«На восходе было солнца красного…» 4 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 19 из 20Следующая ⇒

- Спотела, боле ницо не помню. Давай, ложи карандаш-от... Быват, хватит!

Записали мы между прочим любопытные частушки - несомненно, не книжного, а местного происхождения:

Будем честна мы трудиться,

Все в колхозе работать,

И в навозе будем рыться,

Будем землю удобрять.

Нать работу нам поставить

На новую форму,

Чтобы каждый из нас знал

Своей работе норму.

Если только кто позволит,

Будет делать на свой нрав,

Запускать скотину в поле –

На его наложим штраф.

Есть проезжие места,

Где ездят людей сотни,

И на эти-то места

Сделать нать воротни.

Кто не будет закрывать,

Того будем штрафовать.

Нужно честно всем трудиться,

Нать порядок навести.

Наростет тогда нам хлеба –

На коне не увезти!

5 августа 1958.

Дер. Кимжа.

В порядке двухдневной вылазки вчера к вечеру прибили на новое место.

Река Кимжа - неширокая, извилистая, очень красивая, в зелени, течет из дремучих лесов и впадает в Мезень слева, почти против Дорогой Горы. Километра за три от устья на ней стоит деревня Кимжа, расположенная на высоком обрывистом берегу. Во все стороны раскрываются отсюда необъятные горизонты - тихие, пустынные, с темнеющими лесными далями, с медленно плывущими над ними белыми облаками.

А посреди деревни стоит церковь, словно перенесенная в Кимжу из древней сказки. Не знаем точно, сколько ей лет. Она деревянная, с кокошниками, маленькими главками на тонких шейках и серой деревянной черепицей. Формы, пропорции, общий вид - дух захватывает!

Две маленькие крытые лесенки, как в тереме, справа и слева поднимаются к паперти. Внутри - мерзость запустения, темно. Впотьмах видно решетку старинного рисунка, вделанную в стены поперек церкви, и огромный толстый резной столб, подпирающий потолок. Везде пыль, грязь, обломки, рассыпанные кирпичи большой обрушившейся печки... Этому памятнику цены нет, но мудрое местное начальство собирается снести его на дрова, как и остатки сгоревшей Юромской церкви. Управы на это начальство нет, как и везде тут...

Поют здесь много. Основные наши исполнительницы - две родственницы Немнюгины, Таисья Григорьевна и Домна Андреевна; каждая из них прожила на свете 65 лет, каждая впитала очень глубоко местную песенную культуру и поют они теперь обычно вместе. Кроме лирики знают исторические песни и былины: «Женитьбу Алеши» и «Старину про сорок калик», которые шли «из-за озера, озера Мокеева, от того же креста да Леванидова», подпираясь драгоценными посохами и неся сумочки светлой парчи - шли к людям, чтобы передать им заветы чистой, честной, беспорочной жизни, братства, взаимного уважения друг к другу.

Познакомили нас со стариком Иваном Петровичем - последним мастером, который занимается в Кимже литейной работой: он лил прежде медные «схваты» - пряжки для мужских ременных поясов, и колокольчики для дуг и для скота. Теперь занимается этим мало. «Коневальских коньков» он уже не лил, - это делали его отец и дед вместе в их ровесниками. А сам Иван Петрович славился своими колокольчиками - особенно свадебными, из сплава меди с серебром. Мы попросили его слить нам такой колокольчик на память, и он сначала было согласился, но потом передумал: побоялся при такой жаркой и сухой погоде раздувать горн и пускать искры, - как бы не спалить деревню.

- Может быть, у кого-нибудь можно старый достать? - спросили мы. Оказалось, что в Кимже нет ни у кого, но по слухам такой колокольчик был увезен в город Мезень и имеется в одной на тамошних пригородных деревень, в Малой Слободе: там живет некий Федор, у которого дядя бывал в Кимже и в свое время, вывезя из Кимжи колокольчик, подарил его Федорову отцу. Так что не иначе, как колокольчик найти можно, уверяли меня кимжане, очень огорченные тем, что не могли исполнить нашу просьбу.

Вместо литья Иван Петрович показал нам другие свои работы: он очень недурно делает мебель, плетет корзины, делает всякие кадушки, баклажки и т. п. Народ тут смышленый, деловитый, никогда не сидит без дела. Смекалки и догадки у него хоть отбавляй. А местная приветливость, честность и гостеприимство прямо должны войти в пословицу.

6 августа 1958.

Дорогая Гора.

Вчера вечером под сильным ветром вернулись из Кимжи в Дорогую Гору. Два раза сев на мель посреди речки Кимжи, мы вышли на мезенский простор, и наша маленькая моторная лодка весело запрыгала по темным волнам. Мезень была вся в бурунах, в белой пене. Лодочка была нагружена до бортов, и борта эти поднимались над водой на считанные сантиметры. Почему нас не залило и не утопило - неизвестно. Здешние люди отчаянные и пускаются по воде в любую погоду, а за ними и мы.

Сегодня утром закончили тут последние записи. Наиболее примечательные местные певцы пели нам и песни, и фрагменты былин, но целых былин не помнили.

- Горе серо с нами! Ницо не знам! - восклицали они сокрушенно, видя, что мы вынуждены прекратить запись.

Надо бы навестить деревню Тимощелье - то самое, где «не боги горшки обжигают», - оно стоит в пяти километрах отсюда. Но, говорят, деревня совсем опустела: раньше там было сто домов, теперь осталось двадцать. На двадцать домов пять мужиков, т. е. по одному на четыре дома. Трудно ожидать, чтобы хозяйство и культура в таких условиях процветала. Говорят, они и не процветают... Это уже не первая деревня на Мезени, которая заколачивает окна досками и тихо замирает: население уходит в город.

Вряд ли мы там найдем что-нибудь интересное. Вернее - направиться в Л а мпожню.

7 августа 1958.

Дер. Лампожня.

Прибыли сюда не без приключений.

Вчера в пять часов дня мы опять в маленькой моторной лодке вышли из Дорогой Горы. Проплыв почти полтора часа по широкой, спокойной сегодня Мезени, причалили к песчаной отмели километра за два от деревни и дальше побрели пешком: сначала по песку, потом по редким мелким лопухам, которыми порос этот песок. Потом по густой траве. И дошли… до широкого протока, который бежал как раз перед деревней и который нечего было и думать перейти в брод.

С трудом удалось достать лодку с того берега и добраться с ее помощью до древней Лампожни. Поселились опять в школе.

Лампожня – деревня большая, с широкими улицами, с беспорядочно раскиданными избами и грязными проулками. Дома старинные, есть очень интересные крылечки, амбары, огромные взвозы. Около изб огороды.

Посреди деревни широкая прогалина с наклоном в глубину. В «вёшницу», т. е. весной после ледохода, она вся заполняется водой. Вода поднимается по улицам и нередко затопляет и нижние этажи жилищ, так что приходится весь скот переводить наверх, на поветь. Поперек этой улицы-прогалины имеются столбы для удерживания напирающего льда и – «боны», т. е. соединенные цепями звенья деревянных бревенчатых мостков, которые поднимаются весной от половодья сами собой и образуют мост для перехода улицы. Летом они лежат плашмя на траве.

Здесь есть молочный завод, где делают сыр и масло. Молоко для этого привозят с окрестных пожен и из деревни Закокурье, которая находится за три километра отсюда.

Мы разыскали хоровую певицу, Пелагею Павловну Владимирову, которая, несмотря на свои 80 лет, спела нам целый ряд красивых старинных величальных припевок, исполнявшихся на молодежных посиделках зимой; в них и яхонты катаются по комнатам, и жемчуга рассыпаются по блюду, и невесты нижут ожерелья, и золотые чашечки полны медом - словом, вся свадебная величальная символика, все нарядные образы величальных песен. Но кроме этой певицы записывать было некого: всё остальное было бесконечным повторением уже известного и слышанного.

Сходим в Закокурье - и надо двигаться дальше.

8 августа 1958.

Лампожня.

Нам говорили, что в Закокурье есть хороший хор. Поскольку это совсем недалеко от Лампожни, одна из наших рабочих групп сегодня туда и отправилась.

Закокурье видно из Лампожни невооруженным глазом. Но ведь и Кронштадт тоже видно из Ленинграда. Однако достигнуть как одного, так и другого из исходной точки не так-то просто.

Лампожня окружена роскошными пожнями, которые перерезаны в свею очередь не менее великолепными озерами, вытянутыми, как «виски», и «висками» - глубокими как озера. Короче говоря, проблуждав по всем этим угодьям и пройдя по крайней мере шесть километров вместо названных нам трех, мы очутились на берегу прелестного темного озера (по имени Темник, как нам сообщили позднее), совершенно измученные жарой и бездорожьем. Если бы не местный парень, верхом на лошади, проскакавший мимо и указавший нам дорогу сквозь всю эту путаницу озер и протоков, мы, вероятно, до вечера бродили бы по всем этим пожням и водам, причем недосягаемое, словно заколдованное Закокурье все время стояло, как мираж, у нас перед глазами. Именно так, вероятно, бывает, когда заблудшего путника водит леший.

Но в конце концов мы все-таки до места добрались. Правда, перед деревней надо, было переходить вброд очередную «курью», т. е. водный проток: (от него - и название деревни – «За-курьей», а дополнительный слог «За-Ко-Курьей» вставлен, очевидно, для лингвистической грации). Про этот проток нам в Лампожне ничего не говорили.

- Дойдете сухой ногой, - уверяли нас местные жители; Это означало, что дорога будет сухая. Выражение это принято по всей Мезени, но на проверку оказывается, что «сухой ногой» можно пройти только сняв с себя все, надетое ниже пояса, и заворотив на голову все остальное. «Сухой ногой» - это значит, что вода по дороге будет вам не выше, чем по шею.

Но нам повезло: воды в «курье» на этот раз было нам по колено, так что не о чем было в разговаривать. Однако, оказалось, что никакого хора в Закокурье нет. Только две певицы - мать в дочь Кашунины - смогли спеть нам «Воробьевы горы», «Любила я дружка» и «Распремилые наши подружки», а больше никто ничего не знал.

С тем нас и доставили вечером обратно в Лампожню. На этот раз мы уже не блуждали по пожням и протокам, а ехали на бидонах с молоком, которое Закокурье с колхозным приветом пересылало по установленному ежевечернему обычаю на молочный завод в Лампожню.

Недостаток песен в Лампожне нам в какой-то мере возместили пословицы, которых мы за последнее время набрали несколько десятков. Среди них есть занятные:

Будь, как дома, только в ш о лнуш не ходи. (Ш о лнуш, ш о лнуша - мезенское название места за печью, где находятся мелочи домашнего обихода, не показываемые посторонним).

Весной не ночуй, а переходи; осенью не переходи, а ночуй. (Имеется в виду ночной переход через реку).

Воды перемывчивы, а житья переходчивы (в смысле - в жизни бывает разное).

Восток реку ставит, восток и плавит. («Восток» - восточный ветер, обычно связанный с весенней и осенней распутицей. )

Дерево с деревом не встретится, а человек с человеком встретится.

Дом не веревка, а обовьет - не распутаешь.

Как играют, так и пляши.

«Кошки» хватишь - сто рублей заплатишь. («Кошка» - мель; если катер долго просидит на мели, приходится платить штраф).

Кривы деревья, да прямо горят.

Кто в лес, кто по дрова, а кто и за сеном.

Места много, да ума мало. (Про неудачное строительство).

Ни отца, ни матери, ни дому, ни лому.

Не хожу ни в пирушки, ни в столушки (т. е. ни в какие гости).

Не дорог а прнчит а льница, а дорог а водильница. (т. е. не подголосок, а запевала).

Не покупай голубых коней, не люби мужиков Афоней, не бери взамуж одинаких (т. е. единственных) дочерей, не ходи взамуж за поповских сыновей.

От дерева щепье недалеко летит.

Рости, коса, до пятки, красна девица - до грядки. (Грядка - полка в избе, устроенная на поперечной балке под потолком).

Ума-то палата, да ключа-то к ней нет.

11 августа 1958.

Город Мезень.

Пока что по пути к югу мы двигаемся на север. 9-го решили ехать из Лампожни в Мезень. Прямого сообщения между ними нет. Нам дали колхозную грузовую машину и довезли всё до того же знаменитого Закокурья, - через него идет путь из Дорогой Горы в Мезень. Лампожня стоит в стороне от этого пути и сюда машины не заходят, а в Закокурьи они останавливаются и мы могли бы там пересесть на какой-нибудь попутный транспорт.

Хорошо. Приехали в Закокурье. Пересели. Грузовик, шедший с Дорогой Горы, был уже переполнен пассажирами. Кое-как, оберегая нашу аппаратуру, разместились чуть не на головах друг у друга. Поехали дальше.

Дорога была лесная, красивая, но все-таки отвратительная: весь путь до Мезени шел сплошь по песку и колдобинам. В Мезени были через час и заполнили собой всю «Квартиру для приезжих», рассчитанную весьма экономно всего на... пять человек. Шестое место получили на чердаке.

В 1928 году мы в Мезени не были, а только глядели на нее из Каменки через реку. Как и Архангельск, Мезень - длинное поселение, вытянутое вдоль реки, которая проходит здесь весьма далеко от города. На центральной магистрали, Советском проспекте, стоят самые разнообразные и разнокалиберные здания - от древних деревянных изб времен, вероятно, новгородских ушкуйников до страшных зданий типа «модерн», при виде которых начинаешь ощущать к ушкуйникам удвоенную нежность. По бокам Советского проспекта отходят в стороны проулки совсем былинных времен, почти по былинному и застроенные.

Так же смешано и население. В основном у жителей костюмы городские, но лица и нравы - деревенские: приветливые и ласковые. Конечно, есть тут и приезжие служащие, - у тех и лица, и нравы другие, - но в основном здесь очень много переселенцев из разных мезенских деревень верхнего, среднего и нижнего течения, а также с Пёзы и Кулоя.

Хотя Мезень - город, но тут есть и колхоз. Стада коров мирно пасутся на луговинах по краям заселенного пространства, а Малая Слобода, примыкающая к мезенскому аэродрому, и вовсе деревушка - достаточно ветхая и грязная.

Я попала в нее сегодня на вечерней заре в поисках знаменитого кимженского колокольчика. Пути в эту Малую Слободу оказалось не два километра, как мне сообщили в Мезени, а конечно, четыре. Тем не менее нужный мне таинственный Федор был мною разыскан; он сидел с семьей за ужином.

Легенда о колокольчике оказалась правдой: колокольчик хранился в чулане. С буйным весельем и восторгом всего семейства он был немедленно принесен и вручен мне. Все были очень польщены, что городские люди интересуются их бытом и искусством, и непременно хотели отдать мне колокольчик в подарок. С трудом уговорила я их взять за него деньги.

Домой пришлось возвращаться уже почти ночью. Дорога шла мимо кладбища, густо заросшего деревьями. Тихо, пустынно, кругом ни души. Когда последние лучи солнца ненароком пронизывали древесную кладбищенскую тьму, видно было, как между деревьями что-то ярко-красное мелькало и трепетало над могилами. Я, конечно, сунулась посмотреть, что это такое. Оказалось, что тут существует обычай прикреплять к надгробиям красные флаги. Несколько флагов было и белых, но они тонули в множестве красных.

Я шла пустынными полями и время от времени, наподобие индийской прокаженной, позванивала своим колокольчиком: у него был такой необычайно мелодичный звон, и так он хорошо гармонировал с этими тихими цветущими полями, что трудно было удержаться от соблазна все снова и снова слушать его. Это был колокольчик для свадебного поезда, а такие обычно лились с большой примесью чистого серебра.

Что касается аэродрома, то он существует для посадки и передышки тут самолетов по линии Андерма - Нарьян-Мар - Архангельск и для сообщения с Центром Мезени, Лешуконьем, куда теперь тоже можно попасть отсюда по воздуху.

Вчера по городу бродили приехавшие ненцы в национальных меховых костюмах и водили за собой две упряжки оленей. Они явились прямо из тундры. Олени, кроткие звери с большими умными глазами, довольно легко волокли сани по улицам, на которых вместо привычного оленям снега лежал глубокий песок.

Мы нашли в городе фрагменты былин, четыре хороших полных былинных текста («Женитьба князя Владимира», «Василий Буслаев», «Про Василия пьяницу», «Святогор и Илья») и познакомились с несколькими певцами преклонных лет; записали от них немало свадебных, плясовых, припевок и протяжных песен. Все тексты очень хорошей сохранности.

Сравнивая записи песен с Мезени в собрании Киреевского и наши записи этого года, видишь, что Киреевскому, очевидно, были переданы записи именно с нижней, а не с верхней Мезени. С верхнемезенским репертуаром его мезенские материалы явно не совпадают.

15 августа 1958.

Архангельск. Гостиница «Интурист».

В Мезени мы прожили до 13-го. 13-го утром выбрались со всем багажом к перевозу, неподалеку от малой Слободы. Около часу дня, когда начался прилив, маленький теплоход из Каменки перевез нас к знакомой пристани, к высокому обрыву с березами, неустанно раскачивавшими ветви над рекой.

День провели в Каменке, ночевали у Т. А. Орешкиной, записывали дополнительно песни от нее и ее приятельниц. Вчера погрузились на знакомый «Воронеж» и поехали обратно через море.

Море было спокойное, темнозеленое, с тяжелыми литыми перекатами, вздымавшимися от нашего парохода, с массой белых чаек, которые, мелькая, отражались в морской глади резко прочеркнутыми серебряными молниями. Вечером солнце опускалось, алея, в огромную голубую сияющую бездну за горизонт, и казалось, что мы заключены в необъятное кольцо сказочных красок – бледно-фиолетовых, голубых, розовых и пепельно-золотистых, все время менявших оттенки по мере погружения солнца в воду. Такого ослепительного заката среди совершенно безоблачного неба и необозримого пустого морского простора никто из нас еще никогда в жизни не видывал.

По неподвижному, чуть вздыхающему зеркалу моря прошли весь путь до Архангельска. Вздыхало море несомненно, расставаясь с нами. Напоследок у острова Моржовец, где мы сделали остановку, оно показало нам играющих в воде тюленей.

15 августа 1958.

Архангельск, гостиница «Интурист».

Мы уезжаем отсюда 16-го. Сегодня были в местном Доме народного творчества. Там нет ни народа, ни творчества, а руководящие силы в основном занимаются просмотром сельской художественной клубной самодеятельности, т. е. «постановками» и подготовкой местных Мочаловых и Ермоловых к районным и областным театральным смотрам. О фольклоре не знают и принципиально не хотят знать, так как считают, как сами нам сказали, что это «не их касается». А кого же, прости Господи?!

Оттуда прошли в краеведческий музей. Надеялись увидеть в его фондах фольклорные россыпи. Нам выдали четыре тощих папки ненецких сказок и одну тетрадку песенных текстов, собранных учениками какой-то школы на реке Онеге.

А где же богатейший фольклор всей Архангельской области?

Ничего не оказалось. Заведует этим богатым фондом старуха с говором, ухватками и культурным уровнем тетки Каллисфеньи из деревни Дорогая Гора, да и то, пожалуй, та будет покультурнее, хотя и неграмотна... А ведь что тут было раньше, в 1920-е годы! Ведь мы же были тут, мы видели своими глазами, какие фонды тут хранились. Ну, люди, конечно, могли поумирать. Но где же материалы?..

Странное дело, какая серость, безграмотность, полное неуменье учитывать свои богатства, хранить их...

Повидались с руководительницей Лешуконского хора, Анной Степановной Уткиной. Это бодрая, свежая шестидесятилетняя женщина. Она очень радушно приняла нас у себя и рассказала о работе своего хора примерно то же, что мы узнали еще в Лешуконье. Мы записали от нее три плясовых песни. К сожалению, собрать хор было нельзя: многих певцов не было в Архангельске.

Были мы и в Отделе природы Краеведческого музея. В нем хоть местных медведей показывают! Не то, что в отделе фольклора. «Музей северной природы» сейчас переделывается и потому почти все материалы кроме чучел свалены в кучи на полу. Так что нам не удалось еще раз, как мы хотели, полюбоваться на предметы кустарного искусства - деревянные, берестяные, плетеные, вышитые, вязаные и другие, которые мы только что видели «живьем» на Мезени. Главная научная сила в этом отделе музея - экскурсовод, молодей человек, очень милый и любезный. Но нам пришлось самим объяснять ему разницу между охлупнем и подзором, между разными типами сарафанов, между разной системой изготовления вязаных и плетеных поясков... Олемский коновал Н. Ф. Матвеев, как хранитель музея, был бы тут право же больше на месте…

19 августа 1958.

Поезд Архангельск - Ленинград.

Вчера днем со всеми тюками и рюкзаками выбрались из «Интуриста» и отправилась на перевоз. Здесь ведь сразу попасть из города на вокзал нельзя, - сначала надо через речку! Говорят, будут строить мост, но Двина в этом месте - страшной ширины, так что когда это будет - неизвестно.

Добрались до заречной стороны и вокзала и в 5. 55 дня отшвартовались в мягком вагоне по направление к Ленинграду.

Едем и считаем часы. Дома будем завтра утром в 6. 40. Перед отъездом успели еще сделать в Архангельске много дел: побывали в издательстве, в Радиовещании, в редакциях двух газет, всюду дали (или пообещали дать) материал.

* * *

Экспедиция закончена. Закончен большой раздел работы по исследованию фольклора современного севера. За три года обследованы заново Мезень и Печора. Какие же наблюдения привезли мы из этих трех поездок, которых нам так хотелось?

Не буду писать о тех глубинных изменениях в психологии, социальном сознании, о росте политической грамотности, которые мы и в крупных проявлениях, и в мелочах наблюдали на обеих реках после тридцати лет отсутствия. Это вопрос большой, сложный и прямого отношения к нам не имеющий. Но совершенно несомненно, что за тридцать лет северная деревня во всех направлениях очень и очень изменилась.

Как сказались эти изменения внешне?

Основы местного хозяйства, обусловленного природными данными, за эти годы измениться, естественно, не могли: лес, лесные и речные промыслы, скотоводство... Но появилась большая тяга к городу, к городскому труду - особенно, конечно, среди молодежи. Многие - в первую очередь, парни – уходят из родных деревень в широкий мир. А параллельно с этим у тех, кто остается, за истекшие три десятка лет появилось много нового и в общекультурном укладе, и в быту…

Признаки внешней культуры, как кинокадры, медленно наплывают на старый быт и постепенно заслоняют его. Процесс этот идет очень неторопливо, и в избах на полках и в запечьях рядом с новой аллюминиевой и пластмассовой посудой еще теснятся глиняные горшки и корчаги; но новизна наступает неотвратимо.

Ее внешние признаки, конечно, яснее видны простым глазом, чем изменения более глубокого порядка, происходящие во внутреннем мире старой деревни. И чем глубже пласты этой внутренней жизни, подвергающейся воздействию новых влияний, тем медленнее эти изменения происходят. Отказаться от платка и сарафана легче, чем от веры в домового или от свадебных примет.

Но медленно, как задняя панорама в феерии, проплывает и удаляется традиционный фон, на котором рисуется современная жизнь северной деревни с ее сегодняшним фольклором – одним из самых глубоких пластов в системе традиционного мировоззрения и внутренней жизни северян. Наиболее старое, как и все старое на свете, постепенно, естественно, уходит, давая дорогу новому. Но это старое еще не ушло…

К сожалению, былины, старые песни и сказки – не архитектурные памятники и не могут стоять перед зрителями в несокрушимой, неизмеримой красоте. Самый древний слой сегодняшнего фольклора еще будет какое-то время жить в быту, затем сохранится в записях фольклористов… но в деревнях живым голосом уже не прозвучит, останется в воспоминаниях. Этот процесс угасания старины идет по районам и деревням неравномерно, в зависимости от многих привходящих условий. Вокруг фольклорной старины как бы меняются декорации: это сказывается в ином отношении к традиции, в иных, чем прежде условиях бытования наиболее старых фольклорных произведений, в иной системе преемственности. Традиционный фольклорный материал из быта становится художественным пережитком. Старое отмирало и заменялось новым и прежде; но в наши дни этот процесс все ускоряет и ускоряет свои темпы.

Сами северяне нового складывают сегодня еще мало; но общеизвестно, что фольклор (кроме, разве, частушек) не создается непосредственно по следам событий и 50-60 лет для него очень короткий срок. Огромная сила фольклорной поэзии настолько глубоко пронизывает сегодня Северный край, что сомневаться в жизнеспособности будущего русского фольклора не приходится.

А вот каким он будет - этого сегодня, вероятно, не скажет никто.

Не скажем и мы. Мы не пророки.

- Север исчерпан. Там нечего записывать.

Так говорят невежды, малосведущие скептики. Не верьте им, молодые фольклористы! Север неисчерпаем. Из года в год, из десятилетия в десятилетие он будет и дальше требовать внимания, изучения, заботы исследователей. И ещё не одно поколение собирателей будет наслаждаться художественными сокровищами его золотых родников…

На Север нужно ехать и через десять, и через двадцать, и через пятьдесят лет.

... Не те, что были когда-то, условия экспедиционной работы сегодня. В наши дни к услугам фольклористов-собирателей появились и налаженные пути, и средства сообщения, и обеспеченное жилье на местных базах, и коллективы исполнителей, организованные вокруг клубов и Домов культуры. Сегодня не надо по трое суток пробираться на лодке рекой Пижмой из Усть-Цыльмы в Замежное, крутится в водоворотах на опасных порогах, не надо, изнемогая от зноя, вышагивать пешком десятки километров по открытым каменистым полям или часами мокнуть под ливнем в открытом карбасе на лесных необжитых реках. Сегодня из Усть-Цыльмы в Замежное вас за двадцать минут доставит самолёт, а в любую из деревень колхоз отправит вас на машине.

И когда из кузова этой бегущей машины вы оглянетесь на лежащую перед вами новую асфальтированную дорогу и отступившую в стороны лесную чащу - может быть, вам и вспомниться, как когда-то по этой же чаще, по бурелому, без дорог, пробирался пешком отряд ваших предшественников - людей другой эпохи, но неразрывно связанных с вами научной преемственностью, - отряд уже почти исчезнувшего племени «фольклористов двадцатых годов», прокладывавших путь будущей советской науке о фольклоре.

Библиография работ Н. П. Колпаковой

1926 г.

- Изучение Карелии. Путевые наброски Прионежской научной экспедиции // Красная Карелия. 1926. № 168. 28 июля; № 174. 4 авг.; № 183. 14 авг.; № 189. 22 авг.; № 198. 2 сент.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 17 181920 Следующая ⇒