ХЛЕБА РОССИИ 8 страница

То было время наибольшего интереса к Степной станции. Однако именно об этом времени почему-то и нет в архивах никаких документов.

Именно в эти годы Говоров все громче заявлял о себе как о талантливом селекционере и генетике. Его имя, настаивал сам Вавилов, никак нельзя обойти при написании истории Отдела и Института. В 1928 году Говоров, в числе других ученых, претендовал на кафедру генетики и селекции Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева, но потом снял свою кандидатуру. Имя его часто мелькает в переписке, в протоколах совещаний и съездов. Но, странное дело, нет ни одного письма ни ему, ни другим специалистам, работавшим в эти годы в Каменной степи. А ведь Вавилов, как вы помните, и сам писал всем специалистам, и от каждого из них требовал личных отчетов. Остается лишь надеяться: когда-нибудь и где-нибудь еще отыщутся и письма и отчеты. За многие годы поисков я уже убедился: ничто не исчезает бесследно. Где-нибудь лежат и эти документы. Пока же я продолжу повествование, опираясь на косвенные свидетельства, на мимолетные упоминания, отдельные фразы, выуженные из различных статей, научных трудов, публикаций тех лет.

В институте создавались новые отделы, формировались новые направления. Защищая одно из них, Вавилов писал: " На Степной станции Роберт Эдуардович (Гегель) проектировал когда-то производство посадок большого разнообразия древесных пород. Соседство с докучаевскими лесами было сильным стимулом к этой симпатии. Отдел достаточно грамотен ботанически, чтобы понимать огромный интерес этой области".

Воплотить этот замысел Гегелю не довелось. Вавилов помнил о нем. А может, Мальцев напомнил и подтвердил какими-нибудь документами. К тому же докучаевские лесные полосы, которые не один раз осматривал Вавилов, не могли не повлиять на него. Видел он и другие насаждения, как видел и страшные последствия пыльных бурь на незащищенных полях. А насмотревшись и задумавшись, написал: " Нужен учет мирового советского опыта по части озеленения, насаждения защитных полос".

Да, кому-то надо было разобраться в результатах более чем столетней работы пионеров отечественного лесоразведения в степи. Надо кому-то создавать древесные питомники, необходимые для широкого разведения садов и парков - движение это, подхваченное многими коммунами и товариществами, исподволь ширилось и требовало всё большего количества посадочного материала. И, наконец, надо было обследовать все сохранившиеся заповедники, парки, сады и скверы, пришедшие за минувшие годы в упадок. Обследовать и выработать меры к их сохранению.

Никто Вавилова к этому не понуждал - он сам брал на себя эти заботы. Понимал. Работа огромная. И все же взялся за неё. Для выполнения этой работы в Институте прикладной ботаники формирует отдел натурализации древесных пород и поселкового садоводства. Во главе отдела, сначала был поставлен Арцыбашев, но вскоре его сменил Николай Петрович Кобранов, лесовод-степняк. Да, мы с ним уже знакомы, встречались в воронежских краях.

Однако, события вынуждают прерваться...

ВЫПАД ВТОРОЙ

Дисгармония, как и предчувствовал Вавилов, случилась. Внесли её " чрезвычайно индивидуалистически настроенные" руководители ряда новых отделов. Они начали упрекать его, Вавилова, в недостаточном руководстве институтом, в академизме и... игнорировании новых культур.

Вавилов вынужден был оправдываться: " Экспедиции Института во все части земного шара я считаю гордостью, а не академичеакой прихотью, как это было заявлено на одном из заседаний, и не сомневаюсь, что в истории агрономических исследований они будут поставлены нашему учреждению на плюс, а не на минус".

Вавилов никогда не переоценивал сделанного. Не переоценил и в этом. В истории всей отечественной, да и мировой науки экспедиции советских ботаников останутся заметной вехой на века.

Его упрекали в слабой связи института с жизнью. Он, оправдываясь, отвечал: " По моим представлениям, настоящее чуткое научно-исследовательское учреждение должно идти на несколько лет впереди жизни, а не тащиться в хвосте ее или пытаться непременно попасть в унисон каждой злобе дня: сегодня мочалкам из люффы, завтра парфюмерным растениям, послезавтра - каучуконосам и т. д. ".

По поводу этой перепалки Вавилов вынужден был снестись с председателем ученого совета Горбуновым, от которого получил выговор (кажется, это был первый выговор в его жизни). И этот выговор, совершенно незаслуженный, и ряд событий, породивших его, заставил Вавилова " сильно задуматься над целесообразностью моего пребывания на посту директора Института, прикладной ботаники", - написал он Горбунову.

Судя по дальнейшим действиям. Горбунов убедился в правоте Вавилова и дал согласие на отстранение от должности некоторых руководителей, навязанных Вавилову сверху. Эти назначенцы были только " патронами" Отделов, а не их научными руководителями, к тому же постоянно затевали " крупные инциденты" на фактах, которые " не стоили выеденного яйца".

Вот тут-то вместо " патрона" Д. Д. Арцыбашева, занимавшего до этого ответственный пост в Бюро иностранных сношений, заведующим отделом натурализации древесных пород и поселкового садоводства и был избран Николай Петрович Кобранов, уже знакомый читателю. После Воронежа он был профессором сначала Московского лесного института, а потом Ленинградской лесотехнической академии. А начинал он свой путь, (как вы помните) в Мариупольском опытном лесничестве, откуда и приезжал на обследование лесных полос в Каменную степь.

С избранием Кобранова многое в институте, по оценке самого Вавилова, стало на место: " таков закон природы в нашем неспокойном бытие".

Однако и уволенные не бездействовали. Правда, пока что их " система действий" не отличалась новизной: " задние двери и обходное движение". Вавилов противопоставил этой системе работу: " Нам остается одно: вести прямую работу, вести как следует. В конце концов это наиболее прямой и правильный путь".

Как говорится, поживем - увидим.

И все же Отдел сформировать проще. А вот где взять хороших специалистов для закладки древесных питомников на опытных станциях?..

И вот тут-то снова объявляется участник докучаевской Экспедиции Конрад Эдуардович Собеневский. Да, это под его руководством создавались первые питомники, первые лесные полосы в Каменной степи. Давно это было, в прошлом веке. После закрытия Особой экспедиции Собеневский сажал леса в степях Оренбуржья, озеленял станции и полустанки на Ташкентской железной дороге, работал под Кузнецком, в Саратовской губернии и еще где-то.

После долгих скитаний по степям семья Собеневского осела в Петербурге на. Николаевской улице (ныне улица Марата) - у него к этому времени было семь сыновей и две дочери.

Здесь, в Петрограде, и застала его революция. Судя по семейным преданиям, он никуда не шарахнулся, а активно включился в работу: организовывал комитеты по распределению продовольствия, а потом и возглавлял один из них. Был замечен новыми властями и даже получил приглашение на работу от самого Калинина.

Однако, судя по всему, в городе он чувствовал себя не совсем уютно, словно бы не при деле. Душа его рвалась в степь. О ней и мысли его. Как раз в эти годы, занимаясь прокормлением голодающего населения, он обдумывает и пишет статью " К вопросу о борьбе с засухой" - вспоминает в ней лесные полосы Каменной степи.

Я хорошо знал, что впереди у Собеневского еще целая жизнь:

через несколько лет он станет кандидатом сельскохозяйственных наук, а потом, через годы, - и доктором. Еще вернется в Каменную степь и сделает там немало доброго. Зная это, я как-то не задумывался о его возрасте. Но вот взглянул на год его рождения (1867) - и поразился. Выходит, в 1927 году, когда он объявился вновь, ему исполнилось 60 лет. Жизнь прожита. Старость в общем-то обеспечена. С жильем проблемы нет - 9 комнат в его квартире. Но именно в канун своего шестидесятилетия он снимается с обжитого места и вместе с женой снова едет в Каменную степь. Едет не навестить места, своей юности, не полюбоваться творением рук своих. Едет работать, руководить вновь создаваемым на Степной станции дендросектором.

Я не перестаю удивляться женам степняков - великим сподвижницам пионеров степного лесоразведения. Зинаида Николаевна Собеневская коренная горожанка (пожалуй, и просторная квартира досталась в наследство ей), хорошо образованная, знавшая в совершенстве французский, немецкий и итальянский языки, достаточно уже навидавшаяся всякого лиха, не только отпускает мужа в Каменную степь, но и сама едет с ним. Взрослые дети остаются в Ленинграде, несовершеннолетних берут с собой.

Здравствуй, Каменная степь! В начале 1899 года он покинул её, передав дело рук своих Морозову. С той поры минуло, пролетело 28 лет. Как же изменилось всё, как выросло всё, что он сажал. И понял: теперь он дома...

Поселился Собеневский в бараке, называемом " коммуной". В той самой " коммуне", предприимчивые жильцы которой стали разводить уток, когда во дворе появились озера-лужи. Деревянный этот барак построили в начале 20-х годов - для приезжающих специалистов. Он цел и сейчас, и старожилы по-прежнему зовут его " коммуной", хотя дом давно уже разгорожен на квартиры с отдельными входами. А в те годы все комнаты объединял общий коридор с земляным полом, который на лето застилали соломой. Отсюда, из коридора, топили печи - топили соломой и сухим коровьим кизяком, который собирали в степи.. В комнатах были топчаны. Вместо матрацев на них лежали большие мешки, набитые соломой, -приезжающие на лето барышни-специалистки первым делом валтузили эти мешки, чтобы сделать их плоскими и ровными - и тогда барак оживлялся смехом и визгом.

Отныне " коммуна" стала большим семейством Собеневского. Веселый, общительный, щедрый на шутки, Конрад Эдуардович был для залетевшей сюда молодежи вместо отца. По вечерам все сходились в общую столовую комнату. Собеневский садился во главе стола и приступал к обязанностям, за которые девчата присвоили ему звание " супочерпия". Все шло в этом доме, за этим столом как в большой крестьянской семье, хорошо и дружно поработавшей. За этим же столом, убрав посуду, просиживали допоздна:

выклеивали гербарии, писали отчеты и статьи, читали вслух приходившие от Вавилова письма и устраивали вечера, воспоминаний. Не была в стороне и Зинаида Николаевна. На вечера воспоминаний она приносила альбом с фотографиями участников " Особой экспедиции", приехавших сюда, в голую степь, летом 1892 года. На одной из них были запечатлены Докучаев, Собеневский и Трещалин, арендатор клочка земли, именем которого и сегодня называют пруд, на берегу которого стояла его халупа.

Бывая в Каменной степи, я всегда думал: есть какая-то несправедливость в том, что имя арендатора увековечено в названии пруда, а вот истинных творцов забыли. Об этом и каменностепцы много раз заводили разговор - и всегда Трещалина называли мужиком-арендатором. Но вот недавно, уже после написания первой части книги, я разыскал последнюю статью Собеневского " Из истории полезащитного лесоразведения".

Читаю: все гидротехнические работы по созданию оросительных сооружений в Каменной степи выполнялись под руководством десятника Симона Трещалина, в честь которого и был впоследствии переименован Большеозерский пруд.

Выходит, это и есть его пруд, он его создал, а от него проложил двухкилометровый оросительный канал. За это народ и назвал один из красивейших водоемов его именем. Что ж, это справедливо.

Теперь возникает вопрос: почему же тогда все называют его арендатором? Вполне возможно, что раньше он таковым и был, жил здесь до прихода докучаевской экспедиции.

Где сейчас эта фотография-реликвия? О ней мне живо рассказывала и Тамара Конрадовна Хлебникова, дочь Собеневского, которую я разыскал в Москве, в Теплом стане. Она разложила передо мной альбом. Неужели тот же, что ходил по кругу за столом в " коммуне"?! Я вглядывался в лица на фотографиях. Вот высокий, сухощавый Конрад Эдуардович в окружении практикантов. Вот статная красавица Зинаида Николаевна... Однако фотографии-реликвии в альбоме не было.

- Так я же отдала её вместе с другими снимками в Каменную степь, - ответила. Тамара Конрадовна, лишив меня последней надежды разыскать её. Нет её в Каменной степи. И того человека, которому она отдала, давно уже нет на этом свете, а все бумаги, оставшиеся после него, молодая вдова, рассказывали мне, пустила по ветру.

Память... Человек силен и тем, что уверен: его не забудут.

Не могут забыть! Это же он создавал вот эти пруды, сажал вот эти деревья, шумящие на ветру - и будут шуметь не одному поколению. Так неужели же не вспомнят создателей, забудут их? Нет, не может такого быть.

Ну, в самом деле, не ради же личной корысти приезжает в степь вот эта молодая публика, фанатично преданная науке! Собеневский поражался: ни одна барышня в те годы не вышла замуж - им, бедным, некогда было даже думать об этом. Многие так и остались одинокими. " А разве наука для меня не личная жизнь? " - повторяли они ответ Вавилова на заданный ему вопрос о личной жизни, на которую у него не оставалось ни минуты. Да, Собеневский завидовал им и жалел - а все же он был счастливее, на лето к нему приезжали дети, одни - в отпуск, другие - на каникулы.

- Приезжали мы, - вспоминала Тамара Конрадовна, - отец сразу звал нас в степь: " Пойдемте, покажу вам свое детище". И вёл нас к Трещалинским и Хорольским прудам, в лесополосы...

Он гордился долом рук своих, делом участников " Особой экспедиции". В память о сотоварищах Собеневский написал статью " Великий почин Докучаева". В архивных материалах есть упоминание о том, что Вавилов, прочитав её, дал высокую оценку проделанной автором работе, а напечатание её считал " исключительно необходимым".

Разыскать эту статью мне не удалось. И ни в одном каталоге среди опубликованных работ она не упоминается.

Я надеялся, что какие-нибудь бумаги сохранила Тамара Конрадовна. Нет, ничего не осталось. Когда же я упомянул о Вавилове, она сказала:

- Когда Николай Иванович приезжал в Каменную степь, а он почти каждое лето туда наведывался, то уж тут у отца с ним настоящее соревнование разгоралось, кто утром пораньше встанет...

Тамара Конрадовна. подтвердила одно воспоминание, в котором говорилось: " Обычно, чуть рассветало, Вавилов осторожно, чтобы не разбудить спящих, стучался в окно спальни Собеневского, и они уходили до полудня, без завтрака".

Наверное, уходили в лесные полосы. Не для прогулок, конечно. Восхищались творением рук человеческих, так благотворно преобразивших природу степи: есть ли еще где на земле такое благотворное преобразование! Наверняка говорили о великом почине Докучаева, дело которого надо продолжать. Собеневский, конечно же, показывал Вавилову вновь созданный питомник, -опять надо было начинать с питомника, - а рядом с ним только что залаженный дендропарк, в котором он высадил 120 экзотических пород, завезенных из Полтавского, Тульского, Камышинского и других питомников. Осматривали новые посадки. Вписываясь в план создания лесных полос, намеченный и утвержденный еще Докучаевым, Собеневский как бы " огородил" усадьбу опытной станции со всех сторон - сколько же ей стоять на степном юру, на ветрах-сквозняках, дующих почти непрерывно.

Однако особой гордостью Собеновского был так называемый арборетум - дендрарий, заложенный на 12 гектарах невдалеке от домов. Поделив всю эту территорию радиальными и периферийными дорогами на секторы, он высадил здесь 16 тысяч сеянцев 370 видов древесных и кустарниковых пород американской, азиатской и европейской флоры. Вот она, крупнейшая коллекция лиственных и хвойных пород из трех частей мира! Какие из них акклиматизируются в степи и окажутся пригодными для защитных полос, для декоративных посадок? Время покажет.

Было, было что посмотреть в Каменной степи, и не только на опытных посевах, где верховодил Говоров, но и на участках древесных посадок, где увлеченно работал старейший степной лесовод, участник Особой экспедиции Конрад Эдуардович Собеневский.

ВЫПАД ТРЕТИЙ

28 августа 1928 года в " Ленинградской правде" была опубликована хлесткая статья " Штаны научного значения". В одном из 17 ящиков, отправленных в Институт возвращавшимся из экспедиции по Мексике, Колумбии, Перу, Чили и Боливии ботаником Сергеем Васильевичем Юзепчуком, бойкий газетчик, подписавшийся " Неучем", высмотрел два чемодана с изношенной одеждой путешественника. Это и было поводом для злой насмешки над наукой, институтом и его деятельностью.

На этот раз Вавилов но промолчал, ответил газете:

" При отправке экспедиций научными учреждениями личный багаж, необходимый для путешественника, всегда, как правило, до всем существующим нормам рассматривается как багаж экспедиции, ибо для того, чтобы производить обследование, да еще в течение 3-х лет, проходить тысячи километров караваном, нужны " некоторые принадлежности". Такой порядок существует при организации всех экспедиций, и поэтому если среди материалов, доставленных в Институт, в чемодане самого Юзепчука оказались штаны, столь поразившие т. " Неуча", то в сущности здесь удивляться нечему. Путешествовать по некоторым тропическим странам возможно, быть может, и без штанов, но в трехлетнем путешествии, да еще на высотах Боливии и Перу без этого аксессуара обойтись трудно".

К сведению редакции сообщал, что экспедиция Юзепчука проходила в скромнейших условиях, что Институт не смог сполна оплатить своему сотруднику даже суточные расходы и издержки на организацию каравана. Втолковывал " Неучу", что доставленные экспедицией материалы во много крат ценнее тех минимальных средств, которые были затрачены, что, к тому же, значительная часть материалов имеет не только научный, но огромный практический интерес для выведения новых сортов. Поэтому было бы более справедливо упрекнуть институт в недоплате своему научному работнику всех причитающихся расходов по экспедиции, а не наоборот.

Кажется, Вавилов не мог сдержать себя от обиды на такую несправедливость и неблагодарность, выраженную публично. Никогда раньше не говорил и не писал о трудностях, а тут словно прорвало. Знают ли " Неуч" и редакция о трудностях, которые испытывают советские ученые, выходящие за пределы своей страны, да еще ведущие исследования там, где нет советских представителей? Видимо, нет. А Юзепчук пробыл в условиях всевозможных лишений целых три года. Так что " прежде чем легкомысленно изыскивать анекдотические сюжеты, нужно подумать серьезно над существом дела".

Вавилов мог бы поведать, для сравнения, как в одном из своих путешествий по Азии он встретился с американским " охотником за растениями", который спокойно, не торопясь, путешествовал со своей семьей - женой и дочерью, объезжал один город за другим, останавливаясь в лучших отелях. Необходимыми для этого средствами его обеспечивало вашингтонское Бюро растительной индустрии. Однако не поведал, и не потому, что забыл. Нет, помнил, но не стал дразнить гусей - хватит и этой отповеди.

Возможно, написал бы и резче, но подлинная ценность собранных экспедицией Юзепчука материалов еще не была. известна даже Вавилову. Несколько тысяч образцов, заключенных в 17 ящиках, предстояло еще изучить. Но пройдет немного времени - и научный мир узнает, что русские " сделали одно из крупнейших открытий в области мирового растениеводства". В горных районах Центральной и Южной Америки, в Кордильерах, они обнаружили мировой очаг важнейших культур: хлопчатника, картофеля и кукурузы. Именно там, как оказалось, произрастают исключительные сортовые богатства, до сих пор не только мало изученные, но и мало использованные человеком.

Русские ученые Букасов и Юзепчук поистине открыли Америке и миру Америку, обнаружив поразительное разнообразие сортов культурного и дикого картофеля, о которых не подозревал до тех пор ни один селекционер мира. Среди этих видов картофеля есть устойчивые к заболеваниям, обладающие исключительной морозостойкостью и засухоустойчивостью. Найденные в Перу и Боливии на высоте 3-4 метров над уровнем моря, эти сорта тропического картофеля можно было высевать на широте Мурманска.

Мир был потрясен этим открытием, сделанным под самым носом у американских " охотников за растениями", для которых поездка в Перу и Боливию так же легка, как для русских - в Крым. Открытие несло избавление все более хиреющему картофелеводству: до той поры на полях Европы и Америки возделывались сорта картофеля, родоначальниками которых были те два-три образца, которые завез еще Колумб. С той поры ни одного посту-пления исходного материала не было, а поэтому картофель все сильнее страдал от грибковых и вирусных заболеваний и все более вырождался. Теперь задача, о решении которой не мог мечтать ни один селекционер мира, задача выведения холодостойких, фитофтороустойчивых и крахмалистых сортов картофеля стала разрешима не только в СССР, но и во всех других странах.

После сообщения о находке советскими учеными сразу тринадцати совершенно новых видов картофеля и сотен его разновидностей, министерство земледелия США отправило по их следам две своих экспедиции - искать материал, необходимый для практической селекции картофеля. За ними отправились в путь ботаники Швеции и Германии.

Итак, дорогой читатель, ты теперь знаешь, что успехам нынешнего картофелеводства мир обязан нашим ученым Сергею Михайловичу Букасову и Сергею Васильевичу Юзепчуку, которому отечественный " Неуч" вменил в вину изношенные в экспедиции штаны, отправленные вместе с собранной коллекцией.

Это была одна из последних экспедиций, после которой в марте 1926 года Вавилов с гордостью сказал:

- Словом, земной шар приведен в порядок!

Мечта его сбылась! Он указал, что надо искать, чтобы заполнить пустующие места в открытых им рядах. Он безошибочно определил, где надо искать эти недостающие сорта и виды растений, установив предварительно семь основных географических центров их происхождения. Все подтвердилось, многое найдено - три четверти разновидностей важнейших культур вскрыты нами! И мир преклонился перед его научным подвигом. Мир, но не соотечественники, в толпе которых самоуверенно ухмылялся " Неуч".

Так, нисколько этого не стесняясь, даже гордясь (мы академиев не кончали! ), называл себя представитель того поколения, которое входило в жизнь, еще ничего как следует не зная и не умея... Поколение это было уверено в своей великой правоте, а потому не знало пощады ни прошлому, ни настоящему. Оно уверовало: чтобы построить новый мир, нужно разрушить уклад, традиции, дворцы. Представители этого поколения " простых людей" но хотели знать, что было до них, не считались с тем, что сделали предшественники. Начинался новый отсчет истории страны, науки, культуры. Старую интеллигенцию они называли попутчиками, к которым " неучи" относились с подозрительной настороженностью, как к своим потенциальным врагам, лишь по случайности не сметенным революцией.

Им, " неучам", дела не было до того, что мир преклонился перед этими интеллигентами. Так ведь какой мир? Буржуазный. Да и за что? Эка невидаль, нашли какие-то новые картошины. Сами-то, должно быть, не картошку, а хлеб с маслом едят, да по заграницам разъезжают, на народные денежки там шикуют.

Неуч... У меня не было никакого желания доискиваться, кто же скрывался за таким нелестным псевдонимом. Скорее всего, человек этот так и остался без имени, без отчества, без фамилии.

Однажды, читая статью о репрессиях, я подумал: а ведь этого человека, обнаружившего доношенные штаны в поступившем из-за рубежа багаже, вполне могли заметить и взять на работу в органы. В таком случае автором, обозвавшим самого себя " Неучем", можно считать не Иванова, а Бориса Вениаминовича Родоса. Это он, Родос, будет истязать на допросах комсомольского вожака Александра Косарева, писателя Бабеля, журналиста Михаила Кольцова, режиссера Мейерхольда и, наверное, многих других деятелей и творцов.

Высокое начальство его очень уважало, поэтому и доверяло " разговаривать" со знаменитостями именно ему.

О, Родос умел и " разговаривать" с безвинными своими жертвами, умел и составлять протоколы допроса. Именно его протоколы начальство считало " истинными произведениями искусства" - все они завершались расстрелом.

На каком, спросите, основании я называю Родоса? Не к нему же в лапы попадет Вавилов в 1940 году? Да, не к нему. Но именно Родос, когда его постигнет праведная кара, в ходатайство о помиловании сам напишет о себе: " Я - неуч". Мол, что с меня взять, если за плечами у меня всего четыре класса образования. Ну, а то, что читал лекции в Высшей школе МВД и был автором учебных пособий для начинающих следователей, так это всегда так было и будет:

конкретному делу учит не тот, кто умствует, а кто по должности за это дело отвечает...

Да, кстати, в его рассуждениях есть вот какой резон. Вера в правоту действий всякого должностного лица переживет, наверно, и нас с вами, читатель. Во всяком случае так и поныне: в любом принципиальном споре решающее слово чиновник оставляет за. должностным лицом, именуемым " специалистом". Всякий, кто в момент спора не при должности, правым быть не может, даже если он и образование имеет соответствующее предмету спора, и сам много лет работал в данной отрасли. Не при должности - и всё тут. Человек не при должности не может быть правым, все его доводы всего лишь эмоции.

" Я - неуч"... Не всякий так откровенно в этом признавался. Многие хитрили, в анкетной графе " образование" писали: " высшее, по опыту работы". Таких, уверенных в своих способностях, я встречал на солидных должностях в министерствах и ведомствах.

Что и говорить, разнолик неуч, самоуверен. Взяв на себя все заботы по защите интересов государства и его тайн, " линий", " установок", " указаний", он с подозрением смотрел на всех, кто думал, рассуждал, излагал свою точку зрения - такие растащат, распродадут оптом и в розницу всё государство. Напряженно вслушиваясь в их речи, он вынашивал в своем мозгу одну, но стройную мысль: " Ах ты, вражина... " И " безошибочно" определял, кто есть кто...

- Чем занимался ваш подследственный Бабель? - спросил Родоса судья.

- Мне сказали, это писатель.

- Вы прочитали хоть одну его строчку?

- Зачем? - с искренним недоумением спросил Родос.

Однако, я слишком далеко вперед забежал. Этот строгий, без лести и заискивания, разговор с неучем состоится не скоро, в феврале 1956 года. До той поры много воды утечет, много судеб искалечится, много полезных деяний пресечется...

ВЫПАД ЧЕТВЕРТЫЙ

В феврале 1930 года " Правда" публикует статью В. Балашова " Институт благородных... ботаников". На этот раз обвинения были посерьезнее: тут и отрыв от задач реконструкции сельского хозяйства, и чуждое социальное происхождение сотрудников, и насаждение семейственности, и снабжение сортовыми семенами кулаков. По всему чувствовалось: " неуч" наш поднаторел, овладел звонкой политической фразой.

Ответ Вавилова в редакцию был на этот раз выдержан в спокойном ироничном тоне.

Да, из 350 научных работников института в родстве состоят 30 человек, причем значительная их часть стала родственниками уже после поступления на службу. " К сожалению, - подводит Вавилов итог этому пункту, - запретить вступать в брак не может ни директор, ни местком".

Да, семена и литературу институт посылает агрономам, семенным товариществам, школам крестьянской молодежи, колхозам. И только один процент от этого количества семян и книг - в частные хозяйства, тем крестьянам, у кого есть рекомендации и удостоверения о принадлежности к беднякам и середнякам...

Сегодня мы не знаем о судьбе тех посылок, которые составляли 99 процентов от общего количества. Однако адрес одной посылки частному хозяину нам хорошо известен. Напомню.

В июне 1927 года в избу зауральского единоличника Терентия Мальцева почтальон принес пухлый пакет, в котором оказалась пригоршня блестящего темно-бурого зерна какой-то невиданной раньше пшеницы. В приложенной записке говорилось: " Институт прикладной ботаники... высылает вам 200 г. пшеницы сорта " Цезиум -III". Просим посеять, о полученных результатах сообщить в институт... " Дальнейшее читатель может узнать из книги о Мальцеве " Хлебопашец". Здесь же скажу лишь, что при вступлении в колхоз Терентий Семенович внес на общую пользу 16 пудов сортовой пшенички, размноженной им из тех 200 граммов, присланных ему из Ленинграда. А вскоре колхоз " Заветы Ленина" войдет в число первых в стране семеноводческих хозяйств - будет поставлять первоклассные семена пшеницы. Этот сорт на многие годы станет самым урожайным в Зауралье, сорт, которым в войну засевалась почти вся зауральская нива - и с каждого её гектара страна получала не один лишний центнер хлеба.

Вот как окупился даже не процент, а одна тысячная доля тех посылок, за которые газета упрекнула Вавилова, обвинила институт в снабжении сортовыми семенами кулаков.

Упрек в чуждом социальном составе сотрудников парировать было сложнее. Да, ведущие специалисты были выходцами из дворянского сословия. Но отстранение их от должности - " равносильно временному закрытию лабораторий". Нет, мягко сказал Вавилов, не лабораторий, а всего института. Ведь и сам Вавилов числился в этом " чуждом социальном составе" - его отец, Иван Ильич, до революции был директоров товарищества " Удалов и Вавилов" при Прохоровской Трехгорной мануфактуре. В 1918 году эмигрировал за границу, откуда вернулся на родину в августе 1928 года, а через две недели умер от миокардита. Все это конечно же знали. Знал и автор статьи, потому и жалил так. Что ж, если мы вам не нужны, мы уступим начатое нами дело другим, и замена такая уже готовится: " Академия имени Ленина делает вся для того, чтобы подготовить кадры из рабоче-крестьянской молодежи".

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒