Глава десятая

Иван Васильевич остановился перед огромным домом в глухой Воронежской улице. Место было «лиговское» — недалеко и от Лиговского проспекта, и от Обводного канала — и кишело разного рода шпаной.

Если верно то, что дома подобны людям, то и печаль, охватившая Ивана Васильевича при виде заброшенной, облезлой громадины с выбитыми окнами, была совершенно правомочна. Так, заметив бродягу, грязного и пьяного, с трудом воображаешь его малым дитятей на материнской груди. Не без грусти принимаешься раздумывать об обстоятельствах, приведших его в теперешнее плачевное состояние, измеряешь мысленным взором ту пропасть, которая разверзлась между невинным младенцем и измаранным всеми грехами беднягой, в коего он превратился.

Похожие мысли вызывает и дом, сходный со спящим чудовищем с изъязвленной спиной... Некогда — кто знает? — молодой, подающий надежды архитектор вычерчивал на чистых листах этот фасад, пускал по уровню второго этажа барельефчик в форме завивающихся листьев... Невеста прибегала из своих комнат, оставив рукоделие, смотрела на чертеж гордого создателя, восхищалась им и целовала его в щеку. И вот уже строители воплощают замысел в жизнь, а молодые супруги (конечно же, они счастливо поженились! ) наблюдают за работами, волнуются...

И что же? Минуло всего лишь сорок лет, самое большее — пятьдесят. Упокоились в могилах на Смоленском кладбище и архитектор, и верная жена его; бог знает, какая судьба постигла рожденных ими детей; а первое их детище — большой дом на Воронежской улице — обратилось в монстра. Не для того он был построен, этот дом, чтобы лишиться своих окон, чтобы мусором устилались полы в его квартирах, чтобы обвалились потолки и печи, а крысы мгновенно объедали любую случайную добычу, от окаменевших корок хлеба до забытых где-нибудь в подвале человечьих останков...

Мотор с невозмутимым Дзюбой на водительском сиденье был оставлен за квартал от этого притона. Иван Васильевич нарочно пришел пешком. Он и без автомобиля привлечет к себе внимание.

На верхних этажах дома происходила какая-то жизнедеятельность, в одном окне болтались постиранные подштанники и слышалась женская ругань. Весь первый этаж превращен был в общую залу, рассеченную остатками стен и дверными проемами. На одной из стен еще оставалась прилепленная картинка — слащавая кошечка в шляпке. Везде, однако, обои были содраны до кирпича, и внизу только остался виден клок газеты «Биржевые ведомости».

Хрустя обломками, Иван Васильевич прошел по комнате. Впереди, он видел, горел небольшой костер, и вокруг него выплясывали кособокие тени. Жирная черная полоса сажи наискось лежала вокруг пустого окна без рамы.

Иван Васильевич миновал костер, зашел за следующую стену, и там дорогу ему заступил тощий тип с хрящеватым носом, сбитым на сторону.

— Потерял кого-то, папаша? — осведомился он.

— Точно, — ответил Иван Васильевич.

Тип прищурился:

— Ты не из легавых будешь, папаша?

— Какой ты скорый, — сказал Иван Васильевич. — Сперва ответь мне, здесь ли то, что я ищу.

— А ты мне сперва скажи, что ищешь, там поглядим, — отозвался тип.

Краем глаза Иван Васильевич видел еще нескольких субъектов, заинтересованных разговором, но особо на их счет не беспокоился.

— Беспризорник один, — объяснил Иван Васильевич. — Макинтош называется. Видел такого?

— А, — буркнул тип, почему-то разочарованный, — этот... Ну, видел.

— Где он?

— На что он тебе сдался? Родственник ты его?

— А ты почему спрашиваешь? Может, ты его родственник?

— Себе на уме этот твой Макинтош, папаша, — сказал тип с кривым носом. — Забирай его, сделай одолжение. Мелкая шпана, только под ногами вертится, мешает. Да только все одно, недолго ему осталось. Вон валяется.

Иван Васильевич сразу признал знакомца Юлия Служки — по приметному плащу английского производства. Плащ действительно хороший. В плаще помещался чрезвычайно чумазый и бледный ребенок с нелепо торчащей тощей шеей. Он как будто ничего вокруг не замечал — глядел пустыми прозрачными глазами.

— Что это с ним? — осведомился Иван Васильевич у типа. — Свихнулся он, что ли?

— Мне почем знать, — тип пожал плечами и отошел. — Забери его, в самом деле, а то крысы обглодают. Паскудство одно выйдет.

Иван Васильевич подошел к Макинтошу. Тот даже не отреагировал. Иван Васильевич погрузил его себе на плечо. Тут Макинтош как будто очнулся от забытья, забился и запрыгал:

— Пусти! Пусти, сволочь!

Не обращая внимания, Иван Васильевич вынес его наружу через большую дыру в стене. Догадливый Дзюба подогнал автомобиль ближе, так что осталось только засунуть Макинтоша на заднее сиденье и сняться с места.

— Пусти, — бессильно засипел Макинтош опять.

— Куда везем? — осведомился Дзюба, выводя автомобиль с Воронежской улицы на более оживленный Обводный канал.

— К Харден.

Дзюба присвистнул.

Иван Васильевич попросил с некоторым нажимом в голосе:

— Пожалуйста, истолкуйте ваш молодецкий посвист словесно, товарищ Дзюба.

— Я в том смысле, что Кира Андреевна... — произнес Дзюба и выразительно замолчал.

— А мы ее попросим, — сказал Иван Васильевич.

Он вдруг понял, что устал. В последнее время стал уставать все чаще и все глубже. Где-то по городу бродит Пантелеев, с каждым днем обрастая все новыми легендами, одна другой нелепей. И люди верят, запирают двери, вешают замки на ставни. Как будто можно закрыться на обычный замок из скобяной лавки от зла, которое просачивается в малейшие щели и находит себе дом в каждой человеческой душе. Иногда Иван Васильевич ощущал присутствие этого зла так явственно, словно оно сидело рядом с ним, на соседнем стуле, и покушалось выпить чай из его стакана.

Макинтош ругался бессвязными, срамными словами. В конце концов Ивану Васильевичу это надоело, и он сказал:

— Заткнись!

Макинтош сильно засопел, но замолчал. Потом он начал кашлять и кашлял все сильнее.

— Его в больницу надо, — заметил Дзюба.

— Нет, — хрипнул Макинтош.

— Почему? — спросил у мальчика Иван Васильевич.

— Все равно сбегу, — поклялся Макинтош из последних сил.

— А, — бросил Иван Васильевич. — Ну, это твое священное право.

— Пустите! — Макинтош снова начал рваться наружу.

— Куда тебя несет? — поинтересовался Иван Васильевич. — В канал собираешься прыгнуть?

— А хоть бы и в канал.

— Чем тебе так больница не нравится?

— Залечат... Насмерть залечат... — трагически задохнулся Макинтош.

— В канале, конечно, лучше, — предположил Иван Васильевич. — Сразу и без мучений.

— Не с вами же ехать, — буркнул Макинтош. — Вы легавые.

— Что с того, что легавые? — не стал отпираться Иван Васильевич.

Макинтош закрыл глаза и не ответил.

Товарищ Харден открыла дверь самолично и, загородив собою вход, уставилась на Ивана Васильевича и Дзюбу с Макинтошем, которого тот удерживал за шиворот.

— Это еще что такое? — осведомилась она.

— Беспризорник. Будто сами не видите, Кира Андреевна, — сказал Иван Васильевич примирительным тоном.

Дзюба повертел Макинтоша, демонстрируя его и в фас, и в профиль, чтобы Кира Андреевна имела возможность лучше оценить его.

— Когда я была девицею и жила с маменькой, — сообщила товарищ Харден, — мне настрого запрещалось приносить домой больных котят и птенчиков с подбитым крылом, потому что они могли быть заразны.

Дзюба брякнул:

— Ну так вы уж давно не девица, товарищ Харден...

Иван Васильевич — и тот втянул голову в плечи.

Кира Андреевна в ярости выплюнула папиросу.

— Почему не в больницу? У него, кажется, воспаление легких.

— В больнице залечат насмерть, — объяснил Иван Васильевич. — Будьте же ангелом, Кира Андреевна.

— В последний раз я была ангелом в пятнадцатом году, — сообщила Харден. — И это мне очень не понравилось. Я вам не рассказывала?

— Нет, — сказал Иван Васильевич.

Кира Андреевна продолжала ворчать:

— Сначала вы подселили ко мне этого Юлия, потом ему прострелили руку, и он целыми днями стонет по-польски. Теперь — это... я даже не знаю, как это назвать...

— Это называется Макинтош, — сказал Иван Васильевич, мягко оттесняя Харден и прокладывая Дзюбе с Макинтошем путь в квартиру.

Харден пошла вслед за ним по коридору, глядя в борцовскую спину Ивана Васильевича и вопрошая красноватый валик его загривка:

— По-вашему, я должна кликать его какой-то собачьей кличкой?

— Помилуйте, товарищ Харден, Макинтош — уважаемая и, кажется, даже вполне английская фамилия.

Харден махнула рукой:

— Несите прямо в кухню. Все тряпье с него долой и в печку. Сажайте в корыто. Я только что согрела воду — собиралась стирать, и вы испортили мне все планы на вечер... У него, конечно, вши?

Макинтош позволял над собой измываться только потому, что у него не было сил лягнуть как следует и дать деру. Шарф, подарок Юлия, украли у него, пока он спал. О шарфе он горевал почти так же сильно, как и об убитом Козлятнике.

В конце концов Харден напялила на него гигантскую ночную рубашку и устроила на диване.

Провожая Ивана Васильевича и Дзюбу, она уже в прихожей требовала дополнительных льгот и благ, в том числе молока и масла.

— Меня не волнует, где вы это возьмете! — сердилась она. — Я не могу быть ангелом без молока. Реквизируйте где-нибудь. Расстреляйте пару контр-революционных буржуев. Только толстых выбирайте, с хорошими кладовками.

Хлопнула дверь. Харден заглянула к Макинтошу, но он притворился, что спит. А потом и в самом деле заснул.

* * *

Лидия поняла вдруг, что скучает по Ласьеву. Менее всего она боялась будущего — в том смысле, как боятся его обыкновенно люди: что будет нечего есть, нечем топить, что не станет керосина. Это вообще не приходило ей в голову. Она слишком привыкла к тому, что самое необходимое у нее запасено всегда, что оно возникает из ниоткуда и нет необходимости заботиться о насущном хлебе и других важных предметах, например чулках. Обо всем непременно позаботится для Лидии кто-то другой: когда-то это была мать, потом — сестра, позднее — Ласьев... Чувство защищенности не успело остыть у Лидии, и она не ощущала себя беспомощной.

С удивлением она осознала, что ей недостает Ласьева в самом простом, человеческом отношении. Она тосковала по тем вечерам, когда они молча просиживали вдвоем. Сейчас она с мучительной отчетливостью представляла, как он разворачивает газету, как пьет кофе, забыв вынуть ложечку из чашки, как промакивает лицо платком или запирается в туалетной комнате, чтобы напудриться (он никогда не позволял ей наблюдать сие священнодействие).

Лидия пыталась вызвать в памяти его лицо, но это у нее не получалось: Ласьев обладал стертой внешностью, быть может, стертой нарочито... Вместо этого она представляла, как он лежит на полу ресторана «Донон», неестественно гладкий, неживой.

От этой картины Лидия испытывала сильную вину. Ведь она действительно в душе страстно хотела, чтобы тот, второй человек, Пантелеев, застрелил Ласьева. И Пантелеев сделал, как она хотела. Он читал в ее душе, и от него не было у нее ни одной тайны.

Лидия бесцельно ходила по квартире, переставляя вещи. Ее жизнь, возможно, закончилась... а может быть, только приостановилась. Она не знала. Все это время она ждала чего-то. Когда она пробуждалась от своего полузабытья, то ясно осознавала: ждать ей, собственно, уже нечего. Нужно взять себя в руки, одеться, выйти на улицу, попробовать найти работу... Однако доводы рассудка быстро замолкали, и Лидия вновь погружалась в состояние грезы: она как будто видела сны наяву и плыла сквозь видения, словно утопленница среди водорослей.

Она не расслышала звонок в дверь, а скорее ощутила его — кожей, нервами — и, открывая, уже знала, кого сейчас увидит перед собой.

Он вошел, и вся ее жизнь разом вспыхнула и наполнилась.

— Что ж ты бледная такая? — укоризненно произнес Ленька вместо приветствия, когда Лидия, широко распахнув глаза, медленно отступала назад, в квартиру, и так же медленно подносила ладонь к горлу. — Напугалась разве? Я тебе разного принес, смотри. Гостинцы.

Он поднял корзину, которую держал в руке.

— Вина хорошего взял, баранки первосортные, чай... Ты ведь привыкла к хорошему, так зачем отучаться. Верно я рассуждаю?

Лидия безмолвно наблюдала за тем, как он входит, располагается, ставит корзину на стол, вынимает «гостинцы». Она сперва стояла, потом села.

Ленька бросил кепку на кресло, расселся, вскрыл бутылку.

— Стаканы неси, хозяйка, — распорядился он. — Будем, значит, угощаться.

Она повиновалась. Подошла к буфету, вынула бокалы. Аккуратно поставила их перед Ленькой.

— Вот молодец, — обрадовался Ленька. Разлил вино по бокалам, вручил один Лидии. — Попробуй. Мне говорили — хорошее.

Лидия послушно выпила. Ленька весело наблюдал за ней.

— Какое горлышко у тебя нежное, — заметил он. — Кожа так и ходит, аж красненьким просвечивает.

Он потянул вино сквозь зубы. Лидия смотрела на него сонно и счастливо.

— У тебя музыка есть? — спросил он вдруг. — Больно мне понравилось тогда с тобой, в ресторане-то.

— Это в другой комнате.

Они перешли в гостиную, и Лидия поставила пластинку. Ленька обхватил ее за талию, с силой прижал к себе и прошептал прямо ей в ухо:

— А теперь куда?

— На меня, как бы преследуя, — ответила она.

Лидия отступила на шаг и увлекла Леньку за собой. Он легко скользнул вперед и вдруг повел Лидию в танце так уверенно и привычно, словно нарочно обучался этому. Бухающие ритмы танго целиком завладели им. Лидия прикрыла глаза, повинуясь каждому движению партнера. Ей было сладко до полуобморока. Ленькины пальцы бегали по ее спине, его угловатые колени толкались, и когда он вжимал щеку в ее висок, щетина кололась. Лидия вдыхала незнакомый запах — табачного перегара, вина, одеколона, мужского пота — и понимала: вот она, желанная пропасть.

Внезапно музыка оборвалась, и Лидия приняла это с ужасом: сейчас придется отрываться от твердой Ленькиной груди, подходить к патефону, заводить снова... За это время колдовство разрушится, Ленька исчезнет, и Лидия останется наедине с воздухом, из которого никогда больше не соткутся страшные, заманчивые видения.

Но Ленька только крепче сжал Лидию в объятиях и, неловко кружа ее по комнате, отвел на маленькую софу. Не разжимая рук, повалился вместе с ней на обтянутые плюшем подушки и опустил лицо в вырез ее платья. Лидия выгнулась дугой. Его ладони, удерживающие ее за талию, напряглись. Лидия мелко, тряско засмеялась. Ленька выпустил ее, поглядел сверху, а затем, вынув из кармана складной ножик, мгновенно разрезал на Лидии платье.

Ткань лопнула, как созревший кокон, рассыпалась. Лидия оборвала смех, приподнялась и тут же упала обратно на софу. Ленька придавил ее запястья и, больно поцеловав, раздвинул коленом ее ноги. Лидия закрыла глаза, погружаясь в темноту, а затем внезапно распахнула их — и наконец увидела то, что столько лет жаждала увидеть: искаженное счастьем, пылающее лицо дьявола.

* * *

Ленька слез с софы, бросив там Лидию, прошел на кухню и долго умывался. Потом вернулся с мокрыми волосами и ресницами. С бровей стекали капли воды. Ленька улыбался.

Лидия, как была, в растерзанном платье поднялась.

— Хочешь чаю?

— Выпил бы, — кивнул Ленька, по-хозяйски отправляясь к столу.

Лидия медленно выставила чашки. Крикнула:

— Катя!

— Погоди, — остановил Ленька, — ты кухарку, что ли, зовешь?

Лидия перевела на него взгляд.

— Да.

— Зачем?

— Чтобы самовар несла. Я разве должна самовар носить?

— От кухарки-то срамотно, — укорил Лидию Ленька, показывая на ее наряд.

Она опустила голову, осмотрела себя.

— Я шаль накину.

И действительно набросила на себя длинную шаль с кистями.

Пришла кухарка Катя родом из деревни Утка, притащила самовар. На Леньку глянула одобрительно. Господин Ласьев хоть и был мужчина положительный, без барских глупостей, с деньгами и вообще вежливый, а все же Кате не нравился. Она ворчала про себя, именуя его «старым грибом» и осуждая за то, что «прилепился к молоденькой». Ленька — другое дело. С Ленькой любой девице марьяжиться не зазорно. Так полагала Катя.

На кухне она уже успела шепнуть новому кавалеру Лидии, что «барышня» немного «странная», но «забижать не следует, потому как боженька завсегда карает, которые странных забижают, и были случ[а]и».

— А что, господин-то прежний, как его там звали, — он тоже забижал? — полюбопытствовал у Кати Ленька.

Катя глубоко, от всего своего сочувственного женского сердца, вздохнула:

— Да мне почем знать... Барышня от него вроде не плакала, а только он старый гриб был, вот старый гриб, и все тут! Куда такое годится!

Ленька сказал, что никуда, и подарил Кате маленькое колечко, вынув из кармана.

— Это чтоб женихам нравиться.

Увидев «барышню» полуголой, в шали, Катя с намеком двинула бровью в сторону Леньки: все доказательства странности хозяйки имелись налицо. Ленька в ответ прижал руку к сердцу, клятвенно обещая «не забижать». И Катя сразу поверила, успокоилась и разлила чай по чашкам.

Лидия вдруг спросила:

— А что теперь будет?

— С кем? — не понял Ленька.

— Со мной... с нами, — объяснила Лидия.

— С тобой? Ничего, — растерялся Ленька. — Я тебе ничего не сделаю. Ничего плохого.

Лидия покачала головой:

— Я не про то спрашиваю. Как я буду жить — дальше?

— Дальше? Как жила...

— Я жила — у меня был Ласьев.

— Теперь я буду, — обещал Ленька.

Лидия медленно расцвела. Один конец шали упал, открылась очень белая грудь, захватанная и зацелованная Ленькой, в красноватых отпечатках.

— Я сразу понял, что ты моя, — сказал Ленька. — Моя судьба, понимаешь?

— Ты видел меня там? — спросила Лидия.

Ленька молча смотрел на нее. Эта женщина угадывала в нем нечто сокровенное, такое, о чем он и сам не имел ясного понятия. И он знал, что угадывает она верно, без ошибки, но слов для своей догадки не находит. Может быть, не найдет никогда. Она плохо говорит по-русски, с тягучим акцентом, который можно было бы принять за манерность. Этот акцент тоже волновал Леньку — может быть, еще больше, чем необъяснимое узнавание, застывшее в ее тревожных глазах. Как будто их души разговаривали там, где души могут оставаться наедине, где их не потревожат ни разум, ни чувства, ни плотские желания людей. Где-то в секретном месте, куда не всякий ангел залетит.

— Ты ведь чухонка, если на выговор смотреть? — спросил Ленька о простом, понятном.

— Эстонка, — ответила Лидия. И прибавила: — У меня в Эстонии есть небольшая земля.

— Так ты богатая?

— Не знаю. — И Лидия засмеялась. — Не знаю... С тобой — да, богатая.

— Нет, я о земле. О твоей земле, в Эстонии. Лидия. Ты богатая?

— Просто земля, — удивленно повторила Лидия. — Немного. И дом. Наверное, корова, если работники не украли. Не знаю.

— Ясно, — кивнул Ленька, о чем-то думая.

Она легла грудью на стол, потянулась к Леньке рукой, перебирая по скатерти пальцами. Он опустил голову, поймал один палец губами.

— Ты видел меня тогда? Там?

— Когда, где?

— В зале суда.

Он молча кивнул. Она могла бы и не спрашивать, ответ был ей известен.

В море незнакомых лиц Ленька сперва мимолетно углядел мелькнувшую и тут же исчезнувшую физиономию беспризорника, с которым он обстряпывал кое-какие делишки... Приметил и девушку Ольгу, знакомую еще по сражениям с белобандитами в Белоруссии, на Улле. Наверное, среди зрителей находились и другие знакомцы, и можно было бы развлечься, выискивая их в толпе, но Леньку скоро утомило это занятие.

Не то чтобы он был безразличен к людям. Напротив — каждый представлял для него особенную ценность и подлежал рассматриванию и запоминанию. Но в зале суда их оказалось чересчур много... Скоро все эти чужие лица смялись в бесформенные пятна, и осталось только одно — бледное, широкоскулое, со светлыми, широко расставленными, застывшими глазами. Жесткие соломенные волосы, прямой рот. Ленька сразу понял, что это женщина страстная, из тех, которые носят глубоко в груди спящий вулкан. Человек, который ложится с нею в одну постель, может и не догадываться, что в одно прекрасное утро — готово дело! — он проснется посреди, так сказать, распоследнего дня Помпеи: кругом течет огненная лава и разная смертоносность валится с небес. Беги не беги, все одно тебя зальет с головой и похоронит под собой.

Ленька по-настоящему обрадовался, когда встретил Лидию в «Дононе». Чуткий к приметам такого рода, он сразу решил сойтись с ней и устранить, если потребуется, все к тому преграды.

— Как ты нашел меня? — прошептала Лидия.

— А браслетик-то я тебе подарил, помнишь? — отозвался Ленька таинственно. — Вот браслетик-то меня и позвал. Я по нему, как по ниточке, к тебе и явился.

Лидия посмотрела ему в глаза:

— Не уходи.

— Я еще останусь пока, — кивнул он, — а после если уйду — так возвернусь. Ты верь мне.

— Почему? — зачарованно спросила Лидия.

— Ты — моя судьба, — повторил он. — Ради тебя я от пули ушел. На мне расстрельная статья, и на каждый мой след — по два сыщика, и все-таки я завсегда сбегу от них, потому что иду к тебе.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒