Василь Быков 5 страница

- ППЖ не держим, сам знаешь. А остальное почему не иметь? Была бы тяга.

- И тяги хватает. Трактора, автомашины. А у меня вон четыре клячи на батальон. Прежде чем оседлать какую, надо подумать, куда поклажу девать.

- Зато у тебя Джим, - выпалил Иванов.

- Был. Нету Джима.

- Что, подстрелили?

- Генерал забрал. Попался на глаза.

- Э, сам виноват! Чудак! Разве можно такого пса генералам показывать? Просил, мне не отдал. Ну и вот...

Кофе был огненно-горячий и вонял бензином. Волошин сгрыз пару сухарей, согрелся, ему по-домашнему стало уютно и хорошо со старым другом. Если бы не завтрашняя забота, которая тяжелым камнем лежала на душе, он готов был сидеть тут до утра.

- Еще налить? - спросил Иванов. - Матейчук!

- Нет, спасибо. Знаешь, я предпочитаю чаек. Слушай, а у тебя траншея пристреляна?

- Репер есть, - сказал Иванов. - За это можешь не беспокоиться. Точность гарантируется.

- Знаешь, не бахай чересчур вначале. Вначале я уж как-нибудь сам. Мне потом надо. Там, на высотке. Как зацепимся.

- С дорогой бы душой. Но ведь начальство потребует. Ему же, сам знаешь, главное - вначале чтоб грохоту побольше. Чтобы залп был.

- Залп, да. А мне не залп надо. Мне хотя бы по паре снарядов на пулемет. Они же, знаешь, имеют способность с того света возвращаться. Кажется, ты его уже разгрохал, два попадания было, а он через пять минут опять лупит.

- Взаимозаменяемость номеров, чего же ты хочешь! - сказал Иванов, принимаясь за вторую кружку. - Огневая подготовка.

- Подготовочка еще та, это я знаю. Под Звоновом взяли в плен немецкого снайпера. Два креста на кителе, можешь себе представить, сколько он настрелял нашего брата. И всего месячные курсы окончил. Спрашиваю, как обучались? Просто, говорит. Каждый день шесть часов огневой подготовки на полигоне. Вот практика.

- А у нас черт-те знает чего только нет в программах. Вон артиллеристов учат. И ПХЗ, и строевая обязательно. Будто на фронте каждый день парады.

- Грешно хвалить противника, но приходится, - согласился Волошин. Он давно уже знал в характере Иванова этот критицизм, который свидетельствовал о наблюдательности друга, его нередкой готовности открыто выложить правду-матку.

- А почему - грешно? Насчет войны они ведь мастера, ничего не скажешь. Не зазорно кое-чему и поучиться.

- Поучиться, да, - сдержанно согласился Волошин. - Особенно что касается пехоты, это точно. Вон сколько у нас до войны было разных уставов по тактике - и все насмарку. Теперь в пожарном порядке сочинили новые: и БУП-один и БУП-два. Конечно, на другой основе. На той основе, какую навязала война.

- Да, да. Но это у вас, у царицы полей. У нас, в артиллерии, все по-прежнему. По-довоенному.

- У вас что, у вас математика. Функции углов одни и те же у нас и у немцев.

- Вот если бы еще к этой математике да побольше снарядов, - вздохнул Иванов. - А то, ну что за работа - на каждый выстрел разрешение у командира дивизиона просить. И так уж бережешь, как скупой рыцарь. Над каждым снарядом трясешься.

- Это конечно. Ну что же, дружище, хорошо у тебя, но надо топать. Послал разведчиков - жду результатов. Хотя бы косогор не заминировали. А то завтра будет сюрпризик.

Волошин вгляделся в свои швейцарские, было два тридцать.

- Не дай бог мины, - сказал Иванов. - Знаю.

- Под огнем тогда разминируй. Попробуй.

- Шпрингены эти, черт бы их взял. У меня же вот командир взвода управления на мине подорвался. Теперь взводом Матейчук командует.

Волошин поднялся, застегнул на крючок воротник шинели. Томик стихов Есенина с заломанной страничкой лежал на примятом лапнике, и он сгреб его большой рукой.

- Знаешь, ты все равно спать будешь, а мне не до сна. Хоть, может, душу отведу, - сказал он. Иванов поморщился, но согласился.

- Только с возвратом. А то тут у меня очередь.

Они оба вышли из землянки на стужу ветреной ночи, молча посмотрели вниз, в сторону невидимой отсюда высоты. Поодаль темнела настороженная фигура часового. Вокруг сонно лежало ночное пространство, полное неясных отдаленных шумов, звуков, шума ветра в кустарнике.

- Ну что ж, спасибо за кофе и беседу, - сказал Волошин, с тихой грустью пожимая теплую руку друга. - Завтра другая беседа будет.

- Завтра другая, - согласился Иванов. - Ну как-нибудь. Желаю успеха. А впрочем, зачем желать - вместе ведь будем.

С НП Иванова он направился к батальонной цепи, предполагая наконец наткнуться по дороге на пулеметы Ярощука. Но этот Ярощук, наверно, был неуловим сегодня. Комбат прошел по косогору до самого болота, а пулеметов так и не обнаружил. Он опять проминул их и понял это, лишь когда заметил в темноте одиночные ячейки какой-то из своих рот, дальше на болоте темнел кустарник, в котором серели пятна болотного льда. Его никто не окликнул, но он сам уже услышал притишенный в ночи голос Муратова, еще чей-то и догадался, что это вернулись посланные начальником штаба разведчики.

- Надо доложить на КП, - говорил Муратов. - Где старшина? Идите на КП.

- Не надо на КП, - сказал Волошин, приближаясь к нескольким темным фигурам. - Все вернулись?

- Все, товарищ комбат, - тише сказал Муратов. - На высоте " Малой" паши.

Волошин подошел ближе, трое бойцов в шапках с оттопыренными ушами выжидательно стояли, приставив к ногам винтовки.

- Были на высоте? - спросил он.

- Нет, товарищ комбат. До высоты не долезли, трясина там. И так вот, по колено, - сказал один из разведчиков и, распахнув полы шинели, показал темные, наверно, мокрые, ноги. - Но мы слышали.

- Что вы слышали?

- Наши там. Роют что-то. Слышно, как ругаются, и все такое. По-нашенски, по-русски.

Волошин молчал. То, что там наши, а не немцы, позволяло вздохнуть с облегчением, но такой метод разведки этих бойцов - на слух - явно не удовлетворял его. Наверно, заметив недоверие комбата к результатам своей работы, все тот же боец возбужденно сообщил подробности:

- Влезли в кусты, сидим ждем, слышим, они там долбят. Хотели уж лезть по воде, да слышим, по-нашему говорят. " Володя, - говорит, - куда ты подсумки положил? " - " На шинели, - говорит, - мои и твои". Ну понятно, наши, - с уверенностью заключил боец.

- Если наши, то надо установить с ними связь, - сказал комбат. Договориться о взаимодействии на завтра. Вызовите сюда старшего лейтенанта Кизевича.

- Есть!

Боец побежал в направлении девятой роты, а Волошин задумчиво вглядывался в ту сторону, за болото. Разумеется, в темноте он ничего не увидел, но он знал, что на крохотном этом пригорочке больше взвода не расположишь. Впрочем, даже и взвод, окопавшись, мог бы помочь батальону огнем по высоте " Большой". Только кто его мог занять, этот бугор, - неужто подошел авангард соседа? Это было бы здорово.

Дожидаясь Кизевича, Волошин присел на твердые комья бруствера. Несколько стоящих возле него бойцов принялись усердно стучать ботинками греть ноги.

- Что там, в самом деле невозможно пройти? - спросил комбат.

- Вода там, товарищ капитан. Не замерзла. Мы попробовали, провалились, насилу вылезли.

- А те как же прошли?

- А кто их знает. Может, где и есть проход. А ночью как найдешь?

" Так, так, - думал комбат. - Но вряд ли их там много. Может, секрет от соседа? Но все равно надо связаться. Надо кого-то послать".

Когда неторопливым шагом подошел из темноты Кизевич, Волошин сказал:

- У вас найдется толковый сержант?

- Это зачем?

- Установить связь с высотой " Малой". Что за болотцем.

- Что устанавливать! - передернул плечом Кизевич. - Там никого нет.

- Как нет? Вот люди пришли, слышали - голоса. Наши, русские.

- Что они могли слышать? Я до вечера туда смотрел - ни живой души. Может, они в темноте не на тот бугор вылезли? Может, правее взяли, там правда кто-то елозил вечером.

Комбат помолчал, не зная, как быть. Уверенный тон командира роты просто обескураживал, но и бойцы тоже были уверены, что не ошиблись.

- Мы прямо шли. Через кустики. Под самый бугор. Но там вода, болото не замерзло.

- Вот то-то - болото. Залезешь - не вылезешь, - сказал Кизевич и отвернулся.

- Тем не менее пошлите сержанта с бойцом. Пусть точно установят, кто и сколько.

- Сержанта! У меня их много?

- Самохвалов у вас есть? Его и пошлите.

Кизевич молча постоял минуту и пошел в ночь, не скрывая своего недовольства новым приказом. Волошину это не очень понравилось, но командир девятой имел особый характер и поступал так не впервые. К тому же он лет на пять был старше Волошина, и это обстоятельство несколько сдерживало комбата в его официальных отношениях с ротным.

Волошин коротко простился с молчаливым, подавленным сегодня Муратовым и пошел в роту Самохина - надо было выяснить наконец относительно главной для них высоты, " Большой". Хотя он и понимал, что ночью силой двух бойцов немного чего разведаешь на довольно широком и мерзлом склоне, но все же. По крайней мере, хоть одна обнаруженная там мина позволила бы ему определить, что высота заминирована и что без ее разминирования нельзя начинать атаку. Но будет хуже, если они там ничего не обнаружат и он завтра влезет с батальоном на минное поле.

В этот раз комбат легко нашел в темноте над болотцем маленький блиндажик Самохина, возле которого его встретил старшина Грак. Он сказал, что лейтенант прилег отдохнуть и оставил его, Грака, дождаться возвращения с высоты разведчиков, которые все еще не вернулись. Комбат минуту молчаливо постоял возле траншейки, послушал: на высоте по-прежнему было тихо и глухо, ни один звук оттуда не долетал против ветра, и Волошин решил возвращаться на свой КП.

- Придут разведчики - сразу ко мне.

- Есть, товарищ комбат.

Дело с разведкой неожиданно затягивалось на обоих направлениях, и это не могло не беспокоить комбата. Особенно тревожила высота " Большая". Что-то очень уж долго не возвращался сержант, только бы он не напоролся там на боевое охранение немцев, думал Волошин. Пробираясь в темноте на свой пригорок с НП, он то и дело останавливался и слушал. Однажды ему показалось, что он слышит долетевшие с высоты голоса. Но, по-видимому, это были голоса немцев, потому что если бы разведчики были обнаружены, то наверняка бы вспыхнула перестрелка - без перестрелки не обошлось бы. Но пока там было тихо, теплилась надежда на удачу разведки.

В траншее НП дежурил уже не Прыгунов, а Титок, он тоже узнал комбата и не окликнул его, а лишь негромко потопал ногами, давая тем понять, что не спит, наблюдает и греется.

- Ну как, все тихо? - спросил Волошин.

- Тихо, товарищ комбат. Только машины урчали.

- Где урчали?

- Да там, на горбу этом.

- На горбу и будут урчать. Укрепляются.

Он прошел по траншее и поднял угол палатки на входе в свое жилище. Теперь тут было ненамного теплее, чем в поле, печка-бидон уже не горела, но карбидка тускло светила над ящиками. На его появление в углу возле телефонного аппарата завозился, начал продувать трубку заспанный, с поднятым воротником Чернорученко, рядом спал под полушубком, вытянув ноги, Гутман, возле которого калачиком свернулся намерзшийся за долгое дежурство Прыгунов. От ящиков поднял сонное лицо Маркин:

- Ну что, вернулись разведчики?

Волошин устало опустился на свое место по другую сторону ящиков, расстегнул крючок воротника и ослабил ремень. Усталое, натертое одеждой и ремнями тело жаждало расслабиться, обрести покой, хотелось вытянуть ноги, только вытянуть тут было негде.

- Из полка звонили? - вместо ответа спросил Волошин.

- Гунько обзывался два раза. Приказал сразу же доложить, как придете.

- Сна на него нет, - проворчал комбат и потянулся к Чернорученко за его трубкой.

Телефонист на том конце провода, наверно, дремал и хотя ответил на позывной, по потом опять смолк, комбат подождал и повторил вызов. Наверно, Гунько тоже спал и не сразу взял трубку. Наконец, приглушенный расстоянием, послышался его недовольный голос:

- Да, слушаю.

- Двадцатый " Березы" слушает, - сказал Волошин.

- А, Волошин! Ну как обстановка? Как подготовился? Все у вас готово?

- Что готово? - сказал Волошин, не скрывая своей досады от этого обычного в таких случаях вопроса. - Был у Иванова, огурчиков кот наплакал. Какая же поддержка будет?

- Будет, будет поддержка. Это не ваша забота. Об этом позаботятся кому надо.

- Это мне надо, - со сдержанным раздражением возразил комбат. - Я атакую, а не кто другой. Потому и забочусь.

- Вот, вы атакуете, вы себя и готовьте. Свое хозяйство готовьте. У вас все готово?

- Еще не вернулись разведчики. А на высоте " Малой" еще неизвестно кто: наши или немцы.

- Это на какой? За болотом? А там никого нет. Та высота не занята.

- А если все-таки занята?

- Да ну, ерунда, Волошин! Вам все черти снятся. Вчера мои разведчики вернулись - там пусто.

Волошин сокрушенно вздохнул - вчера! За ночь тот бугор можно трижды занять и трижды оставить, а майор все будет ссылаться на вчерашние данные его разведчиков.

- Товарищ десятый, я прошу разрешения перенести срок сабантуя на час раньше, - уклоняясь от бесплодного теперь спора, сказал он. Командир полка, судя но его продолжительной паузе, не понял или даже удивился его необычной просьбе.

- Это почему?

- Ну раньше, понимаете? Пока не рассветет.

Майор опять помолчал, наверно, подумал и отказал.

- Нет, нельзя. Действуйте по плану. План, понимаешь, уже утвержден. Наверху. Так что... По плану.

Волошин скрипнул зубами, но промолчал и, поскольку Гунько тоже неопределенно молчал, опустил клапан трубки и положил ее поперек телефона. Маркин, наверно, прогнав свой сон, вопросительно уставился в недовольное лицо Волошина.

- План! Гляжу, завтра нахлебаешься из-за этого плана, - не сдержался комбат и выругался.

- Если уж план, то точка, - все поняв, со вздохом сказал Маркин. Теперь Гунько от него ни на шаг...

- Хотя бы уж план, а то... В шесть тридцать атака. Почему в шесть тридцать. Только-только рассветает. Что не сделано за ночь, уже не сделаешь - некогда. И люди не отдохнут как следует. В шесть надо уже завтраком накормить. Ни доразведать, ни осмотреться... Но им же надо до полудня об исполнении доложить. Чтобы успели их продвижение в суточную сводку включить. Потому и эта спешка.

Волошин не мог сдержать раздражения, хотя минуту спустя и пожалел о том. Он был человек дисциплинированный, и оспаривать решение командира полка, да еще в присутствии подчиненных, было не в его правилах. Но и сдержаться он тоже не мог, столько уже накопилось в его душе за эту беспокойную ночь.

- Ладно! - сказал он больше себе, чем Маркину. - Вы отдыхайте, Маркин. До четырех ноль-ноль. В четыре я вас подниму, сам часик вздремну.

- Да, я сосну, - согласился Маркин, но все сидел, уставясь в какую-то точку на светлой под фонарем доске ящика.

- И это, дайте мне вашу бритву, - попросил комбат. - Побриться надо.

Маркин достал из кирзовой сумки аккуратно завернутую в обрывок газетки бритву, мыльницу и маленькое, треснувшее посередине зеркальце. Комбат начал готовиться к бритью, а начштаба расслабленно сидел, неопределенно глядя на его приготовления.

- Так я лягу, - полувопросительно сказал он наконец, и Волошин подтвердил:

- Да, да, ложитесь. До четырех.

Маркин откинулся на солому и очень скоро затих, будто притаился за ящиками. С глубоким шумным дыханием спал, лежа на спине, Гутман, далеко вытянув ноги в потертых, со сбитыми каблуками кирзачах. В углу над кожаным футляром своего аппарата, поминутно подхватываясь, дремал Чернорученко, иногда вызывал " Волгу" и продувал трубку. В печурке багровым отсветом догорали остатки углей, и слабые отблески от них лежали на темных жердях перекрытия.

Комбат стянул с плеч шинель, подвернул воротник гимнастерки. Брился он вовсе не потому, что завтра предстоял трудный бой, в котором могло произойти худшее из всего, что происходило на любой войне. Просто он чувствовал на подбородке щетину и знал, что завтра времени у него не будет. Теперь же настала самая тихая пора ночи, когда, кроме немцев, вряд ли кто мог его потревожить, и он успокоенно расслабился, оставаясь в этой тиши наедине с собой и своими заботами.

Натирая мыльной водой обветренный подбородок, он в который уже раз думал, вздыхая, какой зверски трудной выдалась эта война. Была ли когда еще такая в истории? Сталинград позволил вздохнуть с облегчением и надеждой, военная удача на юге склонилась наконец в нашу сторону, наверно, теперь там веселее. Но здесь, в этих лесах и болотах, на этих холмах и проселках, у разоренных войной деревень и погостов, по-прежнему дьявольски трудно. По-прежнему враг дерется до последней возможности, упорно отстаивая каждую высотку в поле и каждый сарай в деревне. Чтобы его одолеть, сколько надобно силы, организованности и умения, и, если чего недостает, вся тяжесть борьбы ложится на многострадальную матушку пехоту, которой платить за все своей большой кровью. И часто те, кто платит по этому кровавому счету, не могут себе и представить, что где-то не хватило умения, не управился транспорт или не все оказалось предусмотренным. От скольких причин зависит, чтобы их кровь оказалась меньшей и не так катастрофически быстро убывали их жизни. Волошин понимал, что Гунько был не из худших. На кого-то он мог произвести выгодное впечатление своей щепетильной исполнительностью, умел приглянуться начальству, лихо доложить и по всей строгости взыскать с подчиненных. К тому же никто в полку с таким шиком не носил воинскую форму, как его командир: в форменной шинели со множеством ремней, планшеткой, в начищенных хромовых сапогах и даже при шпорах. Вид его был безупречен. А как он ведет себя с подчиненными, как держится в бою, этого начальству не видно, на поле боя оно с ним не общается. Зато это известно им, командирам его батальонов. Обращаясь к командиру полка с просьбой перенести атаку на час раньше, Волошин наверняка знал, что тот не согласится, откажет. Да и как он мог не отказать, когда целая система мероприятий в плане уже была привязана к заранее определенному сроку, над которым командир полка уже не властен. А жаль. Часов в шесть или даже в половине шестого, в предрассветных сумерках, батальон, наверное, смог бы тихо, без выстрела преодолеть болото и зацепиться за склон, траншея на высоте оказалась бы ближе, может, и удалось бы ворваться в нее, хотя и под огнем. Но тогда становилась ненужной эта артподготовка, которую следовало отменить, а кто ее отменит? Ведь в случае неудачной атаки вся вина падет на отменившего артподготовку, хотя вместо настоящей артподготовки будет одна ее видимость, которая не столько пособит батальону, сколько раскроет его намерения. Какой вред она может причинить противнику сорока снарядами, выпущенными за десять минут на рассвете, когда все немцы будут сидеть в оборудованных за ночь блиндажах и в траншее останутся одни наблюдатели?

Невесело размышляя о предстоящем и прислушиваясь к шуму ветра снаружи, комбат не спеша побрился, взглянул в зеркальце на свой замызганный подворотничок, подумал, что не мешало бы подшить новый, но подворотничок подшивать не стал. Он на все пуговицы застегнул гимнастерку, надел шинель - потертую, простреленную, извоженную в земле и грязи, но все еще годную к носке и даже в чем-то форсистую, сшитую им на заказ во время формирования в Свердловске. Ремень достался ему от бывшего заместителя по строевой старшего лейтенанта Сорокина, убитого зимой во время разведки боем, - свой довоенный он потерял после тяжелого ранения под Ржевом. Ремень тоже был неплохой, поношенный, но еще достаточно твердый, с полевой комсоставской пряжкой, двумя кавалерийскими портупеями и даже свистком в маленьком футлярчике на левом плечевом ремне. Комбат вынул из кобуры свой пистолет системы ТТ выпуска 1939 года с пластмассовой, словно костяной, рукояткой, которые с начала войны стали изготовлять из твердых пород дерева, шершавые и менее удобные. В обоих магазинах было по семь патронов - восьмой он досылал в патронник, чтобы не уставала пружина и была безотказной подача. Пистолет этот был для него тем, чем может быть на войне только друг и спаситель, не раз доказавший комбату свою безмолвную преданность. Последний случай все еще вызывал в нем легкий озноб при воспоминании о том, как это случилось и чем могло окончиться. Как-то неделю назад во время суматошной схватки в немецкой траншее Волошина сшиб с ног сильный молодой эсэсовец с зажатым в руке ножом. Падая, комбат успел выстрелить, на долю секунды упредив удар, и эсэсовский нож по самую рукоятку вонзился в землю в каких-нибудь двух сантиметрах от его плеча.

Пистолет стрелял безотказно, Волошин за двадцать шагов отбивал из него горлышко у поставленной на пенек бутылки, сшибал по заказу любую ветку на дереве. Всякий раз, разбирая его, он с сожалением думал, что когда-то им придется расстаться, и хотел, чтобы после него тот достался хорошему человеку. Жалеть не будет.

Осторожно сдвинув с рукоятки затвор, Волошин не очень чистым носовым платком старательно вытер его пазы, освободил пружину. Надо бы прочистить и ствол, за несколько дней, минувших после стрельбы, там, наверно, наросло коросты, но у него не оказалось щелочи. Он нерешительно посмотрел на блаженно спящего Гутмана, смекая, куда тот мог запихать вещмешок с их солдатским имуществом, как вдруг заслышал снаружи шаги. Шаги гулко отдавались в подмерзшей земле и явно приближались к землянке. " Разведчики? " - со вспыхнувшим оживлением подумал комбат, но в траншее шаги притихли, от неумелых рук незнакомо зашевелилась палатка, и в землянку просунулось раскрасневшееся от ветра молодое лицо.

- Разрешите, товарищ капитан?

- Да, пожалуйста, - сказал Волошин, почувствовав легкое разочарование от того, что вместо долгожданных разведчиков прибыл комсорг полка лейтенант Круглов. Впрочем, комсорг был неплохой, общительный парень, и разочарование комбата скоро исчезло.

- Что, майор Миненко послал? - занимаясь пистолетом, спросил Волошин.

- Да. У вас же намечается завтра, - просто сказал Круглов, стягивая с рук рукавицы. - А что это печка затухла? Дрова вышли? Ну, тоже хозяева, в лесу сидят, а дров не имеют.

Прежде чем комбат с Чернорученко успели что-либо ответить, комсорг поднял плащ-палатку и исчез в траншее. Послышался его приглушенный разговор с часовым на НП, шаги, потом все опять смолкло.

- Шебутной комсорг, - сонным голосом проговорил Чернорученко не то с похвалой, не то с осуждением молодого лейтенанта, которому годился в отцы.

" Живой, да", - подумал Волошин. Круглова он знал давно, еще с тех пор, когда сам командовал седьмой ротой, а этот лейтенант был командиром взвода в полковой роте автоматчиков. Расторопный был автоматчик, ничего не скажешь. Впрочем, став комсоргом полка, лейтенант, кажется, не изменился.

Не минуло и четверти часа, как снова послышались шаги, сильный шорох в траншее, Чернорученко распахнул палатку, и Круглов бросил на пол охапку настылых ветвей.

- Вот, хоть погрею вас. А то замерзнете.

Он начал с хрустом ломать, видно, не очень сухие ветки, заталкивать их в узкую топку печки, Чернорученко помогал ему, скоро в землянку дунуло дымом, но в печке помалу пошло разгораться. Комсорг сдвинул на затылок шапку и, встав на колени, откинулся от печки.

- Люблю огонь!

- Кто не любит, - скупо сказал Волошин, сохраняя прежнюю озабоченность. - Что там в полку слыхать?

- А что в полку? Я во втором батальоне, у Паршина, был. Вдруг звонок, Миненко: шагом марш к Волошину, завтра сабантуй.

- Сабантуй, да. Приказано взять высоту.

- Возьмем, раз приказано, - легко заверил комсорг.

- Гляжу, ты оптимист.

- А что ж! Что комсоргу остается? Задор, уверенность и оптимизм.

- Недурно. А Паршин что? Отсиживаться будет?

- Куда там! На совхоз наступает. Пополнение получил.

- Дополнение и я получил. Семьдесят семь человек.

- Ого! Так много!

- Все новенькие. Необстрелянные. Им бы недельку в обороне посидеть. Пообвыкнуть.

- Не получается в обороне.

- К тому же по-русски почти не понимают.

- Это хуже. Хорошо, я их понимаю. Переводчиком буду.

- А ты откуда?

- В Средней Азии жил. Самарканд, Бухара, Чарджоу.

- Ясно. Тогда спасибо майору Миненко. Действительно, может, поможешь договориться.

Волошин собрал пистолет, вложил его в жесткую кобуру, вытер платком руки. Круглов сидел перед топкой и, с треском ломая хворост, пихал его в дымящую печку. Комбат ждал, что комсорг, проинструктированный замполитом, заговорит о предстоящей политмассовой работе, но тот, будто избегая этой темы, говорил о другом.

- А как же с политобеспечением? - осторожно спросил Волошин. - Митинг проводить не будем?

- А зачем? Я и так побеседую. И им письмишко почитаю. Письмишко классное получил. От девушек из Свердловска.

- От знакомых?

- Нисколько. Пишут на имя комсомольского секретаря части. Не письмо целая поэма. Хотите почитать?

Он схватился за свою набитую бумагами кирзовую сумку, но Волошин сказал:

- Зачем? Не мне же адресовано.

- Так с моего согласия. Я вот бойцам все читаю - слушают, не оттащишь. И сердечно и патриотично. Хоть в газете печатай.

- Вот и почитай в ротах.

- Обязательно. Вот как они пишут, послушайте, - сказал он, торопливо разворачивая помятый треугольник. - " От имени и по поручению всех наших девушек, здравствуйте, дорогие и любимые воины-герои, красавцы молодые и чуть постарше, мы любим вас и гордимся вами, и ждем вас днем и ночью, бесконечно храня нашу любовь и нашу девичью нежность... " Ну? И так дальше.

- Хорошо пишут, - сказал Волошин.

Круглов спрятал письмо и застегнул сумку.

- Ну что, сколько там настучало? - Он взглянул на лежавшие на ящике часы Волошина. - Ого, уже три? Пойду в роту.

- В какую пойдешь?

- Какая под высотой? Самохина?

- Самохина, - сказал, подумав, комбат. - Но я бы посоветовал сходить в восьмую. Муратов там захандрил что-то.

- Это почему?

- Да так. Ерунда. Но надо бы подбодрить.

- Хорошо, пойду к Муратову. Старый знакомый все-таки. Вместе в полк прибыли. А потом и к Самохину заскочу.

- Что ж, давай.

- Главное - письмо прочитать. Знаете, как вдохновляет?

- Посмотрим, как ты их вдохновишь завтра.

- В наилучшем виде. Только вот времени в обрез. Ну что ж, утречком встретимся?

- Непременно.

Круглов ушел, и в землянке опять стало тихо. Прислушиваясь к отдаляющимся в траншее шагам, Волошин вспомнил о высоте и подумал, что придется, наверно, снова вылезать из землянки и идти к Самохину - он просто терял надежду дождаться на КП пропавших где-то разведчиков. Но усталое тело медлило, так хорошо было сидеть в тепле и покое, тревожно сознавая, что истекают последние часы ночи, а завтра все уже будет не так. Хотя, может, и обойдется. Они возьмут высоту, закрепятся, зароются, настанет какая-никакая передышка, можно будет отдохнуть в обороне.

Вот ведь о чем мечтается, спохватился комбат, поймав себя на этих расслабляющих, почти крамольных на фронте мыслях. Пол-России стонет под немцем, льется кровь пополам со слезами, люди ждут не дождутся, когда Красная Армия осилит захватчика, а он о чем размечтался - стать в оборону, отдохнуть, отоспаться. Но что делать - именно так. Сердцем и разумом чувствуешь и сознаешь одно, а тело, каждая часть твоей теплой плоти жаждут другого; у них свои, куда более скромные, требования, но без удовлетворения их - никуда. Очень несовершенен, слаб человек, но другого вот не дано. Чтобы достичь больших целей, приходится считаться с маленькими нуждами этих несовершенных и слабых людей, судьбами и телами которых вымощен весь длинный путь к огромной победе.

И Круглов прав, идя к ним не с лекцией о положении на фронтах и не с разъяснением очередного приказа Верховного, а с трогательным в своей девичьей наивности письмом истосковавшихся в обезмужичевшем тылу девчат. Действительно, такое письмо способно скорее тронуть очерствевшие души тех, кому адресовано, и наверняка благотворнее сработает в их сознании, чем чеканные слова воинского приказа, ставящего все те же задачи. Если бы эти задачи было так легко выполнить, как запечатлеть их в сознании у каждого! А вот письмо, этот тихий голос девичьей нежности, из-за тысячи верст прилетевший в промерзшую фронтовую темень, - что может быть светлее и ближе для издрожавшегося, оголодалого, изнывшего от долгой разлуки с близкими человека на фронте?

Но комбат не хотел читать эти, может быть, самые лучшие из всех когда-либо написанных от имени и но поручению строки, он предпочитал такие слова любви, которые не покажешь другому, не прочитаешь на собрании.

Он их читал в редкие минуты покоя, наедине с собой.

" Мой дорогой сын, пишу тебе, наверно, в последний раз, вряд ли нам придется когда еще свидеться. По улице проходят последние бойцы нашей пехотной части, на Оршанском шоссе слышится сильный бой, под вечер, наверно, тут уже будут немцы. Может, ты меня осудишь за то, что я остаюсь в этом городе под властью оккупантов, но куда мне идти? Ты знаешь, какое мое здоровье, к тому же я здесь родилась, здесь выросла, здесь тридцать лет моей жизни отдано детям и школе, здесь могилы моих стариков и твоего отца - я остаюсь с ними. Будь что будет!

Но что ждет тебя? - эта мысль приводит меня в отчаяние, я не нахожу себе ни покоя, ни места, ведь ты совсем еще молод, а на твоих плечах такая командирская ответственность. Как ты с ней справишься в такой жестокой войне, с таким сильным врагом, как эти немцы-фашисты?

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒