Девятая картина

Анна уже была дома. Когда Вронский вошел, она была одна в том самом наряде, в котором она была в театре. Она сидела и смотрела пред собой.

АННА. Вы, кажется, поздно приехали в театр и не слыхали лучшей арии.

ВРОНСКИЙ. Я плохой ценитель.

АННА. Вы не находите, что хор поет слишком громко?

ВРОНСКИЙ. Анна...

АННА. Ты, ты виноват во всем!

ВРОНСКИЙ. Я просил, я умолял тебя не ездить, я знал, что тебе будет неприятно…

АННА. Она сказала, что позорно сидеть рядом со мной.

ВРОНСКИЙ. Слова глупой женщины, но для чего рисковать, вызывать…

АННА. Я ненавижу твое спокойствие. Ты не должен был доводить меня до этого. Если бы ты любил меня….

ВРОНСКИЙ. К чему тут вопрос о моей любви…

АННА. Да, если бы ты любил меня, как я, если бы ты мучался, как я… Ты имеешь право уехать когда и куда хочешь. Не только уехать, но оставить меня, я не имею никаких. Ты тяготишься мною.

Вронский вышел, хлопнув дверью. Анна у окна.

Отчего же он так холоден? Он хочет доказать, что его любовь не должна мешать его свободе. Но мне не нужны доказательства, мне нужна любовь. Он должен понять всю тяжесть жизни моей. Я не живу, а ожидаю развязки, которая все оттягивается.

Вошел Вронский. Она утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села и развернула книгу.

Так для чего же ты в театре оставался?

ВРОНСКИЙ. Я хотел остаться и остался. Анна, зачем, зачем?

АННА. Разумеется, ты хотел остаться и остался. Ты делаешь все, что ты хочешь. Я чувствую, как я боюсь себя!

ВРОНСКИЙ. Разве я ищу развлечения вне дома? Разве я не избегаю общества женщин? Ну, скажи, что я должен делать, чтобы ты была покойна? Я все готов сделать, чтобы ты была счастлива, чтоб избавить тебя от горя какого-то, как теперь, Анна!

АННА. Ничего, ничего. Жалею, что одно грубое и материальное вам понятно и натурально. Ну, не будем говорить. Что ж бега? Ты не рассказал. Что вы там делали, кто был?

ВРОНСКИЙ. Обед был прекрасный, и все было довольно мило, но в Москве не могут без ridicule. Явилась какая-то дама, учительница плаванья, и показывала свое искусство.

АННА. Как? Плавала?

ВРОНСКИЙ. В каком-то красном costume de natation, старая, безобразная.

АННА. Что же, она особенно как-нибудь плавает?

ВРОНСКИЙ. Я и говорю, глупо ужасно. Так когда же ты думаешь ехать?

АННА. Когда ехать? Да чем раньше, тем лучше. Завтра не успеем. Послезавтра.

ВРОНСКИЙ. Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman.

АННА. А! Теперь тебе нужна уже не учительница плаванья, а княжна Сорокина, которая живет в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, да?

ВРОНСКИЙ. Что за глупости?

АННА. Если так, то мы не уедем совсем.

ВРОНСКИЙ. Да отчего же?

АННА. Ты не хочешь понять. Отчего ты, хвастаясь своею прямотой, не говоришь правду?

ВРОНСКИЙ. Я никогда не хвастаюсь и никогда не говорю неправду.

АННА. Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь. А если ты больше не любишь меня, то лучше и честнее это сказать.

ВРОНСКИЙ. Нет, это невыносимо! Ты испытываешь мое терпение? Оно имеет пределы.

АННА. Что вы хотите этим сказать?

ВРОНСКИЙ. Я хочу сказать… Я должен спросить, чего вы от меня хотите.

АННА. Чего я могу хотеть? Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено!

ВРОНСКИЙ. Постой! В чем дело?

АННА. Он ненавидит меня. Он любит другую женщину. Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено, и надо кончить. Да, умереть! И стыд, и позор - все спасается смертью. Умереть - и он будет раскаиваться, будет любить, будет страдать за меня.

ВРОНСКИЙ. Анна, что же?

АННА. Брось меня, брось! Кто я? Развратная женщина. Камень на твоей шее. Я не хочу мучать тебя! Я освобожу тебя. Ты не любишь меня, ты любишь другую! Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты. Эти часы, гардины, главное обои - кошмар. Нет выражения лица в них, нет души. От кого депеша?

ВРОНСКИЙ. От Стивы.

АННА. Отчего же ты не показал мне? Какая же может быть тайна между Стивой и мной?

ВРОНСКИЙ. Я не хотел показывать потому, что Стива имеет страсть телеграфировать. Что ж телеграфировать, когда ничто не решено?

АННА. О разводе?

ВРОНСКИЙ. Да, но он пишет: ничего еще не мог добиться. Да вот прочти.

Дрожащими руками Анна взяла депешу и прочла то самое, что сказал Вронский.

АННА. Не было никакой надобности скрывать от меня. Так он может скрыть и скрывает от меня свою переписку с женщинами. Нет, почему же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что надо даже скрывать?

ВРОНСКИЙ. Я люблю ясность.

АННА. Ясность не в форме, а в любви. Для чего ты желаешь этого?

ВРОНСКИЙ. Ведь ты знаешь для чего: для тебя и для детей, которые будут.

АННА. Детей не будет. Тебе это нужно для детей, а обо мне ты не думаешь? Твое желание иметь детей я объясняю себе тем, что ты не дорожишь моей красотой. Мне совершенно все равно, что думает твоя мать и как она хочет женить тебя.

ВРОНСКИЙ. Но мы не об этом говорим.

АННА. Нет, об этом самом. И поверь, что для меня женщина без сердца, будь она старуха или не старуха, твоя мать или чужая, не интересна, и я ее знать не хочу.

ВРОНСКИЙ. Анна, я прошу тебя не говорить неуважительно о моей матери.

АННА. Женщина, которая не угадала сердцем, в чем счастье и честь ее сына, у той нет сердца.

ВРОНСКИЙ. Я повторяю: не говорить неуважительно о матери, которую я уважаю.

АННА. Ты не любишь мать. Это все фразы, фразы и фразы!

ВРОНСКИЙ. А если так, то надо…

АННА. Надо решиться, и я решилась. Что вам надо?

ВРОНСКИЙ. Что, Анна?

АННА. Я ничего.

ВРОНСКИЙ. А ничего, так tant pis. Да, завтра мы едем?

АННА. Вы, но не я.

ВРОНСКИЙ. Анна, эдак невозможно жить…

АННА. Вы, но не я.

ВРОНСКИЙ. Это становится невыносимо!

АННА. Вы… вы раскаетесь в этом.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 19 202122 23 Следующая ⇒