».

Характерный в этом плане способ использования такого приема засвидетельствован в Украине, где подобным образом стремились повлиять на состояние соперника в предстоящих состязаниях по борьбе. Задень или несколько часов до начала схваток одна из женщин, бдизких борцу, выслеживала его соперника и лила на его след водку (горілка), приговаривая при этом:

«Щоб твоі' ноги при боротьбі з таким-то (называлось имя) були п’яними, а голова не знала, що робити». Ми верили, что после таких действий соперник во время борьбы будет еле стоять на ногах, и победить его будет очень легко. А лила только женщина, ибо в народе говорят, что когда женщина наливает в чарку, то человек вдвое быстрее пьянеет, нежели тогда, когда наливает мужик мужику». [17]

У нганасан, одного из малых народов Севера России, по материалам Г. Н. Грачевой, человек, желающий нанести вред своему врагу, находил на земле или на снегу его следы, резал их ножом и приговаривал:

«Пусть умрет в скором времени. Такого-то убиваю». [129, с. 56. ]

■ Отметим, что в качестве объекта магического нападения использовался не только след от ноги. Нередко на человека пытались воздействовать через любой оставленный им отпе- _чаток. Об этом пишет Дж. Фрэзер:

«Хотя след от ноги наиболее заметен, он не единственный отпечаток человеческого тела, через который на человека «можно» оказать магическое влияние. Аборигены Юго-Восточной Австралии верят, что человеку можно нанести вред, если утыкать острыми кусками кварца, стекла и т. д. отпечаток, оставленный его телом в лежачем положении; магическая сила I' этих острых предметов проникает в тело и причиняет те острые боли, которые «невежественный» европеец считает ревматическими. Теперь мы понимаем, почему пифагорейцы придер-

I живалисьтого мнения, что, поднимаясь с постели, следует разгладить след, оставленный телом на постельном белье. Это предписание есть не что иное, как древняя мера предосторожности против магии, часть целого кодекса суеверий, который античность приписывала Пифагору, хотя нет сомнения в том, что греки были знакомы с ними задолго до этого философа». [472, с. 49-50. ]

Отметим также, что славянской традиции известны методы постановки речи и ритма, нужного для действенного воздействия на человека словом. Нам известно, что некоторые «знающие» специально обучались говорить шепотом, монотонно, властно и комбинируя все эти способы. Например, они применяли чтение при огне костра. Мысленным образом при этом был человек, спокойный снаружи, но горячий внутри.

I" Аналогично «начитывали» стоя (сидя) у реки. Вероятно, что практика эта очень древняя. Традиционно существует представление о связи реки с человеческой речью. Н. Б. Меч- ковская в своем труде «Язык и религия» пишет:

«Связь речи с рекой представляет собой древнейший архети- пический образ, отраженный в некоторых мифологических К/традициях и языках. У хеттов (индоевропейцы, жившие в цен-

* тральной части Малой Азии), у ханаанеян (древняя Палестина, Сирия, Финикия) река — это божество, символизирующее высший суд. Следы этих представлений сохранялись в обычае! «клятвы при воде»; в ритуалах испытания водой. Например, в

средневековой Европе в судебных процессах такое испьітаД ние — «утонет или нет» — было одной из форм ордалии («Бо-Я жьего суда») наряду с испытанием огнем. В древней Англии ре, щ ки почитались за их пророческую силу.

Обозначения реки и речи происходят от разных корней, но 1 почему-то они похожи, причем в разных языках. Например, 1 греч. rheos ‘течение, поток’ (отсюда, например, термин физики 1 реология — ‘наука о течении и деформации вязких и пластич- I ных (текучих) сред’) и греч. rhe — корень слов со значением, ‘речь, слово’ (от производного с этим корнем позже образова- ] ли термин риторика).

Этимологические словари славянских языков не указывают 1 на родство слов речь (из праслав. rekti — «говорить») и река, но 1 эту близость допускал В. И. Даль: «речь» по отношению к «ре- 1 ка» — «вероятно того же корня, но отшатнулось и стоит по себе». Возможно, это поэтическая этимология, но именно в народном, мифопоэтическом сознании речь человека издавна сближалась со звучащим течением воды.

Это хорошо видно в сочетаемости слов. Ср. вполне обыч- ] ные, с едва ощутимой образностью сочетания-полуклише: ; льется речь (и «Лейся, песня, на просторе! »), поток слов, плавная речь, течение речи, термин психолингвистики речевой по- і ток, а также фразеологизмы, включающие сближение речи (или мысли) и льющейся воды: растекаться мыслию по древу, переливать из пустого в порожнее, заткни фонтан! и подоб- _: ное...

В обычной речи образность сочетаний вроде «течение речи» едва ощутима, но тем очевиднее, что сближение речи и реки су- j шествовало в далеком прошлом человеческого сознания». [287]

Искусство наводить морок

Одним из самых загадочных методов воздействия на человека в народной славянской магии является создание иллюзий, в результате чего тот человек (или группа людей), на которого производится воздействие, видить не то, что есть, , а то, что ему внушили:

«Суть напускания маны является в том, что истинное, настоящее положение вещей подменяется другим, фантомным»- [160, с. 205. ]

Беларусы верили:

«Як на чалавека найдзе воман, то ён сам не знае, што робіць, куды ідзе і за чым, а падчас бачыць тое, чаго нямашака». [377, с. 556-557. ]

Украинский казак-характерник говорил:

«Ходим бывало за ним, караулим, а он нам говорит: «Что вы, батьковы дети, ходите за мною? Если б я захотел, то вы три дня стояли бы надо мною, вы думали бы, что я перед вами, а я Бог знает где был бы! ». [233, с. 78. ]

Упоминание или описание этой практики довольно часто встречается в устных рассказах о колдунах, а также в старинных рукописных источниках. Владимир Даль в свое время писал:

«О колдунах народ верит также, что они отводят глаза, т. е. напускают такую мару или мороку, что никто не видит того, что есть, а все видят то, чего вовсе нет. Например: едут мужики на торг и видят толпу, обступившую цыган, из которых один, как народ уверяет вновь прибывших, пролезает насквозь бревна, во всю длину его, так что бревно трещит, а он лезет! Вновь прибывшие, на которых не было напущено мары, стали смеяться над толпой, уверяя, что цыган лезет подле бревна, а не сквозь него; тогда цыган, оборотившись к ним, сказал: а вы чего не видали тут? Поглядите лучше на возы свои, у вас сено-то горит! Мужики кинулись, сено точно горит; отхватили на скорую руку лошадей, перерезав упряжь, а толпа над ними во все горло хохочет; оглянулись опять — возы стоят, как стояли, и не думали гореть». [143, с. 25. ]

В русских деревнях это называлось «морочить», «сделать морок», «навести морок», «отвести глаза», «манивать», «напускать мару», «окудесить», «пускать тумана», «луду пускать». Украинцы говорили «напустити оману», «пустити в облуду», «морочити», «напускати морок», а беларусы — «туман накідаць», «ачмур даваць». Сама же иллюзия, т. е. состояние человека, погруженного в иллюзорное восприятие, известна как «морок», «морока», «марево», «мара»[57].

Украинцы употребляют термины «мана», «омана». У ру_с_ ских встречается «наваждение», «блазнь», «привада», «поморочь», «помрачь», «луда», «обаяние», «меркоть» (в калужских, владимирских и костромских говорах «меркоть» — ночь, тьма). Беларусы говорят «оман», «воман», «ачмур» («дурные вы, гэта вам ачмур даюць, вось вам і здаецца роз- нае». [151, с. 36. ]), «майначыць» (галлюцинировать), [см. 282 с. 95. ]

Иллюзорные образы бывали самыми разными. Но при этом они все же обладали некоторой стереотипностью. Для примера приведем некоторые, известные по традиционной бытовой и воинской магии, а также присущие только каза- кам-характерникам.

Так, в легендах о мороке запорожских характерников, помимо хищных животных, часто присутствуют домашние, особенно козел, образ которых запорожцы создавали, чтобы издеваться над врагом, или наоборот, чтобы выдать козла за человека.

Частым явлением было то, что человек, подвергшись «наведению оманы» начинал видеть, как ему казалось, представителей потустороннего мира, например, чертей. Кандидат исторических наук К. К. Логинов, рассказывая о заонежском колдуне, пишет:

«Виртуозом по части гипноза и внушения был, видимо, уже упомянутый выше Иван Васильевич Титов. Он владел мельницей на речке, впадающей в озеро Ванчезеро. Когда людей объединили в колхозы, он остался единственным в Шуньгском районе не раскулаченным владельцем частной мельницы. Позволю себе привести здесь несколько народных рассказов о том, как пытались бороться с ним представители новой советской власти.

Поскольку в Шуньге сельсоветчики боялись Титова, как огня, они натравили на него Совет из Медвежьегорска. На Ван- чезеро прибыло сразу несколько человек, чтобы описать имущество и составить разные акты, поскольку хозяйство у мельника было немалое. К их удивлению мельник уже поджидал их у перевоза, как будто заранее знал о предстоящем прибытии «властей». Встретил вежливо, рассадил в лодке. Когда тронулись в путь, работники Совета с удивлением заметили, что лодка движется необычайно быстро. Сейчас бы сказали: «Как под мотором». Поинтересовались, отчего, мол. Тут мельник усмехнулся и спрашивает: «А показать ли вам гребцов? ». Ничего не делал мельник, только, откуда ни возьмись, налетела на лодку целая туча чертей. Пара-тройка грести помогают, остальные же за борта судно раскачивают. Перепугался народ до полусмерти. Когда к берегу причалили, отказались представители власти от чая и свежей выпечки. Отдышались прямо на берегу и в обратный путь тут же тронулись. Мельника с собой не взяли, сами на весла сели: мол, за лодкой своей приедешь, когда досуг будет.

Следующий представитель власти к Титову прибыл уже зимой. По льду под вечер на возке прикатил. Был он медвежьегорским оперуполномоченным, героем гражданской войны и орденоносцем. Когда спать отправлялся в отдельную комнату, поинтересовался у мельника насчет чертей и кобуру нагана демонстративно расстегнул. А тот ему ответил, подожди, мол, к полуночи будут. В полночь из комнаты, где спал уполномоченный, раздались несколько выстрелов, а затем и он сам прибежал в исподнем. С разбегу прыгнул в супружескую кровать и улегся между супругами. Так и продрожал до утра, бедный, между стариком и старухой. С рассветом он уехал, не попив чаю и не простившись, так и не приступив к описи имущества мельника. Титов же после того визита тоже не стал испытывать судьбу и отписал мельницу и лучших лошадок в местный колхоз.

Уже перед самой войной навестил Титова заготовитель из Ленинграда. Наслышан он был о чудесах на мельнице и все допытывался у хозяина: «Какие они, эти черти? Как выглядят? ». А тот все отнекивался: «Нет никаких чертей, и точка». Заскучал заготовитель, пошел прогуляться. Вышел на улицу, слышит, что мельница стучит, работает. Удивился он: «Если хозяева дома сидят, то кто же там тогда трудится? ». Пошел полюбопытствовать. Как со свету зашел, ничего не увидел. А как присмотрел-

ся, его оторопь взяла: одни черти мешки с зерном подтаскивают, другие — в жернова сыплют, третьи, на нижнем этаже, му. ку в порожние мешки затаривают. Побежал в избу и к мельнику, так, мол, итак. А тот: «Пойдем, посмотрим». Вышли на улицу, а жернова молчат. Зашли на мельницу, а там пусто, никого нет. Долго потом заготовитель сомневался, в своем он уме или уже рехнулся». [259, с. 176—186. ]

Беларуские колдуны очень часто придавали облик человека камням: человек, будучи уверен, что ведет разговор с другим человеком, на самом деле общался с камнем. Вот описание такого случая в селе Кончицы (Пинский район Брестской области):

«Шел человек со скрипкой. Встретил его второй и говорит: «Я научу тебя играть лучше всех на свете, только ударь меня коленом в задницу». Задачу такую дал ему и нагнулся, а тот и ударил его в зад и разбил колено. Что такое, подумал, глядит, а там не человек лежит, а камень. Вот и остался он /скрипач/ калекой»... [366, с. 85-86. ]

Еще один ространенный сюжет — способность становиться невидимым для глаз других людей. Показателен в этом отношении рассказ, записанный Д. Громовым в деревне Хомя- ковщина Октябрьского района Костромской области:

«В Костромской область мне доводилось разговаривать с женщиной, к которой однажды зашел на ночлег незнакомый старик. В благодарность за приют он излечил женщину от серьезной болезни. Простившись, старик вышел за ворота, прошел пару шагов, и исчез, растворился в воздухе. Несмотря на давность событий, рассказчица была крайне взволнована, она несколько раз повторила эту историю и даже заставила меня выйти на крыльцо, дабы показать, в каком конкретно месте старик исчез». [134]

Аналогичные приемы воздействия, включающие создание иллюзорных образов, отмечены во многих этносах. Например, у исландцев. Так, Л. Л. Кораблев в своей работе «Графическая магия исландцев» пишет:

«Человек, сведущий в магии, мог обратиться сам или же обратить других в животных, вызывать оптические обманы (исл. sjon-hverfing — «морока»), делать себя и других невидимыми

постороннему глазу (исл. gera hulids-hjalm, буквально, «делать шлем невидимости»), колоть «шипом сна» (исл. svefn-[jorn, т. е. погружать в беспробудный сон); обладатели дурного глаза могли одним взглядом затупить меч или же свести своих противников с ума». [210, с. 7. ]

Известный венгерский тюрколог, фольклорист и этнограф Дюла Месарош пишет:

«Чуваши знают тысячу и тысячу историй, легенд о прежних знаменитых колдунах. Прежние колдуны умели и гипнотизировать. В Таяпе я слыхал об этом следующую легенду.

Один колдун заходит в дом своего соседа, где мужчины и женщины сидят вокруг на скамьях, работают и разговаривают. Колдун говорит хозяину: — Эй, не видишь ли, что у тебя в комнате вода течет?

Все оглядываются вокруг и видят, откуда ни возьмись вода потекла по избе и все больше и больше поднимается. Мужчины, женщины встают на скамейки, потому что вода доходит уже до них. Женщины начинают поднимать свои платья, сначала до колен, потом до талии, потом и того выше...

А колдун опять говорит хозяину:

—Не видишь ли, утки падают на воду?

Хозяин берет топор и ударяет эту утку, другую.

— Эх, дурак же ты, ведь у тебя в избе нет ни воды, _Ііи уток!.. — произносит опять коддун.

И сразу же все становится сухим в доме, от воды не осталось ни капли. Только на одной скамейке видны следы от удара то-' пором, которые оставил хозяин, гоняясь якобы за утками» [286]

Известно также, что иногда колдуны соревновались между собой в умении наводить Оману. Русский ученый-энциклопедист А. С. Сидоров (1892—1953) в своей монографий «Знахарство, колдовство и порча у народа коми. Материалы по психологии колдовства», впервые изданной в Ленинграде в 1928 году, привел случай, где главным было именно такое умение:

«Иногда на шумных и хмельных праздниках и на свадьбах бывают публичные состязания в искусстве колдования. Вот случай, рассказанный мне «очевидцем» — парнем из Позты, между прочим, ходившим уже на медведя. «На празднике в деревне Четдин в компании два человека как-то заспорили о том, существуют ли колдуны; один отрицал, а другой утверждал. Более осторожные и трусливые знахари, признававшие за собой некоторое искусство, заранее ушли из компании.

Человек, утверждавший, что колдуны существуют, указывал своему противнику, что он может доказать: «вот на три часа потеряешь способность речи, будешь искать свою шапку в то время, как она будет у тебя под мышкой» — добавлял он. Так все и вышло. Сомневавшийся стал повторять какие-то несвязные слова, но никто его не понимал, искал шапку, а она была у него на голове.

В дальнейшем подоспел на место состязания брат потерпевшего, тоже колдун. Испортивший немедленно после этого скрылся, ушел. Брат расспросил у присутствовавших тут женщин, в чем состояло дело, так как сам потерпевший ничего не мог рассказать, потом он попросил ковш холодной воды, выходил с ним зачем-то в сени, а затем, возвратившись, всплеснул наотмашь водой из ковша испорченному на лицо. После этого последний очнулся уже совершенно протрезвевшим». [409, с. 49-50. ]

Не касаясь механизма наведения морока (или оманы), скажем, что суть его заключается в некоем воздействии на сознание «жертвы». При этом ставить знак равенства между мороком и гипнозом мы не рискуем. Хотя нам известны современные представления о «мысленном гипнозе», согласно которым мысль рассматривается как особый вид энергии, посредством которой один человек оказывает влияние на другого без помощи слов.

⇐ Предыдущая 26 27 28 29 303132 33 34 35 Следующая ⇒