Девятая картина. Десятая картина

Девятая картина

Алексей Александрович не раздеваясь, ходил взад и вперед по паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет отражался только на большом портрете его, висевшем над диваном, и освещая портреты родных.

КАРЕНИН. Да, это необходимо решить и прекратить, высказать свой взгляд на это и свое решение. Но высказать что же? Какое решение? Да наконец, что же случилось? Ничего. Она долго говорила с ним. Ну что же? Мало ли женщина в свете с кем может говорить? И потом, ревновать – значит унижать и себя, и ее. Да, это необходимо решить и прекратить, и высказать свой взгляд … Как решить? Ревность есть чувство, унижающее жену, но всё же – случилось что-то … Переноситься мыслью и чувством в другое существо - душевное действие, чуждое мне. Я считаю это душевное действие вредным и опасным фантазерством. И ужаснее всего то, что теперь именно, когда подходит к концу мое дело, нужно все спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Я не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им в лицо. Я должен обдумать, решить и отбросить. Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не мое дело. Итак, вопросы о ее чувствах и так далее – суть вопросы ее совести, до которой мне не может быть дела.

Этот жест – соединение рук и трещанье пальцев – всегда успокаивал его.

Десятая картина

Анна давно стояла и слушала, играя кистями башлыка.

АННА. С кем ты говоришь, Алексей Александрович?

КАРЕНИН. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить, и потому отчасти лицо ответственное. Я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен высказать.

АННА. Опять лекция. Я ничего не понимаю. Что?

КАРЕНИН. Я должен сказать и высказать следующее: во-первых, объяснение значения общественного мнения и приличия. Во-вторых, религиозное объяснение значения брака. В третьих, если нужно, указание на могущее произойти несчастье для сына. В-четвертых, указание на твое собственное несчастье.

АННА. Ты не в постели? Вот чудо! Пора, Алексей Александрович.

КАРЕНИН. Анна, мне нужно поговорить с тобой.

АННА. Со мной? Что же это такое? О чем это? Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.

КАРЕНИН. Анна, я должен предостеречь тебя.

АННА. Предостеречь? В чем?

КАРЕНИН. Всякую свою радость, веселье, горе ты всегда тотчас сообщала мне. Я хочу предостеречь тебя в том, что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским обратил на себя внимание.

АННА. Ты всегда так. То тебе неприятно, что я скучна, то тебе неприятно, что я весела. Мне не скучно было. Это тебя оскорбляет?

Алексей Александрович вздрогнул и загнул руки, чтобы трещать ими.

Ах, пожалуйста, не трещи, я так не люблю.

КАРЕНИН. Анна, ты ли это?

АННА. Да что ж это такое? Что тебе от меня надо?

КАРЕНИН. Я вот что намерен сказать. Я признаю, ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством. Но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.

АННА. Решительно ничего не понимаю. Но в обществе заметили, и это тревожит его. Ты не здоров, Алексей Александрович.

Она, отклонив голову назад, набок, начала своею быстрою рукой выбирать шпильки.

Я слушаю, что будет. Даже с интересом слушаю, потому что желала бы понять, в чем дело.

КАРЕНИН. Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным. Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства – это дело твоей совести. Но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом.

АННА. Сколько пафоса …

КАРЕНИН. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.

АННА. Ничего не понимаю. Ах, боже мой, и как мне на беду спать хочется!

КАРЕНИН. Анна, ради бога, не говори так. Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.

АННА. Алексей Александрович, право, я не понимаю.

КАРЕНИН. Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о себе. Главные лица тут – наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе, покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова. Может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…

АННА. Мне нечего говорить. Да и … право, пора спать.

Анна вышла.

КАРЕНИН. Ты не хотела объясниться со мной, тем хуже для тебя. Теперь уж ты будешь просить меня, а я не стану объясняться. Тем хуже для тебя. Так на же тебе! Так сгоришь за это!

Алексей Александрович вздохнул и, не сказав больше ничего, отправился в спальню.

Анна легла на свою постель и ждала каждую минуту, что он еще раз заговорит с нею.

Она долго ждала неподвижно, и уже забыла о нем.

Вдруг она услыхала ровный и спокойный носовой свист.

АННА. Поздно, поздно, уж поздно.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒