Глава 5. Каллан. Корали. Формальная процедура.

Глава 5

Каллан

Шейн.

Настоящее

Я просыпаюсь от того, что мой член ужасно пульсирует. Это не похоже на обычный утренний стояк. Это настойчивая, болезненная необходимость, заслуга сексуальной мечты, которую я только что видел, которой не суждено сбыться. Корали стояла на четвереньках, смотря на меня из-под взъерошенной темной челки — я знаю точно, что сейчас она не носит такую прическу, но в моих мечтах ее волосы выглядят такими же, как они были в ее семнадцать, — и она хнычет, издавая тихие звуки необходимости, в то время как приближается ко мне по паркету в моей Нью-Йоркской квартире. Забавно, как просто мой разум смешивает образ Корали из прошлого, перемещая его в настоящее. Я часто видел о ней сны. Постоянно, если быть честным. Было время за все эти годы, когда мысли о ней буквально сводили меня с ума. Видеть ее так четко каждую долбанную ночь, как только я закрывал глаза, чувствовать аромат волос, прикосновение ее кожи к моей, а затем просыпаться и не находить ее рядом со мной. Это было настоящим мучением.

Лежать в кровати, когда солнце проникает через окна спальни, еще более мучительно, потому, как мне известно, что она находится сейчас в городе. Ее ни за что не заставить вернуться в дом по соседству, но Корали, должно быть, где-то рядом. Возможно, остановилась у Фрайдей. Может быть, в мотеле за пределами города. Где бы она ни была, я все равно могу ощущать ее присутствие, словно мое тело превращается в камертон и ударяет по мне, потому как каждая молекула напряженно звенит от электричества в преддверии встречи с ней.

Лежу в своей детской кровати, едва очнувшийся ото сна, моя ладонь стискивает член, и я думаю о том, что сделаю, когда, наконец, увижу Корали. Это будет такой одновременно горький и сладкий момент. На протяжении первых трех секунд, когда наши взгляды встретятся, она будет стараться пережить шок. Я же буду пить каждую частичку ее, поглощая все до последней капли, прежде чем Корали не превратится в фурию и не убежит от меня.

Мои мысли беспорядочно блуждают. Я дремлю, а часть разума полагает, что не сплю и даже слышу, как моя мать зовет меня из коридора с просьбой подать воды. Это все, что она делала в самом конце. Все, чего хотела. Воды. Ледяные кубики, когда она, кажется, больше совершенно не могла глотать надлежащим образом. Хотя, несмотря на то, как плохо бы ей не было, она не прекращала смеяться. Каждый день я слышал, как мама смеялась над чем-то.

Снаружи кто-то завел бензопилу, и все мои мысли о матери и о Корали растворились, как дым. Я выныриваю из своего сонного состояния, возвращаюсь в реальность и понимаю, что испытываю сильное желание помочиться. Пока направляюсь в ванную, чтобы разобраться с этим, думаю о вещах, которые мне нужно сделать сегодня.

Навестить Шейна. Проведать могилу матери. Купить продукты. Выразить свое почтение. Пойти в бюро ритуальных услуг и наблюдать за входом, как ненормальный придурок, пока не увижу Корали. Если говорить на чистоту, то я собираюсь поехать туда прямо сейчас и сидеть на парковке до того момента, пока она не появится. И меня совершенно не волнует, что я могу потратить на это большую часть дня. Это в высшей степени идиотская идея. Наша встреча спустя такой огромный срок не должна происходить, в то время как Корали делает приготовления для похорон ее отца. Она должна случиться позже, в более сексуальную часть дня. Например, в то время как я совершу восьмимильную пробежку и буду весь покрыт потом.

***

Шейн был моим лучшим другом в старшей школе. Я нахожу его в хозяйственном магазине, которым владеет его семья на протяжении последних тридцати лет, и ублюдок выглядит так, словно набрал десять килограмм. А его лицо покрыто смешной бородой. Прежде чем избавиться от своей, я стриг и аккуратно брил ее, в большей степени как хипстер, а не как дикарь. Шейн же выглядит, как бездомный.

Я просто напрасно не сказал ему, что вернулся, могу заскочить и чертовски удивить его, и, судя по его ошеломленному выражению лица, моя цель удалась.

— Ты, бл*дь, разыгрываешь меня! — кричит он, с силой опуская на прилавок перед ним аппарат для наклейки ценников.

Пожилой мужчина, который стоит в паре шагов от Шейна, рассматривая клейкие настенные застежки Command, находясь спиной ко мне, хватается рукой за сердце, издавая сдавленный звук.

— Господи Иисусе, Шейн Уиллоуби, ради всего святого, что с тобой не так?! У меня же электронный кардио-стимулятор, черт бы тебя побрал! — Он поворачивается, и я вижу, что это мистер Харрисон, мой учитель биологии со старшей школы. Он был чертоски стар еще в то время, когда я только перешел в старшие классы школы Порт-Рояла, а теперь он выглядит так, словно стоит одной ногой в могиле, бедный старый ублюдок.

Он пялится на меня и мгновенно начинает качать головой, как будто увидел приведение.

— Ну что ж, не думал, что этот день настанет.

— Вы имеете в виду, что вы думали, что не застанете этот день, — отвечаю я, протягивая ему руку для рукопожатия. Мистер Хариссон пожимает ее, рассматривая меня через однодюймовые линзы в роговой оправе.

— Ты выглядишь старше, — сказал он мне. — Вероятно, стал больше пить.

— Определенно.

— Куришь слишком много.

— Без сомнения.

Он опускает свои глаза, страдающие катарактой, на мою промежность, медленно приподнимая густую серую бровь.

— А так же спишь с огромным количеством женщин. Могу поклясться, что это так.

Мне нравится, что он смотрит на мой член так, словно он прямо сейчас выскочит из штанов и кинется защищать себя.

— Стопроцентная правда, — отвечаю я, смеясь. — Не могу ничего с собой поделать.

— Это всегда была твоя проблема, Кросс. Ты никогда не мог. — Мистер Харрисон откидывает голову назад и начинает хохотать глубоким и гортанным смехом, придерживая себя за бок свободной рукой. — Не обращай на меня внимания, парень. Я просто завидую, никогда не развлекался подобно вам, парни, когда был молодым.

Он прощается и покидает магазин, а Шейн просто стоит там со сложенными на груди руками, смотря на меня сердитым взглядом.

— Можно мне крестовую отвертку и упаковку этих шурупов, пожалуйста? — я усмехаюсь от уха до уха, в попытке не рассмеяться.

— Ты шутишь, да?

Я отчаянно стараюсь сдержать усмешку, пока не начну выглядеть более серьезно.

— Нет. Не совсем. Ты знаешь, как мне нравится хороший трах (прим. пер.: игра слов: «screw» переводится как «отвертка» и как «трахаться, трах»).

Шейн поднимает аппарат для наклейки ценников и бросает его в мою сторону. Он целится им в голову, но я перехватываю его в воздухе и поднимаю, как обычный пистолет, направляя ему в лицо.

— Ну, кажется, ты не очень-то рад меня видеть, — говорю я. — Я ожидал больше фанфар. Парада в мою честь. Холодного пива или, на крайний случай, рукопожатия.

— Ты не будешь пить мое пиво, мудак. Ты должен радоваться, что я в тебя не бросил топором взамен аппарата для наклейки ценников. — Он выглядит действительно рассерженным, что определенно не очень хорошо.

— Прости меня, чувак.

— Тебе не известно значение этого слова. — Шейн выходит из-за прилавка и выхватывает аппарат для наклейки ценников из моих рук. — Ты должен был стать шафером на свадьбе, ублюдок. Шаферы не сбегают за месяц до церемонии и не ставят своих друзей в безвыходное положение, вынуждая их искать замену в такой короткий срок. Мне пришлось просить брата Тины, мужик. Ты поступил очень дерьмово.

— Я знаю, знаю. Прости меня. Это было три года назад, Шейн. Думал, что ты уже забыл эту обиду. — Я на самом деле верил, что так и есть. Ни на секунду не задумывался, что он все еще может злиться из-за того, что меня вызвали на работу в последнюю минуту перед его свадьбой, потому как в моем понимании свадьбы — это такое малозначительное событие. Всегда удивлялся, когда парни так радовались этому факту. Я полагал, что парни терпели эти мероприятия из-за того, чтобы отдать должное социальному этикету. Выходит, что Шейн не думает так, как я.

— Это был день, в который я пообещал беречь и заботиться о моей жене вечно. Как вообще ты мог подумать, что я забуду эту обиду к настоящему времени? Мне необходимо, по крайней мере, еще три года. И ты должен купить мне Tesla или что-то похожее. Это могло бы помочь успокоить мою обиду (прим. пер.: Tesla — спортивный электромобиль).

— Если покупка Tesla заставит тебя чувствовать себя лучше, я сделаю это.

— Ты не можешь позволить себе Tesla, сукин сын. Ты надрываешься за гроши, и мы оба об это знаем.

Я зарабатываю гроши. Когда умерла моя мать, я был полностью шокирован тем фактом, что она оставила мне кругленькую сумму. Очень кругленькую сумму. Без этих денег я бы никогда не смог себе позволить жить такой жизнью, которой живу сейчас. Зарплата фотографа довольно-таки скудная, даже если он возглавляет верхушку пищевой цепи. Если, конечно, вы не Энсель Адамс или Дэвид Бейли, тогда вы можете точно забыть о том, чтобы зарабатывать шестизначные сумы в качестве гонорара. Даже пятизначные были бы впечатляющим явлением (прим. пер.: Энсел Истон Адамс — американский фотограф, наиболее известный своими чёрно-белыми снимками американского Запада. Дэвид Бейли — английский фэшн- и портретный фотограф. Родился в 1938 году. Как это ни удивительно, но фотографии он обучился самостоятельно и является самым настоящим самоучкой).

— Я куплю тебе, — говорю я, улыбаясь. — Ты знаешь меня.

— Ага. Знаю. И это-то и беспокоит меня.

Я толкаю его в плечо, строя жалостливое лицо.

— Черт бы тебя побрал, мужик. Давай же, обними меня. Ты знаешь, как я этого хочу.

Шейн не может долго злиться на меня. Конечно, он мог бы попытаться, но как только мы оказываемся лицом к лицу, ему никогда не удается держаться больше пяти минут, и это максимум. Он издает стон, раскрывает руки, устало закатывая глаза, когда я делаю шаг вперед и обнимаю его, похлопывая его по спине.

— От тебя пахнет скипидаром, Шейн.

— А от тебя воняет женскими духами. Что ты делал? Купался в них?

— Это не женские духи. Это очень дорогой, мужской парфюм. Надпись на флаконе гласит «homme» и все такое (прим. пер.: «homme» с фр. — «мужчина», поэтому в надписях на парфюме обозначает, что парфюм мужской).

— Ты пользовался этим дерьмом в старшей школе, и тебя били за это.

Шейн пытается отстраниться — удивлен, что он не сделал этого еще раньше, — но я крепко держу его.

— Ты еще не простил меня?

— Нет. Отвали от меня, мужик.

— Нет, пока ты не простишь меня.

Он толкает меня локтем в бок.

— И я думал, что ты взрослый мужчина около тридцати, а выясняется, что ты двенадцатилетняя девчонка. Чувствую себя сейчас обманутым, Кросс. Ты, должно быть, тоже.

— Скажи это. Скажи, и я отвалю.

— Арррггхх. Ладно, ладно! Я прощаю тебя! Не должен, но прощаю. Тина напинает твои яйца, если увидит тебя в городе, мужик. Я надеюсь, ты все еще быстро бегаешь, потому что она не такая снисходительная, как я.

Я выпускаю Шейна из объятий, похлопывая по спине.

— Я знаю, знаю. У меня до сих пор остался шрам на память с того времени, когда она бросила в меня гелевым святильником в девятом классе. — Тина и Шейн, кажется, были вместе всегда. Я не могу даже припомнить время, когда они не были парой. Она постоянно злилась на меня на протяжении всех старших классов школы за то, что я сбивал Шейна с истинного пути. Однажды он настолько напился, что его переклинило, и ей пришлось покинуть свой симфонический концерт, чтобы пойти и забрать его, прежде чем его родители не проехали мимо и не заметили его вырубившимся на обочине Мейн Стрит с джинсами, спущенными до лодыжек. Я помог ей занести его вовнутрь к нему домой и поднять по лестнице, чтобы довести до кровати, и вот именно тогда она обиженно схватила гелевый светильник и бросила его мне в голову. Слава богу, промахнулась, но разбитое стекло засыпало меня осколками, после чего осталось пару шрамов, которые сохранились у меня и по настоящий момент.

Шейн поднимает коробку, стоящую рядом с прилавком, и кивком указывает на заднюю часть магазина, говоря мне тем самым, что мне следует идти за ним. Когда мы направляемся в дальнюю часть магазина, я с удовольствием ударяюсь в воспоминания — воспоминания о долгом, потном, жарком лете, когда я работал здесь с Шейном, чтобы заработать немного денег на новые линзы и «мыльницу». Запах, царящий в магазине, отправляет меня прямиком в то время, когда я поднимался в пять утра и махал топором, приходя домой около восьми вечера, находя мою мать на полу в ванной, без единого человека рядом, чтобы он мог оказать ей помощь.

И бесконечные дни с Корали.

Лето с Коралли было всегда наполнено таким огромным количеством магии и красоты, но в то же время боли и страха.

— Ты уже видел ее? — интересуется Шейн, ставя коробку на пол у своих ног с глухим звуком. Он показывает на свежесрубленные сосны, и я стягиваю футболку, легко принимаясь за привычное дело многолетней давности. Поднимая, отмеряя, распиливая, складывая. И так снова и снова.

— Видел кого? — Я делаю вид, будто ничего не понимаю. Мне нравится думать о себе, как о непредсказуемом человеке. В Нью-Йорке женщины, которых я трахаю, думают обо мне, без сомнения, как о загадочном и странном мужчине, но, к сожалению, это не сработает в Порт-Рояле и с Шейном. Шейн знает, как читать меня так же, как он вычисляет удачные и не удачные ставки на ипподроме. Он долбанный, мать его, профессионал.

Он смотрит на меня таким взглядом, который грозит мне расправой.

— Ты жалок, — говорит он мне.

— Нет. Нет, я не видел ее. Еще не видел.

— И? — Он подает мне пару бревен, и я беру их.

— И я… думаю над этим. Пока еще не знаю. — Не знаю, где увижу ее. Не имею понятия, что скажу ей. Возможно, удрать, поджавши хвост, было бы лучшей или худшей идеей? — Это зависит от многих факторов. — Распиливаю кусок полена на две части, удерживая его вместе, чтобы убедиться, что они одинаковые, и затем складываю их в огромную кучу около двойной двери, ведущей на склад. Шейн таращится на меня, будто я инопланетянин, когда я оборачиваюсь и резко бросаю ему:

— Что?

— У тебя было долбанных десять лет, чтобы разобраться с этим накопившимся дерьмом, Кросс. Ты уже должен знать, что да как к настоящему моменту. Ты был влюблен в нее тогда. И ты влюблен в нее до сих пор. Все просто.

Я терпеть не могу это слово. Оно вызывает у меня долбанный зуд.

— Я уже сказал, что не все так просто. Ты знаешь, что она чувствует по отношению ко мне. Не смогу просто встретиться с ней и дать ей пять, спросить, как дела, и все будет забыто и прощено.

— Я знаю одно: что она чувствовала к тебе двенадцать лет назад, — говорит Шейн. — Ну и да, она зла на тебя. Но Корали все еще любит тебя. Ты не можешь просто отключить это дерьмо. Тебе никогда не следовало позволять ей уехать.

Я кручу в руках кусок полена, жестко сжимая зубы. Я не злюсь на множество вещей, но положение дел с Корали... Только эта ситуация заставляет мою кровь закипать. Шейн — друг, замечательный, суперский, нереальный, который мирится с моим дерьмом на протяжении долгого времени, больше чем ему следовало бы, но он даже не представляет, о чем сейчас говорит. Я хочу наорать на него и спустить всех собак, но как уже сказал: он и так терпит множество дерьма с моей стороны. Мне нужно прикусить язык. Позади меня Шейн вздыхает.

— Хорошо. Я вижу по твоему молчанию, что ты хочешь обрушить на меня новый уровень своей ублюдочности, но разве ты не думал об этом, Кал? Разве ты не представлял, как твоя жизнь могла сложиться прямо сейчас, если бы ты не бросил ее ту ночь?

— Конечно, думал.

— Ииииии? Разве это не стоит того, чтобы сражаться?

Я молчу, думая о том, сколько бы мне пришлось бороться, чтобы вернуть ее обратно. Это было просто ужасно. Это было бы жестоко. Мне бы пришлось ползать на коленях, извиняться, пока у меня больше бы не осталось, чем дышать. Мне бы пришлось проглотить свою гордость и молить. В конце концов, она бы изменила свое мнение. Корали бы осталась. Шейн не знает ничего о том, что прошло в тот вечер. И он даже не представляет, как тяжело это было бы для нас, если бы Корали решила остаться в Порт-Рояле. Это бы не предвещало никакого «долго и счастливо» или счастливых улыбок, это точно.

Я делаю глубокий вздох, отбрасывая в сторону еще больше дров.

— Ничего нельзя было сделать, мужик. Все произошло так, как должно было. Я облажался, и она уехала. Конец.

Шейн не говорит ни слова, но я уверен, что он не согласен со мной. Мы продолжаем работать в тишине, и спустя пару минут он начинает насвистывать мелодию. Это предложение мира, которое исходит от него, в каком-то роде извинение. Песня Journey «Don’t Stop Believing», песня, которая звучала из динамиков нашей машины, которую мы пели на пределе своих легких, куда бы мы ни ехали. Он насвистывает первый куплет и припев, прежде чем я сдаюсь и присоединяюсь к нему.

В конце концов наше насвистывание переходит в пение, и теперь мы поем песню вместе, выкрикивая строчки последнего куплета, и делаем вид, будто играем на воображаемой гитаре без каких-либо причин на то. Как только мы достигаем концовки песни, Шейн бросает в меня моей футболкой, смеясь.

— Оденься, придурок. Меня уже тошнит от твоих кубиков пресса, которые выглядят, как на стиральной доске. Как вообще фотограф может выглядеть подобным образом?

— Это называется тренировка, мой друг. Тебе нужно как-нибудь попробовать.

— Я валю лес и строю всякое дерьмо каждый божий день. Я должен быть мускулистым, если судить по твоим словам.

Я издаю стон, признавая его правоту.

— Может, тебе тогда следует прекратить есть двойные чизбургеры во время каждого приема пищи. И заменить упаковку пива, которую ты выпиваешь каждый вечер на воду, это было бы несомненно умным решением.

Шейн закатывает глаза.

— Я теперь женатый человек, тебе не кажется это уже достаточным наказанием для меня?

Я киваю, смеясь, и надеваю футболку.

— Ага, ну что ж, тогда тебе просто придется смириться с долбанной «кегой», которую ты везде за собой таскаешь, дружище. Дай мне знать, если захочешь как-нибудь выйти на пробежку, я буду бежать медленнее для тебя.

Шейн издает гортанный рык, качая головой.

— Как скажешь, чувак. А как насчет такого? Я пойду с тобой на пробежку, если ты разберешься со всем дерьмом с Корали. — Он подмигивает мне, делая пальцы на манер пистолета и выстреливая ими в мою голову. — Думаю, я даже не буду спешить и куплю себе новые кроссовки, м?

Глава 6

Корали

Формальная процедура.

Настоящее

Бен оставил мне три сообщения на телефоне с того времени, как я приехала в Порт-Роял. Продолжаю смотреть на мигающую кнопку в верхнем правом углу экрана телефона, чувствуя себя с каждой проходящей секундой все хуже и хуже. На протяжении последних пары лет, Бен постоянно поддерживал меня. Можно так сказать. Он воодушевлял меня, как только мог. Но Бен относится к серьезным парням, поэтому не знает, каким образом обсуждать эмоции или чувства. Я встретила его после того, как вылечилась от пищевого расстройства, и мой лечащий врач сказал, что должен знать, насколько уязвимой я себя чувствую. Бен не был хорош в том, чтобы слушать, когда я запиналась, в попытках рассказать то, что случилось со мной в доме моего отца. Я не смогла рассказать ему всего, даже близко о том, что произошло, но в тоже время поведала ему достаточно. Он был неловким, злым и молчаливым касательно того, что я рассказала ему... а потом просто… ничего. Он притворился, будто я никогда ничего не говорила об этом. На тот момент, я была рада, если Бен притворяется, что вроде как ничего не произошло, значит, я тоже могу жить дальше, делая вид, что все в порядке.

Он даже не поднял вопрос, как это повлияет на мое психическое состояние, если я вновь вернусь домой, потому как это обычные вопросы, которые люди в отношениях спрашивают друг у друга. С того момента, как я пересекла границы Порт-Рояла, не могла думать о нем без ощущения тяжелого бремени в груди. Не чувствовала себя таким образом в ЛА. Прекрасно знала, что как только ощущения вновь настигнут меня, я опять не смогу нормально дышать, и с того самого момента копаюсь в своем разуме, в попытке найти ответ на вопрос: «как я себя чувствую». Было непросто понять, что совершенно ничего не чувствую, и это только сильнее сдавило мою грудь. Поэтому я не слушала сообщения Бена.

Уверена, что к настоящему моменту он начал уже немного волноваться. Я сказала ему, что поговорю с ним, как только заселюсь в отель, но вместо этого начисто опустошила весь мини бар и заснула в ванной, полной ледяной воды. Я проснулась, дрожа всем телом и почти синяя от переохлаждения в час ночи, и затем провела весь следующий час в попытке отогреться.

Я чертовски облажалась. Естественно, быть лузером никогда для меня не было в приоритете, хотя всегда было это известно, когда я была дома с Беном. Мне казалось, это ужасно антисоциально: чрезмерно напиваться, смотреть порно и заставлять себя блевать в ванной в случайное время в течение недели. Я вела себя хорошо на протяжении последней пары лет, даже не осознавая, насколько сильно я старалась.

Теперь, когда нахожусь сама по себе, мне кажется это не так и неразумно вести себя подобным образом. Мне кажется, что это мое постоянное состояние, и каждая часть меня хочет вернуться к этому.

Я присаживаюсь прямее, стараясь опустить материал юбки-карандаш на бедрах чуть ниже по ногам, чтобы сделать ее каким-то образом длиннее, в то время как жду Эзру Менделя. Если бы это зависело от меня, я бы лучше предпочла сначала встретиться с Джоном Бикердейлом, директором похоронного бюро, который занимался похоронами моего отца, но в этом не было особого смысла. До тех пор, пока я не побеседую с юристом отца, мне не известно, был ли у него составлен финансовый план на момент смерти. Поэтому глупо для меня выкидывать на ветер тысячи долларов за гроб и на гонорар распорядителю похорон, если у него имелись какие-то распоряжения на этот случай. Поэтому, вот она я. Покрывающаяся потом. Страдающая от похмелья. Чувствую себя так, словно солнце собирается сжечь землю, и у меня нет способа избежать своей участи.

Эзра наконец проходит в свой тесный офис, в котором я сижу уже на протяжении последних пятнадцати минут, с бумажным кофейным стаканчиком в одной руке и копией «Нью-Йорк таймс» в другой. Время от времени Эзра навещал моего отца у него дома. Полагаю, если это вообще возможно — быть друзьями с моим отцом, значит им был Эзра, а также он приносил сдобные вкусности, которые пекла его жена. Мой отец выбрасывал их в тот же момент в мусорное ведро, как только мужчина покидал наш дом. Он сильно постарел с последнего раза, когда я его видела, хотя все также носил крошечные тишейды, и у него были все такие же жесткие кудрявые волосы, большая часть которых в данный момент были белыми, вместо того, чтобы быть со стальным налетом седины, какими я их помню (прим. пер.: тишейды — круглые очки в проволочной оправе).

— Корали. Так рад видеть тебя. Естественно, было бы намного лучше видеть тебя при менее печальных обстоятельствах.

Я отмахиваюсь от проявления его сантиментов.

— Все в порядке. Нам нужно сделать это. — Он, как и все остальные в Порт-Рояле, должно быть точно знает, что именно я думаю о моем отце. Что между нами не было ни крупицы любви. Он же не настолько глуп, чтобы думать хоть на долю секунды, что я горюю по этому старику. Эзра отвечает мне механическим кивком, немного кривя губы.

— Конечно, конечно. Ну, как бы то ни было, все равно приятно видеть тебя вновь. Ты стала привлекательной молодой женщиной.

Я ничего не отвечаю на его слова. Зато мне совершенно неприятно видеть его. В те времена, когда мой отец стегал меня ремнем по спине, рассекая им кожу до крови, в то время, когда я едва могла передвигаться и была покрыта ссадинами и синяками с ног до головы, Эзра смотрел на мои ушибы и раны и никогда не произносил ни слова, стараясь не замечать их.

— Я вижу, что ты унаследовала стоическое отношение от своего отца, Корали, — глубокомысленно произносит Эзра. — Я думаю, что еще никогда не встречал такого второго человека, который бы так искусно мог скрывать чувства. Он был немного закрытым, твой отец.

— Он ненавидел всех, — говорю я безэмоционально. — Просто никогда не хотел, чтобы это знали люди. Он определенно пытался скрыть свое презрение.

Эзра смотрит на меня тем самым взглядом, который подразумевает под собой, что он пытается выяснить, веду ли я себя грубо. Имею ли я в виду, что мой отец ненавидел его. Отец никогда не говорил ничего такого, но судя по его отвратительному отношению, каждый раз, когда приходил этот мужчина, я могу поклясться, что именно так все и было.

Эзра моргает и затем отводит взгляд в сторону.

— Хорошо. Ну что ж, мне кажется, у вас много каких еще мыслей в голове в данный момент, мисс Тейлор. Вам предстоит сделать огромное количество работы в честь поминок своего отца. Как насчет того, чтобы встреча прошла коротко и ясно.

— Это было бы идеально.

Открывая верхний шкафчик своего стола, Эзра достает небольшую стопку бумаг, собирая их вместе, прежде чем положить на потертый деревянный стол перед ним. Постукивая подушечкой пальца по верхнему документу, он прочищает горло и смотрит на меня, хмурясь.

— Первая вещь, которую вам следует знать, мисс Тейлор, что отец оставил приличную сумму на ваше имя. Более ста пятидесяти тысяч долларов. Полаю, что вы захотите продать дом, что он завещал на ваше имя, тогда у вас получится примерно пятьсот тысяч.

Я думаю о том, что позже, когда вернусь в отель и заберусь в ванную, как будет приятно ощутить онемение во всем теле от ледяных объятий воды.

— Мне нет дела до денег. Я не желаю их.

Эзра замолкает, обдумывая информацию. Он просматривает темный текст, напечатанный на одном из его документов, и, судя по всему, ищет что-то.

— Ах, да. Я знал, что видел инструкцию к подобной реакции. Просто думал, что это не будет такой проблемой, поэтому толком не прочитал. В завещании говорится, чтобы получить вещи вашей матери, вы обязаны принять все, что оставляет вам ваш отец, сюда входят деньги и имущество.

— Это не имеет совершенно никакого смысла. Он упаковал все вещи моей матери и оставил их гнить на чердаке. Ему было плевать на то, хочу ли я оставить их себе. — Даже несмотря на то, что я абсолютно уверена в своих словах, понимаю, что это не правда. Отец знал, что вещи матери — это единственное, что будет интересовать меня после того, как он умрет. Прекрасно понимал, что это последний способ контролировать меня. — А что будет, если я откажусь принимать наследство? Что случится с мамиными вещами?

Эзра хмурится, смотря на документ.

— Твой отец оставил особые указания, которые включают в себя необходимость сожжения чердака.

Злобный ублюдок. Я ощущаю, как кровь яростным потоком устремляется по телу, заставляя руки и ноги покалывать от раздражения.

— Отлично. Я все принимаю, тогда получу вещи матери? Все?

— Да, все. Так же твой отец оставил сумму в количестве десяти тысяч долларов на поминальную службу и оплату похорон. Он обратился с просьбой, чтобы его поминальная служба была проведена в Католической церкви Святого Реджиса Глендейла и Крэнфорта, а также там будет проведена всенощная месса (прим. пер.: всенощная месса — церковная служба, совершаемая над телом умершего, а также в годовщину его смерти или рождения).

— Он же не может сделать этого. Он же не может просто взять и потребовать всенощную мессу в его память! Или может?

— Священник, который в тот момент находился на месте в церкви Святого Реджиса, подписал разрешение, которое указал в завещании ваш отец. Если у тебя есть какие-то вопросы, то тебе нужно посетить церковь и обсудить с ним все. Я не очень хорошо разбираюсь в том, что можно и нельзя делать в католической церкви. В иудаизме мы соблюдаем период Шивы на протяжении семи дней по любимым, поэтому одна всенощная месса не кажется мне чем-то чрезмерным, если тебе интересно мое мнение (прим. пер.: период Шивы — это время, выделенное для горя. В этот период человек переходит от состояния самого сильного горя, к новому, в котором он уже психологически готов говорить о своей потере и принимать соболезнования от друзей и соседей).

— Католичкой была моя мать. Мой отец никогда не ходил в церковь, когда я была ребенком, мама всегда брала меня, а он сидел дома и напивался.

Было абсолютно ясно по тому, как дернулись плечи Эзры к его ушам, что от обсуждения этой темы — темы того, что мой отец полный мудак — ему было совершенно не комфортно. Но знаете что, пошел он на хрен. Потому как это также некомфортно и для меня. И если мне придется сидеть и терпеть все это дерьмо, чтобы притворяться, что мне есть дело до этого всего, и что я горюю, то тогда Эзре придется иметь дело с моей враждебностью.

— Вообще-то, твой отец стал постоянным членом католического сообщества здесь, в Порт-Рояле, Корали. Он был постоянным прихожанином, вот уже, так сколько... Примерно семь лет! Ого. Невероятно, как быстро летит время для тебя, когда ты не обращаешь на это внимание.

Я нахожу эту информацию шокирующей. Учитывая, что мой отец всегда срывался на матери, когда она брала меня с собой в церковь, я всегда думала, что он относится к людям, которые не придают значения вере. А оказывается, что он был постоянным прихожанином? Занятно.

— А есть что-то, что останавливает меня от того, чтобы провести кремацию и не проводить никакую церемонию? — спрашиваю я. Я бы больше предпочла сжечь старика и запихнуть его в дешевый пластиковый контейнер, чтобы могла забрать его прах с собой домой и высыпать в туалет, но Эзра сразу же качает головой.

— Я сожалею, но это совершенно не возможно. Твой отец четко обозначил свою волю, каждый ее аспект. Он пожертвовал огромное количество денег церкви Святого Реджиса, поэтому администрация церкви прекрасно оповещена о его желании. Тебя ожидают правовые последствия, если ты, будучи его официальным душеприказчиком, не исполнишь его последнюю волю.

Фактически, он говорит мне, если я хочу получить вещи своей матери, то мне следует смириться и вести себя прилично. Посетить службу по Малкольму в церкви, предоставить ему достойное погребение, а так же принять его деньги. Даже думать о том, чтобы сделать хоть что-то из этого, заставляет желчь подняться вверх по горлу, но я и так провела слишком много времени без какой-либо связи с моей матерью. И, вероятно, сделаю все, что угодно, чтобы только получить ее вещи обратно.

— Хорошо, так уж и быть. Что теперь? Мне нужно подписать что-то, или пойти и зарегистрировать? Я просто хочу разобраться с этим. Покончить, как можно скорее, если можно так выразиться.

— Да, да. Уверен, что тебе, вероятно, нужно возвращаться в свою жизнь. И ответ на твой вопрос: нет, тебе не нужно больше ничего делать. Естественно, кроме того, как организовать службу и вступить в права наследования над счетами, что завещал отец, все остальное сделаю я и соответствующие власти. Кстати, если тебе необходим доступ к деньгам своего отца, то тебе нужно поспешить, а то...

— Мне не нужно. Спасибо, Эзра. Я дам тебе знать касательно службы. — Я поднимаюсь на ноги, оправляю свою юбку-карандаш и пожимаю ладонь Эзры. Делаю то, что он и ожидает от меня.

— Я знаю, что твой отец был излишне строг к тебе, когда ты была ребенком, — говорит он мягко. — Но мне так хотелось, чтобы хоть раз после твоего исчезновения, ты приехала навестить его, Корали. Что-то произошло с ним. Он стал мягче, за неимением лучшего слова, когда он постарел. Отец-одиночка пытался вырастить маленькую девочку и сделать из нее достойную молодую женщину. Это не просто. Я уверен, что если бы ты провела с ним некоторое время, как взрослый че...

— Прощай, Эзра. Спасибо тебе за потраченное время. — Уверена, что если бы я провела свое время с отцом, когда уже стала взрослой, то убила бы его своими руками. Беру свою сумочку и документы, которые мне передает Эзра, и затем торопливо выхожу из его офиса, так быстро, как только это возможно в чрезмерно обтягивающей юбке. Я не привыкла носить туфли на высоком каблуке. Будучи художником, редко встречаюсь с заказчиками. Я стою перед полотном весь день в моей галерее, едва ли разговаривая хоть с кем-то. Я ношу джинсы и потертые футболки, и это в лучшем случае. Очень часто просто остаюсь в моей пижаме, поэтому все эти переодевания, все это притворство отвратительны для меня, как и близость дома, в котором я выросла.

Снаружи полуденное солнце стоит высоко над головой, опаляя своим жаром Порт-Роял, словно задаваясь отчетливой целью. Все пахнет озоном и жженой резиной. Тротуар ощущается немного липким под ногами, набойки на каблуках проваливаются в мягкий асфальт. Как только оказываюсь на сидении в арендованной машине, скидываю с себя идиотские туфли на каблуке и бросаю их на заднее сидение, но этого не достаточно, чтобы выместить мое расстройство. Я приподнимаю бедра и тянусь рукой назад, расстегивая молнию на юбке и стягивая ее по бедрам, отбрасывая прочь. Смятая юбка приземляется на заднее сидение, а я продолжаю сидеть, яростно выдыхая, в трусиках и свободной блузке, которую надела, чтобы встретиться с Эзрой, отчаянно борясь с желанием причинить боль кому-то или чему-то.

Эзра выходит из своего офиса десять минут спустя после меня. Его голова низко опущена, глаза смотрят в асфальт, притворяясь, будто он не видит меня, но я-то знаю, что видит.

Точно так же, как тогда, когда я была ребенком.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒