ХЛЕБА РОССИИ 10 страница

Однако эти мысли Высоцкий выскажет позже. Изложит их в статье " Гидромелиорация нашей равнины главным образом с помощью леса". И посвятит ее памяти своего незабвенного учителя Василия Васильевича Докучаева. Важная статья, и мысли крупные. Жаль, не сумел выразить их на конференции. Это явно мучило его, и он как бы извинялся перед учителем за эту неудачу. Что ж, он действительно " больше следопыт, чем лектор, более исследователь, чем пропагандист".

Не отличились ораторским мастерством и другие лесоводы. Не с ирригаторами они ринулись в полемику, а друг у друга выискивали ошибки. У слушателей создавалось впечатление, что в деле степного лесонасаждения еще нет ни опыта, ни знаний, ни даже уверенности в пользе создаваемых полос.

Из Каменной степи на совещание никого не пригласили. Не позвали и Тумина из Вятки.

Агрономы о влиянии лесных полос на урожай не говорили. Сказал о них один лишь Вильяме. Академик ни с кем не полемизировал, он отстаивал выдвинутую им травопольную систему земледелия, объединив в единое целое не только полеводство и луговодство, но и полевое лесоводство, позволяющее человеку " овладеть водным и ветровым режимом страны".

Обосновывая это громко прозвучавшее заявление, Вильяме сказал то, что должны были сказать лесоводы:

" Цель вполне ясна - устранить бесполезное отекание 70 процентов годовой суммы осадков по поверхности почвы - эту главную причину засухи... " И ослабить силу ветра, тем самым уменьшить испарение воды растениями и почвой.

" Обе эти цели, - продолжал Вильяме, -достигаются одной системой мероприятий - ОБЛЕСЕНИЕМ ВОДОРАЗДЕЛОВ... в общесоюзном масштабе. Тогда древесные насаждения на водоразделах получают значение не только регуляторов влажности полей, но и водоохранное значение в смысле регуляторов водного хозяйства страны. Это единственный способ покончить с катастрофическими весенними разливами и с не менее катастрофическим летним мелководьем наших водных артерий".

После Докучаева подобной картины не рисовал никто.

Нет, это только казалось, что Вильяме ни с кем не полемизировал. Стоило подняться на трибуну Тулайкову, как тут же вспыхнула между ними перепалка: травопольная система подверглась резкой критике.

Почему? Я долго не мог найти ответа на этот вопрос, вызывавший во мне недоумение.

Ну, в самом деле, полевое травосеяние в России никак нельзя было назвать делом новым и непривычным - оно уже имело более чем вековую историю. К тому же вводили его в науку и практику славнейшие сыны Отечества.

Как не вспомнить Александра Васильевича Советова, к имени которого даже современники прибавляли - " первый в России". Это он. Советов, подхватил и продолжил то, что оставил любезным согражданам своим Болотов. И труд его " О разведении кормовых трав на полях" стал первым учебником отечественного научного земледелия.

Его читали и перечитывали - в брошюре, вышедшей под этим деловым названием в 1859 году, в пору, когда " все стали думать и думать в одном направлении, в направлении свободы, в направлении разработки лучших условий жизни для всех и для каждого", 'современники находили смелые размышления молодого ученого не только о травах, о хлебной ниве, но о судьбах русского народа, о будущем России.

Советов выступил в ней против так называемой " трехполки", трехпольной системы земледелия, которая господствовала в странах Западной Европы со средневековья и которая, будучи раскритикована еще Болотовым, дотащится до двадцатого века.

Но тут надо сказать еще об одном смелом новаторе отечественного земледелия, агрономе Дмитрии Макаровиче Полторацком, которого сам Советов считал основателем полевого травосеяния в России. Почему, спросите, Полторацкого, а не Болотова, написавшего трактат " О разделении полей"? Болотов не смог применить свою идею на практике - условия не позволили, и он высказал надежду: " Может быть, найдутся такие, которые будут способны принести обществу существенную пользу". Нашлись! И первым среди них был Полторацкий. В Авчурине под Калугой он ввел предложенный Болотовым многопольный севооборот с посевом трав, чем нанес первый практический удар по рутинному трехполью.

" На такой подвиг, - писал Советов, - Полторацкий решился, когда но только в России, но и на Западе еще очень шаткие понятия о травосеянии и плодосменности".

Вспомним здесь еще раз немецкого агрохимика Юстуса Либиха, который утверждал, что всякое травосеяние истощает почву и тем самым грозит снижением урожаев в будущем.

Советов видел другое: Полторацкому удалось малоплодородную землю в Авчурине, именно благодаря травосеянию, превратить в плодородную и буквально " пересоздать почву" - урожаи почти всех хлебов утроились, значительно увеличились и доходы хозяйства. Результаты эти были лучшим ответом и Либиху и отечественным скептикам.

Популярность книги Советова " О разведении кормовых трав на полях" была доселе неслыханной - за 20 лет она переиздавалась 4 раза. Читали её с пользой - повсеместно в России начался поиск все новых и новых видов кормовых трав. Так, " обращение костра безостого из дикорастущего растения в культурное, - указывал Советов в предисловии к одному из переизданий своей книги, - представляет собой хороший пример самодеятельного участия русского крестьянства в распространении на полях кормовых трав". Книга принесла Советову широкую известность, которая и позволила ему " сделаться членом ученого сословия С. -Петербургского университета" - занять в университете кафедру сельского хозяйства.

Вскоре его приняли в члены Вольного экономического общества, затем избрали председателем сельскохозяйственного отделения этого общества. Выступая с первой публичной лекцией 21 января 1861 года, накануне отмены крепостного права в России, Советов сказал: " Вольное экономическое общество сделало мне честь, предложив в своем зале чтение публичных лекций сельского хозяйства.

Проникнутый глубоким убеждением важности предмета, для России, особенно в настоящую пору ввиду таких великих преобразований в быту земледельца, я не без страха являюсь на кафедру. Только сознание настоятельной необходимости в распространении правильных понятий о сельском хозяйстве и надежда, что, может быть, и мне удастся иметь хотя самую малую долю участия в этой священной (я иначе но могу выразиться) обязанностей каждого члена общества, вызвали мое согласие на его предложение. Может быть, я поторопился моим усердием, но имея в виду дело, во имя его, во имя науки, я забываю мою личность".

Этими словами он выразил не только ситуацию данного исторического момента, но и кредо жизни русского патриота, посвятившего себя служению науке и народу. В этом служении Советов никогда не забывал, что " англичане на своей тощей глине не меньше собирают, чем мы на нашем жирном черноземе".

Так в чем же дело? Почему теперь, когда Вильяме, обобщив вековой опыт, соединил в стройную систему земледелия все лучшее, что существовало в отечественной науке порознь, вдруг ученые восстали. Да и кто среди восставших! Корифеи, Прянишников и Тулайков, всегда поддерживавшие новое, прогрессивное. Да еще как поддерживали! Помните, как на съезде в Саратове приветствовали они Вавилова? Один назвал его гением, другой воскликнул: " Не погибнет Россия, если у неё есть такие сыны! "

Не знаю, я и сейчас не могу со всей определенностью ответить на вопрос, почему травопольная система, предложенная Вильямсом, вызвала такое сопротивление в тридцатых годах. Почему её, активно насаждаемую в конце сороковых и начале пятидесятых годов (она присутствовала даже в школьных учебниках), яростно обругали и изгнали с наших полей в начале шестидесятых, а изгнав, забыли. Лишь изредка, в разговоре, услышишь теперь робкие " воспоминания о травах". Но только о травах, не о системе земледелия, основанной на травополье и древополье. А ведь в системе этой много разумного, выверенного вековым опытом освященного корифеями отечественной науки.

Думается, причин отторжения тут много. И большинство из них породил сам Вильямс. С самого начала он придал своей чисто агрономической идее хвастливый политический уклон, который и вызвал сопротивление несогласных с этим уклоном. Да и в аврономическом плане автор идеи не оставлял исполнителям никакого права, на творческое осмысление системы, на. корректировку её применительно к местным условиям - навязывал не только технологические приемы выполнения, но и набор строго определенных трав. Диктат этот продолжался и после смерти Вильямса, когда травопольную систему объявили составной частью государственного плана преобразования природы.

История учит: подобное силовое давление на разум человеческий лишь порочит идею, даже хорошую. Исполняемая из-под папки, она обязательно окажется скомпрометированной. Что и случилось с травопольной системой земледелия. Её приверженцев будут презрительно обзывать " травопольщиками", а самого Вильямса забудут, хотя учение его могло бы успешно и с пользой развиваться и в науке и в практике.

Так я думаю, рискуя быть обруганным за эту веру в разумное зерно стройной вильямсовой системы земледелия, которой и до сей день наука не противопоставила столь же объективной теории.

Нет, не понять нам разногласий, если не проследим весь путь борьбы Вильямса за свою идею.

Впервые он изложил её в докладе Госплану в голодном 1921 году. Непонятно, почему ученый избрал этот путь, почему сразу обратился в государственный орган, тогда как в традициях отечественной науки все еще были обращения непосредственно к крестьянству, да и то лишь после многолетних проверок идеи на опытных полях, опытных станциях.

Доклад этот никакого шуму не наделал, не вызвал и споров среди ученых. Споры могли разразиться в 1927 году после выхода книги Вильямса " Общее земледелие с основами почвоведения", в которой он впервые дал научное обоснование травопольное системы земледелия. Однако ученые молчали: многие считали профессора Вильямса своим учителем и вступать с ним в спор без крайней на то необходимости но хотели.

Необходимость такая возникла летом 1928 года, когда ученых пригласили в Наркомзем на дискуссию о травопольной системе земледелия. На ней Вильяме остался почти в полном одиночестве. Но диспут не вылился в яростный спор: ученики все еще щадили своего учителя, ограничились несогласием с ним, не вступая в полемику.

Пожалуй, самыми энергичными противниками на этом диспуте оказались сослуживцы - профессора Тимирязевской академии Чаянов, Кондратьев и Дояренко, пользовавшиеся огромным влиянием в агрономическом среде. Они называли травопольную систему Вильямса фантастичной, нереальной, неприемлемой.

И тогда Вильяме повел спор именно с этой группой ученых. Вы говорите, что травопольная система земледелия фантастична? А к какой организационной структуре вы примериваете её? То-то же и оно, что к мелким единоличным хозяйствам, объединившимся в мелкие кооперативы. Вот в этом и есть ваша политическая ошибка.

И Вильяме пишет статьи, в которых возрождение и расцвет сельского хозяйства связывает с победой травополья, а возможность такой победы обеспечивает " только при полном обобществлении хозяйства в виде колхозов".

Теперь эта мысль будет присутствовать во всех статьях: эффективность травопольной системы земледелия достижима только в колхозе или совхозе. Но в паре с ней пойдет и другая: " организация мелкого единоличного рационального хозяйства представляет агрономическую нелепость, вредную утопию". Это уже был явный выпад против Чаянова и его экономической школы. Отныне " реликт единоличного землевладения" Вильямс объявлял главным препятствием на пути травополья".

А политики в это время еще стояли на перепутье, еще высматривали дороги, по которым пойдет деревня. Да, курс на коллективизацию сельского хозяйства уже был провозглашен, по политики и экономисты еще не считали этот курс единственно верным. Однако Вильямс продолжал бить в одну точку: возрождение и расцвет возможны только при коллективном хозяйстве.

Ну что, ученые, будете продолжать молчание?

Кажется, председатель Госплана Кржижановский допускал такое, когда в конце 1929 года собрал ученых и агрономов для обсуждения травопольной системы и сказал:

- Умолчание равносильно поражению. Не годится так подходить к решению серьезных проблем...

И тут же обозначил расстановку сил:

- Сейчас мы имеем два кружка. Один, очень небольшой, куда входит известный профессор, старик, коммунист Вильямс. И другой, состоящий из большинства наших агрономов. Так вот, если прав профессор Вильямс...

- Нет, не прав профессор, - ответили на этот раз ученые почти хором.

Поздно. Завершался год " великого перелома". Происходил решительный поворот от индивидуального крестьянского хозяйства к колхозному.

В последние дни года в Москве была созвана конференция аграрников-марксистов, на которой Сталин объявил о необходимости " НАСАЖДАТЬ в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов", возвестил о переходе страны к политике ликвидации кулачества как класса. Кулакам объявлялась война не на жизнь, а на смерть - над сотнями тысяч крестьян нависла угроза полного разорения и погибели. Однако главный огонь критики на этой научной конференции был направлен против Чаянова и его последователей, обвиненных в пропаганде " сильных хозяйственных единиц", " крепких крестьянских дворов", которые, по мысли критиков, обязательно превратятся в кулацкие дворы и хозяйства.

Выступавшие на конференции были единодушны в оценке " чаяновщины" как " правого уклона". Судьба Александра Васильевича Чаянова и его сторонников была предрешена. Пройдет немного времени, и их " припишут" к Трудовой крестьянской партии, о чем уже говорилось.

Всё, главные противники травополья далече. Отныне никто не услышит их голоса. Теперь можно менять и тактику борьбы. И Вильямс меняет её - переходит к впечатляющим картинам с цифрами.

- Совершив переход к травополью, наше сельское хозяйство сможет достигнуть повышения урожайности на тысячу процентов, - заявил Василий Робертович летом 1930 года с трибуны Международного конгресса почвоведов.

Оставшиеся на свободе ученые были шокированы. Подобными посулами лишь студентов можно увлечь: урожайность повысится на 1000 процентов! А производительность труда досягнет и вовсе сказочной высоты - порядка 10000 процентов!..

Ну откуда такие цифры? И почему не на 10, не на 100, а на 1000, на 10000 процентов?!

Нет, ничему не научила дотошного Тулайкова судьба упрямых коллег. Продолжал спорить с Вильямсом так, будто истина для него дороже собственной жизни. И ради чего?

Вильямс требует пахать не мельче 20 сантиметров? Ну и пусть пашут, ты же слышал уже, что инициатива масс опрокидывает любое сопротивление врагов народа. Нет, Тулайков и по мелочам не согласен: нельзя везде и всюду рекомендовать такую гибельную вспашку, это шаблон. К нему тут же и прицепились: мол, доводы его " идут вразрез с интересами социалистического строительства". И пошли бить репликами - пощечинами.

Отступись, Николай Максимович. Теперь они все равно будут пахать именно так везде и всюду.

Нет, не отступал Тулайков. Ну и чего добился? В целях проверки теории Вильямса конференция по засухе решила перевести 20 совхозов и 20 МТС на травопольную систему земледелия. Для руководства " травопольным наступлением" при Тимирязевской академии создавался специальный научный штаб - Почвенно-агрономическая станция во главе с Вильямсом.

Вот и хорошо, практический опыт все поставит на свои места.

И все же главная борьба разгорится не на этом направлении.

Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур поменял вывеску - отныне он будет называть Всесоюзным институтом растениеводства (ВИР).

Поменяли лишь название. Может, так и лучше, так точнее. Однако исчезло что-то привычное, устоявшееся. Будто ушло в прошлое твое время, а пришло какое-то другое, не твое.

Вместе с вывеской Вавилов не шутя предлагал поменять и директора - сам подыскивал человека на свое место. Ему хотелось " сесть на землю" - уехать на все лето на какую-нибудь опытную станцию, чтобы заняться основательно и без помех генетикой, систематикой, философией, ни о чем другом не думая. Он мечтал об этом - однако его не отпускали.

В институте было неспокойно и суматошно - появилось много чужого народа, будто с улицы нахлынула толпа. В 1930 году при Академии сельскохозяйственных наук был создан институт аспирантуры для подготовки кадров из рабоче-крестьянской молодежи. Однако вскоре всю эту ораву передали ВИРу - там лучшие кадры, знающие специалисты, которым сам бог велит руководить подготовкой молодежи к научной работе. Там собрана мировая коллекция растений, какой нет ни в одном зарубежном институте. Только этот колоссальный сортовой материал дает возможность любому аспиранту выполнить оригинальную и крупную работу. К тому же там первоклассная библиотека, имеющая регулярные поступления зарубежных периодических изданий - бери, читай, приобщайся к общечеловеческим знаниям.

Вавилов видел, как мало подготовлены эти молодые люди к научной работе. Выхваченные из гущи народной, они, все еще возбужденные азартом раскулачивания, никак не могли успокоиться, оглядеться, настроиться на иной лад.

Им, молодым ударникам, входившим в науку, в литературу, в искусство, со страниц газет советовали отринуть, как ошибочные и ненужные, все гуманистические идеи великих предшественников. А чтобы они не сомневались, им внушали: " Мы стали гораздо умнее богов, гораздо больше знаем". Как же охотно подхватывали они, прошедшие ускоренные курсы обучения, эту гордую мысль: мы умнее богов и больше знаем! И основательно вооружены - им в руки уже был вложен " кремневый топор классовой борьбы", который благословили поэты еще в начале двадцатых. Культ бога они заменили культом классовой борьбы и репрессий, на котором и воздвигнут культ сильной личности. Воздвигнут сами, своими руками - и понесут ому в жертву миллионы сограждан. Сбиваясь в многотысячные толпы, понесут с жутким кличем: " Смерть врагам народа! " И содрогнется от ужаса, все живое, и затаится от страха, даже мысль побоится шевельнуться.

Словом, они жаждали действий, они хотели шагать в общем ревущем потоке, а им, вопреки общему настрою, говорили:

- Наши аспиранты должны быть подготовлены на уровне мировой науки, владеть иностранными языками и легко ориентироваться на глобусе.

Нет, они явно попали не туда. Им, лучшим представителям победившего пролетариата, овладевшим языком мировой революции, предлагают, как каким-то интеллигентикам, засесть за пыльные книги?!.. Не ослышались ли?..

- Невозможно начинать любую научную разработку любой темы, не ознакомившись с результатами исследований в этой области во всех странах мир. А для этого вам надо в совершенстве знать хотя бы основные языки.

- Нам? - вырвалось у кого-то из толпы возбужденных молодых людей, обзываемых аспирантами.

- Да, вам, - подтвердил лобастый интеллигент с усиками, и улыбнулся: - Когда же и изучать языки, как не во время подготовки к кандидатской работе? - И дал совет: - Ежеутренне натощак нужно вызубривать слов двадцать, вот и все.

- Если вы пришли в науку, то вы обречены работать над собой до гробовой доски, - продолжал рисовать нерадостную для них картину Вавилов. - Только тогда мы являемся научными работниками, если мы движемся. Мир весь движется, каждый месяц приносит новые ценности, поэтому надо научиться регулярно следить за пульсом, который имеется у глобуса, следить за всеми книгами, которые выходят по вашему разделу научной работы, знать даже, какие книги должны появиться, какие работники по вашему разделу работают, даже уметь сноситься с ними, ставить перед ними вопросы... Завязывайте связи с молодости. Овладевайте иностранными языками - это орудие, это основной метод...

Представьте теперь, что кто-то предъявит такое же высокое требование сегодняшним нашим аспирантам и ученым: за зиму овладеть английским, французским и немецким языками. Не думаю, что они будут в восторге.

Представьте, кто-то из нынешних наших ученых, узнав, что в Тимирязевской академии бесполезным грузом лежат горы иностранной литературы по всем специальностям и темам, устыдится и скажет: " До чего же узок наш кругозор, если мы не знаем, что делается в мире по нашей отрасли знаний. Мы, как нерадивые студенты-провинциалы, вполне обходимся учебником, выжимками знаний из старых догм". А устыдившись, засядет за изучение иностранных языков. Да еще примется побуждать к этому и аспирантов своих: " Ежеутренне натощак нужно вызубрить двадцать слов, чтобы к концу первого же учебного года овладеть английским, французским и немецким языками". Не берусь утверждать, что бы вышло из этой затеи. Потому не берусь, что знаю: далеко не все ученые агрономы и их наставники удосуживаются прочитать даже написанные прекрасным родным языком труды Василия Васильевича Докучаева - и они лежат мертвым грузом, никем не затребованные. Об этом я еще расскажу, но в другом месте. А здесь вернусь в ВИР.

В Вавиловском институте и ныне существует традиция -в день посвящения в ученые аспирантам и молодым специалистам вручают значок с изображением земного шара и памятку, в которой воспроизводится первая фраза из вавиловского наставления:

" Мы ждем, чтобы, закончив аспирантуру в определенной группе, вы по своему разделу стояли на глобусе". И все. Никаких требований к молодым ученым конца XX века. Требования, которые выдвигал Вавилов в начале века, оказались отсеченными, " лишними". Может быть потому, что и нынешние наставники не владеют той суммой знаний, которыми владели ученые вавиловской школы. Ни того кругозора, ни той увлеченности делом.

И все же кто-то из тех аспирантов так и поступил: усадил себя за учебники и журналы и принялся штудировать языки и науку.

Но многие ушли в классовую борьбу: с упоением читали разоблачительные статьи " неучей", яростно обсуждали социальное происхождение своих наставников, " благородных ботаников", которых они называли теперь " благородиями". Ну, в самом деле, не враги ли они трудового народа - требуют растрачивать понапрасну силы на изучение языков окружающих капиталистических стран?

Представляю, с каким пакостным чувством писал Вавилов вот это обращение в президиум Академии сельскохозяйственных наук, первым президентом которой был сам, а заместителями - Горбунов и Тулайков.

" В последнее время благодаря легкомыслию ряда партийных товарищей, мало подготовленных и в то же время зараженных запалом критики и реформаторства, поставлено под угрозу нормальное проведение всей основной работы Института".

Видно, допекли бунтари, требовавшие " реформ" в подготовке нового поколения научных кадров. Охотно, будто выполняли свой классовый долг, они увешивали институтскую доску объявлений вырезками из газет, среди которых главенствовали статьи Коля. Этот человек был из числа " чрезвычайно индивидуалистически настроенных" работников, влившихся в дружный коллектив ботаников в середине двадцатых годов и внесших в него дисгармонию, которой так опасался Вавилов. Суетливое безделье Коля раздражало старых работников, а лесть его никого не подкупала. Не принесла ему успеха и хвалебная статья о Вавилове. И Коль вынужден был уйти из института. Вскоре о нем забыли. Он тоже ничем не напоминал о себе. Но как же встрепенулся, когда узнал о недовольстве аспирантов! Понял: его время пришло. И Коль садится и пишет:

" Революционное задание В. И. Ленина обновить соцземлю новыми растениями оказалось сейчас подмененным реакционными работами по прикладной ботанике над центрами происхождения растений. Под прикрытием имени Ленина окрепло и завоевывает гегемонию в нашей сельскохозяйственной науке учреждение, насквозь реакционное, не только не имеющее никакого отношения к намерениям Ленина, но им классово чуждое и враждебное. Речь идет об институте растениеводства сельскохозяйственной академии им. Ленина".

Этот абсурд, эту абракадабру Коль отправляет не аспирантам, а в газету.

Пройдет несколько лет, и Коль будет с похвальбой отстаивать свой приоритет в " разоблачении" Вавилова. Однако аспиранты не хотели отдавать ему первенства - не та фигура. Им нужен был другой лидер, иной вожак, близкий по духу и происхождению. Но такого пока еще не было.

Я снова и снова вчитываюсь в документы того времени, в письма и воспоминания. Все, кто знал Вавилова, в один голос свидетельствовали: Николай Иванович никогда не демонстрировал своих титулов, званий и мирового признания. Чарующая простота обращения заставляла собеседника совершенно забывать, что говорит со знаменитым ученым, которого знает весь мир. Своими советами или участием он многих поднимал на высокую ступень в науке. Его бодрость и радостное восприятие жизни, его жизнестойкость и презрение ко всяким невзгодам были поразительны и чрезвычайно благотворно влияли на всех, кто с ним общался. Своим обаянием он покорял с первого взгляда, с первого слова, с первого рукопожатия. Оно источалось из его умных, ласковых, всегда блестящих глаз, из его слегка шепелявящего выговора, из простоты и душевности его обращения с людьми, равно как с именитыми, так и с начинающими учеными. Это обаяние ученого мыслителя отражало внутреннюю душевную красоту и мощь этого человека. Каждая встреча с ним была праздником.

И еще одна черточка, где-то отмечаемая в воспоминаниях:

когда Николай Иванович выходил на трибуну или кафедру, то буквально очаровывал слушателей своим ораторским, мастерством.

Казалось бы, ну что ему стоило зажечь, повести за собой и толпу аспирантов. К тому же этих молодых людей привела сюда не корысть, а жажда знаний, охватившая пробудившийся народ. И Вавилов пытался это сделать, много раз выходил на прямой разговор с ними. А они освистывали его. Классовая ненависть была сильнее жажды. Они не поддавались его обаянию, его ораторскому мастерству. Тон задавали вертлявые, " поразительно невежественные человечки". Так характеризовали бунтарей многие, и, кажется, нисколько не клеветали на них - ни один из них не оставил ни следа, ни имени в науке. Победили, разделались с учеными - и ушли в небытие.

Но победили все же... И разделались...

Выходит, ум и обаяние гения, его душевная красота благотворно влияют далеко не на всех сограждан. Всегда найдутся рядом и такие, кто готов освистать и ум, и обаяние, и красоту. При этом освистывают с чувством своей правоты. Нет сомнения, испытывали его и вертлявые аспиранты, чем явно смущали многих. Смущали даже Вавилова.

" Можно спорить о принципах и можно их подвергать дискуссии, - писал он наркому земледелия Якову Аркадьевичу Яковлеву, - но, к сожалению, дело пошло дальше и фактически ежедневно в той или иной форме ведутся уже действия и открыто и закрыто по свертыванию частей работы... "

А аспиранты набирали силу. Только что прошли процессы над вредителями из Промпартии. Немало врагов народа, около тысячи человек, было выявлено и среди профессорско-преподавательского состава многих сельскохозяйственных институтов - а это совсем близко, " благородные ботаники" находились с ними в дружбе. Да и только ли в дружбе?..

Аспиранты, " коли", " неучи" все больше распалялись. На их сторону вдруг метнулись и некоторые специалисты института, лишившиеся " гена порядочности", - так охарактеризовал перебежчиков Вавилов. Нет, не устыдились, но ополчились еще яростнее.

Им бы вожака сейчас... Но вожака всё не было. Он должен был вот-вот объявиться: время и события требовали его появления. Человек, предназначенный на эту роль, уже не один раз бывал на приеме у наркома земледелия, но что ждут именно его - еще не догадывался.

Первым, кто " угадал" в нем вожака, был некий Презент, который среди вдовушек одесской окраины надолго останется в памяти под именем Исайка. Но пока он„ юрист по образованию, подвизался в ленинградских аудиториях в качестве философа. Ему очень хотелось стать ведущим идеологом отечественной науки. Вот только какой отрасли отдать предпочтение? Ну конечно, генетике, выходившей на передовые рубежи, с которых открывались потрясающие перспективы. И Презент предложил свои услуги Вавилову, о чем позже засвидетельствует в своей книге " Вечное движение" Н. П. Дубинин. Предложил себя в качестве философского обоснователя новейшей теории. Вавилов отверг его предложение. И тогда он написавший о генетике несколько восторженных статей, увидел, вычислил того человека, который вскоре и возглавит бунтующих " неучей", и наголову разгромит отечественную генетику - под его, разумеется, Исайки Презента, идейным руководством. Для этого он покидает Ленинград и направляет стопы свои в Одессу. Здесь, на окраине города, в это время и работал тот, о ком журналист В. Федорович незадолго до того написал в " Правде":

" От этого Лысенко остается ощущение зубной боли, - дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и лицом незначительный, - только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто по крайней мере собрался он кого-нибудь укокать".

Пророческим оказалось первое ощущение журналиста: " босоногий профессор" был малообразованным и крайне самолюбивым человеком, убежденным в революционном характере своих опытов по яровизации семян - воздействию на них низкими температурами с целью сокращения сроков вегетации.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒