Оглавление 6 страница

{Предательство девушек}

После песковечной борьбы я дольноотпустил десятины соток навольников. Вот, я посмотрел на моих помпадушек в их разуборных, и мои обиватели потешались пустословием обо мне по всей земле; надеяться на фатоморгенаттичек я намок, в вечорных подвалах я устроил сторожительство писучим каферистам; на пьедестуле моей могучести я порциявил милость моим подданным, зато в уличных арках, что самые тёмные, я войносмирял надменных; я суживал вертихваток в нежной подштанции и удосуживал пыльноногих в грейтузках; у Братца их пеленали, у Фулька их бичевали, голос за Гомеса, линч за линч; если я поступал по-джентльмосски как урывновешанный захватодатель, я ревулоканизировал мои возвершения; торны и сорны придорожники я рассыпал их, на моих домонивах грабенов сновосделанными я собирал их; на Кольцевой Шеридана мой ум отдыхает, в чернопитанных ямах проклятого Ланфана он ополоумер. (Дубовые сердца, пусть зеленя будут вам туком! Рехавиты, воздержитесь! Глинистые покровы, саван древлестажа, вот лежачий камнем, пока не уйдёт! Мимом lento, Моргосон! ) Право полномочий приготовил его великость мой самоверхан и влиятельный В. Конунг лорд пожеланий для меня, и он даровал мне моё петлеминование (шо птацца! ), что было старостепенного порождения. Сии суть мои краеугордые знаки. На гербе две юные красны рыбицы, лучезарницы, хлоппетлявые, разобличённые от их одеяний, собольи камзолы, ниспадницы серебра. На выступе жесткокрыл, подвесомый, подле тылокладины, выставленный ошуюю, по налужности, естественный. По нижнему полю терцина копьеносцев, трясущих вынутыми из ножен древками, их руки андреевским крестом, окопавшиеся, зелёные. Девиз, с жалованной грамотностью: «Вчерне Заведомо Големый». Бесполезно было, переправляясь из загранконтужки к старому порядку, спрашивать, были ли я, разрыврушенный, пёршим поколением группового брака, законвыспросграммой, с моим ессеизмом, или был доставлен облаком из земли саранчи, галерой дрозда принесённый, я, нагромождённый кому ли дивно быть массовым продуктом коллективной работы, три сюртука, завороченные другзудружно, две парные исподдивки, живавшие как одно, трижды утраиваемый или даже домеблированный, ежели икрокрасен я есмь или облагоограблен фенистимлянами, фиджийская обезьяна, пересаженная на водопаву, окружённый безвестностью, в силу моих благодревностей творения и в силу дара обетования, в силу того, что есть моё естественное право слободного дежурнальмена и мой внутриней свет альтерцеркви, потому и посему, как меня этим подгибает, в полной уверенности я решаюсь и гласвещаю избрать одновременное. Доколе день не забрезжит в прохладе и тени не скроются в сени. Бзик по сему. Истинно! Истинно! Время теням занять в сенях своё место!

– Какой у вас умер? Амс!

– Кто дал вам этот умер? Швайн!

– Вы уже вложили все ваши сбергроши? Я слушаю. Грай!

– Держитесь подальше от прогрошистов! Вынь!

{Часть 6. Ямсадам 2}

{Он бросил свою верную Фольвию}

– Г-н Телеглас, г-жа Глубанемон и невидимые друзья! Я хоть бы хотел бы сказать. Раздражанская часть этого была в том, что если бы верная Фольвия, следуя извьюнистыми курсами этого мира, повернулась спиной к своим путям, чтобы пойти вверх по склонам холмов на поиски любвольниц, мужей брюнеток Внемляндии, там Вождь Северная Лапа, и Вождь Входящий в Чёрную Воду, и Вождь Бурый Пруд, и Вождь Ночное Облако возле Глубин, или, опять же, если бы Флувия, янтарная ведьмоя, оставила своё изныренное сикось-крокусовое ложе при голых предложениях каких-то вырыскивающих разбойников с просёлочной дороги из Моабита, которые, возможно, полонили её, франтлисы, тут, возможно, возникает преимущество спросить, где, очертя побери, её обманщики прегрешают. Однако знайте, всё это было совершенно наоборот тому, как я об этом слышал от муммоей доброправной, как я главобразом весьма значительно утверждаю, ведь Фольвия Флувия, столбовая дама для сверхурождённых, всегда стремилась взаместо прочего к вещам, подобавшим благоискусности, она та, передком я люборадовался, подгибшеей. Несмотря на то, я пошёл любовью на неё; и покорыстовался на её трусалки. И она плакала: «Упаси бо! »

– Когда встретимся!

– Пока не разлучимся!

– До вскорости!

– В это же время через сотни лет!

{Он работал ради неё}

– Зато я был твёрд с нею. И завладел достатнейшей из моих услад моей ревности, яшмоокой, чароустой, ухообмотанной, носоприкрытой, и сплавил её подводоканально, и левоперевёл её сухопутным путём, от кряжлесья до кружлиффья, вниз по течению, как помощник мэра должен, хныкающую на мели Кевина, и у Плетнеброда, и Рынка Городника, длинный прибережный проезд, набережная пространствий, до Звоноспасска с Переплавами Плотилии, где она и начала дружно плескать, чтобы моё копьё было брошено; и там, у волномола, на причале южном, с булавой в верхнем мачтоположении, старшой-то Хрюккулик, спокой-то Стульчакс, тогда я воздвигткнул мою заклинательскую плескопалку, стрелзубец жезлоноса Тритана, пришлоправитель, и я повелел тем многопенношумным морям отступить лишним от нашних (наназад, ты, занекатящаяся наутички! ) и подмостился со своим домостройным судовоительством, пока не обуздал мотано её застрельную действенность, моей новобрачной наголорубаки, и я познать её воплотил, дабы моим делом я её блудотворил, мою дружемужнюю; Небеса, он громозалгласил; Треисполнится, он метал даньдареллы. И я бросил мои десятиохватные радости на неё, вверх покрывашками, от края зова до эхокрая, посредством сильного лука (Галата! Галата! ), так порешительны мы были в одном, супруговращением в подруговоронке; а чтобы окольцедвижить, я прощупывал её изземьрудным остриём и маркосторговал её долгожизненные залежи для всех и исключительных «сегоднямор, давечарань, завтраморгана», а для невечновечных «лей, полундра! опустите флаг, друг! » (какой скрежет судоходства! какой рёв станбыков! ), из Ливляндии «долг живот! », из Леттландии «в дугу женат! ». С Импринтлицей Азий и Королевой Колумбии для её парнонимф и поющими песками для музыки буревесточек; «жив гусак, дабы наказывать миром», канальи канцонировали, и ко мне она подняла свой робкий перьецвет; и я приболтал её, заточив барачными обузами, которые чтобы нести ей до могилы, моя дурдинка дарлинг, Аппия Липпия Приснодождящая, покель я готов обождать её до амстелвечности; я заковал её волю насторожыграми, чтобы остыдить влагобременных любодеев, её доскопокои я отдушкотравил ради исподпанских неистовостей; я был её законоплотью, её гименейской вершиной, она была моей Анни, моим лаураобразом, моей позабудкой; кто резал её ленточки, когда не моя доблесь? кто просватвлачил ту поднавесность наякоретским рыбалкалаврам, когда не я, вольпортёр?; в их троичных хатах – моя горе-дама, в пику то сделано мне; когда я добуду, что это был мой ниспад, если паки ну её, грета моя страта; если бы я не трудил себя в моих кетгутных из-за дерматиновых пёстерьеров, что нужно чистить, и если бы я не одарился из-за моих укурток с целью константонобиля; и, подкреплённый моим правом как человек капитолия, я овихрепоясал её кругом, мою оливкуксусную вредмишель, со всей любовной нежностью, насколько человеческая могутность простирается, и лицензировал ей вольности по краям; и я дал до моей лилиемладицы бедрокурки текстильные товары и скобяные изделия (каталог, всюду), и неспускающиеся трикотажные очертания (смотри облачения чулочника), капорошники кокотушки (смотри шляпки Агнесы), и грошценности на лучший вкус с шишечками гагатов и серебряными водорозанами, и бойбрякушки моих милых новшеств, и волшебноворотные красно-коричные платья, и лавроценности, пробовзрачности будто нагота телячьих женскостей, и полстяную пушнину, настоящий писк у «Пима, Сквера и Снегиря», свитотень на светодень, блеск на виду, «Ростепель-мать», «Пиерическая Колорейна», «Златорай дуги», «Улыбка зимы», и кринолин во всю ширь прихода, и сабожки для её грехножек, кои, знай она мощь выпытываний ботинками и причитаниями по бусинам загодницы с сырьеброским глянцем осколков завидницы для совершенного изящества на случай моих и твоепитий в час кофечашек; я обвил кожерельеф моей лебедушечки костяком ракушек моредальних мидий для альбатросовой поэзии в её затишениях; и, клеймя её у графов короля, её когтистовый вопль обережно павлебяжий, хотя и весьма горький, я пронзил её шею орденом Датскофлага (великий конунг! ясносолнышко! ясносолнышко! ); там и факелы на салушке кобыльем у Леонарда и Данфи, и лучины Мадонны перед квинтозданиями, и свечеталы, наконечно достожегшие книгоблочины, и хазовые нагорелки, и вводомаканцы в чёрные дыры, и жирники для бражников, и его вознесённый флагштоф; целые дни не было ночи, ведь ночи были днями, и у нашего народа была передышка от черноварваров, а у язычников от принца перемирия; что было дрожащей почвой, больше не тряслось, что было ледяными чреслами, расшевелилось и ожило; ушёл септет, тёмный, тягостный, тоскливый, томительный, траурный, трагический, тупиковый, никаких более дюжентльмесцов, кровавых, мрачных, ужасных, страшных, яростных, тревожных, кошмарных, прискорбных, горестных, пугающих, отталкивающих; мира умиротворенье; и я преследовал в Новолетие мои нежносходящие луны, способспешествуемые Кипетилем Блесконосым, для обстолования моей оледенелой (добрая моя, голубице моя! ), на таррной дороге зефирного увыпада и в элгиновских мраморных заалах, что подсвечены вполсвета в ноль и наутёк, по всей кулоновидной амперии Ливвании, от анодов до катодов и от топазолитов Мирскорбных Гор Трутояркска, у Верхнеарочного сапфиресцирующего синеморского соблазна, а также кривд и некривд Векстерфорта, лучами на польдеры Хай-Кинселлы; авенюслышали мои сжимчужины звенящие, корону моего устьевого избранства?; три чертоверти моря я покрыл сплавляемостями и всех пустоятелей я закупорил их в Беллопорте; когда я отправил под кров Морскомута Джека и Метьюрина, я был плохиш, с буки припёка, зато когда я прибыл в Санкт-Потопбарк, тогда они отдали должное и моему чёрту; что всезарящийся может срубить в старом мирозаймище, то лесопильщик может скосить на зелени; на острове Бреасил моя вайлюта исчезла, и я дал передохнуть мечтам моим от морали, чувствуя жалость за мои осерчания; где храбрый О'Конни взял в жёны Альта-Матушь, где бурогрецкое поползновение возле той Серебречки, я пресытился и поселился с маленькой свершительницей моего очага; её рассудки я очаровал тем, что я уличаю полезными мыслями, по её кожелотам я плюхал пивачками за амьенский пир в достатке; мои папирлисты педеля казали её пышные цехингульденские торжественности, Адам Ловтуз, что туфчернил наших мытокатальщиков, это Конн и Оуэль, и их карттонущий кораб, и Сир Ноэй Голнесс, разоблачитель своего баркашества, и Лорд Джо Старр, как горб, завершающий верхлюда; я пригвоздил Императора девятью гэльскими пенями с шестью ломпенсами для его повешалки; мои знаменитости были повторичны и потретичны от Иешуа до Годфри, зато моя процессия пророков, они плескали до увековечивания. Мораль: не убудет указать, смотри издание.

– Не сказать, что он живец как втык.

– Зато его члены ему здравья жлают.

– Земельные зёрна в скудельную школу.

– Пудриково С. С. в гавани.

{Бедная, но достойная жизнь}

– И после этих вещей я давал ей еду, моей трепанской, моей трибанской леностарше, пряности для её суппротухлого дыхания, курсивы кусломищи, и богатый кусочек салорамиды, и счетночные сплетёнки, и хрякоперец, и роготравы, и шпикодольки, первины мусспюре, и изысканности железаготовки к празднику Святого Хрястопира, и слойпирог нутриентов для запеканки Святого Духа, будтербрейд и консервы паштета из дармовой кышмастерской, и лекарства Кафы и Желапы, и шалотки из Аскалона, питая её насущною едою еёвою, чтобы предать их земле; а моему шафранопышущему монголоиду, тож болезному, я дал порохню Бйорвика и масла Улива, мази кожемякоти для смуглого вездепытного лица на ней, и кувшинловки с чреслочесалками, и расчёскопалку, чтобы чесучить её власзеницу, чернится скребница, полметёлочку, чтобы протиранить её задовольство, и волчий плаун ликоподия для её более влаженских местечек (удивительно эффективно! ); и, моя уличённая голубушка, когда недели доброты родственно цивилизвелись, в наших салунах эсквайриалов, с винноглянцевыми окностоками, драпированными амбразурами и библиотекумами с золотым обрезом, я разработал мои тестословные игры за хлебостольем, чтобы нахолить холку податливо, воробойко, опрометчиво, пошли деканы драпать, рокамболь, ераляж, спинадо и круговинт; у нас были наши лэрд-гаеры и наши лярд-мэрессы экивокидающие, с усмывкой во весь фас над нами их лицеприятной натружностью, под щитокрасками для сожительства, изодразнённые массовым воем; Тэмлан Кьязак, Чик Выкиньнож, Пьетро Стайвесант, Злорадетель О'Ньел, г-жа Марринка, г-жа Рейсон-Шинникс, г-жа Научук и г-жа Лей-Подкрышка, на ёна уповаем, омовения для ног и сектпринципы, обращайтесь к надзирателю, Амос пять шесть; у неё было дубльвремя на демонстрирование её альграции, и дансинкласс глупо дувал в её вальсхоллах, пока я, ковыляв-кружив от гром-погромушек наших перевмешиваний, соскользнул циферпташкой; в нашем дворце зимвзора всё кровопылало о бедстветхости, а мы долгославляли Худкудая за то, что сон постлал; она нагоревала свои холодульки у моих драготленностей Шахтчистера, пока она заколядывала свои мрамориалы на моих Саго Сноррисона; в павлиныменительном нетроньзале она владычествовала, свизгивая льды с мансардных стёкол, все обожали её в поддёвках; Дуанньи дом на Шторной Штрассе, смотрите, что заметно там; зане пеняйте, будь я нашим всетисжателем, я бы подготовил долготки для райков; с чурвонными падишапочками, и златодужками, с вензелями и бретелями, и шлемами с подчёсом; я надоедствовал многим хорошо поддетым марспутникам и свободно малонуждействовал в глуши; я сердогрезил о тебе и с лишком чудовлетворён; я сердцеведал о тебе в притонах, где празднославили хрупких легкохвосток для крепких торгованов: «мы же лишь темы для трат»; я сказал бессменной проститутке: «позвольте быть вашим кормчим»; а румянникам и скверославящим братьям: «Здрав, Знакомец! »; евангел добрых вестей, всеницевой как глас Целителя для потерянных, противных и иже бо аще хощет; которые в регламентациераме через свободную подношениераму с согласиерамой на организациераму их водворениерамы и приращениерамы с некоторой присоединениерамой и усилениерамой без осадкорамы в сторону завершениерамы расширениерамой того, что прежде было их крайней лишениерамой, компетентности, весёлости, полезности и награды, так, во второадамах, все оживут; мои буксирные судна правили вниз большого канала, мои лодочки лежали вдоль Воды Регалии. И я построил в бахчерайском местечке, для любименятной, моей яркобровой, под астролобусом из моих обзорнагорий, засыпклозет с шоу-эжектором, средством которого дабы пустить всё наутёк вельми удобственно из её шаббашных нужд, когда открытый шум затихнет; разве я не чинночинил стройматериалами мои юбилярситеты, совершенно рационально и бокопрободно, шилософ напереспор филосуя, всяк степенен тиран?; разве я не розеттсказывал по двум стелочкам малого египта? разве у меня не было камнетёсанных сборников, иерогиблых, грехчестных и демокритических?; трёхзамкнутый, бимедалистический; и по моим меняющимся картиям за семью предместьями Гибернской Улисцы разве меня не заставили пройти сквозь двенадцать игральных ушек, и Ньюгейт-стрит, и Круговик Венеры, чтобы уголубиться?; моя улочка верблудших (колосса колосса! ), нет портала блистательней в бинокрестности моих гхаток; ибо многих завалы, и обманно избраны (ходчий, ходчий, ранний ходчий, он никогда не был слишком часто у старой Сарум); четырьмя моими терминальными станами были: Больверный, Больюпадный, Дубовыкрутверх, Средиполезист. И я семьяложил соборы-близнецы, который за и который про, и мои брускирхи ткались столь нордрядно из лущёных прутиков и цыцболтанной потоптины, теперь сплошь шаткаменные и прочькирпичные, вольно извершённые, подковчатые для ковенанторов и прибежище грешиннеров; сойдите сверху на нас, Святософия Астралии, наши молитвы это твой неф и абвскиды, наши увеки увывечные это твой накрепколонный свод; Хамы, кругообрезайте! Шемиты, возвращайтесь!; горны, глуше! бой перебранкам! свято место тут нас окружает!; всех тролледивок я потвыгнул, всех шатковалких гномов я подталкивал, дадавайте: Кэсселс, Рэдмонд, Гэндон, Дин, Шепперд, Смит, Невиль, Хитон, Стони, Фоли, Фаррелл, Вност с Торникрофтом и Хоганом; приводяные, подчинитесь мне! гобелены, оградите!; покровительствуйте моим покривам (о племена! о расы! ), крепите мою крепость, спокойствие моих четырёх вольных воль; божбоспешно преисподние в Бот Спасения, тайно небесные в Хельхаллу Своженбурга! Я меня были мои семь сквозных, которых я надоумил повлачить её, и у каждого сквозного были системы подходов, и все эти подходы терялись с порывом, дамы в крик, и шапки прочь, и рябь мюзик-холодом веет; вот почему тот хромостроитель вразносил свой забор и старценивал сюзанненток из его непоседских; и, в-третьих, веховёрткой, я перекроил и восстановил для моих прыгожих вьюныгривок, моей милой задельной, моей огнекрасной празднотруске, её пети-престольную на хрестохолме с месскованым колоколом, сорокошумный звонозваниватель, храмослужение и муэццо-дзинто, чтобы неволить нравонервных: «бум, сутьбум, судьбум, судбум»; и знакарь воспомнить ввысьвещает славу; и добавил к тому же мелководную скудель, чтобы заклубить её зологонь, и прозокрашенные окна для её дугокрылого дома; госпелом поймилуй, хористом поймилуй; арьерфаготы бабахивали, дуйстволки тарравторили; и она садит чреслоскок, чилибомбом и сорок чепцов, на алтарь-камень. Донагради всех погвоздь!

– Чура!

{Обустройство города}

– И здраветренность, снежновал, меланхолизморось или стеклоливни благодати, где оно замёрзло в чашечке али плавало в ризнице, с фактскидистой книгой и правящей палкой, вена моей невыданной страницы, её вечный заплечный гонитель, я обучал мою малую ани сельскую мышку альфабиткой сомодеятельности, от азберёзы до ясеньдрока, имай хрусть хлыща ей по тамтамке; ооба, так, ja, ja; и я разостлал перед моей Ливвией (где Господня улица гудит, и госпожи гуляют, и Проход Роммашки режет Подъём Примулы, и Небзлачный Изгиб окружает Остров Шелковерхницы, зато ни одна травинушка ни прямоточила, ни кривокучила, с раненных лет, когда весь коварный погост был больнокровно испасхрещён) мои утирсырые матрасы агрогороженного газона, мои ковровые сады Узнаграда, с корпусами пирамидалей, и муслинвехами, и башневспышками, и колоссекциями, и ветвящими террассадами для зароков нежности шумерамидцев, и эспланадами, и статуариями, и храмогогами, Первомейнутский Пардонелл, Фра Теобальдо, Нильсен, про-адмирал, Жан Водонос, Коналл Сироплащ, Гульельмус Купус и умногоуборный «Проходиктаможня» (вышнесловие в круглориетах! ); в будительные дни и в выходочные дни до дней перерождений календарений, грегоромеоляне и жульетанские, какие ни есть, не нарадуются себе, прогуливаясь; и я посадил для моей горячей лосноязыкой лисодонны живогороженный виноградник, и я окружил всё это гигантскими зачистофилдскими вязами, и кентским хмелем, и дерновыми бутончиками, и злачными закоулками, и цветпущими гринвиллами, и ярыми пампасеками, и (Н. И. ) необходностями инглезиазма, и запрыгами для акводуток; горечавкояр, вышинскодол, вал лога, оленеугодья, Горище Финмарка, против месяца бутонолазов и месяца сборщиков там, где взмыл волшебсценный забор (тыквтык! тыквтык! ) для королевского сада её фениксу; и (тише! тише! ) я сварил для моей альпийской превсеприятельницы, вмигвальной вертушки (на сухой заказ), мой староиспечённый дубльзнер Грандвиллы, пенный, почарочный, в пиру подкрепление, пеня, пеняй, пенитенция, чтобы развеять уныние её утробы; и я выложил перед першеходами к моему Эбланиту мои камнем мощёные гужевые дороги, мои югосеверные кольцевехи, остморландские и вестлендморские, пересекающие норсектор и зюйдово парадные (погребальная конница, опшла! свадебники, на стортинг! ); после чего, с мантрамваями, едь там же йехуумы (ожидайте, пока дот-конкодоктор не призовёт его уплатить все путь-дорожные, гостеприидите все гунтерханурики в сие Осиево упряжздание! ), лежаловозы с плошими арабинами, рикшоу Рейхсрима с тромбадурами Короля Испаники, мустанги дамдерзкого двора, бокорезкие пони, подставные кареты, и почтмерины площади, и упряжки злошатких, и кони-двукивалки, иные весело вольтижирующие, некоторые несомые в носилках; мои господа навостроже, шили-крыли, мои дивдушки мадамски мягкосёдланные, шиты-крыты, и Фон Баритон на ярд позади; мул, и лошак, и джейноходка, и горчичная кляча, и пегие желтландки, и пёстрые аркнизкие, все бодро ширешагивали (легче левой, правьте правой! ) для её удовольствования; и она залялялась смехом под её потититисканным плащом в такт с хлыстоплясками кнута. Да ну их в болото. Сседлай! Сверзай!

Маттахах! Марахах! Луахах! Иоханаханахана!

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒