Миша. Прошлое лето.

В выходные Комако ездила к маме, которая жила на даче. А Петя бодро писал. В воскресенье вечером он шёл встречать её к электричке. «Она пахла укропом, землёй, клубникой, её ладони были твёрдыми и шершавыми. Он смотрел на неё с улыбкой, от которой она тоже начинала улыбаться. Они ужинали на кухне у открытого настежь окна молодой картошкой и салатом из дачных овощей.

«Неповторимость каждого счастливого дня. Это должно быть всегда что-то цельное. Счастливый день, счастливая полоса, могут быть счастливые полгода или год, “несколько счастливых лет”, “самое счастливое десятилетие в истории... ”, несколько счастливых десятилетий бывают реже, полстолетия счастья, почти столетие. Это уже не о людях, а о странах, народах. Чуть больше столетия, почти полтораста лет, почти два, три счастливых столетия мира и благоденствия, больше трёх столетий, чуть ли не тысячу лет, едва ли не полтора десятка столетий, все две тысячи лет непрерывного счастливого ожидания... Неповторимые мгновения. Из-за неповторимости мгновения все остальные временные промежутки кажутся неповторимыми».

«Лето. Дачный сезон. Город пустеет. Ощущение катастрофичности. Попробуй усиди с тетрадями. Инстинкт или что-то там ещё толкает к людям, чтобы не прозевать зрелища катастрофы».

Сначала Комако не предлагала ему, а потом Петя сам отказывался ехать с ней на дачу. Его трудно было раскачать на какие-то изменения в будничном распорядке, он с неохотой ходил с Комако к её друзьям. Петя пытался иногда объяснить это ей и себе. «Это вредно для работы». – «Но почему? » - «Не знаю. Может быть потому, что надо тратить время на то, чтобы вернуться к самому себе». – «О, Боже! Как вы все похожи! Тебе непременно надо поехать со мной. Я тебя познакомлю с одним типом, похожим на тебя до безобразия. Он тоже считает, что с новыми впечатлениями надо быть осторожным, как с неизвестными продуктами питания. Не отравишься до смерти, так время потеряешь на их переработку». – «Кто он? » - «Представь себе, он тоже писатель. Куда только от них деться! »

То, что Петя узнал от Комако про «действующего писателя», которого она звала Мишелем, заинтересовало Петю в какой-то мере, но он решился поехать только после того, как Комако дала ему почитать несколько рассказов, напечатанных в разных журналах. Кроме того, Комако сообщила, что показала Мишелю Петины «компьютерные» сборники. «Это ничего? » - на всякий случай спросила она Петю. – «Ничего, конечно. Ну и как? »- полюбопытствовал он. А потом, видя, что Комако как-то очень долго собирается с духом для какого-то торжественного сообщения, улыбнулся: «Да брось ты. Что такого он мог тебе сказать? Смотри на всё проще. Я не застрелюсь, что бы там твой Писатель ни сказал». – «Вот же дурак! Не он, а ты. Ему понравилось». - «Ну и слава Богу». – «Ты, в самом деле, так легкомысленно к этому относишься? Или притворяешься? » - «Вовсе не легкомысленно. Я очень рад. Я даже счастлив. Серьёзно. В течение короткого промежутка времени у меня появилось сразу два новых читателя. А ты говоришь... » - «Да ну тебя», - Комако обиделась.

В Посёлок надо было ехать на электричке, а потом ещё немного на автобусе. Петя ожидал увидеть что-то похожее на обычный дачный посёлок, то есть застроенное дачными голубятнями место, отвоёванное у леса, а это оказалась разросшаяся почти в небольшой двухэтажный городок деревня. Скрипучий, давно просящий ремонта деревянный дом остался от родителей Ксении Ивановны, матери Комако. Дом стоял на краю посёлка, у ржаного («ячменного» - поправила Комако) совхозного поля, тянувшегося до темной полосы леса почти у горизонта. У калитки их встретила Даша, дочь Комако. «Ой, ты моя несчастненькая, - обняла её Комако, - что же ты плачешь? » Даша из-за спины Комако строго, но с любопытством посмотрела на Петю.

«Действующий писатель» последние два года жил в Посёлке у дальней родственницы жены на той же улице - через дом от Комако. Он не покидал Поселка почти круглый год, а жена и дети приезжали только на лето.

- Миша дома? Миша дома? А ладно... - Комако махнула, было, рукой, но тут баба Марфа, хозяйка дома наконец что-то услышала или увидела, разогнула спину, некоторое время смотрела на Комако и Петю, а потом показала рукой в сторону огорода.

- А это что ты здесь делаешь? - зловеще прошептала Комако, подойдя незаметно к Мише, сидевшему в огороде на низенькой скамейке с блокнотом в руках, и взяла его за загривок, на котором ещё только оставались волосы. Миша поднялся, застёгивая рубашку на выпуклом животе, пригладил волосы. – Сочиняешь, вместо того чтобы в поте лица? А вот я жене скажу!

- Перестань, перестань, сейчас же! - бормотал Миша, пока Петя, сойдя с дорожки и, высоко поднимая ноги, переступая через грядки, полез зачем-то к нему в огород.

Комако специально для Пети завела с Мишей разговор про его новую работу. Она притворно удивлялась и незаметно делала знаки Пете, в то время как Миша серьёзно рассказывал о том, как он работает сторожем на какой-то базе. «Не на военной, надеюсь? » - смеялась Комако. Миша стеснялся то ли Комако, то ли Пети, хмурился и потирал щетину на щеках. А может быть, он такой всегда, думал Петя. «Ну, уж на учителя, хоть и бывшего, он не похож. Вообще он не похож на человека с образованием». Петя никак не мог себе представить Мишу в качестве школьного учителя русского языка и литературы. Слишком он казался тихим, неразговорчивым и неловким для такой, замешанной на словопоносности и известного рода гибкости, работы. Впрочем, может быть, раньше он был другим. «К тому же, Бог знает, как они должны выглядеть, эти школьные учителя, если их только что вытащить из дачного огорода».

После школьного учительства, оставленного им лет десять назад, Миша поменял несколько профессий, вернее «работ». Сторожем, «сутки через трое», он сделался не так давно, а до этого поработал в редакции газеты, слесарем, водопроводчиком, грузчиком, пожарным, «младшим подносчиком» на стройке, «опять слесарем».

Комако и Миша сидели на лавочке перед домом. Миша, сцепив на животе ладони с короткими толстыми пальцами, задумчиво смотрел вдаль, загадочно улыбаясь. Какая-то рассеянная полуулыбка всегда блуждала на его губах. Он будто хотел сказать что-то ироничное, смешное. И это смешное было у него уже чуть ли ни на языке, но ему казалось, что это пустяки, ерунда, и он предпочитал молчать. Вернувшаяся с речки его большая, веснушчатая, растрёпанная жена Алла беспрерывно ходила по двору, сначала развешивая выстиранное на речке белье, потом, принося на стол лёгкие закуски для гостей, покрикивала на детей и ругала Мишу. Из её отрывочных, бессвязных возгласов, адресованных, надо полагать, одному Пете, так как Комако всё это должна была знать наизусть, можно было понять, что кормит этих чернявых, белозубых - больше похожих на папу, чем на маму, двух девочек и мальчика - Мишин тесть из губернского города, без которого они все непременно умерли бы с голода. Миша всё так же добродушно-загадочно улыбался, будто его хвалили, а не пилили.

Петя подумал, что ему нравится этот странный субъект. Он совсем не был похож на учителя и ещё меньше на писателя. Скорее какой-то барышник-цветовод или клубниковод, который блаженствует в редкую для него минуту вынужденного, но отрадного безделья. На нём была драная клетчатая рубашка, руки испачканы в земле. Петя сидел за столом, поставленным под деревом в саду, и слушал, сочувственно кивая головой, одновременно Мишину жену и его детей, что-то увлечённо, перебивая друг друга, ему объяснявших.

И всё же Миша был настоящим, «действующим», в отличие от Пети, писателем. Вечером он сам принёс Комако журнал, где были напечатаны три его новых рассказа. Он сел на ступеньках у входа на веранду и закурил. Комако позвала его чай пить, но он отказался. Сидел и молчал, поглядывая в сторону Комако.

На другой день Миша ходил с Комако, Петей и с детьми на речку. Миша молчал, молчал, а потом сказал шедшему рядом с ним Пете: «Надо привыкнуть к мысли, что им ничего не надо объяснять. Просто ничего. Усвоить это правило как можно более твёрдо. До автоматизма, чтобы и сомнений не возникало. Так надо. Вот и все объяснения». Это было сказано так вдруг, ни с того ни с сего и так не вязалось с тем, каким до сих пор хотел казаться Миша! И самое поразительное было то, что Пете показалось, что он понял, о чём говорит Миша.

- Не понравилась твоя открытость, прямолинейность высказываний. Так режет слух. Страшно, как если смотришь на то, как неправильно дорогу переходят. Не понравилось сначала, а потом вспомнил, что это, судя по всему, никуда у тебя не идёт. Ведь так?

- Да, - Петя почти боялся его.

- Не идёт. Это хорошо с одной стороны. И опасно. Небрежность, приблизительность, необязательность... А так-то в общем интересно. Извини, что я в менторском тоне с тобой.

Миша умолк, что-то обдумывая, и продолжил то же самое так же неожиданно, когда они уже сидели у реки, наблюдая за купающимися Комако и детьми.

- Надо писать, абсолютно не принимая их в расчёт. Никого не принимать в расчёт - по последним данным. Существовать абсолютно без их специфических интересов и мнений. Настолько не принимать в расчёт, чтобы они, увидев это, восприняли как нечто абсолютно чужое. Только при таких условиях и может что-то доходить до них. Не подновление, не внедрение наряду с чем-то уже существующим, не какие-то нюансовые изменения, а просто всё другое.

Петя не знал, что сказать.

- А почему всё-таки... не дальше самиздата? - спросил Миша.

- Так как-то. Ни к чему… Нет, я сам бы хотел это знать. Думаю об этом иногда... Объясниться с этим единовременно не удастся. Характер. Желание сберечь душевный покой для работы, избегание общения с теми, кто придерживается другой точки зрения... Интерес только к своему. Наконец, свобода. Я не обязан ни с кем считаться. Приходится только всякий раз при новом близком знакомстве, так сказать, объясняться.

- Ну, извини...

- С разными людьми надо говорить по-разному. С тобой-то это просто... Это ни с чем вообще не соотносится. Это так специфично, так сомнительно, так капризно только для себя, что трудно представить, что это ещё кому-то понадобится...

«... Много причин... Времени».

«Разрабатываю, как старатель участок прииска, свои скудные способности. Что ещё делать? Копаю, копаю, перемываю, перемываю пустопорожний, может быть, участок».

- Это как у беспоповцев, - Миша с едва угадываемой улыбкой подвёл итог Петиным серьёзным разговорам, - секта такая есть. Верят, но церковь, обряды и прочее не признают.

До чтения новых, а заодно и старых рассказов, которые отыскались у Миши, Комако и Петя добрались только в воскресенье вечером в автобусе по дороге в Город. Петя пролистнул один из Мишиных журналов, прочёл в нескольких местах, а потом протянул Комако: «Посмотри вот здесь».

«Мы живём с чужими людьми. Называем их des é poux. Проходит время, и они не делаются не чужими. Привычка быть l`é poux pour l`é pouse. Неужели так будет всегда? Непривычка. Не только к чужому, но и к ses parents, всех степеней родственности, вплоть до soi-mê me. Не успеваешь за жизнь привыкнуть. Всё кажется странным».

Комако смущённо улыбнулась и промолчала.

Она боялась услышать от Пети что-то неодобрительное или равнодушное, боялась, как если бы она имела к этому какое-то особое отношение. Но Петя на её «ну как? » улыбнулся и сказал, что пока всё хорошо, а потом добавил: «Странно, что это печатают... »

- Да, печатают. Хотя есть отдельные товарищи, которые считают, что это «издевательство по отношению к нормальному читателю». Печатают. Наверное боятся - вдруг гения просмотрят.

- Разве такое бывает?

- Кто их знает? Печатают, да и все. Да, сейчас появилась такая возможность. Печатная свобода…

В электричке Петя углубился в чтение. Он мог так читать по питерской привычке, не обращая ни на кого и ни на что внимания. Только когда электричка стала подходить к Городу, да к тому же сделалось почти темно, он огляделся по сторонам, оторвавшись от журнала.

«Люди, которые ничего не могут поделать со своей жизнью. Они пишут стихи. Стихи - это упрёк Богу. Или природе. Или ещё кому-то. За то, что всё так безнадёжно. Это позиция человека. Это поза человека, стоящего среди ночи под звёздами, задрав на них голову. Он чувствует свою незначительность и дерзит. Стихами. Он бросает горькие упрёки, презрительные и беспомощные слова этому бездонному миру над головой. Стихи от беспомощности».

Петя задумался над тем, почему Комако раньше не говорила о Мише. «Оберегала его от “вредных продуктов”? Кого? »

В гостинице Петя ещё раз перечитал рассказ. Он с улыбкой вспоминал про «издевательство по отношению к нормальному читателю».

«”... Работница питания, приставлена к борщам”. Про Ленинград она рассказывала всё время только одну историю о том, как она заходила в универсам на площади перед финской гостиницей по дороге то ли в художественную, то ли в музыкальную школу, где училась её любимая племянница, и как она “прошивала” универсам каждый день. “Прошью, посмотрю на всю эту красоту и дальше иду”».

«”Любимая племянница”, “работница питания”... Реминисценции, рефлексии... Но не те тончайшие, высококультурные, зыбкие и многослойные рефлексии рафинированных эллинистов, мифоведов, и так далее, а вот такие отсылки - к совписовской литературе, фильмам, анекдотам, к историческим событиям или мелким, но ярким происшествиям советской эпохи».

Отыскались в одном из старых сборников и несколько коротких рассказов из школьной жизни, как бы подтверждавших учительское прошлое Миши. В одном месте Миша осветил обстоятельства своего ухода из школы, если, конечно, это был не один только юмор. Всё произошло после того, как однажды герой рассказа, тоже учитель словесности, возвращаясь после уроков, увидел надпись на заборе: «Марк Иосифович - голопузая макака». «Они меня обзывали, - просто объяснил герой рассказа своей маме. - Мне это надоело. Я им сказал: «Дети, идите... подальше! » – «Как? Прямо так и сказал? » – «А что? » - «Ты совсем как Раневская». - «Вот-вот».

Через неделю Комако попросила Петю обязательно поехать с ней на дачу. «Там будет кое-кто. Приедет навестить дочь. Мне надо, чтобы у меня было всё в порядке. Ладно? »

Перед воротами дома Комако стояло авто. «Журналиста». Так с усмешкой звала его Комако: «Помнишь, был такой фильм? ». «Олег», - представился Журналист. Он действительно чем-то напоминал артиста из фильма, правда, был старше, «но ведь и лет с тех пор прошло много». Комако познакомила Петю с его последней книжкой, только что вышедшей в московском издательстве, где его именовали в предисловии «выдающимся писателем». На вопрос о Петиных занятиях Комако поспешила ответить за него: «Угадай с трёх раз». – «Неужели тоже писатель? Ну, вы даёте, братцы! » Комако, Петя и Миша сидели на ступеньках веранды, а Олег стоял перед ними в светлом костюме, при галстуке с ослабленным узлом, белозубый, подтянутый, обаятельный... «Посидите минутку, я вас запечатлею для истории». Он щёлкнул их втроём, а потом позвал Ксению Ивановну, Дашу и Мишиных детей.

Ужин давно кончился, а Петя, Олег и Миша курили на веранде и после водки излишне громко разговаривали. «Три автора на привале», - обозвала их Комако и ушла спать.

«Три автора на привале! - понравилось Пете. – В самом деле! Миша. Его талантливая душа дана ему, по какой-то юмористической выдумке, вместе с нелепой внешностью толстенького, лысенького коротышки. Хотя при чём тут внешность! Он пишет мало. В его рассказах трогательные детские историйки перемежаются острыми, сухими высказываниями о днях нынешних. Грустный клоун, эксцентрик... Олег. Законченный профессионал. В старые времена он писал бы производственные романы с секретарём партбюро, рационализаторами, молодым начальником цеха, смело борющимся с рутиной, отсталостью производства и так далее, а теперь… Что-то разоблачительное про застой и партократов. Но уже начал переключаться на нечто “жизненное” - на мелодраматическое мыло, на который возрос спрос. И я... Затесался. Кто? Как старая дева. Которая ждёт отклика на свои послания в газеты с брачными объявлениями. “Симпатичная Фиалка, 35-155-52р., нежная, доброжелательная, государственная служащая, увлекающаяся литературой, музыкой, выставками, кулинарией... ждёт ответа от Лотоса не старше 60, не ниже 180... ” Сладкое замирание сердца... »

Миша как-то лениво, нехотя спорил с выдающимся писателем. Пете было неловко самому вмешиваться в разговор с Олегом. В высшей мере говорить с ним было бессмысленно, Петя понял это, просмотрев днём книгу, которую ему дала Комако, а всё остальное... Это и не интересно, и надо всё время обходить подводные камни - помнить, кто такой этот Олег с его халтурной беллетристикой на темы смешных разоблачений из советской истории. Речь зашла о фильме по книге Олега. Оказалось, что Петя видел этот фильм, но не запомнил ни сценариста, ни режиссёра. «Ну и как? Любопытно! » – «Очень разоблачительно. Отталкивание. Всегда же надо от чего-то отталкиваться», - сказал как-то обтекаемо Петя, не собираясь продолжать дальше. Но это задело Олега Павловича. И Пете пришлось продолжить: «Как-то тенденциозно. Вам не кажется? Нет? » На Мишу, который был бесцеремонней в своих высказываниях, Олег Павлович не реагировал, а на какого-то непонятно откуда взявшегося Петю… Олег Павлович раскраснелся, разволновался.

«Когда набредёшь ненароком на что-то подобное, - добавил Петя, - думаешь, что лучше бы искусство все-таки занималось только собой. Вы и сами это прекрасно понимаете. Правда? » Олег Павлович рассмеялся, но говорить ничего не стал, чем несколько удивил и насторожил Петю.

«И то ведь - кто любит, когда тебя наставляют всякие! Всегда думаешь, может быть, они уже всё знают? Они так уверены в произносимом. Или это привычка нахальства, чтобы преуспеть на жизненном поприще? Ощетинившиеся. Исключающие честный разговор. Может быть, честное общение для них - это детский лепет. Может быть, они всё это уже перескочили. Сгруппировались, напряглись, подпрыгнули и перескочили».

Пете это было так понятно, но у него не было никакого желания разоблачать Олега, к тому же он всё время держал в голове то, что Олег - муж Комако.

«Ситуации, которые они выбирают. То, что их несёт, заставляет строить интригу, поступать именно так со своими героями, наделять их именно такими характерами, совершать такие поступки».

«Детектив. Фантастика. Игра в кубики. Психологические, этнографические, юмористические, бытописательские, научные и так далее заготовки. Из них строят текст. Самое главное - детективная или фантастическая фабула. Реализации её всё подчинено. Штампованные заготовки описаний явлений природы, ощущений героев, их психологические реакции, стереотипные мотивировки поступков... Все, кроме главной фабульной идеи, - условно, на скорую руку, не утруждаясь. Главный детективный принцип - жопка к жопке. Чтобы всё сходилось. А если “рыба”, то это уже не детектив, а драма».

Может быть, из-за присутствия Миши Олег был таким робким. Но все-таки последнее слово осталось за ним: «Поэты тиражами по 100 или 300 экземпляров. Некоммерческие поэты и прозаики. Знаем мы вашего брата! Некоммерческие! Ха-ха! Тоже мне достоинство! »

Когда в воскресенье утром Олег Павлович уехал, Ксения Ивановна всплакнула, прижимая к себе «несчастную Дашу», а потом, когда та убежала играть в сад, принялась укорять Комако, защищая «действительно народного, настоящего писателя», на «честь и достоинство» которого всё время покушаются. «Я и при Пете скажу. Зря ты так с Олегом Павловичем. Мы от него ничего, кроме добра, не видели». А потом из дома, куда Ксения Ивановна зачем-то зашла, донеслось: «Не слушайте её Петя, ничего она не понимает в литературе. Непутёвая». Петя и Комако улыбнулись.

Миша всё умел объяснять: «Грустно, что это профессия, что это как некий завод. Затрачены средства, чтобы его построить, оснастить, набрать штат сотрудников с самим собою во главе. Ничего другого не остаётся, как выпускать продукцию. Потом, совершенно логично, следует задача реализации продукции. И так далее. Реклама, поиск новых идей, чтобы заинтересовать покупателей. Обычное производство. Обслуживание определённых потребностей населения. Отправление литературных, кинематографических и так далее надобностей. В живописи, скульптуре, архитектуре это не так странно. Там прикладная сторона творчества естественна и первостепенна. Это часть материальной среды. Почти как мебель, обои... Авторы прозы и авторы беллетристических текстов. “Беллетристическая прозрачная ясность и нагромождения прозы”. Одни не вылезают из сомнений, из поисков, никогда не кончающихся чем-то вполне определённым, вообще не завершающихся, потому что иначе не бывает. Другие плодят и плодят, плодоносят и плодоносят. Они-то и чувствуют себя постоянно авторами. У них тоже поиски, тоже сомнения, но другого свойства, изобретательского».

Петя подумал о том, что, слава Богу, Мишины разоблачения не слышит Комако. Может быть, ей это не понравилось бы.

«Они развращены литературой. Литература – это, в конце концов, публичный дом. Это абсолютно понятно. Так же понятно, как с некоторыми изобретениями цивилизации. Здесь всё создано для продажи. И они уже бесчувственны и циничны, как старые проститутки. Они смеются над теми, кто пришёл сюда с волнением, предвкушением… Наслаждаться, предаваться усладам. Конечно, им смешны застенчивые вздохи какого-нибудь литературного юноши, впервые переступающего порог этого храма высокого искусства. Они-то уже всё знают про это. Знают, как позабавить, взволновать, потрясти... вожделеющую публику. Это их работа. По удовлетворению потребности. Должен же её кто-то делать, раз народ просит! И это довольно просто. Я теряюсь в современном книжном магазине от обилия агрессивно ярких обложек, от бесчисленных «успешных» авторов детективов, фэнтези, “женских романов” и тому подобных изделий. Лев Толстой плачет, глядя на всё это с небес».

После появления Миши всё как-то изменилось для Пети в отношениях с Комако. Не стало сосредоточенности. Разговоры на бульваре теперь почти всегда приводили к мыслям о Мише. Петя с облегчением думал, что его пока не раздражает этот факт.

«Иногда кажется, что он всё про нас знает, про меня, во всяком случае. Может быть я - не я, а его персонаж. Где-то уже были эти персонажи, живущие с авторами чуть ли не на одной лестничной площадке».

«Да-да, среда... Соседи по парадной, особенно если эта парадная на Мойке или на Малой Конюшенной. Все друг друга знают, все друг другу кажутся обыкновенными. “Вот ещё! Какой это Н. Н.? Ах, это тот, которого я вечером видела во дворе с помойным ведром?.. ” Всё просто, как бы напрашивается само. В этой среде ценят “презентативность”: умение процитировать, упомянуть, вставить, вспомнить что-то культурное... »

Комако в задумчивости слушала Петины умствования и, как всегда, сама говорила очень мало. И улыбалась она теперь чуть-чуть непонятней. «Ты не понимаешь... » - говорил ей Петя, но не объяснял ничего. – «Конечно, не понимаю», - спокойно соглашалась Комако. – «Нет, ты не понимаешь, что произошло! » Комако не понимала, а Миша прекрасно понимал. Он всё отлично понимал, этот Миша. Даже без Петиных объяснений. Иногда это веселило Петю. Они вели друг с другом разговоры, непонятные Комако.

«”Избавление от реальности”. Миша когда-нибудь напишет рассказ с таким названием. Добавит в свою коллекцию ещё одного чудика. Это о том, кто делает в жизни то, что считает необходимым, не становясь в позу какого-то необыкновенного праведника».

Миша ласково глядел на своего нового друга, а Комако делала вид, что обижается, и говорила, что «из неё делают дуру».

Петя возвращался к себе после поездок к Комако на дачу, после разговоров с Мишей и думал о том, что впервые за долгое время почувствовал себя спокойно в отношении своего авторского будущего. Это спокойствие ему передалось от Миши. Не надо, совершенно излишне карабкаться куда-то, делать героические усилия...

«Вот оно - долгожданное избавление от реальности, - думал Петя, как всегда заготовками к своей новой работе. - Вместить всю тоску, всю флоберовскую ненависть к реальности. Тот же флоберовско-саламбовский уход в тьму веков. По крайней мере, это также недоступно, так же спрятано от мира, как и та тьма веков. Зашёл за угол времени. Начало новой книги. Какое счастье! Все проблемы разрешаются нормальными чудесами. Или тронутостью.

“Ну вот, всё уже рассказал, - скажет он, - теперь будет неинтересно”. – “Нет-нет! Путешествие будет долгим. Господи! Как хорошо! ” - скажет она».

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒