Оглавление 1 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 19Следующая ⇒

{Часть 1. Диалог 1}. 4

{Спящий Зёв}. 4

{Четверо приходят на крик}. 4

{Четверо начинают расспросы}. 4

{Четверо раскидывают сети}. 5

{Зёв отвечает}. 6

{Его погребальная ладья и его отец}. 7

{Письмо и близнецы}. 8

{Психосинология}. 10

{Часть 2. Диалог 2}. 11

{Личность Зёва}. 11

{Голос Анны}. 14

{Помин}. 17

{Слова смерти}. 19

{Сомнительное воскресение}. 19

{Телефонный разговор}. 19

{Часть 3. Встреча 1}. 20

{Погода в ночном парке}. 20

{Пара под деревом}. 21

{Участники дуэли}. 23

{Свадебный праздник}. 26

{Часть 4. Встреча 2}. 29

{Нападение}. 29

{Показания}. 31

{Копеечник с двумя девушками}. 33

{Три солдата и две девушки}. 35

{Новые вопросы}. 37

{Через Зёва говорят Косолапович *S* и Катя *K*}. 38

{Часть 5. Ямсадам 1}. 39

{Защита от обвинений}. 39

{Жена и священник Михаил}. 40

{Низость обвинителя}. 41

{Продолжение апологии}. 42

{Признание}. 42

{Девушки}. 43

{Его город}. 44

{Предательство девушек}. 48

{Часть 6. Ямсадам 2}. 48

{Он бросил свою верную Фольвию}. 48

{Он работал ради неё}. 49

{Бедная, но достойная жизнь}. 51

{Обустройство города}. 52

Примечания.. 54

Часть 1. Диалог 1. 55

{Спящий Зёв}. 55

{Четверо приходят на крик}. 55

{Четверо начинают расспросы}. 57

{Четверо раскидывают сети}. 60

{Зёв отвечает}. 61

{Его погребальная ладья и его отец}. 65

{Письмо и близнецы}. 73

{Психосинология}. 82

Часть 2. Диалог 2. 86

{Личность Зёва}. 86

{Голос Анны}. 95

{Помин}. 108

{Слова смерти}. 116

{Сомнительное воскресение}. 117

{Телефонный разговор}. 118

Часть 3. Встреча 1. 120

{Погода в ночном парке}. 120

{Пара под деревом}. 123

{Участники дуэли}. 130

{Свадебный праздник}. 135

Часть 4. Встреча 2. 147

{Нападение}. 148

{Показания}. 155

{Копеечник с двумя девушками}. 159

{Три солдата и две девушки}. 166

{Новые вопросы}. 171

{Через Зёва говорят Косолапович *S* и Катя *K*}. 177

Часть 5. Ямсадам 1. 180

{Защита от обвинений}. 180

{Жена и священник Михаил}. 182

{Низость обвинителя}. 185

{Продолжение апологии}. 189

{Признание}. 192

{Девушки}. 196

{Его город}. 201

{Предательство девушек}. 214

Часть 6. Ямсадам 2. 217

{Он бросил свою верную Фольвию}. 217

{Он работал ради неё}. 218

{Бедная, но достойная жизнь}. 225

{Обустройство города}. 233

Литература.. 238

{Часть 1. Диалог 1}

{Спящий Зёв}

Тиховодно, низкотравно, раздалось рыдание. Безучастный Зёв лежит лежмя. На лугу холмика лежит, дремотным сердцедухом среди затенённой местописности, сжатый бумажник у него под боком и спущенная рука возле древка лимонного шиповника, традиционной переходной трости. Его монолог сна закончился небеспричинно, зато его драма параполилогики ещё только намечалась иссердствием. Крайне бедственно (зато, моя дорогая, как чудодейственно! ) он рыдал, с его прядями луканчарного оттенка, живобогатыми, струящейся спелости, бесповязочными, с теми пересникшими веками на пороге времени закрытия, покель вскользь его стороннеоткрытый рот его дыхание однаково изнывало по самой царственнейшей тройной тянучке или цветной вкускуске, что кошелёк может позволить. Зёв в полуобмороке лежал ревя (уф! ), какая порция медоточивого сладовольствия (фух! ), какая ушераздражающая сласть! Как будто вы должны были пойти и ткнуть вашей штырьевой втычкой живопосамые его плоть-от-плюшевые подушечки, хоть он и вьюнош пухлощёкий, хоть он и ангел вселюбим. Хохах!

{Четверо приходят на крик}

Тогда, как сирена вызывает светлую бригаду – прийти в дома, где жглись огни, – так и те самые подстрекотаемые нашли на него, через ост-средиземные вест-границы, три короля и их три рубашки и коронер, из всех их кардинальных краёв, по янтарному пути, где утёсник Бросны. И они подняли их, сенаторы четверо, при первом редком пробрезге сумерек и они дали дёру на иссухо-слоновые мышегоры, пересекая климаты старых прошедших времён и дней, не стоящих упоминания; изобретая какие-то всемоправдания, любого вида, с семислойным потом ночного зелья тоски на них. Жах! Спалох!! Страв!!! Боязь!!!! Уплаха!!!!! Сум'яття!!!!!! Бяснокуче!!!!!!! Напуганы до чечёртиков они были, чтобы удивляться классу перекроссартиста, каким он наверняка был, длина на ширину не без замешательства его толщины, вершок за вершком его, получая столько-то квадратных ярдов его, одна его половина в половине Конна, зато его целое тем не менее в пяти кварталах Оуэна Великого. Там он и лежал, пока они его не обнаружили, стреноженного на цветочном ложе, во всю огромильную силу, насреди бледно-жёлтых цветов наркцисса, что четвертеснили его подножия, где галоизгородь диких картохлей висела над ним, эпикуры вальсировали с садогулёнами, а пуританские побеги продвигались к вождям Аранна. Спалох!! Его метеорная плоть – бесшовная радужная кожура. Боязь!!!! Его пустотело туманности с его неспираемым пупоцентром. Сум'яття!!!!!! И его вены как падающий меланитовый фосфор, его сливкозакремовые кометовласы и его астероидные суставы, рёбра и члены. Бяснокуче!!!!!!! Его электромлечный пояс сплетённых внутренностей.

{Четверо начинают расспросы}

Те четверо землебителей сошлись вместе, чтобы держать их присяжный звёзднопалаческий распрос на него. Ведь он вечно вызывал среди них раздор, так они видели себя, с букаждого по знаменованиям, тож энной по понятиям, а полуничьи их встречи стоили его утренних двух. На самом кряжевом эскере это было, Перемельничий приход, к лугу, что был недалеко, сыновний покой. Сначала пригрохотал Сенадор Грегори, ища след на глубоком времяпротяжении, Сенадор Лион, выслеживая вьющуюся линию его тропы раздела (что-то в его мозолях говорило ему постоянно, как он был в том месте однажды), потом его Регистраторство, д-р Силнапор Тарпей, гонясь за химарами почётных сноягнений, рьяный до аниса, и, встав из его суфлёрского угла, старый Сонни МакСвет, ходок МакДугал, у них назади второпях, чтобы составить кворум. Он держал на привязи их серого скакуна, их небесносерого землеобходчика, по запоздалом размышлении и вполне себе держась на ногах, ведь таковы были его ростки, настолько ходнеровные, что переворачивало, а он был о четырёх локтях, не дальше чем на демаршевый выкрик, прямо ступай, любо ступай, площе вяленки, и карпы сыты, и козельцы съели, большой серый скакун, чтобы услышать невооруженными ушами трезвонких гуслей в небе звук, рожок авроротрубит, вольному воля, пересмешника, чья развязка в его языке, который, как говорится, бросал соловьёв на ветер.

Этот прото тащился через все хитросплетения тогда, Матфей Скороход, надкрёстный батькум, выступая депутатом от своякратии, и его остановка была несколько перчей к наветренной стороне бугра Уснеха, и это произошло ни в каком ином месте, как не там, как и когда, что он вверхпростёр высотомерно к эфиру месмерпулированием свою руку, создающую тишину. Тот братец, что дальше на ветреном лугу, тогда остановился, где бы они не упрочили свои положения, и таким образом они учредили над ним опеку, выказывая подчинение, поклон, наклон, кивок и приседание, словно охранители Проспекта, поддерживая свои дородновыпученные шляпы дознателей на их железящихся головах, дорожный суд своими выводами окружая того подсударя, что гиб в терниях. И чертвыличная грубурывка стеноизвершистов, что они представляли собой, солоновки и психоморы, в общей сложности, и их черти и грусти, огрехи и скрипы, даже не без исключения их зверя подле них, что самый червонный патриций колоды и козырный враг бубенцов. И, что бы вы думали, кто же возлежал там выше всех прочих людей насупротив них, как не Зёв! Совершенно растянувшись он лежал там, насредьминь попиумных маковок, и я вам даже больше скажу, ужасаемый писатель, как бы основательно вы об этом ни тугодумали, он спал оскалосном. И это скорее напоминало сатрапа, как он лежал там, елейной красотой окружённый, этот позёр, или, насколько я знаю, как Лорд Люмен, преподающий своим любимым созвездиям веру и учение, для старого Мэтью Грегори, это у него был звёздный зверинец, Маркуса Лиона и Лукаса Телицына Тарпея, и парня, которым никогда не был забит его осёл, засевший позади, Джонни О'Селянин.

Даже больше, чем их посильным вкладом пяти чувств заворожены, вы бы сказали, они были, пане кадила, раз они верно не могли отличить пятки от стульев, когда они приспускались мамалуем у его квадроспальной колыбели, когда время вопросов жалось всё приближе, и карта группографии душ поднялась рельефно на их четвертях, чтобы играть в крышки, или змеев, или кольца, или шарики, падая за платочком ниц, таращась на него за испускание его пнума и мягкосерчая от одного из них к другому, исторасспрашайки живота.

И тогда они начали говорить ему, тетраэдрально, те мастера, в каком положении он был.

{Четверо раскидывают сети}

– Он сдаёт, дитя малое. Зяб выжил.

– Да нну вас, почему эдак, мой лидер?

– Да как же ж это, он напился или что, пенночка?

– Или его дух из другого прошиба, – говорит Нед Пригорыныч.

– Прослушайте!

– Как так, говорите же, вы слышите меня, вашество?

– Или он погребалуется на чьих-тось похоронах.

– И водотишетам! Клёвопошло!

И пока они раскидывали вширь на своих осьми ножках их наплавные сети, хромисто мерцающие рыбацкие сети, тогда, без обмана, там было слово созвучия тихо произнесено среди той четвёрки рулевых.

– За работу, парень!

– Ну же, проснись и пой!

– Сейчас под крылом всё благоприимно.

– Теперь я возьмусь за этого парня.

Ведь это было в глубине их духовного уха, искушённый слуходел, как они расстилали четырёхсвободно их лазурнопестрящие тонкие притягательные сети, их нансен-сети, от Старшего Мэтта до кадиловарного мистагога за ним, и оттуда до соседа, и тем путём к неумладшему ослятнику и его хвосту крестоносца. И в их духовной эре книжного сонма, так и было, спадшая красавица, как они закидывали в ту сторону, когда он поднялся туда, с играющим планкотоном вокруг него, дрожаниями чешуйчатого серебра и их хромообъятиями сильно светящегося испанического золота, покамест, пока час уступал место часу замешательства, тогда Зёв, отбивая такт своим трепыхтоном, показал свой несболтаемый язык, чтобы издать что-то первоклассное, словно мирра мавра и мутное марево месяца маслоисто медотаяли на его мокроустах.

{Зёв отвечает}

– Ё?

– Всё вам!

– Эвон! Как сладок нам твой звук! А потом бы где? В стороне храпа львицкого?

– Друзья! Сначала, если выш не против. Назовите вышские исторические корни.

– Это та самая доисторическая могильная кочка, оранжерея.

– Понятно. Очень хорошо. То есть это в вашей оранжерее, я так понимаю, находятся ваши письма. Вы меня слушаете тут, вашество?

– Торсречи. Для моей дорогой. Тискунчик!

– В столь давнопрошедшем? Вы можете слушать лучше?

– Миллионы. Ради сиречь дохода. Ради моей дорогой дражайшей.

– Теперь давайте ближе к нужной зоне; я хотел бы поднять мой вторознаковый пункт вслух касательного этого. Вот где могуща открыта. Как мне сообщает наш переводчик, Ганнес Оселлус, есть целых шесть сотен и шесть разрыв-слов в вашем малярвальном магичном азыпознании, в котором садов выграждение в гладь с альпердругом, и есть клад во всех корнях для монарха, зато ниет увас ни единого удобопроносимого срезоделения, что веет во всех юдолях валбурьгама, для обозначения могущестраты, даже условно, нет ни ретродрожек, или терпентинова пути, или галлюцинской дороги, ни аврельного брода, ни наносного вала, ни повиличного тракта, ни татехода крестантов, ни куропаточьего крика или лунатической сходнотруппы, чтобы вести нас к Стогнорайгену. Вот такая вот откудаследовательная казематерия мессьё! Франк свидетель. Полнейше поясняется, меньше разумею се.

– Как? Воно погано вымовляется, коснотальянец, поуфранкийски. У вас немые оды в провинцийном роде, мусью. Я поглашаюся, але я знай шёл крюк чрез поле прелестников. И в оном нема облачення, как дашь!

– Хеп с вами! Когда ж це не мает значения? За кем скрючен пали? Хто б это наклоняется и говорит про мессию столь трелестно? Травдомирие вашим тримистикам! Шлю в хаз!

– Господарь Печальнатан Патерник, вы не видели её? Тискунчика, мою наборную, о!

– Вы в своей фатериге, одинокий?

– Всё тот же. Три лица. Вы видели мою дорогую единственную? Изо льда по полыньям!

– О чём выш вонволновались, ультрамонтан, словно куронос? Или к вам холод пристал, видобояка? Или выш хотите вышскую вясновзорую школоучительницу?

– Мглотусклый лис! О моите перепредци!

– Подашь тише, серлапчатый! Зарянка поднимается, и вы разбудите там всю стоянку ржанки. Я знаю то место лучше всех. Конечно, я всегда был вонтамвот, на четвёртый день, у моей бабушки, Дёр-нянь-Огр, мой дом на западе седой, одетый мглою, среди или около Мейо, когда длиннотень собаки подаёт голос, и они проклинают границы и рвутся из узды. Черепаховый панцирь за злотую гинею! Глушь! Глушь! Глушь! Вперёд со мною в Лужкозерск! Вот самое место для ненакларных устриц, Олушеморье, Графство Конуэй. Я никогда не знал, насколько я был богат, словно из другой оперы в зоодальности зефиротов, продолжая странствовать, таская моего драгомана, Местец Мастит, серосла с непереизносимым хвостом, вдоль берега. Вы знаете моего родственничка, г-на Яшму Дугала, что держит «Якорь на горе», тот сын священника, Яшма Бочонков, Пэт Какбишьзватьегонам?

– Смертественно. Клянусь хищным волклюдом! Через Ктозватьменятам? Не шуткидайте меня к сердюжим!

– Тур меня, нда, вот тебе и аз, тут как ни крути! Волнчары, не меньше!

{Его погребальная ладья и его отец}

– Только один момент, если я укорочу согласовку вашей скуколесицы. Вторжение намекает на вымывание. Черногрудка и зеленушка предвещают нам где, как и когда лучше всего будет для захоронения трупа, обшивки мусора и совершения неразшумихи. Затем, раз вы заветуете югрыться для выслеживания лисиц, мне бы хотелось послать альбатроса вокруг этой голубой лагуны. Теперь расскажите мне это. Вы говорили моему учительному другу несколько прежде, чем только что, касательно этой насыпи или кочки. Моё вам мнение, что ещё до того как появился этот гиблый курган, как вы, кажется, его называете, там был погребутлый челн, ладья миллионов лет. Тут вы меня должны поддержать, собственно говоря, с её джекштоком, что вздёргивался от её товаров шлюпоперелазки, зачем же нет, и захватыванием милого паруса, знаком тахофский тип? Этот «Почему бы нет», что направляется на Знайшаландию, та четырёхмачтовая баркентина, сообщает Вебстер, наша лодка, что никогда не вернулась. Тот Француз, я говорю, был оранжелодкой. Он это ладья. Вы видите его. Плоткапище, что вы видите, это они! Дракконка на Датскгрот! Не отнять, так слопать! Передо Хну! Скажите боле гласно!

– Коляска, кортеж, центральная кочка, навозопогребенье. Обследуйте и руны, чтобы увидеть длинную урну! Всяк должён прочь, когда услышит бригадорожок. И встретите Навигатсена. Ас. Ас. О, ас. Чаруй, ничь! Пару знаваете селянок? Норвешно. Её вороной флаг был поднят, невольничий. Я вырву им во благо, иордателя всемлишков, блажье чадьце и привечальника. Пригнитесь низко, тройка голубей! К слову, позовите ту девушку с власплеченьем! Позовите Волкодава! Морской волк. Волклюд! Волклюд!

– Вот так, очень хорошо. Этот фольклор из зада уст его. Я продолжу кампанию с этой плавучей базой, с предызволения погоды, подальше от тех зелёных холмов, позиция, как мне сообщает Айртон, благумеренная для судкренителей, что теперь должны прийти к полуночной первокучке на этой левантской западвинции. Из омрачённого Дейнланда муж волоокий судно гнал, смотрите, что скажу я вам.

– Магнус Лопатобородый, кроссморской распоясник, надувалец чудаковарный. Разрушитель у нас в порту. Приписанный ко мне с его черпальным совком. Разоблачил свои грудные сосочки для кормления, чтобы вскормить меня. Зане Величело Господне!

– Ох, дезинфицуйся! – говорит отравленный колодец. Рыбопах Первый. Грузводила запрещёнки на возномирских эпиманёврах!

– Хеп! Здравствуйте, сударь старого Приставства! Хто он такой? Хто этот парень, что за щеночки?

– Гуннственник Грудничёрствый Воскресвет. Прошёл последний шанс его, Эмайн. Стращаться с ним пора.

– Хей! Вам приснилось, что вам пришлось снесть собственные потроха, моя думушка, что вы привязали себя к тому, что лайнекий риск?

– Теперь мне понятно. Мы обращаемся во круги зверья. Бурсачок и панциробобр! Вы сказали то, что у меня было на языке. Грудным боязно от драконьего примерного отца. Градозавеса, вооблачи нас! Вы имеете в виду, что вы жили как на молочных берегах у них в ликее, куцик, пока вы учились, лицелис, как выть себя войволчьи. Пуп! Пуп! Прилагайте усилий побольше!

– Я ведь медмыкаюсь во все будинки, вежлев. Щенки гонятся за мной, воукажется, вся тотемная свора, вук-вук и вук-вук на них, за щит Робинсона.

– Нюховные лыснапевы! Снова звериные лайшайки! Найдите фингалльскую свору! И перевойте мне шляпу всезнайки, чтобы мне помереть от волчанки молочника!

– Как? Волхватка? Хватит! Говорите позамедленнее!

– Гой еси грубиязычник, грей его глиноземля!

Зрякурсировал, перезакурсировал, заброшенец …………….?

Ветхий как всеконец, вселенский ………………….?

– Каталептик мифокифаллический! Был ли это Предок Тотемошествия, что выш проводили на «Дне Эйрости», где ещё не плёл сетей паук, или в «Году от сотворения мира», прежде чем петлял шлюпик за Бард-арку? Добр Крис к нам!

– Сон. О нанедельнике мне спалось. Мне снилось разнеделье. А в постнедельник я поднимусь. Ах! Пусть же он получит, что тут страхвершило меня! Подтопдух, о подтопдух! Выти! Выйти! Страх хреста!

– Теперь у меня есть ваш впечатлистих; это возвращается трижды равно по-разному (есть следующая былобывшая история, что получается про него): имяходя традицательно от абстрактового до потрибетонного, от гуманного героического брута, Финнсена Фолафея, морерассиянного, к этому вот вульганическому холмушнику от ваших, г-ну Дону Дубручкину с Утрешских Высот, с магмассивным потоком и его деньденьской подзвучкой, если он возвернётся своевовремя, как старый Ромео Роджерс, в городе или округе, и ваш точь мир, или весь, с или от града, ажели вы знаете разницеличие, как брюховар на апабхранше, сьерра-тка! Мы говорим о Бухе-Стрельце. К тому же на местном. Пафа! Пафа!

– Ойча Над, Безлих Бугай, которого определьные урбиты счетовидят из того зонокружения, где Высь Единая Лицом, Смитик, Ронта, Каледон, Салим (Масс), Градхиосский, Аргос и Безвины. В смысле, мне подсказывают, что он в некотором смысле может быть обоими, как любой джентльатман как я, приставочно сказать, как Авраляжкша и Буропар! Так он поступил как пафка, так мною было путьступлено, к чему оно и скрадётся, пеняй же ж, пеняй же ж! Я опасаюсь, вы не могли вверхдневать ваших собственных старых камнетёсынков, чудомовнучадцев, через полунаруженный забор у Града Плетений до этой классической ноктюбрьской ночи, чтобы онолионили не пошли в пирпрыжку, старо да ровно, сзади ночлёжки за ездогонщиком в телоистинном цвете, который то ли уравновешивал по её иссечённой, то ли просто повторял за собой. Это позапоздний прапрямотец, ныне человек, которого я опасаюсь, Томми Терракота, и он мог быть совершенно ваш и мий тац, побродира учредиры прародилы проходилы управдела управмера первого принца в Ранелаге (убыл! убыл! ), хлебец, и фиалаква (аз есмь сыт, как я и Тэм Тауэр бывало пенутренне иезуиснялись об этом, там во Взгорницах Эдди Кристи, имея в виду Дедотца, Детсына и Ко-ко), и санкциорудье!

– Ветродохните. Вещание – слухлото. Что ему нарок?

– Мий тац кажет слуха златкрылки. Пронзи, пронзи, пронзи, пронзи!

– Влагообреснички и блюдо сытого выдоха! Прося Богукрыл! Затем, где нам тут сходить, прохиндей?

{Письмо и близнецы}

– Тихой становкой, Лукас и Прудлин! Вульвин! Вульвин! Вульвин! Вульвин!

– Макдугал, Атлант-Сити, или его серонагр то есть, что терзан и кашлян! Я близок, чтобы распознать вас от ваших ставролитых, Джонг из Махо, с выслонтемами вокруг вашей иокошапки. И тот О'Маланхонри чахотник, который у вас от западшего небрежья Ирландии, Глъвлвъд Мъгъщъ Хвъткъ, также вам не поможет, Джонни мой донсерскотт. Четвёртый номер, зашнуруйте ваши сложенные крылья и затяните лямку!

– Домспешим же под кыши, где этот родный птах и Хейденские садки. Вы знавали сего юного сводоученя психической каллиграфии, именем Клевин или (дай нездешним вопиять) Эван Воган, от его постового рожка на Верхней Улице, что шукал на побрежника гусиноса, Пинтопатку, что нашла перворазрядный шавкумел, а я бы предложил, неразбираемое, нисповерхгнутое неизбираемым?

– Знакома ли мне занятая совестливость? Иногда он молчит несколько минут, как будто в молитве, и хватается за лоб, и в это самое время он думает про себя, и его никто не заботит, кто стал бы к нему обращаться или трясти грязным бельём. Зато я в вас совсем не нуждаюсь, с вашим загребным веслом и шустрыми рукоятками. Вы чересчурчура тут задираете свой клюв, Магфей Арма, пора бы ему ниспуститься.

– Низ пусть чтится. Вы в Верхнем Верном Ольстере, а я в Свободной Нижней Эйрии, что намного лучше. Кого тошнит от ада, того лечат раем. Тот прутогон, что в итоге изобретёт там некую расписку, это поэтист, ещё более учёный, что изначально обнаружил там ту самую расчистку. В этом суть эсхатологии, к которой наша киллерская книга стремится ныне контрапунктом своего такмногословия. Речь, что нельзя заоблачить, следует расстричь, если лаз уха примет, отчего ни один глаз сухо не болел. Итак, доктрина получается, мы имеем случайную причину, что причиняет следствие, и аффекты, что иногда рекурсируют причинить альтер-следствие. Или я возьму на себя позволение предложить сбивать с пути письменного в печатном направлении. Субстан, субстан Чтопена; а рука, рука того Ше. Штон-Штым-Штукс. Есть сильное подозрение о поддельном Кевине, и мы все помним-с ваши рожьмышления о детстве. Это колокола Скальдола, что задали тон, чтобы ворчать о нём и ком-то между мною и тобою. Он будет проповедовать двум куретчинам и нырныр всем диньдюшкам, этот мастер аббатства, и даст златые вести для всех в бонзовом веке предпронекрополитики, чтобы вверить их светлое ввысхожденье дому вуальхования фетровых пришлёпков. Он светец нашей фирмы. А теперь, появляется ли у вас обоснованная задержка в вашем уме насчёт него после четырехсвященнической красномессы или вам не по плечу почтавленная задача? Скажи вперёд отбросить страх. Лео, прыг!

– Чертопард со мной режет эпоху востро! Ня, ня! Этот перун в руке будет моим предвестителем! Чтоб вам пойти куда подальше, краснобайственный Маркитантий! Что могёт таковой негодник сказать для Моя, и как Моя преступить с ним? Мы были чревоточием неприятностей и в зачальном порядке, свершинно схожий, заросшпиль над пятокончиком, нечистомывалки Альпавекки, вин иксын есмь иксын, тот малыш, испринциначально, мой лепраздный сбрат, этот Гдетина, самоневинность лишь пятнадцати первочасий. Вы развсе в вашем львиноделячем так трилюстрированно держитесь средишколы, чтобы быть прямым спич как, здоровейшим будто яйцо, спасильным словом соль и хорошим с бухты бродр, параллелющий сыракты, альтермобилизовал ли я его вспухнуть изнутренней веспышкой. Резв есмь аз детстражник? Я не знаю, мой домушний, но я уверен на обитателично, как это податными небесами, коль детским счётом, сравнивая с первым двигателем, тот отец, от кроткого я восхожу, знает, как я думаю, быв причиной, кем я, по самой мысли, стал пребывать, продолжая населять аэр, пляж и огневоды, насчёт того, как я предменял непослушничество, обладая моим будущим состоянием, падая в сторону частрижды самого себя, открадывая младенчеслой, когда я получил обличье, следуя за Мезинием, в связи с Мезосием, включая прозелитирование, прижимая к груди злобомыльца, обрезал мои волосы, с утрословием, и удалил мои одежды из патриохранных мотивов, моя минимальшая поплошность! Позволяя, чтобы язв (яко был, то бишь именно вот) припал к земле в глубоком поклоне, чрез всечестные меры копрологического прошлого, заставляя зловолей практики себя исповедаться – терпя чистое натыкание на ваши восьминоги, усторечь всебез перстонажима, признавая мою смиренность перед ним, прилагая дар Аудеона в распростороны, боль сопровождает моё слезувлажнение от азмоих глазольдов – чего я (человек, в коем жен я теперь) не делал, как он, сказать, исстарался, ход прибавляя, как он разгуливал деятельность, хоть отбавляя, как он оглаголашал устнами, для чего вы, мой шестичасблизкий друг, всегда болтали, что вы были бы втюрьмного рады быть опорой для меня, местнопогэльский разобщитель, опрокинув Горемыку, обнимая Племянника, старого буколая, придумывая подобную почту, сидя за его ночной службой? С присоединением, представляя Святого Момулуя, как вы околпачивали вокруг, закругляя своё динамическое движение касательно других неозелитов, продолжая, скажем, предоставлять добавление подписи, понежесь вы будете пирзнавать мои бденьежданья, понежесь, сокрытый укрыватель, я двусторонне высокомерен, какбытуманный изоляционист, оканчивая невездечасным губер-ирландским. В смысле, японько серчёртову маньщёчку, перед самокатайградом, как уже многие начали приставлять руку, я могу с тем же успехом скромно исправить ту вечерничню теперь по случаю временных бенефициев. Мои карманы полновещны ваших мирски созданных кардоналов, ап Ринц, ап Рыгун, ап Рыскун, ап Роящий! Укоролевски! Я спас вас от чередных гекатинцев, а вы пустили аз позади Гарри Бревнителя в сучёный холмоград Ауд Дуб. Я препондавал вам во черченное время, мои старцы, весь С. Ы. Р. Ный Ж. М. Ы. Х. легатских властей, а вы, Айлбей Сиардеклан, как я узнаю, эписканируя мою подколготную, обступитулировали меня. Я отвёл вас от ляпов лазарителей, и вы вспомнили мои лавковалкие лобмолвки. Глазъестьственноперсонно! Мояпотвоянипоннимать! О мойский городовздор! Ум полон яда. Делу время, раздумью шанс! Почтительные напоминания, чтобы воплотить им мину. Моя деканочинная каста это надрез над вашими перегринами. Остаюсь реминистрастку уважь. Смотрите рабословие моих потомков! Разве мой мастер, Теофрастий Сферопневматический не писал, что дух есть из верхнего круга? Я из охлократии с Престофор Полубем и Паркающим Птервятником. Миръ естъ градъ Террикеррии под Деррисводом наразворот. Эй, посмотрите на мой рецидевиз Навсякиум и секвенциально вышеклеймёный на мне как ретрофикция на иностранном Папагаллом и Помпомагном: «Эхон! » Плоханглысому: «Не всё киту выеденница, сунет и влагомолчью нос». Иеромудритель может полигласить беспреградно к мирско-катлическому патрицианскому утреннему щитку герба с моим Высоким трёхпёрым гребнем и хвостовой девизиткой: «Мерой деканской»; что по Гастеру, Отто и Соусеру он переводит: «Умзрите эхо! » Обращаясь, есть или не есть, тело Вас дух Мя. И, сразумно, клонюсь букой, это первый отличный эгоним Выжест слышали буассбуасси в Домах Смутного Дия. Ускорено виденье! Или по-аляменски: «Соккать! »

{Психосинология}

– Сос с вами, с палки леденец! А мы же ж, как выжид подумаете, чи прошали шансмотреть на вашу больную ступню или попробовать вашу задышку, жаркую и кислую! Веруй рыбацки! Пясть шансов! Шоры плебспаси! Между его лазниками и её заглазницами! Кравший, резвый и главорезный с Розой Ланкестерской и Бланш Йаркской! Мы шпехом д'англеза языцы или вы шплюхен зи джойсч? Допослушайте, божеублажи, куда ни пойди, только знание остаётся? Стать количеством, что обсуждает неугомонно, когда чем заняться? Знание остаётся? Вернись назад, и худ, и сир, в Женлаевск! Греби со мной, гряди, как грубый ист! Что насчёт вашего трёхпенсного сгребня от старого товарища (на веки вечны, рассердечный), расскажете нам, а? Что насчёт Бриана Двадцарьдержца, Мастер Мних, эх-хэ, «Я дух приял от Господа, я жду погостопад! » Толсто мошностоит благонамеренный персиголубколюб, э-хэ-хэ, эсквайр уховертун, иссребрите, из Угла Дженкинса, плюс с плющом под его ин-языком и острым писком из его глухофона прежде, чем появился звук в мире? Насколько большой был его подбодрый друг в одной с ним шанхайке-верейке? Швабр картина! Двурушник, триляскнутый в Разбрюхокопе! Громше проклятье на него! Если вы злыжали его обнаружно, как мы служенно бежалабиринтно, от утреннего риссвета до ночного кышмужа, с его огнём, войной и мерными гулами, так что вы уходонутреннее к его слугам не спрыгивали-с. Хо-ха-хи-хе-хуч! Циньк-циньк!

– Моя не влитанская тепеля, моя говолить золтая залгона. О мила Дока Лука, позалуйста! Мне не мнозыцы носнлавится сам тот пелволазлядный пелвосолтный ласкастольный товалиссь. Мне мнозыцы вестимы песнопения в длугое влемя. Позалуйста, Мистела Лука Сколохода! Яхвадам, мумувидная маамка дляменяшная онатянетменязлособой, клянуся голубками, Джек-насколобосс дляеёшный; племного блл-блеяния.

– Глас законфуженного в пустыне! О твардар мноргор! Эхфтот ни разу не почтовый клирик, подтягиваясь к потякивающим ниппоннимушкам! Сейчас же прекратите эту слезливую историю вашим ягнятотрезвонщикам! Вы не римский картрюк 432?

– Квадригатурьте моё ярмо.

Утройте моё встречаяние.

Притандемьте моего господина.

– История, как о ней гуслярят. С песьепениями, от которых старьпсица дошлая. Плачевник, колпак-трюк, встречаяние и вспарх рук, вскользь гласных! Я чувствую, ваши бедовольные рты надрываются, о драгоман, руки подвизаются. Сурдинка молвит, что помело глаголит. Пантомима простофили; Бог кривит лик. Старый порядок сменяется, и последние как первый. У каждого третьего человека есть маньчжмурка на совести и у каждой второй женщины есть оплошка на уме. А теперь, смотрите на малого товарища в моём глазу, Минуций Мандрагор, так давайте ж честно сверим мою психосинологию, бедный сиромах змийзнанья. Теперь я, господин Тутти, помещаю этот заглавный тавровый угольник похоронного нефрита к вашему виску на минуту. Вы видите что-нибудь, храмовник?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒