Глава II. Чёрные очи.

Холст в красной мантии

Истинное произведение искусства,
но тень божественного совершенства.
Микеланджело.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I. Двойня.

Человек, сидящий напротив меня, в чём-то мне был безнадёжно рад. Он сидел, почти полностью сползав с лавочки, голова его была прижата к груди, на голове был синий капюшон, а весь наряд был из синей, осеннего сезона куртки. Я непременно передёрнула свой кислый взгляд и на него, но в этом пересечении, у него он был странно-удивлённым. Звать меня Марта Романова, и сейчас я сижу на платформе № 17, и стоить заметить, что сзади меня сидит парень в чёрном парике, «короткий боб», и на нём надета белая при белая маска русского писателя — Николая Васильевича Гоголя. Маска была в точности как живое лицо, только с чёрными, как бездна глазами, и тёмно-тёмно-коричневыми усиками, какие и носил при жизни сам писатель; если сравнивать их с его портретами. Сейчас стоял сентябрь, было на больших часах платформы 16: 39. Я ждала свой поезд, чтобы из Пензы перебраться в Москву. Жила-то я со своей бабушкой, её звали Ольга, а её дочь, моя мама, была Неля. Мать где-то пропала, когда я была ещё юной. Хотя сейчас мне уже 22, но я чувствую, что внутри так и осталось запоздалой девочкой. Да и внешностью походила на мальчика: я не любила носить длинные волосы, и поэтому, отстригла их все, и остался у меня только голый черепок. Отец…А про отца очень интересная история возникла: в тот день, когда моя мать внезапно исчезла, то в этот день, мой отец, сказал мне, что на следующий день уйдёт и он. Я не поверила ему тогда, потому что он сказал, что пошутил, улыбался задорно; вот я и не придала этому значения. И на следующий день, это вовсе не было шуткой. Без какой-либо причины, мои родители внезапно бросили меня. Я пережила, кажется, что-то очень сильное в своей жизни: я была абсолютно брошена, и упадшая с колен, но меня подняла тогда бабушка, и я осталась жить с ней. За это время, когда родители исчезли, то я их с каждым месяцем или полутора недели начинала забывать — забыли они меня, забуду и я тогда. Ах да, я же совсем не сказала имя своего папаши, точно…. Вячеслав, да, кажется, Вячеслав. Но прошло время, и так официально я его уже называть не хотела. Куда проще было так: «Слава», «Славик», «папаша», «папаня». Ну, так вот, парень, который сидит в синем капюшоне, почему-то непрерывно пялился на меня, но мне было спокойней думать, что он смотрит сквозь меня.
Но сквозь меня смотреть было некуда, разве что только на дверь туалета для «Ж». Парень, который был в белой маске, великого писателя, был вообще вовсе отшельником — его странный вид даже не привлекал внимание толстого охранника. Парень этот, был в ярко-красном сюртуке. Чёрные парадные штаны, чёрные сапоги. Нога, положенная на ногу, и руки, скрещённые на животе, рядом была бардовая трость. Голова его плавно перемещалась то вправо, то влево. Я сидела, но не оглядывалась на него. Спросите, откуда я знаю, что он там, и именно так одет? Потому что впереди меня сидела незнакомая девушка, которая в левой руке держала зеркальце и тушью подкрашивала ресницы. Наверное, такое совпадение, было везением. Я курила, и в этот самый момент мне очень хотелось это сделать; с собой у меня ничего не было, только розовая зажигалка. Знаете, что я сделала? То, что, наверное, никто бы на моём месте не сделал бы: я развернулась к этому парню в маске, а он как манекен сидел и будто уже ожидал мой разворот к нему.
— Эй, парень, у тебя есть закурить? — спросила я, улыбаясь ему, жуя во рту жвачку.
Парень промолчал около двух секунд, и мне стало в этот момент неудобно, то от его молчания, толи от его жуткого вида. Через ровно две секунды он начал живо реагировать, словно отвис: он достал из кармана пачку красных «LD» и вынул одну сигарету и дал мне в руку. Я ответила:
— Спасибо, большое. Если ещё встретимся, я тебе верну. Я не забуду.
Парень в маске снова примолк, словно не знал, как разговаривать с девушкой. Но, когда он резко встал и начал выходить, (я сидела на самом краю) он схватил меня за плечо и сказал каким-то басовым голосом, который слышался исключительно только мне:
— Я так долго тебя ждала, и наконец, встретила. Марта, мы ещё обязательно встретимся, не переживай. — после этого, он, или она, было это совсем не ясно уже, вышла из ряда и отправилась, или же отправился в туалет. Пока, «это» её-его, пошло в сторону именно к двери с эмблемой «Ж», я в недопонимании и какой-то недосказанности не особо вникала, что же сейчас происходит. Меня что-то неистово за волновал парень в синей куртке, и я развернулась к нему. Парень сидел уже как положено, на меня не глядел, в ушах его были воткнуты наушники, и в руках был телефон. Бояться от этого парня было уже нечего, но его предмет в руках мне намекнул на то, что пора бы применить телефон в качестве мобильной связи, а не для интернета. Телефон лежал в моей спортивной сумке, а их было две. Телефон был в зелёной сумке. Я достала телефон, разблокировала его, и меня уже приветствовала заставка главного фона; но важнее сейчас мне были часы: 16: 42. Поглядев точное время на своём телефоне, я его кладу себе в карман джинсов. В этот момент, мне надо было отлучиться по женским делам, — я пошла в туалет. Подошла к двери, открыла её и зашла в большущую комнату. Если смотреть моими глазами, то слева, вдали, были четыре раковины и большое зеркало, а справа было 8 кабинок. Тусклый свет моргал и наводил на меня чувство, что здесь не безопасно.
У четвёртой раковины, та, что была у самой стены, стоял тот самый парень в маске Гоголя. Или не он, а она? Это не так важно, я назвала этого человека для себя «Гоголь».
Он стоял у последней белой раковины, схватив её края и падая взглядом в неё. Этот странный человек стоял в профиль, и его причёска красиво свисала и закрывала почти всю его маску. И только большой острый нос выпячивал и ровно смотрел в раковину. Да уж, было неловкое чувство увидеть настоящего, якобы, Гоголя вживую. Я не боялась его, но его речь, меня поразила. Человек этот, знает, как меня звать. Не могу даже точно предположить, кто это. В этом городе у меня знакомых особо так не было, точно не знала кто это. Может быть, скорее всего, этот человек просто чисто по интуиции угадал имя моё? Может быть это так? В голове перебираются факты, но констатировать каждый, смысла, кажется, не было. Я ринулась к предпоследней кабинке, к той, что была ближе ко мне. В момент наблюдения, пока доходила до неё, наблюдался за тем, странным, но он или она, стояла всё так же неподвижно. Словно неживая маска околдовала собою всё его тело, и он стал манекеном. Мне было терпимо, и в такой момент, в организме всё задерживалось – мне пока что не особо сильно хотелось снимать штаны. Я села на унитаз, закрыла дверцу и прислушалась. Тишина таила в себе неожиданность, и от задержки дыхания, мне было страшно и тяжело выдыхать. Первым из двоих присутствующих -обидел тишину и обозначил своё начало: Гоголь. Он начал плакать, это было слышно, как за дверью были захлёбы. Организм теперь сам, кажется, понимал, что нужно промолчать и не дышать длительнее. Я прислушалась, и ещё сильнее чувствовала плач. Приоткрыла я, значит дверцу, выглянула, а там, он стоял, снимая маску. Маску положил в раковину и включил холодную воду. Смысл этим действий я не особо понимала, и мне эти знания, на данную ситуацию, не были нужны. Когда второе лицо было снято, мне до ужаса хотелось узнать, кто же это такой. Но волосы его мешали мне разглядеть его рожу, тем более было плохое освящение, и свет падал на него так, чтобы всё было только в пользу масочника.
Происходит тут же ещё более, кое-что ужасное: он резко поворачивает голову ко мне и, машинально от страха, захлопываю дверь. Сердце билось в испуге, но мои глаза, что видели это всё, для сердца стали только, как соль на рану. Я боялась, что это «оно», сейчас кинется ко мне в кабину, и не знаю, что будет делать дальше. Убийство? Возможно. С самого начала всё это было подозрительно. Курить хотелось ежесекундно, но как назло, под рукой и в джинсах ничего не было. Из всего этого, произошёл только мой хлопок двери, а тот, «Гоголь», не реагировал. Вода хлестала из крана и, когда масочникопустил руки в воду, то начал умываться. Он умылся, выключил кран, в зеркало смотреть не стал, что и стало для меня проблемой. Маска с лицом Гоголя так и оставалась лежать с мёртвым взглядом в раковине. Человек этот, стал теперь что-то шептать сам себе: —... Почему ты меня не узнаёшь?... Что я тебе такого сделала?... Ты забыла всех. Кто ты такая?... Скажи мне своё имя… Не хочешь меня видеть, ну и ладно… Хватит плакать. Хватит плакать. Пора уходить.
Без маски голос был женским. Голос будто бы говорил уж о самом возрасте человека: свыше сорока. Вдруг, снова молчанье. Неожиданно, мне сейчас, вот прям только сейчас стало не по себе. Я хотел уж снова приоткрыть дверцу, но когда открывала… «Гоголь» рёвом пнул по двери и она почти пробилась во внутрь кабинки. Я испугалась, и спиной ударилась об бочок унитаза. Разумеется, я как бы никто другой, испугалась. Крикнула, и тут же не знала, что мне делать. «Гоголь» отступился и, кажется, снова вернулся к раковине. Думала я, чтобы одеть маску и смыться отсюда, но, я почти верно угадала. Он подошёл к той самой раковине, и кулаком треснул по стеклу, и на нём образовалась большая дыра, из которой шли сотки маленький белых трещин. После этого, он убегает из туалета прочь. Я секунд с десяток посидела на месте и только уже после этого, принялась спускать нужду в унитаз. Выйдя из кабинки, я перевела взгляд на разбитое зеркало ну и, подошла к нему. Всё думала, что от криков таких и ударов, кто-то ворвётся в женский туалет на спасение; но, пока что никого не было. Эти минуты были слово, как один на один с дьяволом. Подошла я к зеркалу, посмотрела в него, и вдруг, моя шея начала чесаться неистово. Согнув шею, я её чесала так сильно, что она покраснела и, снова посмотрев в зеркало, что-то заметила у себя на шее чёрное. Совсем забыв рассказать об этом, я уже пропала в паранойи: на шее у меня была татуировка «МАРТА», теперь, кажется, уже ясно, откуда «Гоголь» узнал моё имя. После, как я всё поняла, мой интерес пристрастился к разбитому в туалете зеркалу. Коснулась поверхности зеркального отражателя, то, как бы, я касалась своего двойника, и он наблюдал за мной. Трогая своё отражение, я почему-то задумалась над тем, что никто не приходило мне в голову: мне пришла мысль о том, что, когда я трогала своё отражение, мне казалось, что я трогала свою душу – она была холодной, мёртвой. Видимо, потому что я перестала любить. Ценить. Разучилась элементарным вещам придавать ценности. От разбитого стекла, моя рука скользнула вниз к раковине, которая тоже была холодна, но это было совсем не то, что могло представлять собой зеркало. В зеркале трогала отражение и думала, что холодна душа, а вот, трогая раковину, подумала, что трогаю просто холодную вещь; думать про душу мне было глупо. Самое основное, поспешило следствиям: в раковине лежала лицом мне маска. Маска Гоголя. Пластиковая, не особо ярко-белого цвета, скорее цвет был нежно-серым. Глаза маски были чёрными — это была ткань, и множества-множества дырочек, через которые можно было видеть. Я тронула тёмно-коричневые брови маски, и думала, что это тоже пластик, но другой краски. А нет, это была натуральная шерсть, как я поняла на ощупь, усы тоже были из шерсти. Маска была сырой, и мои руки от её прикосновения тоже. Взяла её на руки, повернула внутренней стороной, заглянула вовнутрь и примерила. Сразу увидела себя в зеркале, и подумала: точно Гоголь, но безволосый. Мигом её сняла, из тишины, за дверью образовался гул, и я слышала, что там толпа, которая что-то дико кричит. Меня почему-то переклинило маску выбросить, и я мигом бросилась к первой кабинке. Открыла дверь, посмотрела вглубь унитаза, подумала, что это глупая идея, лучше будет спрятать в бочке. Так я и сделала.
Когда только вышла из кабинки, где в бачке спрятала маску, в туалет вошёл парень средних лет и начал меня спрашивать:
— Что происходит, девушка? Всё нормально? — посмотрел он меня, а я на него.
Я опустила тут же голову, немного помолчав, ответила:
— Всё нормально.
— Почему зеркало разбито? — посмотрел он на разбитое зеркало, красными, от недосыпа, глазами.
— Это разбил масочник! Не я! — громко я ответила на его неприятный вопрос.
— А где этот масочник тогда? — положил он руки на пояс и неохотно спросил.
— Разбил и убежал куда-то. Я думала, что вы его заметите. — я спокойной ответила и пожала плечами, даже как-то немного расстроившись, что «такое», люди не могли заметить.
Парень постоял, за его спиной дверь была закрыта, наши взгляды пересеклись в нескольких метрах друг от друга. Мне казалось почему-то, что он смотрел куда-то сквозь меня и этот взгляд-рентген пронизывался в первую кабинку. Он переметнулся с места к своей цели и открыл дверь первой кабинки. Дальнейшие его действия меня заставляли пасть в ступор, потому что ситуация и грехи «Гоголя» приютились ко мне. Он разглядел унитаз, дёргая резко головой, и его ясное мгновение умазавлекло на бачок: он снял крышку и там обнаружил второе лицо того человека; а я так думала, что этот тайник будет надёжным. Поначалу мне казалось, что это всё было подстроено, или то, что парень был экстрасенсом. Моё сердце от страха происходящего бешено колотилось, я захотела почувствовать хоть какую-то защиту, но моих родителей рядом нет, они меня бросили. Хотелось поскорее выйти из туалета и выйти к людям: мне было страшно оставаться один на один с этим парнем. Я стояла за его спиной, пока он доставал маску, и когда достал, повернулся не спеша ко мне, держа в руках маску и сказав спокойно:
— Гоголь? — улыбнулся он и нахмурился.
Ноги потащили меня куда-то назад, и я оперлась задом на последнюю раковину, где и лежала маска. Мне стало настолько сразу плохо, психологическая нагрузка подавила организм так, что меня вырвало в раковину, в которой лежала маска писателя.
Парень видел, что мне очень плохо: кинул маску на пол, без ярости, просто расслабил руку. Проявление его добра хлынуло тут же на меня, он быстро подбежал со спины и начал меня трогать. Он, кажется, понимал, что своим поступком меня довёл до такого состояния, неприязненного мондража. Он начал извиняться, и при этом тесно себя чувствуя, от своих же слов, в волнении чувств себя вёл, несдержанно.
— С вами точно всё нормально, девушка? — просил он, неуверенно.
— Да, да — начала я, — всё хорошо, можете уйти, всё хорошо; вы к тому же сейчас в женском туалете; покиньте его.. со мной всё хорошо, просто перенервничала.
— А, ладно; хорошо, я уйду. Вам точно помощь не нужна?
— Нет, нет; не надо. — сказала её, его лёгкими жестами будто прогоняя из комнаты.
Парень ушёл, и когда вышел никого больше не звал. В туалет ещё долго никто не заходил, и я успела ещё прийти в себя. Меня почему-то маска звалась ко мне на руки: я это чувствовала, при одном только виде. Я подняла её с пола, и она почувствовала тяжесть — я сразу начала соображать, что пластик не может быть таким тяжёлым, скорее это гипс, наверное. Сейчас была минута непростой задачи: я не знала куда и как спрятать её; но подумала, почему бы не под майку? Так я и сделала. Когда я вышла, то обнаружила для себя кое-что очень пугающее. Парня в синей куртке там не было, которому я, как дура, доверила посторожить сумки; когда приближалась к своему месту, то в моём поле зрения их не было: было много других, чужих сумок, но среди этой массы отсутствовали только мои. Сердце начало моё колотиться: от груди до ног и рук меня пробрала дрожь и я агрессивно кинулась к толпе с вопросом.
— Люди, вы не видели мои сумки? Тут был парень вот, — указала я пальцев на то место, где он сидел, но там уже сидел какой-то старик с тростью, в очках с толстой роговой оправе.
Все молчали с презренным взглядом, смотрели на Марту как на дикую девчонку, живущей с волками и это всё, наверное, из-за её пылко выражающегося характера.
В наглой, бессердечной, безмолвной толпы откликнулся только тот самый дедушка, который и завёл разговор с девушкой:
— Да, да, девушка, что вы хотели? — он выпрямился и под углом потянулся к ней немного, раскрывая полубеззубый рот и мямлил хрипло.
— Да вот тут сумки мои были; а их украли сейчас…
— Ну, а где ж вы были-то, милая моя? Если у вас тут воруют всё. — ещё более хрипе пасть заворчала.
— В туалете! Представляете! А потом на меня накинулся Гоголь! — закричала я, всё срывая на старика.
Руки дедушки затряслись, и его трость начала дёргаться вместе с рукой, которая и была на палке.
— Вместо того, чтобы говорить всякую чушь, милая моя, лучше бы его произведения почитали! — воскликнул он, даже наверное с внутренним давлением.
— Дедушка, любезнейший вы мой, я ненавижу классику! — пылко я отозвалась на счёт его предложения.
— Ну-с, это ваши проблемы, а меня теперь больше не трогайте, пожалуйста. Слышишь меня? Посмотри на меня, в отличии от вашего поколения, я «пожалуйста» говорю, а вы… — тут он сел в профиль, правой рукой махнул с разочарованием и подпёр трость себе под подбородок; и больше бесед и обращений к этому старцу не обращалось.
Теперь казалось, что девушка осталось без единого источника информации, то бишь свидетеля. Но кое-какой нюанс образовался, весьма почтительным, являющийся спасением; одна девушка сидела на том месте, где и был таинственный масочник, выдающий себя, скорее всего, как за фанатика Гоголя, откликнулась и начала:
— Эй, девушка, — Марта тут же среагировала на голос и повернулась к той, — тут был какой-то, да, человек в маске и побежал вместе с сумками туда. — она повернулась и указательным пальцем показала на лестницу, которая наоборот выводит из платформы. Марту это очень разочаровало.
Марта немедленно кинулась бежать в указанном ей, то есть, сказанном, направлении. Она бежала по лестнице, где и увидела, что кругом народ, кругом толпа; теперь и не знает, куда же бежать. Здесь куча людей с такими же стрижками, как и у того похитителя, одинаковы сумки и прочее… «Через двадцать минут прибытие поезда, — подумала Марта, — а отправка потом ещё через полчаса; есть время найти это всё». За это время Марта оббежала всю станцию, всё округу, спрашивала людей, привлекла к делу охрану, но… Всё это было уже зря, когда она спустилась к платформе. Когда он стояла на том месте, где и сидела полчаса ранее, в поезд уже заходил человек с визуальными данными как и тот самый масочник. Он раскрыл билет и, самое главное, самое страждущее, показал паспорт. Машинист его пропустил в плацкартный вагон. Обманщик и вор и, самое что ни есть омерзительное и подлое, это то, что какой-то неблагосклонный человек, деяния которого сейчас выдали как за самые негативные впечатления, себя наделяет зачем-то образами русских классиков; чем этим всё это выглядит не «дань уважения», а как «абсурд», «идиотизм». Впрочем, Марта попросила на пару минут войти в вагон, чтобы попрощаться кое с кем, и кондукторша её впустила, но с презрительным взглядом на недоброе. Марта вошла и шла сквозь койки, в которых большая часть пассажиров уже разлеглась на много использованные матрасы. В её поле зрения мелькали объекты, очень выдающиеся внешними характеристиками на её вещи. Они были в самом конце. Марта ускорила темп, и когда дошла увидела, что там никого нет. Её место было сбоку. Она спросила людей напротив.
— Извините, а вы не видели, человека, который здесь располагается? — Марта посмотрела на женщину.
Та ей ответила:
— Да; тут был какой-то парень, который сказал, что он просто занести сумки и ушёл. Быстро-быстро разложился и пошёл вот отсюда в следующий вагон.
— Я ничего не понимаю… — Марта в сильном недоумении при резкой головной боли.
— Ну, говорю как есть, девушка; что уж теперь. — женщина сказала, развернулась и уселась на койку, бессмысленным взглядом смотря в окно, наблюдая уже скорую относительность вещей, чтобы понять, что поезд уже вот-вот тронулся.
Марта с вылупленными глазами ещё посидела так секунд двадцать и постепенно мотала головой туда-сюда. В скором времени она посмотрела в окно, и её взгляд пал на то место, где и сидел Гоголь. Марта быстро кинулась рыться в сумках, проверяя все ли документы в сборе, ничего ли не украдено и т. д. Ничего краденого не было. Всё было на своих местах. Но здесь, в такой ситуации, лишённой логики и какого-то особенного смысла, Марта почувствовала благодарность некую. Она чуяла, своим шестым чувством, подсознанием, что тут что-то неладное: а именно то, что просто так её не могли провести вокруг пальцев, а уж точнее вокруг всей станции. Когда она оббегала всё и вся, она выдохлась вся; и чувство страха в добавок её подгоняло сильней. Всё это складывалось в чувство, что это Марта воровка, — потому что маска была у неё. Тем временем она маску уже достала и положила на расстеленный матрас. Спустя миг, к ней подошёл какой-то парень, который остановился на мгновение и посмотрел ей в глаза. В его глазах ужаса не было — они и были самим ужасом. Он чего-то требовал, ожидал, может помощи хотел? И Марта спросила:
— Что вам?
Он ответил как-то двусмысленно:
— Некоторые вещи нельзя воровать даже тогда, если хотите установить взаимность.
Парень схватил маску Гоголя и молниеносновырвался из поля зрения и в конце вагона исчез. Марта ничего не успела сообразить и, лишь поглядев в окно, увидела, что тот парень, с коротким бобом, сидит как-то поникнув головой так, что волосы, как ширма, полностью закрыли его от посторонних глаз лицо. Тот парень, что схватил маску и унёсся, подошёл к нему, (Марта не понимала, как такое вообще возможно: чтобы за несколько мгновений быв тут и уже оказаться там, было как-то неестественно для обычного ума такое решить; ) и дал ему маску в руку. Парень в том же положении, со свистнутой головой, надевал на лицо маску и вновь обрёл прежний, как при первом появлении, облик.
Он медленно встал, но в руках уже была замечена чёрная трость. Бытовало тут же родившееся мнение, что этот «посыльный» был приближённый того Гоголя. Они встали у шли из станции, надвигаясь к лестнице. Посыльный подхватил Гоголя за левую руку, а тот шёл и прихрамывал; вскоре они поднялись на лестнице и уже вовсе пропали из виду. Когда они поднялись и исчезли, они даже не оборачивались, и это дало в мозгу сигнал о том, что их жертва уже вышла из вкуса и малейшего интереса.
Теперь-то я точно почувствовала себя в безопасности. Парень, что «во благо» украл маску, быстро выветрился из моей памяти, словно и не был. Женщина, к которой минуту назад обращалась, повернулась ко мне и пристальным, вопросительным взглядом на меня смотрела; она тут же не удержалась и начала спрашивать.
— Девушка, а это кто был-то такой? — спроси она, жуя уже во рту что-то и сложив руки у пышной груди.
Я помолчала и с тяжестью подняла голову на неё. Мне было стыдно смотреть на неё, смотреть ей в глаза, в этот молящий, просящий ответа взгляд. Но я сказала:
— Я не знаю, извините; что-то правда не знаю…
— А что за маска Гоголя-то? Прям как настоящая что-то; будто прям из музея что ли украли, ха-ха, странная какая-то.
Женщина своим голосом согрела мне на данный момент замёрзшую от волнения и неожиданности душу, будто бы меня согрела, как чайник на газу: словно я была некипячёной холодной водой; а теперь же я кипяток, который может с шпарить насыщенно и открыто, при этом же в меня можно блеснуть кофе или чай; с такой же насыщенностью собеседник будет меня слушать, что и забудет про сахар.
— Ну, что ж, давайте-ка тогда присядьте; вам всё расскажу как было всё… — Марта сказала и, качнув «да» головой приказала как бы той женщине сесть: не стоя же слушать басни?
— В общем так: я сидела у платформы ещё до приезда поезда, а сзади меня сидел какой-то мужик, парень, или женщина… — Марта из великолепного настроя сбилась, вспоминая, или как бы перебирая факты о том, кто же это действительно был; она вдруг припомнила голос того самого Гоголя и уж, была не была, сказала, что парня. — Ну-с, в общем, это был, скорее всего, парень.
— Ну продолжай, продолжай. — ласково отрезала женщина, уже сев на койку и сделав увлечённый рассказом вид.
— Ну и, короче говоря, я что-то попросила у него сигарету; ну, как бы ну-с, это… — что-то изображала Марта руками, — ну что бы уж на «привлекающем внимание» сделать спрос. Я так и сделала. Он, в общем, дал мне сигарету; потом встал и сказал мне… блин… сейчас вспомню… — и тут снова она задумалась, и от напряжения извилин, прося свою подругу память дать ей вспомнить былое. — А! — кажется вспомнила она. — Сказал он мне что-то вроде: я так долго тебя ждала, Марта, но думаю, что мы ещё встретимся…
— О-о-о, — перебила женщина, всплеснув эмоции на этот счёт. —Ты сказала, — резко женщина почувствовала себя старше, — что это был парень, а теперь говоришь, что он говорил «ждала»? Как так? — женщина ярко, как свет солнца, показывала свою эмоцию наружу так честно, так открыто, что Марте в голове параллельно блеснула мысль, что женщине этой прямо в драм-кружке работать. Женщина была полненькая, лет ей около сорока; кожа от духоты, с её стороны, была засаленной, и эти признаки давало знать солнце, которое, как на святых, бросалось стремительным вектором в них. Вопросы вопросами, но в утробе этих вопросов, конечно же, созревали недосказанности, которые могут сейчас объяснить свидетели. Как же мог за такое короткое время, когда Марта вошла в вагон и уже на другом конце этого «Гоголя» не было? Каким образом он смог за несколько минут, или даже, за одну минуту, уже оказаться на платформе? Всё эти вопросы побуждали на волнение, а волнение в скорую тошноту, за которой же в дальнейшем тяготы к рвоте не было.
Марта начала спрос немедленно.
— Слушайте, — обратилась она снова к женщине, — а вот этот парень в маске, когда вошёл сюда, куда потом делся, как оставил маску? И что вы видели у него под ней?
Женщина с мордой меланхолика слушала чреду вопросов, но его взгляд настроился куда-то сквозь стекло, которое отбивало солнце, и, по-видимому, на платформу. Тотчас женщина пришла в себе и не осталась в стороне от прослушанного:
— Да он это, ну, быстро пришёл, как-то молниеносно всё разложил, потом у него выпала маска и он её положил на койку. Стоял ко мне он спиной, ты извини уж, — она рукой коснулась своей мокрой груди, — что не смогла понять кто это. Потом вот через дверь вышел и, наверное, смылся куда-то. — в концу рассказа она показала на переходную дверь в другой вагон.
«Он же хромой, — подумала Марта. — Как он мог это так резво сделать? Как будто бы и вправду, ей-богу, телепортировался. Мистика какая-то… боже мой…»
— Просто невероятно, — схватилась она за свою голову и торсом свесилась вниз, — как это всё возможно, боже мой… Это — мистика.
— Да и сама жизнь Гоголя была мистикой. — усмехнулась женщина, чтобы подбодрить своей шуточкой, но это была правда, после сказанной которой, усмешка стала продолжительным хохотом.
Поезд двинулся и, наблюдая через окно относительно других вещей, Марта видела, как поезд пыхтел и набирал скорость. Через минуту поезд тронулся дальше, и уже платформа из поля зрения Марты исчезло. Она упаковала все сумки под койку; соседа сверху не было. Она легла и закрыла глаза, пытаясь что-то перекрутить в голове к пробуждению.

Глава II. Чёрные очи.

Её глаза раскрылись после двадцатиминутной дремли от жуткого прикосновения кого-то по её спине. На мгновение этот страх подчёркивал яркий образ этого таинственного, окутанного в красное одеяние, человека в маске. Марта лежала лицом к окну, когда её потревожили в состоянии первой фазы сна, — она развернулась лицом к её незваного гостя. Стояла женщина в форме, требующая билет для проверки. Проводник был другой: не тот, что был на улице и проверял у пассажиров все важные документы. А тот, другой проводник, знал, кажется, видел того красного человека. Не впустит она же шута в красной мантии на борт, с таким посмешищем виде. Марта после дремли ещё не совсем успела прийти в себя, машинально полезла в сумку и тут же её будто молнией сразило: что-то в ней стиснулось такое, такая обида, как детская обида, что её оплели вокруг пальца и в сторонке насмехались. Марта достала документы и дала проводнику — тот принял и пошёл дальше. В вагоне задремало одиночество. Некий храп из соседнего плацкарта как-то гармонично звучал со звукам железных, стальных колёс по рельсам.
Марта немного вспотела, вдруг её соседняя женщина заинтересовала и она взглянула на неё. Та лежала и читала книгу, в которой, к ужасу Марты, авторство принадлежало неким инициалам «Я. М. ». На обложке книги было изображение лица Гоголя, одетым в ярко-красную мантию, с ярко-красным цилиндром на голове, а само лицо было очень бледным, словно таким, какое и было у Гоголя в самом деле, на последних годах его жизни: 1850-ые года. Мало того, что духота возбуждала кожу Марты потеть, так ещё и тот случай, когда видишь получасового незнакомца назад на обложке твёрдого переплёта…
Это был до боли неприятный ужас. На второй полке над женщиной успела расположиться ещё одна, справа, на других: снизу была незнакомая бабушка лет восьмидесяти, а над ней был мужчина лет сорока двух; видимо это мать и сын, но подробности не оплодотворялись интересом на этот счёт. Марта резко вскочила с койки и подошла с быстрой скоростью к той читающей женщине и спросила:
— Что это за книга? Этот парень на обложке как раз и был сейчас... сейчас в вагоне, что занёс мои вещи и исчез…
Женщина усмехнулась и прекратила читать, прикрыв чуть книгу, она исподлобья глянула на девушку и со смехом ответила:
— Ой, ха-ха, а я и не заметила, девушка.
Марта подумала, что это всё игры с разумом, или какой-то кошмар, но ни тут-то было: это и вправду было что-то неосознанное и странное, что её повлекло резко раскрыть глаза.
Марта проснулась и в том же самом поту глянула на женщину, — но она дрыхла, как и все остальные. С её пяток до темя бегло промчалось спокойствие: она, как от выстрела в лоб, мигом рухнула головой на подушку. Палитры засыпающего неба начали темнеть с каждым получасом, а вскоре и время на телефоне Марты было «18: 03».
Чуть позже в вагоне напали пробуждаться аппетиты. Люди начали раскрывать сумки, туда-сюда гоняться за чаем, кофе, и за заваркой картофельного пюре «Роллтон».
От потрясения, что было в завершающиеся часы дня, Марта не желала ничего пробовать, что имела с собою. По плацкарту напротив люди предлагали ей что-нибудь перекусить вместе с ними, ибо видели, что она грустит и ничего не ест. Удивительно добрые люди однако попались ей, в этом веку, «цифровую эпоху», таких людей мало. Хлеб, колбаса, сыры и варёная курица в серебряной, мятой фольге, — настоящие условия для «сталкерской» жизни, вот только костра не хватает: настоящего, природного освящения; тёплого, но в неосторожности убивающего. Вместо желаемого костра вскоре вагон осветился белёсым светом. Вагон пошатывался, за окном была природа будто умирающего из-за заходящего в спячку солнца. Ехать до любимой бабушки её одиннадцать часов, в Москву, город великих событий, былых времён с французской битвой, столицу России.
Случалось несколько остановок в период до семи вечера, и народ начал пополняться, так же кто-то занял место сверху над Мартой. Это был, как выяснилось за недолго до того, как он уже разложился и лёг, еврей, который в руках держал небольшого формата книгу в твёрдом переплёте. Марта в этот миг что-то процитировала у себя в голове, что надумывая против евреев, но заметила одну вещь, непристойную, по которой скорбит глаз. Сбоку книги снова инициалы «Я. М. », и название «Моя трость — мгновение». Название странное, конечно же, но какое-то цепляющее. Не даром же, наверное, этот еврей выбрал книги с последним словом «мгновение», ведь евреи могут «мгновенно» мыслить и рассуждать в каких-то моментах, особых нюансов. Марта снова впечатлялась, как ребёнок, от того, что увидала снизу это. Настал наконец момент, когда её всю внутри передёргивало от «страшной интриги», что же там нарисовали на обложке книги…
— Парень, — обратилась она к еврею, который лежал и читал, но у него был вид, будто он делал вид, что читает, — что читаешь?
Парень с лёгкой улыбкой резко перенаправил взгляд на «интересный объект» и ответил:
— Ялена Маковского. — ответил он, в его голосе была слышна, даже видна такая искра, что это было гордым произношением.
— А что за автор? — спросила Марта, вся ошеломлённая от желаемого ответа.
— Новый автор какой-то. — начал он, — Пишет здорово, будто даже, знаешь…как биография его, сюжет завораживающий.
— Можно подержать книгу? — в состоянии глубокой разочарованности в мире произнесла Марта, что и для самой себя ей это показалось странным.
Еврей согласился и дал ей книгу. Марта приняла её: первым делом поглядела звериным взглядом на обложку, потёрла её рукой, осмотрела её сзади, целостность книги была страниц на 280; далее она раскрыла последнюю страницу, увидела, что шрифт маленький, и открыла первую страницу. Это был роман, с названием «Моя трость — мгновение», в двух частях, а глава первой части именовалась так: «Призванный гость». Первый абзац был такой:
«Сейчас же, пожалуй, не самое лучшее время для свиданий по «чудесному городу», который может располагаться где угодно. Мистер Грукки, вы бы не могли слезть с осколка мира, который еле-еле держится на витрине Великого Ока? Мистер Грукки ответил: — а нужно ли вообще залезать, подниматься к великому, если это не в пределах человеческой нормы? Зачем стремиться к высоте, к Богу, если его не увидишь, не пощупаешь и не понюхаешь, а? Господин БакоФилоссо? Каков смысл лезть на вершину, Туда, если никто тебя не увидит и не испытает на себе могущество того, кто уже Там? »

Марта своими одинокими глазами психа быстро пробежала по тексту и не стала читать дальше, то бишь её подобные тексты и начинания книг не устраивали. Она вернула книгу еврей, держа её на той странице, на которой ей и подал читатель. Марта снова села на койку и обняла головой руками, напрягши их так, что из-под локтей просочилось пару вен, по форме веточек дерева. В таком неистовом состоянии духа, ошеломлённом от такой реальности, под покровом «таинственного замысла», она не могла до сих пор понять, что её преследовал и «помогал» сам Ялен Маковки; чья истинная плоть скрывается под современной, яркой одёжкой красного сюртука, с бардовой тростью и низкорослого сторонника, юркого парнишку. А человек, если известный писатель, прорвавшийся в двери издания, чьи мысли и действия в сюжете многими тиражами просачивались через волокна миллион бумаг, то его должны видеть со стороны, идти за ним, наблюдать. А как же те фанаты? Поклонники? «Красного Гоголя» ведь никто не окружал на станции. Видимо его считали безумцем, психопатом, или лишь потому, что даже нося на себе натуральный портрет писателя, людям это не важно и не интересно? Этот классик не забыт, он ещё живёт своим портретом и истории, своими книгами, чудесными повестями!
Испуганная девушка по-прежнему думала, надеялась, что это лишь сон, который уж слишком ощутим и восприимчив ко всем чувствам: обоняние, осязание, зрение… Будто это настолько глубокий сон, который нетерпеливо звучит как «реальный сон». Марта вскоре достала свои сумки и достала небольшой контейнер, с салатовой крышкой. Там лежало два бутерброда. Она перекусила, потом всё убрала, как и было пятью минутами раннее и снова легла. В сухомятку съев бутерброды, посторонние по соседству, как-то немало диву дали: как это бутерброды без чая, сока, кофе?
Ответом было их собственное мнение на этот повод и небольшая горсть понимания её состояния, от того, что она пережила. Её поняла только женщина, которая была ещё одна, до того, как остальные троя заполнили своим существованием койки. Вагон будто бы отображал тот случай, что неистово чувство замкнутого пространства зависло и заставило переживать героиню постоянно. Реальность была почти неотличима от сна, кошмара, в котором общее внимание почему-то наделялось, наверное, малоизвестным писателем. Его портрет на переплёте книги был настолько оригинальным, что люди неистово поминали писателя, чья жизнь была мукой, и не совсем сладкой, как медовые пряники. Был человек, пишущий книги, но века спустя теперь его лицо на самой книге: а что может быть подарком лучше? Когда спустя эпоху появится однажды тот, кто твоё имя возвысит и снова заставит тебя существовать во внимании массы людей; которые сейчас, к сожалению, прервали своё любопытство и любознательность к книгам. Это обескураживает сознание. Ведь так непривычно видеть что-то оригинальное в этом веку, как «Гоголя на обложке», каким же образом нужно притвориться, чтобы на себе тащить новый крест, показывать себя миру, России, в маске за персону которая погибла 164 года назад?
Марта вынула свою кружку салатового цвета, положила туда пакетик чая «TESS» и направилась в концу вагона, чтобы заварить его. Вернувшись, она положила два сахарных кубика и размешала. Она сидела, и пила сладкий напиток, чувствуя, как пар согревает её приятное на внешность лицо, а сама жидкость в кружке греет тело изнутри. Когда она пила, то тогда и в её адрес поступали вопросы: мол, а почему ела в сухую, не запивая, а всё отдельно? На этот повод ответы пошли краткие и убедительные: что ей так удобно. Она попила чай и далее просто лежала, прижавшись спиной к стенке, где и было табло с её местом. Она глядела в окно и старалась отгонять от себя навязчивые, ненужные мысли от таких инициалов: «Я. М. », что за собой несут бытие загадочного человека; о котором, первое, что известно, это то, что он — писатель.
Его необычный образ так и просился проникнуть в подсознание, в этой белоснежной маске Гоголя, словно как посмертной: проникнуть и затвердеть навсегда в её голове. Марта лежала и вспоминала, как будто это единое воспоминание её жизни, тот случай на станции, начиная вплоть с платформы.
«Раз это — образ Гоголя, то может быть он ещё и напишет или написал второй том ''Мёртвых душ''? » — усмехнулась Марта в своей мысли, от чего и усмехнулась и наяву.
Её одиночество в малом пространстве нарушила тяга к вредному занятию, для которого был повод выйти в тамбур. Марту тут же своим холодным появлением обвил ужас того, то самое воспоминание, что у этого писателя она просила сигарету…И он дал одну из красной пачки «LD». Ей теперь стало неловко просить у всего состава хотя бы одну, любую сигаретку. Она посмотрела на людей, которые напротив неё: взгляд её эгоцентрично пал на парня, который на верхней койке, над старенькой бабушкой. Марта подошла к нему и спросила.
— Парень, а ты не куришь? — спросила Марта, держась на поручни коек, глядя на него.
— Не-а, — начал он, с насмешкой, — спортсмен! — воскликнул он и продолжил чтение своей книги, в тёмно-синем переплёте. Марта заметила, что это была книга «Анна Каренина», автор которой самый распространённый и узнаваемый. Далее героиня развернулась и повела быстрый взгляд на еврея, без конца читающего новый бестселлер.
Немного погодя, обдумав радикально этот нюанс, что он еврей, спросы на счёт табака все утихли. Теперь же остаётся только глядеть в даль вагона, в этот недешёвый плацкарт, где люди занимаются различными вещами. Марту что-то натолкнуло на то, чтобы просто пожать плечами и выйти в тамбур без всего, имея при себе лишь телефон и зажигалку.
Вот она вышла, и хронический стук стальных колёс об рельса стал вдвойне слышен, и стал её раздражителен. Входя она сразу учуяла благовонию, второй кислород и, чуть пугнувшись, того, кто и был источником дыма. Был мужчина, лет сорока, тощий, одетый в белую рубашку, чёрные штаны с таким же цветом туфлями. Стрижка коротка до того, что виднеется лысина, вид угрюмый, словно тоже докуривает последнюю на этот сигарету. Марта спросила человека:
— Здравствуйте, угостите? — она улыбнулась и сверкающим взглядом хотела овладеть мужчиной. Тот на неё строго посмотрел, словно его сейчас обокрадут и вынул из кармана штанов пачку «Marlboro». Он вытащил одну с такой фразой, что вызвала улыбку:
— Вот, бери.
— Спасибо большое, вам. — поблагодарила Марта.
Мужчина будто потерялся и начал колыхаться, и что-то промямлил:
— А хотя, знаешь, на вот, бери всю пачку. Всё равно уже пора бросать, уже пора бы завязывать… — он отдал почти полную пачку девушке, затушил свою сигарету и выбросил на пол тамбура. Потом он вышел через дверь разделяющую тамбур и другой вагон, и исчез. Всё произошло так быстро и неожиданно, что Марта забыла сказать элементарное «спасибо»; неловкость протиснулась и застряло в её груди, будто это так и надо.
Марта с наслаждением курила сигарету такой марки, конечно, не самой дорогой, но всё же, ей было приятно. Остановившись на полпути курения сигареты, как вдруг она поперхнулась дымом, будто курила в первый раз, и её пробрало чувство вины, что она забыла написать смс сообщение бабушке, что она давным-давно уже села в поезд. Она так и остановила сигарету в своей правой, бледной от волнения руке и достала из зауженных джинсов свой сенсорный телефон. Сняв блокировку она выбрала «SMS», выбрала контакт «Бабуля» и начала строчить с тягой в душе откровенное сожаление, что забыла написать сообщение ранее. Когда сообщение было написано опрометчиво, внучка нажала кнопку «отпр. », но через мгновение случилось несчастие, раскрыв её глаза от сильнейшего недоумения.
(На вашем счету недостаточно средств) — было написано в надоедливом, халявном смс мегафона. Марта готова была чуть ли не прослезиться от того, что и её телефон банкрот, она ему посочувствовала, как и себе лично.
— Нет, нет, нет, — начала она в спешке что-то скороговоркой, — не может быть, не может быть! — её взор безотрывно пялился в свой мобильник, который сейчас, в этом случае ей нужен особенно своим великим качеством.
Марта пыталась сделать дозвон бабушке, но она не брала. Девушка стояла в тамбуре ещё около пяти минут, но ответа так и не поступало. Она убрала телефон обратно в его обтягивающую норку; сложила руки у груди и поникла головой, размышляя, что же делать. Конечно же, была мысль, чтобы одолжить телефон, но тут уже зона роуминга. Спросить у еврея? Да — не вариант; у других персон уж тоже неудобно-то особо: то сигареты, теперь и телефон спрашивать как-то не комильфо.
«Так-с, ну что ж, пойду спрошу, что ли, у кого-нибудь…» — в отчаянии подумала Марта, идя к двери в её вагон.
Касаясь ручки двери, за её спиной послышался такой же треск, треск стали. Кто-то за её спиной тоже отворил железную дверь и прошептал тихим голосом, едва ли услышанный из-за внешнего звука стона стальных колёс по рельсам. Марта развернулась и увидела, что стоит какой-то молоденький паренёк, младше её на два года, одетый в смокинг. Лицо его едва скрывало малозаметную щетину, которая будто исчезает на глазах, если ему смотреть в глаза. Марта чуть-чуть раскрыла рот, её губы были как детские: она не знала, что и говорить сейчас. Парень ей улыбнулся, его карие глаза её притягивали к себе, будто от его ласковой души струилась магнитное поле. Она подошла к нему, потеряв в себе здравомыслие, стоит ли вообще это делать. Она подошла вплотную и смотрела ему в глаза, уже ожидая от него нового слова. В его таинственном взгляде обитал и жил только один вопрос: ты кто такой?
Он улыбался, и её мимика была уже средством гипноза над юной девушкой. Всё же, как могло показаться, ему надоело стоить из себя идеального мальчика, и он промолвив следующее:
— Марта Романова, — произнёс он, с точностью угадав перед собой персону. — прошу вас сюда. — он, как швейцар, встав в профиль телом, удерживая улыбчивый взгляд на ней, выставив правую руку с белой перчаткой за дверь.
— Ну что вы, — продолжил он, — скорее. Не упускайте такой шанс, сеньорита, вас ждут.
— Кто эти «вас»? — тихо, почти шёпотом промолвили её испуганные губы.
— Прошу вас, пройдёмте со мной, я вам всё-всё покажу. — после таких слов её душа будто распустилась бутом майской розы и выплеснула какую-то цветовую смесь, в которой собраны все оттенки счастья. Он подал ей правую руку — она слегка коснулась его гладкой, белоснежной перчатки, словно не доверяя ему. Они прошли за эту дверь, и захлопнули, оставляя тамбур вновь одиноким, оставив его снова пустым. Марте показалось, как этот тамбур разделял «обычный мир», что был за дверью, где её место с сумками, а этот уже был в каким-то предвкусим к чему-то новому и необычному. Этот новый вагон был ещё уже: узкая тропа вела далеко, справа было несколько окон, за собой раскрывающие вечер. Слева были купе. Парень шёл гордой походной, почти не качаясь от трясучки, двигаясь вперёд, словно он проводник во что-то грандиозное. Проводник в элегантном облачении остановился у предпоследнего купе и поправил свою белую бабочку. Марта для себя делала выводы об этом человеке отрицательно, чтобы неистово влюбиться в красавца. Стоит даже сейчас упомянуть то, что у Марты есть друг, лучший друг, но их отношения уже переступили эту грань дружбу, и теперь они: парень и девушка.
Парень после того как поправив приложение к его невероятному обличию, он плавно перевёл взгляд на девушку, но теперь улыбок не было, был только твёрдый взгляд, омертвлённый, как камень.
— Сейчас настанет для вас момент, Марта Романова, который для вас станет новым счастьем. — договорив, он улыбнулся, но как-то неестественно.
Он отворил дверь в бок и ошеломляющий взгляд Марты вновь столкнулся с этой маской; снова человек в ярко-красном сюртуке преследовал её; но как именно он смог отобразить своё существование здесь?
Его сказочный образ не может описать ни один писатель в мире, так как эта персона — особое величие, среди всех таинственных незнакомцах мира. Его чёрные, потерявшие жизнь глаза, смотрели изнурительной бездной самих себя во взгляд прекрасного лица девушки, что удалось увидеть человека-загадку перед собой. Он сидел точно так же как и на платформе: скрестив руки у живота, нога положена на ногу, на койку косо поставлена бардовая, прямая трость. Кроме того, что было на платформе, на нём был теперь ярко-красный небольшой цилиндр; он, скорее всего, являлся дополнением к его сюртуку. Удивительная мода у этого человека, но чем сейчас удивишь современного человека в 21 веке? Его маска, с поверхностным отражения писателя, не уставая пялилась в обескураженное личико молодой девушки. Маска оживилась и начала трепетать первые слова, в обстановке, что называется «культурная беседа».
— Вообразите себе невозможное, и вы достигните цель, со статусом «невозможное». — проговорил сквозь маску таинственный писатель, который, по-видимому сам желал познакомиться с человеком, давеча просящий на платформе сигарету.
— Я представляю эту «невозможную» цель, прямо сейчас, многоуважаемый ЯленМаковски. — сказала Марта, вся яркая и переполненная эмоциями. Её дух возгорался от наслаждения её высказанных первых слов. Она очень надеялась, что зарекомендовала себя правильно.
— Присядьте, Марта Романова, — кивнул ей писатель на соседнюю койку. Парень в смокинге стоял на пороге в купе и перемещал взгляд то на своего, как видно, хозяина, то на девушку, краснеющую от нестандартной обстановки.
— У вас, кажется, недостаточно средств, чтобы позвонить? — спросил её Ялен, поправляя причёску, что постоянно прикрывает его глаза.
— Да… — ответила неуверенно Марта, — но откуда вы знаете, что у меня кончились деньги?
— Мой человек, — перевёл он молниеносно мёртвый взгляд на парня, — всё видел через окошко двери, которая выводит в тамбур с нашей стороны.
— Понятно… — сказала она, чуть шепча. — А это я у вас, кажется, одолжила сигарету, там на платформе; а вы ещё сидели позади меня… Вы разбили в туалете стекло.
— Да, да, да…— скороговоркой проворчал Маковски, кивнув положительно три раза.
— И вы украли мои сумки и доставили их прямо к моей койке, а потом вдруг исчезли… Почему вы это сделали, Ялен?
— Вы, Марта, первая меня обокрали: в туалете вы взяли мою маску.
— Но откуда вы это знаете, Ялен…Маковски.
— У меня много глаз, не считая эти, пустые. — с насмешкой проговорил он, показав себе в глаза маски.
Девушка промолчала, отвела глаза в сторону, надумывая что-то особенное для разговора.
— Да стойте же, Марта, стойте! — воскликнул писатель, выдавливая все необходимые эмоции творческой натуры. — Вы сказали, что представили невозможную цель, так доскажите! Поведайте мне свою мысль!
Марта едва ли хотела раскрыть рот, но её во мгновение прервал собеседник, смотрящий на того парня, приказав уйти и закрыть им дверь.
— Уж извините меня, Марта Романова, виноват. Продолжайте. — прижался он рукой, наделённой чёрной кожаной перчаткой, к груди, прогнув корпус тела чуть вперёд, высказывания своё сожаление, что не дал возможность выговорить сразу.
— Эта «невозможная цель» — то, чтобы вы прямо сейчас сняли свою маску и показали истинное лицо. — договорила Марта то, что было первым, и покраснела; в её груди буйно билось сердце. Ялен это слышал.
— Ох, прошу вас, Марта Романова, не стоит: эта цель и вправду невероятно как невозможна! Я вам это говорю от всего сердца! — воскликнул он и сделал ранний жест.
— Почему же? —спросила Марта.
— Давайте, Марта, Романова, на этот вопрос я отвечу позже, а не сейчас, хорошо?
— Как скажите. — согласилась девушка. — А вы куда сейчас едете?
— В Москву, — сказал Маковски. — Я открываю свой личный Эрмитаж-дворец, где выставлены все мои работы в разных сферах искусства.
— Да вы что! Неужели правда? — воскликнула с восторгом Марта.
— Собственно, мне не зачем лгать такому чудесному созданию, которое должно жить только среди правды. — мягко сказал писатель, угомонив резкий восторг девицы.
— Почему вы, Ялен, зашли тогда в женский туалет и разбили зеркало? — вопрос не являлся риторическим, и поэтому теперь самым желанным мгновением было то, чтобы собеседник на него ответил.
Маковски как-то хмуро посмотрел на девушку, и эту хмурость можно было даже увидеть сквозь маску. Это вроде как духовное ощущение человека.
— Ну, так как я неординарная личность, с разумом не менее чем у «серой массы», то захотел наведаться туда, к женский. Итак, Марта: всё, что было с вами связано тогда, всё что было, — это всего лишь розыгрыш. Да, да, да, и все слова, что говорил, и всё это — лишь социальный эксперимент для вас. Надеюсь, ты теперь мне не задашь вопрос, мол, дескать, почему я пнул ногой дверь кабинки, где ты была? Всё это было проверкой. Ох, простите меня, я очень некультурный шутник. Давайте, Марта Романова, сейчас всё забудем, что было, и будем видеть сейчас то, что настоящее? — предложил он, уже держа трость у себя, положив на него ладони в кожаных перчатках.
Собеседница боялась от него отрывать взгляд, и вообще пугалась того, что прошла к каким-то молодым человеком сюда, к этому, странному…
— Ялен, мистер ЯленМаковски, слушайте, я не знаю как к вам обращаться, — засуетилась она, — у вас есть сотовый? Мне нужно написать своему парню и бабуле, что я в пути.
— Ох, как же я рад, что не могу вам отказать, о милейшая… — с нежностью и находчивостью произнёс он это. Он тростью постучал по двери и тот парень снова её отворил.
— Да, слушаю. — сказал парень, как-то испуганно глядя на того в сюртуке.
— Дай ей телефон. Ей нужно позвонить, или отправить смс…
Парень достал из штанов чёрный «iPhone 5S» и торжественно его вручил Марте. Та приняла и на том же месте собиралась делать необходимое. Она наизусть знала номер бабушки Ольги, и начала набирать. Она приставила телефон к уху и шли гудки. К счастью на этот раз бабушка Ольга ответила и затеялся недолгий разговор. Марта эмоционально оправдывала всю ситуацию, но должной истины не в коем случае не раскрыла, что, такой-то человек сейчас в поезде месте с ней, что было в туалете и прочее, прочее.
Марта сказала, что телефон одолжила, а на своём кончились деньги. Она попросила, чтобы бабушка сама осведомила её парня, Георгия, в том, что произошло, и почему всё так затянуто вышло. Даже сама бабушка Ольга знала номер парня своей внучки, и сама ему в подобных случаях звонила: однако, это очень удобно; да и тем более бабуля была современником — умела нехило обращаться с техникой, и даже работать за компьютером.
После разговора Марта удалила исходный звонок, на всякий случай, и отдала его обратно тому молодому пареньку.
«Блин, там же есть функция, чтобы разговоры записывались…» — подумала Марта, отчаявшись, и её лицо скисло, прямо на глаза у художника, который не любил, чтобы перед ним было всё сплошной хандрой.
— Чего скисла ты, Марта Романова, м? — спросил Маковски её.
— Да ничего, — ответила она, — просто все нервы бабушке уже истрепала. Я не айс внучка, понимаете, Ялен? — с тоской она глянула него; он тем временем снял свой цилиндр и положил рядом.
— Всё же хорошо. Я даже так и думал, что вы не расскажите ей правды. А это потому что я здесь? И мой сослуживец Андрей?
— Так его Андрей зовут? — отрезала Марта, пытаясь опровергнуть тему, для лишних вопросов.
— Да, — начал Ялен, — его Андрей зовут. Можете познакомиться, но уверяю вас, в этом нет никакой необходимости.
— Почему? — спросила Марта, приподняв одну бровь, что взбудоражила Маковского.
— Потому что, когда мы сойдём с поезда, мы, скорее всего, все троя расстанемся. Но с вами нет. — прошептал он девушке.
Марта поняла какой-то намёк и промолчала, тревожно взглянув на Андрея, который стоял у порога в купе. Далее были беседы о жизни, о прошлом; так же затрагивались темы про образ писателя, мол, почему писатель хочет и носить образ писателя? Неужели это и есть оригинальность?
За окном среди темноты наверху этого мира расположилась луна, одиноко наблюдая своим светлым, полным взором на всю округу.
— А ведь прекрасна луна, не так ли, Марта? — посмотрел писатель в окно, начав словесно описывать её бессмысленную красоту.
— Да, она хороша. Куда ж без неё-то. Земля и Луна — как две сестры, дополняющие друг друга. — сказала Марта, потирая шею так, будто втирает туда обезболивающую мазь.
— Меня влечёт ваша аллегория — я её запомню. — торжественно, со вкусом восхищения сказал писатель, художник. Должно было быть, что он и ещё кто-то; хотя таких талантов ему будет предостаточно для жизни, чтобы подняться до пьедестала «Истории 21 века». — Хочется наводнять мне желание покурить вместе с вами, Марта Романова.
— Да, я совсем не против. Пойдёмте. У меня пачка «Marlboro», а у вас, наверное, красные «LD»?
— Ну что вы, Марта Романова, это я так, при людях просто достал такое банкротство. Я для себя располагаю — итальянские сигары. Что ж, пойдёмте тогда в тамбур? А то он заждался небось. Да и вы уже что-то долго со мной здесь… — добавив художник, будто намекая на то, что пора прощаться и ложиться в тёплую постель.
Они вошли в тамбур и каждый закурил своё. Курили молча, не спеша, наблюдая друг над другом, кто как. Андрея рядом не было; видимо отсиживался в купе или пошёл в туалет.
— Я тоже не люблю этот шум, слишком едкий для моих ушей. Я же ведь ещё и музыкант. — внезапно раскрыл себя Маковски, обладая значительными увлечениями. Осталось только проверить их качество, а то всё больше и большое возрождалось мнение, что он многословен.
Писатель курил сигару через маску: губы, как выяснилось, были резиновыми, за счёт чего сквозь них с лёгкостью могло войти всё, что угодно. К этому моменту, когда они оба заканчивали курить, открыв железную дверь в тамбур, появился тот самый еврей с книгой Маковски в руках. Он побледнел, что-то брякнув, слово проглотив, изумился в великой степени, вытянулся, как гусь, раскрыл рот и в небольшой панике убежал обратно. Зрелище было очень смешным. Маковски и Марта посмеялись на славу.
— Ну что ж, Марта Романова, утром мы прибудем в столицу, надеюсь наша встречал носит положительный характер, я надеюсь? — спросил Ялен.
— Конечно. — ответила она. — Погодите-ка, получается, что вы, когда занесли сюда мои сумки, то вышли в тамбур и сразу перешли в купе?
— Нет, нет, Марта, всё совсем не так. — начал было Маковски. — Пока ты дремала, поезд делал несколько остановок, на которой одной из них я и сел.
— Почему вы тогда сразу не сели на поезд? — строго спрашивала Марта.
— Ну, у меня были кое-какие дела, поэтому я сел чуть позже.
— Всё это время перемещаясь где-то там, чтобы потом сесть и мирно доехать?
— Именно, Марта; именно всё так и было. Что ж, думаю, что мы оба устали, Марта Романовна, думаю, нам пора отдохнуть. — Маковски сказал это, встал у двери и поцеловал руку девушки, своими резиновыми губами, но ощущения были как от силикона. Они распрощались и каждый разошёлся по своим вагонам, снова оставляя тамбур одиноким, насыщенным смесью итальянского табака и русского.
Марта легла на свою койку, проверила всё, что всё на своих местах и тотчас решила заснуть. Время было 21: 01. Еврея на своём месте не было, так же вместе с ним и пропала его книга. Многие уже умудрились как-то заснуть, как и те люди, что были плацкартам, напротив. Поутру уже будет некогда объяснять тот факт, что этот человек здесь, и что он будто бы какой-то маньяк, преследовавший свою жертву до самого конца. Укрывшись одеялом, Марту мучали мысли о том, что она не спросила о человеке, который взял маску с её койки, когда она на неё села; и, самое главное, что её только сейчас встревожило, так это то: что, откуда ЯленМаковски изначально знал имя Марты? А, ну да, он же проводнику показывал паспорт. Это всё объясняло. Теперь девушка безо всяких тревог смогла заснуть крепким сном, вплоть до раннего утра, безо всяких кошмаров.
Но мысли о этом таинственном человеке пока что будут меркнуть в её мыслях ещё продолжительно, пока она не поймёт и не узнает его полностью.

Глава III. Последний родственник.

Вагон продолжал ехать, но приглушённый звук колёс ещё не мог окончательно разбудить пассажиров, чтобыони воскресли с новым, прекрасным утром. Мгновениями каждый метр пролетал с огромной скоростью вагона. Раньше всех на небе распахнулась очень светлая фигура, дарящая свет, но не любила, когда на неё возносят взгляд. Солнце начало войну со сном каждого человека: лучи стали щекотать всех, от чего большинство соней прервали ровное дыхание и с неохотой открыли глаза. Тесный плацкарт мешал всем нормально высыпаться, не смотря уж на то, что есть матрас и подушка. Марта проснулась не раньше всех — её глаза раскрылись, и теперь она видела сидящих на своих местах людей, по плацкарту напротив. Невольно ночь унесла все её вчерашние разговоры и воспоминания о каком-то там ЯленеМаковски, но в миг её настигло резкое озарение, как бы вдохновение думать, что всё же тот случай был прав; что таинственный писатель и вправду здесь, там, в купе, со сторонником Андреем, что вечно молчал и говорил вызывающе так, что можно было безмолвно, беспрекословно подать ему руку, и перейти в новое помещение, которое разделялось простым тамбуром.
Марта Романова встала, убрала всё за собой, сходила по нуждам, которые нужно было удовлетворить ещё мысленно, пока не кончится очередь. Позже, совеем позже она отказалась пить свой чай, лишь потому, что её волновало ожидание того, что сейчас вновь двери в тамбур раскроются и окажется ещё раз этот Андрей, и пригласит её на второе, утреннее свидание к писателем… Но никого не было. Только треск и постоянное движение за окном ей не давало скучать ещё несколько минут, как она сама встала и пошла туда, в другой вагон, напичканный купе. В этих купе скрывались люди-инкогнито: люди, которые заплатили побольше, чтобы наживить для своей задницы местечко получше, чтобы создать максимальный комфорт, напоминающий постоянно об их доме. Но какой уважающий себя писатель, в необычном образе и таком «деловом» костюме позволит себе расположиться, как и все многие, в купе? Люкс существовал для элиты, но, видимо, он себя таковым не считал лишь по той причине, потому что знал, что под сущностью своего образа под маской прячется такой же человек, как и все остальные. По сути люди не должны носить масок, ибо сами их лица — уже тайна, уже занавеса, которую обычно разрисовывают улыбками, или лживыми лицами, которые для себя же портят впечатление о том, что лгут самим себе же.