Оглавление 5 страница

{Новые вопросы}

– Нус хорошо! Начните, о чём молчок! Угнетательская истерия? Гвоздь истоарии? Как всё это вообще? Это тата самая вещь в себе или те-те самое то-то? Так мы услышим её первый штрих в позе от шовстрички к шовстричке? Алисочность близтечений узречений, за зовущим порогом или полезла в юдоль чудес? Пих пах! Ваша звонкая лапа в шелку щегольском? Загадайте деву. Вводение. Прибавьте ещё одну. Браковещение. А теперь вычтите первое, что придёт в голову. Непророчность. Стучите, чтобы было отъявлено вам! Кто раз цвёл, суть как цвет, пребудет явней бдений. Музокройте её, запонвешайте её и сдержите её нижайше. После лирики и методы мягкая аглоирида украйностен. Эта юная баркитантка, как, эйфористически? Она сама совершает амбидуальное действие при видении себя, как одна улеглась присухой другого?

– Трёп! Се тыры, пой, бедствовав, теням!

– То чи шо, прядую де сядую! Вы трещите совершенно невпопад, мой светлячок Лунстера, как обычно. А ещё 2 Р. Н. и Длиннорогие Коннахта, вот бы мои поля их не видели! Вы ухватили весь капитал и получили львиную волю после 1542, зато тут-то и вся разница в Ирландии между вашей граньнацией, моя болтливая голбухточка, и мной. И скоро ленестрель младой становится к стене припёрт, что сужено судьбой, стяжает, чтоб рады были Монн и Конн. Дворняга, что зовут ослом. Предвозбраняя волкоместь! Вы последние вели первых, когда мы последние, зато мы первыми растопчем вас напоследок с последствиями. Восстаньте из валяльных повозок или возьмите их, как вам угодно, но сначала надо вот ведь, сир, на мои васспросы, джеклис! У вас теперь столько краснобравой отваги, сколько нужно, чтобы вскипятить котелок жатвопохлёбки. Действительно ли Хейден Лонлакейная, из рыночных миссионерок, встреченная с шиканьем, сыскала более чем перстьнадцать процентов мела в беспримесной, бережливой и безупречной муке этого сырого материалиста и менее чем одну седьмую промилле в его еде? Нам, находчивым молодым ребятам из мозгового треста нового курса, поручили это дело, и мы, с материнской санкцией, принуждённо уполносложены на квартальных сессиях по закону об устранении долевых дисквалификаций для унимистификации юных личностей (Кивающие Нейтралы) от Комитетокопателя Номер Подпятнадцать, чтобы узнать, действительно ли у тех пэресс генработниц, которые по дешёвке получали носокровные деньги и возбуждали общественное мнение касательно приватных мест своими ножками, Мисс Мирта и Мира, две ассистрелки фраппировщика, их книги для службы были в порядке и правильно подписанные «Дж. Х. Норд и Компания», когда были отпущены от их последних местоположений? Не будет ли вам угодно встрять, чтобы рассказать залу некоторые антримные подробности того, как, во имя трёх раскройщиков на Улице Тули, тот О'Буркосушкосон или Мохмакмохнатович, Спадд Бракчар прежний наниматель, нарушая бушельный стандарт, дошёл до злокосного имения бочки сливостатков? И почему, если это не больной вопрос, этот гнедовладелец у вала ущелья, листопродавец, что немного белопрядал, Фальфитцкучкинсон, собравшись от Мужеострова, несущий свой ковчег с фюзеляжем в форме яйца, сделанным в Фридбурге насколько это электровозможно, поперёк его спины, когда он предположительно направлялся ионошагом внутрь как извозчик Градслома? Куда те пышкотинцы, треименованные, небезъединённые, ветераны горкотловины или закалённые сердца, Хансен, Морфид и О'Диер, В. Б., с их гарцующими горшляпами, держали свой путь, согласно офицеру связи Ольстерпола, с их открытыми траншейными больсдёрками и их руками в их карманах, наперекор армейским правилам, когда столкнулись с заграждением в натуральную величину? Когда он валял дело и дрябил дымостоятельных, и как он начал поппыхивать у Патерсона и Зластука? Это фактический факт, доказанный по рукогорлоязву, что эта костюмированная нордличность в бритых овечьих брюках, детских кильтах, светском синтепоне и веллингтонах, с палкой, шлемом и кружерельем, преддержатель Бара Птоломея, является совладельцем Цирка Жонглёра возле Северной Великой Датской Улицы (между прочим, это самое растрекрасное шоу, что идёт в провинции, и я собираюсь отвести туда младших в субботу первого, когда настанет ночь простоватых в полцены, чтобы увидеть падших болезников, что передразнивают баклибогсиров, и слепых к двум мирам, что повторяют за глупожалкофорсистыми), а шемшельмошоумен всё время жаловался в полицейских бараках, и обращался за ордером истребования, и выкрикивал что-то злое про то, что его домогались, после того, как у него была тройня, предложениями вакансий от женщин в этом городе, которые ржали вслед тому человеку с его выдающейся прелестью, после того как они видели его рентгеновский снимок, что оказался в богатых красных цветах на шабботних листах? Был ли это он, кто подстрекал своего глухоимённого сына, разносителя сорреспонденции в Святом Патриковом Смывалище, следовать римской букве, покинуть седание и выпасть в своих босых хлюпкобродильщиках грязнули, купить привычный кувшин портера у Морга и Крёжки и поставить его перед женой с её нашлендом пожарника на ней, призывая её, не чахло тки истому, уличарка, пока он и его мягкостланные любовницы буйствовали по дорогам совершенной распояской под носами гелиополитского Надзорпола? Переплюнете? Подготовьте почву! Где же тот вспомогательный жандармеец арионавигационной сапёртиллерии, который доложил обо всём этом хулиганстве, отвечая по его морзгэльскому разговорливнику с жезлостью у него под хвостом? Покрышьте Хладнолобовича, этого везучего голодранца, и узнайте её историю у него! Перекрышьте Насалатовещь, лиззивлюб! Носопыркович, гуруманьонец Глубернии. Косолапович! Подключайтесь!

{Через Зёва говорят Косолапович *S* и Катя *K*}

– Леньсдельник под листвой квадрынка плыл.

От браг в сад к ней дырплутник зайчастил.

– К ней зайчастил! Божусь, он нашёл у неё, что искал! Её туфли клав на плечи, он страшил то усмотревших, как он взял их выловсети, опрометчик. Крайнее бесчестие для светской протестантской религии! Старый паскудный преадамит с его двурукоятным занытиком! Дайте мне самому возиться с моими выбросами!

– Валпургеника! Это и есть ваш обожествляемый град? Норвегсон? И с ним нам молиться за обращения Верхнеместера? Зовите Китти Чёточницу, ту надомужницу Прямоткосного Крова! Пусть Суккуба уступит, новообъятное его богатство теперь стало возможным! Его кухонногарь, что гласпылала своей молитвой к тому, что на верху ступенек. И она глубока, в этот раз.

– Исподняя подлива на его турацкие арментации. «Бывший Ниш, аще ныне горбат» до «род раз любезный даден нам сеять». А потом преклоним конфессиузы ради татской дребеденции. Как солнцевотировано для его требнужника от соборников при детской. Поп его знахарь с его хромостью по хмелю! Нумар спятьдестрах полуснованья смежьвноль. Мастерсгинь бил наилёгше. Я муссоширивала его тестовидные кластьрюшки моллюсков на коханном столе. Моим бравым битюгом по его бельескладкам жирогузки до додо доброй дородности, пока его бестостное лицо не делалось жарко красным с его размякишами глазных лампочек, а его литровары горечаялись и трещали как жаренки в моей мукомолке. Я дрожала было расштриховать его авралкрасную сбивку за него. Ради всего мучного Обадии, вытащите вашу носопышку ротоначальника из маей клумбаулочной! Абы незналомец углядал ваши соковые жималки на маей кастрюльке! Крепостница этого дома, ты панствуешь безраздельно. Его лакатель и губители были расплутно прыгулюблены, когда он там дожигался, глядя на маю лоретковскую тартину от Вексфорд-Ателье, как Катти и Ланнер, изысканная супредка, с моей выпяченной грудкой и пастильной горелкой у меня за тазухой, показывая мои окороченные рукавжиги и все мои новые папирузкие папильнотки. Вжих! Там мая зримена, тут мая храмина и вот мая жупанетка, галс будет метр! Вжих! Что это? Вжих! А то? Он никогда не изловчаял лучше, можете танцпровеять, на блошиной потномине Ромиоло Веничелли из Грели Котельной, или из Башы Шмячницы, или из Зои Марашки, тот скот-самокрас, когда я взялась за пани швабру жжёноподобно, высокопыщенно, чтобы отбивать время куд-кудах щёлк-пощёлк птах-притих кап-капкан стук-постук бац-набатс куй-кулак-копытом. Слухосмятособачники, трясите пофортосильнее. Как не выпить моментально всё во имя Вылакана!

– Всем стоп! Спонсорская программа и завершение вещания. Прекращайте уже, гнирал, эту Финнеганову фонтанию и все эти лялякания тополякания. Последний бюллетень, губрнедур, чтобы устранить все сомнения. Клянусь сильфом, саламандрой и всеми троллями и тритонами, я намереваюсь превалировать над её ходом и привуалировать это в конце концов. От его мыслей приходили слова, от его жизни отходили дела. Да и воля туда же, клянусь святым чадом Кулушки, примопатриаком архиепископии, если мне нужно сначала опустить каждую маску в Трансеания от Дыры Территерри до Угла Заиколомья, чтобы найти тому Игокову его письмо, этому Ярмократу его долю. После шустриции короля, Ковнерала-Журналапаря и даже властного заступника гибернарха, что всем мегам мега, со старой шайкой Карнисона! Прочь с вашими персидскими! Шерше ле Финн-с! Попортчик под писанно отпущенным покровом. Ну не ни но нам! Гей, злая ворона! Восстаньте, сэр призракум! Сколько бы вы уже не прожили, другого не будет. Долой!

{Часть 5. Ямсадам 1}

{Защита от обвинений}

– Ямсадам, сэр, за вас! Вековечный град, здравствуй! Никак, мы снова вместе! Меня выв вырастили под старокопытным законом династий давно вышедших из печати, начавшихся с Жидника Жалконравного (или то Айлаф МакАскальтор Третир? ), зато, если верховенствоваться пантофактами, я известен по всему миру везде, где мой дорогой древлеалленглийский анголососачконский на потреблении, как им уготовано, от Августейца до Эргастула, как оно и есть, что на радах Фарнама, что в крае Кондры, что на поймах Долкина, что в приходе Мнихнастоя, и святые и совестящиеся очиочи очень видят мой любый быт и, если считаться с фикцией, клянусь моей полуобвенчанной, я считаю, как и наш народ в целом, который в своей моей оценке берёт высоко, что мой быт настолько люб, насколько возможно, и играю я очень даже поправляемо, ведь я всегда могу уиджа уиджа выждать и дать от ворот отворот. Клянусь моей лаврообвенчанной, я никогда не был и не могу себе позволить быть виновным в прикрыводеянии преступления посягательства на пастора вместе с персоной молодой снасна знакомой вдев девушкой, невеличкой Анисовкой, исполняемой Устофеей, и с любой из моих кузин в Челобнимском Шляхе-под-Вязками или в Жилгулливом Бору, когда бы тронул её придамное и рдяно набросился на её неспелости, что должно казаться очень племянительным и слишком бахоньким, ан не стоит упламенять, для моей репутации на ярмалке Бабэля для розничных дочерей, будучи легко одетым. Однако, как мои познакомцы удостаивают меня любезности известить меня, мне нужно, что её бы арестковали под моей лучиной перешлёпываний с надзорлеями и думовольцами, судорядителями, если бы только она прыснула что-то погодное. И, если чисто считаться с фикфактами, я рассказываю о себе, как я зазад захватил самую спелую махонькую женушенцию среди всех глобальных глобусиков, из-за которых она и егозила в Цветопонедельник подальше от греха харама кругом циркаллеи Скиннера, первая с её утешительным призом в моих серийных снах о миловзорых дамах «Тискающие мальчики» с наградами по расчёту фигуры и улыбок, когда обогнали на две груди операдивно, небольшим примечательным дарственным облачением. Застёгиваемым в различных местах. О влагообразие! Я краскрас крайне люблю такое, особенно наслаждаясь их ароматами в их самом наилучшем виде, когда поданы с гелиотропными гласкивками, как оно и есть, где я изливаю свою широкую душицу на чёс чистую красоту её прошлого.

{Жена и священник Михаил}

Она моя отлично сохранившаяся полнообвенчанная, с ней счасть и за ней шед, Эванс свидетель, с несоизмеримо наименьшим размером обуви, кроме лишь чайнатаунянок. Они беззубастые желчины, говоля по плавде. Разве нельзя нам порекомендовать их? Как показало моё исследознание в моём подмастачестве. А также, увы, наш личный Ломбедный и Юдольный капеллан, райепископ, азвечно грустноликий человек, в его крепюшоне под сарпинку с тесьмой ирландского сукна, который посещал наши елико жестокие сердца и чресла с наложением пяпяти пяльцев, оследом за пильцем пикши, в той Большой Горнице, может громкоговорить вам некоторые комплиментирующие вещи про мои чистые характеристики, даже когда замечены в темноте, сколь бы удручающим подобное изложение не казалось мне, как оно и есть, когда я представил её (франкфуртеры, номбурины, дзе быв чорторык! ) нашим четырёхножковым тонирцам с их христорадуницей под Каструччи Старшим и Де Меллосом, тем оступенившимся отпадникам, под сикомерной эвфонией во всех нотациях в нашей клеткодержаве сплошь дикоутиных домиков вдоль Гус-на-Грин, тех домомилостивых уют-компаниях, через тревогпени привязанности (Первый Мраклиз, согласно их сэнкхциям. Дадай! О'кеи! А Грегорио спереди, а Иоганн далеко на бобах. Ай, ай! ), вразвлечению в мытгостях малышом, а в мылдоме Нордостов лучше. У которых, как у моего Храма Финлейтера, сей малой церквы за сим углом, и К. К. Катахиазм заповедует Веру, и, как вам всем известно, от ребячества, дорогие Человеки, одна из моих жизненных амбиций моего вьюношества от раннего пипи периода, будучи всё ещё в негждальней школе, предназначенный для широкой церкви, я, будучи чувствителен к этому, прошёл поместническую конфирмацию в постели Калифлярда через нашего хахаль холёного автолекария. Михаил Энгельс тот, кто вам нужен. Пусть Михаил переключит Саттон и расскажет вам, тем людям, у кого есть эта фоновая привычка (впрок дающаяся), через его радивидение, как оно и есть, как один только наш Михаил может, когда росстраняется от прекрасстудий, чтобы довести до отпадения наши грохоты, как я узус усиливаю. Ярызвондерсигал. У Босса Пупушиста четрдевспол. Шон Шемсен скажикада скажикада. Торгденьжищи нештабильны. Чертъяичные шиллойдинги Сиросероомута, один, четыре, доппенса туже. Вал вала валче! Простите! Благоумствую! На сего для остаточно. Бросьте эту штучку. Покойнамощи всекашуму. Ишь пачкливое коржтесто! Уцените по новой йоркские эстрадиции. Киок! Так.

– Тиккак? Тиктак.

– Ветрить, гулять, водить и падать.

– Коль штука дивная, тут и ухарь.

– Тише мыши дождь по крыше.

{Низость обвинителя}

– Вот где затишье. Билл Тишь Гор, ведущий. Это возомненно наиболее уморрешительная и эрнстепенная экструктакция. Я коренник своего слова! Примите это за зубочистую монету. Я протестую, нет букварно ни единой чайной полложки свидетельств задним счётом о моём златодействе, как вы увидите, как оно и есть. Кимун Лапсанг первого сбора. И я могу надбавить, что могу снять мои дрызгав дерзость предметов обличения тут в Пникс-парке перед теми, что на небесах, чтобы облагочинить себя по гранмилости правдосудия, я имею в виду днищадина и джентрьмона, надёжно и непоколебимо вовек, и внести после авизомления от корпорации Миср Норриса, Зюйдара, Йейтса и Вестона, к их привилегированному клиенту, в моё препротестантское ходатайство против пупуп публикации клеветы любым допвыпившим доходимцем или драгзолотником с Гэллинии Крессоедов (бровоокий сухподжора, в обличении тельной нижепояской, с грязерворотами голенижицей, обелфастокружённый со всех сторон, с лёжногрудым красноручием (он конновольтижёр «Новобрачных Листков» Напростылина и Справочника «По Чтиво» по его малпотребе), лучший барышнечестный человек в Белградии, что не оплачивает нашего заимучителя) перед моим невообразцом, той высочайшей личностью, что в минуту удерживает трон. Если можно так сказать о тех, кто в лубковых поимках изысканно преследуют цветы, о тех искателях кущ и целлулоидного искусства! Вам-то виднелось верить в подобное? Этот кака гад! Он шёл вдоль Норд-Странда с его платком Фомы в руке. Двуочковка! Душитель софистерзанных зелёных змиев! Я опротестовываю то, что это он, моей полуподмазывающей. Вхотя он пропускал мои дубль-инны, в то же время он сноваливался на мои одновыходы. Таков был предупрештраф его недавнего поведения. Ширлоб рыщет его во все лорнетки. Всеобщество с поясными скреплениями. Пора вам обкорнать эфир! Шельма этот Рядовой М! Шельма он, с его чрезмерностью! Шельмас, он с его дружил-жилкой аткинсшвали, что понырнула для подобного отверженного мастиффа, запачканного трусливой кровью! Гористократ до Висячей Башни! Прутткнуть копьём его прелюбосудное сердце! Инстантивно! Трепыхайся, мой повеса! Болтайся, мой высокоуважаемый! Дрыг-скок, мой джекки-одуванчик! И пусть я никогда не увижу его неабъдную феску вновь! Хотя оно было моё, Лайфорумей Фонвенгри, Гласпадин Проссевов (частоковатая его жусстикуляция, недображительный мой охрик! как наши вот, так ваши вон! ), когда на нашу долю оно свалилось в моём тополином Секссексе, моём Секставролетнем, околочасом Врат Гари, перед его общежитием Деревозданного человека, я скокспешил свобододательствовать его Маме, его Мамане, Мозглавной, его Магнус Многожестычине, первые городские ленные ключиндали этой Тарры Новы, нашей самой благородной, наскакуноседлавши его блескценника строевого коня, Сверзинанта Аллюрпастра (не след эдогрести к Нордверам, вездесь он, раствори лишь двеер) с моими альбровными бездомпрениями повсюду в моих завещаниях, группожалованья и щекмилованья благодатьсвамионых, высокоэклектичество.

Видим вон жакерист воропужается против рукотрусителя грудой в грудь? Припаркой мерины ретиво рвались. Однонекому наших было четверомного. Супостлат! Шпилящий Диявал! Первый лжец на Ладномеже! Вульф! Посмотрите на ваш кровгольм на том судобережье! А те малмышки! Аховы дивсласти! Лютые норовят, столь я что ронюсь конэсервативным? Вздор! Просто думысшедшая верхшабашность, которую я просто не могу постичь! Самая низкая приземистость в истерии! Ибсценнейший нансенс! Ногохваты! Во имя Оперпалиц! Этот увитый долгом стегун! Зияв затея злишь дрянные жиженавозные дрязги свинобраза. Ханохватит!

– Ух выш ли это, Спелобарышня?

– Теперь у вас шум в голове?

– Окажите нам ваш сливообмыленный приём, увы не против?

– Передавайте рыбу ради Христа!

{Продолжение апологии}

– Старый Беловзгорок заговорил вновь. Насторожите юстахиеву трубу! Пожалейте бедного шапковздорщика! Дорогие ушедшие воспамятки, добычка! Расскажите этому войльному миру, что я прошёл тридцать треисподних. Пожалейте, пожалуйста, леди, бедного О. В. с этим чрезвычутким всфыркиванием, что я застал. Дрызгов девять лет мой возраст, лысый как лунь, памятки изнемели, снежный занос мне до лукоточки, глухой как Аспид. Перед тем как ответвить, дорогая леди, судите о моём древе по нашим плодам. Я дал вам от древа. Я сделал два вдоха, три укуса. Мои вкусноварищи, мои благородичи: мои счастливые персишки, мои вездепавшие плоды моего арьерсада. Пожалейте бедного Всеохватного Зачинателя Грудничков с Мутненькой!

Это был Переговорщик, бывший полковник. Развоплощённый дух, званый Себастион, из Риеры в Янвайро (он немного не в слухе), может скоро дальнефонировать с сообжитиями от моего атташе мирового. Давайте подбодрим его немного и назначим узловстречу на будущую дату. Горячастие, здравствуй! Как ваши телеса? Вечноскептик! Он совершенно не верит в наш психиоз Истинного Отсутствия, ни в чудотворное пшено, ни в духовную хирургию подлекаря Куимби. У него были некоторые насмехтрения, бедняга, уже довольно долго, смущённый своим лялялянским фенятворением. К ядреной фене! Ох, Феликс Счастыльный! Звоните его помин, колотильни (с бонзой! ), в моей издавней дымокуренной дребезжизни, и в моём кремлине, и в околокрестностях, и в пограницах! Сачкочасовые! Стачкачасовые! Бам! Я улично оплакиваю его. Скорбь вящая! Ох, горчение! Литвечером с нобелитетом, терпеть бронксиолы до пачеболей! Наслаждаясь старой непроходимой вольницей, в большом белом фатовском шапокляке наших квадронаблюдений, из жезлодрева вся его ходулька, бракленно трикотоваренная у Царской Ноги, и его магнум-папиротки, коими он выдувал дымную распышку. И как он голубил её, так вероаккуратно, сию гарную павку! (Он вгонял её в краску своими вестовыми спичами, но это ещё ничего. ) И с ним мы, его двоюродники и его осадские, взвесьма окуренные и отуманенные им и его тамошним дымом. Зато он получит свой гладкодонник с нашим пивом резвого разлива в винотаверне Оскаршаля. Пока, влеченья! Клац бойца всё ещё плосковялый, и его уставы всё ещё носят солдатский багрец, хотя соломослои поперчили солёностью. Вот при каком почине он был вознесён в его присутственное следствий вне. Я знаю про это мысль. Отсюда его низглубинные слова. Возможно, однажды я освещу его второй эпатаж. Хват! Хвать! Кажется, будто кто-то другой несёт мои ноши. Я не могу допустить этого. На кон нихт.

{Признание}

В смысле, мелкоподьячие, я оголил всё моё прошлое, с чем могу себя поздравить, с обоих концов. Дайте мне хоть бы два месяца второго режима шажком закона, и моя первая беловыстилка бизнеса будет заключаться в том, чтобы протестовать перед Регистратором в Вече всех Вечей, или судом Скивини, с серыми приторговцами, древностными и праведливыми, Пузыркляузен Парентон, Чревовед Иона, Стойкий Гордильщик или Окорок Верховцев, мои присяжные, если это не повторится снова. Долу с рифмой склоняшись! Светлотче Хральш, злющий из Краехат; Харрод, чтится имя твоё. Доприидет детище моё, добуду здравие моё. Всякий людер богодых валит. О жись! А злобским людям среди градстёкол не след битковать гладыши. Дом гиппопотама это его верный замок. Я здесь, чтобы сказать вам, честно кстати говоря, что хотя я порицал все резкоубеждения, для отринаучения пышности допрежь, с воском, что я воздержу в руке, я торголичностью собираюсь водовенчать себя от её испещряток и под вихроводством тех пятнанных Аквоню ныне, как Браун ночьвстречу Кристине Ании, как неирладные, чтобы обратить меня в сельта (но сначала я должен по доверенности деткрестить моих старых бракумушек), когда как Сигизмунд Статноросовый с Раббином Хищнокурым для моей лицеприятцы, и Ляхарем Рутти для моего авралчеркания, и Лореншем Подтруном (эринемся до побездны! ), когда я вестерноглазирую тех бедных переночлежников и перебряцаю их великограницу. Человек должен выложить всё, и я заплачу мою весьма хорошую оптовую цену за мою клюклюй глюкозу, для городских слюд, самую справедливую, как она и есть, правовая вира за нечестивое грубоводство (здесь приодёженный как раз облагается мой карманный ношеплатный чек) и, если считаться с фактами, я обязуюсь прервать совершинно все практики и отрицаю вычаркивательно интотально по собственной инициативе со всей стойтакостью, что я совершал конферментацию или кондифференцию и соглашался в предвоенные времена, когда вот тут болотники на железнодорожан, как это теперь покрупично мне передаётся, от моего со другом, то г-н Вышеклюв, молодковод, мой квартбрат, который иногда был времзамом для меня на ссудоговорениях и которого я именовал крепкоправным, ведь так оно мне казало себя, на купле-пропаже благополучки чрезузукапаления одной безустной нигеритянки, Бланшетты Браговар из Чёрной Межени, Синекрайный Беристоль, или чтобы ставвбить мою четвёртую часть в неё, что хотя и позволительно во Второбрачении как и в нескольких местах Писания (защищённого авторским правом) и исключённых книгах (они должны совершенно справедливо быть вытревожены), кажется с яйцяйц с чрезвычайцей деньговсесдирающе для моих чутькостей за два скотч-пунта, один сломленик и чертвелик или трясучье вымямливание. Ты, Фрик Аржан, Ходень Серный, который чиркает только по спичкнигам, пересвети меня, случись мне конфетерять голову из-за девицы дамочки! Раз смотря на её бобрика, она женственна и сокрыльна. Низоманимые розвисюльки для моего журнала комиксов «Мол Мэгги Месячный», выходящего с кожной Поманкой Фанагана, чтобы реветь как клоундикие на Ословещенском базаре. Что улучит мрачить задачник вычислительной геометрии. Самый беспурдонный эмпсоизм из всего её или вашенского, клянусь Юной Монетой! Если от неё, ирлаженной Марионой Тегерезианны, избавились за её значительность, то я, Ледвидж Спасительный, к этому чрезотчаянно безрозничен. И если она по-прежнему рассыпается тальками над её какао контурами, у меня, наскоком то меня касаемо, есть весомое мнение, почему у меня его не должно быть. Неумыслимо! Я не доверяю ни единому слову из этого от таких-растаких мисстраверток. Сороке под хвост! Нанетушки! Или чтобы быть троежалованным для исторга или призайма на толкучем некой супермлеккарты, сублично; брикстонец лучшей буланой кожи, без прогулов; во сто крас на Аукцион-бридже. То было гонивадское жестокусердие и действительное совладательство их негожизней и навозможных орджий, что снедают нас в зверовековых руинозданиях утлодревлего картфургона. Крайне укорительно! Ни за старого Хрёза или белую душу золота! Сыпь в силицу, да люэс в лысбор, или три пары в гонгонг коккока реют, крывшим отказы у задней двери! Ни за какие пистольпени чрезлупного чекана, ниже за все копиталеры минцкабинета! Да повесит мя Долг! Я это серьёзнично.

{Девушки}

Дорогие горбыльмены! Это глухое дело! Чёрта имея в виду. Её голые идеалые, это чухчух чудоковарно. Абсурд бартер, тс, вызывайте. В одну строчку вместе с! В одну строчку вместочку с! Будем какдожденно есть лососку, не потерявшую бойнский дух. Тю, пострелпоспелые и их катяранетки, Лиззи и Лисси Щекотуньи, с Улицы Перепродуктов, будто они луна на заре с геспермесяцем, и я, их сборищ подсадник, я бы не отличил, если связываться, подобных гретховидных раздевиц на моих путях от Хатдама, или любых суестричек, или наследниц иже, что заявляются рядом, через, или под ними. От их недамного ласкодня, мня в камеля. Её есть тот, что перепадходит к моей анормалии. Тот тип, сорвавший связки в Ставкигорске. Он это Девколизун. Каксый слышал, полагая вперёд, что вы нутривольны, зато мы ведали вас со вместной арочкой маложёнок. Девколизун! Роздых. Речермные звонности это грязнюханная гулбарщина, зато тобой били брошенные оследом свинцемёты пострелецким Кэннунга в Шкотлавине, печинетак? Тактом, Девколизун! Мне нравилась его постготская эленаглость! Бочкоязычно! Какая пустырникакая получилась шутка! Я готов положить мой головздор под мою белошаткую для выкупа быков и буду держаться, где я держался, свободогоримый, между Пелагом и маленькой Чистиной у нашего родерикского самомонолита, после того как и мои уходауши, и балбрючные бонбиблии, и шапкоскрёб, свидетельствуют о моей неприкрытой добродетели у длиннокаменного эрехциона нашего всепервого менгерра. Я должен сказать вам, что, честно, клянусь своей честью Вернопраха, я всегда вспоминаю одним вотсловом того первоочерёдно любимого континентального поэта, Драмку, Гарроту и Шекельпира, АО, которыми большинство восторгмается и в этом, что есть, и в том, что должно случиться. Как словно пришлая политика полумниха, у меня были мои лучшие уроки мастера, как народ он знает, и знаете ли вы, домоседские, я честно думаю, если я прискорбно потерпел неудачу из-за случайных выгод, хотя моргоубиенный, агонистреляный, чумопомрачённый и воекрытый, я стараюсь сколько смогу и неплохо реализовал мои страхсвидетельства. Как мне говорили, я владею вугольными штольнями или чем-то в этом юге на друге Исшпании. Хохохохо! Говорил ли я уже, что такжется безмерно себя ненавижу (по правде сказать), и раскаиваюсь до глубинной души в праздновлачении? Самая удительная вещь в том, я бы сказал, метрдотели, что поскольку я, над топяще топким Узкобродом должен обрести Гиблобрега снова, пристыжённый про себя, в три броска кормовесла, хоть и без бутыльнима, вознёс имперский штандарт своей правосильностью и погранчертил мою прецеденцию, беря из бурьянов и бюргеров звезденских дебрей, и вёл и управлял моей брикстольской коллекцией, тут на фолсиденье, для мужчины премерзкой бульварщины и его невроликой куй-бабы, с коммуноподданством среди иностранных и неприятельных, среди этих наймоделянок, в Поплинграде, прежне Форт Дунлип, позже на море, дыра Сербонского болота, ныне город величественных дистанций, крепостноогороженный, с откосом и контрэскарпом, с бледной линией палисадов, на маршемплаце осад, с Аббатом Упийства для счастливоучасти, под разрезсенью тарифного золота, в том году, что я назвал смертьестественным, и разносторонил эти грани полиса (обоюдомеч Венцеустава был моим, и моей была пресская тресть, которой владел Альбрешт Малведь), под покорвитийством наших дорогих королесудных иннов, где И. К. В. Урбан Первый, и Чампань Чольямань, и Гуннрейх Чертстрашный, и Ханьгрех Тщетслабый, тут, где я получил свою феодолжность, и где мои труды культивирования впервые начались, с бременем женщины, мои дань и долг, затем Флокиус Воронов как мой верный рулевоин, чтобы голод, англичанский пот, подомамания, двухзубые драконовые черви с разнообразными змеями обходчиво отделились от этой земельной лиги многих наций, и открыто и пагубно порочные жители больше не встречаются в наших свитках. Это местоположение нашего города всесторонне приятное, уютное и благотворное. Если захотите пересечь холмы, они вовсе не далеко. Если равнинную землю, она лежит из края в край. Если захотите испробовать свежей воды, знаменитая река, названная Птолемеем Лётноливной, быстро бежит мимо. Если захотите насладиться видом моря, он под рукой. Поспешите же!

– Запоминай Ореховокрай!

– Вiдвiдайте Бiлий Горiховокрай!

– Наведайце i убачыце упершыню Аэрэхавыкрай!

– Види Оревработ и да умре.

{Его город}

– Вещи не такие, как они были прежде. Позвольте мне кратко подытожить. По вас гашение! Гуди! Гудок! Погудка! Зде задаваки загудели, сам спускрючок свистунок. Тут терзал Тайверн, массивная мурморная марка; где автобусы бывают, там еду я покупаю; где я есть, я днесь и останусь. Это я, ваш спящий гигант. Будибуди! Будтобыть! От всеохвата моей шапки на высотах до умерщвления, что у меня в грядущем. Конец древлейшего моисейшего этось начало всех здесьпорядков, так что последний из их гансбейлифов станет первым в нашем шерифсбурге. Новые верхи всем и сразу! Руду Негру, возможно, чёрт сторичный, зато пост дамский занимают мои предстатели каждый со своей морфомассажницей. Для пэров и джентов, цензряшных и причинодралов, франтоузников мирских строчек и дряхлых едкобаев, прицепленников и вагонёров будораженья, столпов отщепенства и наступателей на мирские хоромы. Послушение горожан выливается в благовеличие с гору. Наши биржа и политаккомедия в сохранности с хорошим Жохом Овчаром, наши жизни на безопасности, связавшись с Джонатанами, дикими и великими. Свободного позволения! Спасибо вам, по чести! Вендеттоты схоронились. Белогорящие чертопорохи отошли от моды, и запальчивые дружбайки теперь весьма не ко времени. Головорезня редкостойна как главарные хватания, прокажённых поищи, опредставительствовавшиеся кажутся не заслуживающими подозрения словно строжайшие половины эскулапулоидов. В полуденной поре довольствия пусть Миледь обнаружит вся. Милудд в её Майн-парке хочет видеть Малуночницу. Всё доброзелено. Болезность аэров, мы воздухдымаем за вас! Светлетунчики, черт-те правый! Сухопутёвые, сдержите ворох в жухлости! Моряки, мы благопоём вашим жёнам с байдарами! Семь хламов с небольшим от центротачек умменя иммалость, земьдесят земь в окружности невзначаянно, тут ваш проспект холмов. Гряда, Блёклогорок, Калтон, Вольностан, Хартковы Святогирьска, С. Коттофирн, Р. Туртрон. Чертежи Николаса-в-Стенах были мне гидом, и я воздвиг Дом около внестенахождений Михана; там, где эфемерзкие туры, мои неонедвиговские здания подняли пронзающие пространство пролёты и куполами качающиеся колокольницы; и вот ещё что. С помощью финунций и повинностей, которыми я располагал и которые растил с бухмалости, я разросся словомнепередательски; сборы на стены и рынки были моими магистралями для десятины господношения и моими стоками для возмещения и отчуждения, пособий и притоков; я чудом выжал из станка со всеми теми, кто штампостируют мне мозги, пока я не стал чеканить сам и не получил, не Морли нимало, немало; для Сирргерра из Ставкополя нелишние деньги, для Мадам из Спас-Кассирш «вы для менял нечто». Флоринстранцы выдерзаймов навалились гугетоннами на нас, и я матложил их, на попа истовых, варфелемеем; мильрейсы (мракумерь! ) насели, и (лупоглазь! ) я воспрял Даниилом в Львовлоге. Буллофесты зоввыдавили мне, корккутцы стреженьдали. Татабей! Я бросил вызов Бриену Бураву, чтобы перебравить его против Заморяевых, и все её толковалки вздрожали: «Лучше сферзитесь! Завжди будь ласка! » Если их глаз ело глазтерние, они получали зубодатчину переднего зуба; там были веселья меж стансов, тут были боренья меж шанцев; я впрыггнал Дюка Великдворья, чтобы перешпилить Царя Нашелкотона: Вальхалоо, Вальхалоо, Вальхалоо, бойно то полно! Под жезлом маршировки и фасцировки я страждал, пока, волей плумбата, пиф и пав, я не освободился. Я совершил прахослужение у надкрополя и плодзарился в Нижнаделье. Я судил прекрасновиды по-над грязьместьями, затем рядил ратнокопов вокруг ярослабых; мне задали баденбаню за нищенство и я глазцелился от окозональности. Кто может рассказать их историю, кого я экспробовал информировать на поле Погробдуши? Где три сотни груз-приятелей, славно застлано! Вящих красавиц я упряжал в ночь нишкнуть, ко хмарному чудовищу я обратил глухую стену. Вокруг мускатной моталось мормотание, затем искоулки ливмяревели, а низвраги гудели; мелодии Темдушки как будто воды разошлись, начав влейтозалей от вест-мидий, пока из георога ост-обилия появились преорангудения языкантов. Всё вместе, мой шумбурный Вариенплац, будь спех, был штрассензиянен, зато, кумекая в моём бурге, Звербалки представляли форпостное лежбище; клубеньскулёж я рассаждал полными картошнями от закатморфелеготовки Хукинсона и рябирябину от полного крова ирландского субпюре. Я слышал, что мои вольные хлебопашни становились свободными благодаря своим вересковым валам и ущельям, и мои голубовидные иеруселились перед Стенаниями Взвывотона; я гребогородил дождливни в моей резервчурбанной колоде и передал всё это слышнопроводом, с рычанием могучих криков, через мои долготрубы вяза; испытывая денежность к наружнозоне, я провёл их и прибил их в моих машинах Взялположска до моих отелей Послеобеденьги; я пустил побеги фонтаноизвольно от филолиповой трезвости с чушкой, что на цепи ноне опьяняет; когда они насосались вдоволь по передник, я сделал настаивания более настойчивыми; сеятели виноходцы фрукткустов, возделслушайтесь меня! Когда вы представляете, как я оковошатан, смотрите, оберегитесь насмеккатьсомной, платя под защельтой каакбы восприюта, чтобы проставить пташечек, как вы чайхаете натвердо. Посему постерегитесь получше-с! Ведь пока я ввысьсматривал первых на проспекте Януса, я низвидел последние из шагов Рождества; самоуправский подестрат, платящий налоги, я за малоимущих и мунициправление; на Площади Преемственности я демосфренировал моё всенеродное дражелюбие, и мои нечинники почувствовали, что я бурком лаю больше, чем они по-брайтски кусают; Сапфрожинка и Демаршетта были нерешительно привязаны ко мне, зато для грядушек под шхунушкой и анфипарфенофей переспешки моих слов с воспалёнными губками настигли их всёпусты-стройкусты и бамбашки враспых; Флетчер-Флеммингс, тандемзаветы, сколь расквакерно они прашивали меня, их золотого, и я незадержительно ответсказал: «мадамамзели с досуградетелем», и кто на износ хил: «не жгите свеч стрелять, пока не увидите белки их бункерглаз! », и человещая: «вертай юниц, вертай юниц, вертай юниц! »; в моём Бейтэле Селямана я отбременил их ротондости и я втюрьмостился бекляршахом к наголо обесчищенным люэстициям; я дал скоромку пущений джекобъедам и заплеталки впохлёб тем, у кого исаввидная участь; я уделитворял их шницельгренками с помощью постоянных подаяний из моей бельмелочи ежевзносов, пока я суммзарезюмировал их мукотрясенья для них на моём сажном стане не без уголь-удержу; я путешествовал на своей улкобаранке, охваченный к ленте нашейником, и отеррасивался около облиственного тронного поста словно подпойный подпрыга. По гуманности сердечной я выслал разворочниц, чтобы освежить кубкоусталых, а потом, дублируя политумеренность мегалополии, моя самая благая из этих благотворительностей, девалоризировал тех неблагородных товарищей для укорачивания их нижайшей половины; из положения против калитки я послал свою подачу до Ботанической Бухты и я наткнулся на двадцатку и ещё меты четырёх, пока Янки пошли кегельбранью на Вердиктат; мне предписывают ан анонимилые письма и широкоподписанные прошения, полные хитроплётства о моей монументальности в роли этакой штукидрюки, и я взбудораживал обсуды даже у самых хорошистских музпевчих, так что они всевызывают меня ражим силком; чем более секретно я сор сооружал, тем более открыто турухалтурил. Внимайте! Ухом на боковую! Я городил мою чудовечную хатчишку в нольпроглядную темьночь и на следующем одре был заборпикетирован залнавесами. Отдыхайте и будьте благодумны, с позволением, спасибо. Я считался с поливными лилиями и для Балкиды я разобнажил мою славу. И вот ещё что. Эта дамочка, духтарши мои, и эти люди, сын мой, от моего фьефа Остманнградской Усадьбы до Торрного камня, точнее, Улки Фомарса, и от Кохан-Парада до дома самого Вильяма Инглисского, того мужа де Ландреса, во всей их баронии Скачка, крепостные и неподелимбюргеры, илоты и иноки, вышагивающие оные и шатающиеся маки, джемдарские, джондружки, краснодушки и ситцмундиры, со всеобщими повинностью и присягательством, все, кто получили билеты, милый дом переполнен, чисто, но очень мало мебели, респектабельно, вся семья посещает мессу ежедневно и которым до смерти осточертели хлеб с маслом, некогда в ополчении, умственно напряжённый от чтения труда по немецкой физике, делит гардероб с восемью другими жилищами, более чем респектабельными, получает пособие удобств от прихода, кормилец, свежевыбритый из тюрьмы, высоко респектабельный, планируя новую инициативу для циклозавершения Маунтгомери, старший сын не будет служить, зато изучает клочки о Большом человеке в небесах, духкумнатушки без чёрного хода, почти респектабельные, платит тряпичнику костями за линялые оконные занавески, лестничная клетка постоянно запружена гостями, особенно респектабельными, дом потерян среди грязи и загромождён отходами, спеша как на пожар винокурни Роу, неряшливая жена активна с кувшином, собственной трудозанятости, на подходе десятый незаконник, частично респектабельный, следом за курсами переписки, бросил работу через улицу, обе щеки целует на приёме покойный маркиз Шетланда, делят гардероб, который обильно исписан одиннадцатью прочими абонентами, некогда респектабельный, открытая прихожая, едкая от балтийских блюд, из-за стука женщина прислонила голову к стене, что помешало соседям, личная часовня занимает задний подъезд, выселение в каждый день квартальных платежей, особый случай специфической безысходности, наиболее респектабельный, нечистоты нужно выносить через храпящий домочад, эксцентричный морской офицер без твёрдой опоры наслаждается еженедельными благовониями и смеётся, читая иностранные иллюстрированные издания на пне-колоде перед дверью, известной как «лазейка», вдова с ревматизмом и прислуживает, грозная забракованная ветхость, сомнительной респектабельности, инструменты, что слишком дорого заложены или не застрахованы, реформатский филантроп, при любой возможности пользующийся падшими в ветшающих зольных сараях, серьёзный студент ест свои последние обеды, пол, опасный для пожилых священников без сопровождения, вполне респектабельный, множество благочестивых книг с неразрезанными страницами на виду, ближайший рукомойник в двухстах ярдах быстрым ходом, дичь и настойка крыжовника часто на столе, мужчина не снимал обувь в течение двенадцати месяцев, младенца обучают долбить фальшивое пианино, внешне респектабельно, иногда получает сообщения от титулованных знакомых, ладонь пыли между перилами и потрескавшейся стеной, жена чистит в стульях, исключительно респектабельно, безделкино, систематически безработный, будет прооперирована, если она согласится, прискорбная прореха в крыше, погреб кларета, покрытый паутиной ещё со времён понтификата Льва, носит ярдовые штаны и коллекционирует редких будд, несовершеннолетние очень липкие и нужно выбирать вшей, ухаживает за лихорадочными за шиллинг и три пенса, имеет две террасы (сквозные спина к спине), респектабельный со всех сторон, безобидный имбецил, предположительно слабоумный, сосиска каждое воскресенье, содержит восемь человек прислуги, общий вид замаран ниначтонегодниками, использующими тропинку, сыны лежебоки гуляют с сёстрами с наступлением темноты, никогда не видел море, всегда путешествует с одиннадцатью чемоданами одежды, голодающая кошка брошена с отвращением, цвет респектабельности, отдыхает после колониальной службы, работает на фабрике, причина отчаяния его многочисленных благодетельниц, калории исключительно от нутриентов дополдников, одного брикета солнечного средства хватает им на весь январь и половину февраля, В. де В. (животная пища) живёт в пятиэтажном полуотдельном доме, но редко платит лавочнику, стал поручительством за друга, который скрылся, делит один гардероб с четырнадцатью подобными помещениями и одной сомнительной ночлежкой, более респектабельной, чем прочие, с пенсией чайной вдовы, принуждённой покупать, унаследованная шляпа-цилиндр от названого отца, глава домашнего хозяйства никогда не упоминается, озадаченность, как они живут, предполагаемое обеспечение, последних четырёх обитателей выносили, умственное товарищество исключительно с дружками, тщетные стремления к респектабельности, здоровые гнездовья выпускающие мышей, украшение от вождя Уганды, запертое в шкатулке слоновой кости, у бабушки прогрессирующая алкоголическая амблиопия, ужас Челпанского Луга, и уважаемые, и респектабельные, настолько респектабельные, насколько респектабельность простирается, хотя их плахонькие изъятельства были гнётом, что был, как я знал, возможен, все, пусть они придут, они мои крепостьяне, по картуляриям я обложил их повинностями. Посему я повелеваю и строго приказываю, как я уже повелевал и строго приказывал, я даю моё монаршее слово и засим прилагаю большую печать, чтобы от их очень отдалённых отцов до сынов сынов сынов их они заселяли его и сохраняли для меня необременённым и для моих наследников, уверенно и спокойно, полно и честно, и со всеми вольностями и свободными традициями, что мужи Тольбриса, града Тольбриса, имеют в Тольбрисе, в окрестностях их города и по всей моей земле. К этому мои поручительства, нож и табакнижки. Ном нам в найм. Генрушь нас поломарх.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒