Глоссарий 25 страница

– Я знаю, Урус-Зор, ты жив, – вслух произнёс степняк, коснувшись холодного камня, – Верь мне, Урус-Зор, я буду стараться и отыщу её, – Маленький черный куб, до этого медленно кружившийся рядом вдруг загудел, завибрировал и, увеличившись в размерах, опустился вниз, приняв форму какого-то замысловатого цветка с постаментом в центре. Он разделился на множество пластов и сейчас был раскрыт с двух сторон плавными гребнями каменных волн поднимавшихся снизу вверх и сходившихся в центре чуть позади. Грани двигались, словно были живые, они медленно подползали под саркофаг, двигая его к постаменту в центру.

– Хочешь забрать? Знаю, хочешь … – недовольно буркнул степняк, искоса глядя на куб, – Всему своё время. – Он поднял мечи, оставленные каращеями, спрятал их под нижний пласт куба, забрал изрезанную куртку Зора, бережно сложил и сунул в свой тюк с вещами.

До слуха донёсся быстро нарастающий гул откуда-то со стороны хребта. Вдалеке показалась неясная фигура. Она быстро приближалась, и через мгновение мимо пронеслась огромная птица, взмахом золотых крыльев создав гигантский вихрь, что степняк елё удержался на ногах от сильного порыва. Она ушла в сторону степи, быстро обрастая каменной скорлупой, и скрылась за холмами. Спустя некоторое время раздался гулкий отдалённый грохот.

– Маргас! – выкрикнул Качудай, поднял золотую бляху, вышел за пределы пирамиды, вскинул сверкающий веер, интуитивно сменил несколько камней, грани сомкнулись.

– Я отыщу ответ, Урус-Зор! Обязательно отыщу! Я скоро! – Выкрикнул он и побежал навстречу братьям.

***

Большое сборное войско сирхов и гарийцев в несколько тысяч мечей станом отдыхавшее после многодневного перехода всполошилось. Командиры спешно отдавали указания. Бойцы быстро группировали боевой строй, готовясь отразить атаку неведомого врага.

– Да откуда они все лезут?! – негодовал коренастый сирх, стоявший в первых рядах.

– Неведомо нам пока это, – откликнулся русый гариец, закрывавший большим щитом их обоих, – ни одного каращея еще живым не взяли ведь.

– Возьмём! А я уж на радостях гонца в стан родной отправил, что конец войне, да видать поторопился. Эх, Гаруда не простит… – бурчал сирх, тяжело вздыхая, нервно глядя в сторону морского залива, где только что в воду рухнула огромных размеров каменная глыба, невесть откуда взявшаяся в небе.

Крупная волна, поднявшаяся после удара неведомого небесного тела, быстро неслась к берегу. Её гребень вздымался высокой стеной, угрожающе вспениваясь по всей кромке.

Она с громким хлопком ударила в берег, разбившись о прибрежный песок, окатив морской водой густые всходы ковыля, начинавшиеся за песчаной кромкой.

Три десятка странных воинов оказались на берегу, как только волна отступила. Их чудные доспехи, похожие на крупную рыбью чешую, ярко сверкали на солнце, отражаясь от капель воды.

– В бурту! – скомандовал их предводитель – бородатый здоровяк, с крупным мечом за спиной. Он дал отмашку, и тридцать три воина Великого Мараджавата сделав свои первые шаги по родной земле, чётким строем в едином шаге направились вглубь материка.

Позднее, явление тридцати трёх воинов из пены морской ознаменовали высшим проявлением воли богов, как итог великой победы над тёмными воителями каращеями.

Те, кто был свидетелями этого зрелища лично, особенно сирхи – раз за разом приукрашивали то, что видели на самом деле, и событие обрастало всё новыми и новыми красочными подробностями. Сказ о тридцати трёх воинах богов, спустившихся в море на небесной колеснице, довольно быстро разлетелся по всем уголкам Мидеи-Земли.

***

Когда Качудай отыскал Маргаса, тот поведал, как сразу же после исчезновения пирамиды, они бросились следом, но птица, словно не понимала их намерений, кружа в пределах Ареи. Они попытались лететь на Урай, и сделали всё, как объяснял до этого Зор, но тоже все попытки были тщетны. Какое-то время пришлось дрейфовать между арейскими лунами, глядя, как румды уже без опаски начали спускаться на родную землю. А затем птица вдруг ожила и полетела. Она не реагировала ни на какие команды, пока не оказалась у Мидеи. Не то по привычке, не то ещё по какому странному умыслу, но и в этот раз птица потерпела крушение, как и в прежние. Хотя может уже вошла во вкус и ей так нравилось? Ущерба, во всяком случае, такие падения ей вовсе не причиняли никакого, как и тем, кого она несла в чреве своём.

Пока воины Мараджавата вели свой священный бой во вселенной, на Мидее прошли годы. Пять лет длилась кровопролитная война, крепко объединившая гарийцев с сирхами. Каращеи появлялись непонятно откуда и буквально вырезали целые селения, затем снова исчезали. Драться с ними научились только к концу второй зимы, и постепенно тесня, уже грамотно истребляли, а к пятому лету войны наконец-то одолели окончательно. Серые воины все реже приходили с набегами, вскоре и вовсе исчезнув.

На родной земле Маргас и тридцать три его воина так и остались вместе. Они ходили дозорами по чужим странам и разрешали междуусобные распри, особо ретивых призывая к жёсткому ответу. Иные и вовсе сами просили этих справедливых бойцов, как мир творящих, не видя другого выхода. Поначалу некоторые даже пробовали осадить столь малый отряд, но воинам Мараджавата не было равных. Преисполненные силы первородной, они рвали в клочья целые армии глупых кровожадных правителей диких земель. Слава о богах-воинах разнеслась по земле, и мало кто желал стать их врагом, предпочитая внять миру, предав забвению кровавые намерения.

Раз в три луны бойцы возвращались к подножию гарийского хребта, разбивали стан у золотой пирамиды, и отдавали молчаливую дань Зору. Каждый из них мысленно общался с Великим Урусом, изменившим однажды их жизни навсегда, явив мироздание совершенно в других красках, разрушив границы личных условностей, подарив право вышнего пути, которое никто не смел теперь предать.

***

Почти сразу же по возвращению, Качудай отправился в большое путешествие по миру, в поисках великих врачевателей и мудрецов, ища способ, как исцелить Зора и поднять его из предмерья, но так и не найдя внятного ответа, решил вернуться в Сарихафат, в котором не был уж много лет.

– Эй, брат черут! – Качудай остановился.

На невысоком вороном, лёгкой трусцой по пустынной степной дороге, лавировавшей между холмами, ехал навстречу седой сирх.

– Ты ли это, Качудай?! – спрыгнул с коня и крепко обнял его незнакомец.

– Я, видимо… – удивлённо ответил степняк, пытаясь припомнить былые встречи.

– Ай, рад тебя в здравии зреть, Качудай! – расплылся в улыбке незнакомец, – Ну, не вспомнил? Это же я – Радгас! Вместе бились у врат тёмных перед тем, как вы ушли в чертог тот проклятый!

– Точно! – улыбнулся в ответ Качудай, так и не вспомнив его, – И я рад, Радгас, что в здравии ты крепком!

– Рад за тебя, Качудай! В Сарихафате уж ладные былины про тебя складывают!

– Какие? – не понял тот.

– Нда-а… Как вы с Урусом Великим врагов Гаруды Большекрылого по всей мере нашей били! А скажи, храбрый Качудай, как стан твой чудный? Небось в цвете весеннем весь уж? – хлопнул его по плечу Радгас, широко улыбаясь.

Качудай не понял этой злобной шутки, ведь все знали, что стан его погиб давным-давно. В другое время он схватился бы за мечи, чтобы проучить острослова, но сдержался. Он вообще поклялся больше за оружие не браться без особой нужды, да и вообще оно его давно стало тяготить. Скорее таскал по привычке, каждое утро открывая глаза, моля богов, чтобы и в этот новый день оно осталось нетронутым.

– Ты, прости, Радгас, спешу я шибко, – натянуто улыбнулся Качудай.

– Будешь проходить мимо «змеиных гребней», что аккурат перед Сарихафатом, заходи обязательно! Там стан мой. Чапат-шарам такой отведаешь, коего никогда в жизни не пробовал! – Радгас еще раз крепко обнял его, запрыгнул на лошадку и неторопливой трусцой отправился дальше, напоследок ещё что-то выкрикивая, непременно приглашая в гости.

Качудай ускорил шаг, чтобы скорее избавиться от этого знакомства, а в груди предательски защемило. Как смел этот Радгас над ним потешаться? Зачем?

– Прости, Урус-Зор! – остановился степняк, подняв голову к небу, – Сирхи злобой открытой как жили, так и живут, прости…

Придя в Сарихафат, Качудай посетил главную храмовую площадь. Был у жрецов и на всякий случай интересовался, не ведают ли они об исцелении, так необходимом его другу, но никто ничего не знал. А вот про стан его почти каждый, кто встречался и заводил разговор, не упускал возможности пошутить.

Качудай не понимал этой злобы и это жутко его расстраивало.

Одним тихим вечером он вдруг понял, что ничего больше не держит его здесь и решил покинуть Сарихафат навсегда, отправившись в Гарию. Качудай рвался туда давно, но боялся. Быть может, там кто-нибудь укажет ему нужные ответы? А быть может они придут к нему сами, как пришла когда-то новая жизнь? Степняк давно порывался отправиться в заветные предгорья, но каждый раз откладывал это путешествие, понимая, что жутко боится. Он боялся тех мест, боялся той памяти – боялся встречи с собой прежним, когда-то оставшимся там навсегда. Но и здесь его больше ничего не держало.

Как-то ранним утром, он собрал свои нехитрые вещи и вышел за ворота Сарихафата.

– В стан торопишься, добрый Качудай? – Поприветствовал его очередной знакомец, который был куфиром одного из крупнейших станов, – И я бы торопился! Быстрой дороги тебе, Качудай! – выкрикнул он вдогонку, и это стало последней каплей, когда решение определилось мгновенно.

Дорога была долгой. Качудай шёл пешком и всегда старался скрыться из виду, когда встречал кого-либо на пути. Он шёл часто ночами, днём отсыпаясь в укромных ложбинах. Он мог бы седлать хорошего коня в Сарихафате, но хотел идти именно пешком. Так он погружался в воспоминания, когда в те памятные скитания с Зором, молодой гариец многое рассказывал, а степняк с упоением слушал. Память – всё, что осталось у него, и чем он дорожил сейчас больше всего на свете, бережно оберегая её, стараясь не забыть ничего, ни одного жеста или слова, сказанного в тех многодневных переходах.

В одно раннее предрассветное утро, поднимавшимся позади него солнцем впереди высветилась длинная высокая гряда. Качудай волновался. С каждым новым шагом, приближавшим его к заветным краям, сердце его начинало отбивать волнительную дробь, повергая все тело в мелкую дрожь. Всё чаще разум начинала давить противная тоска. Степняк не понимал – как теперь жить дальше? Он не умел жить этой жизнью, а как начать нужную – не знал, отчего часто погружался в сильное уныние, но всегда одергивал себя, зная, что Зор эту его слабость никогда бы не одобрил.

Вскоре Качудай вышел к долине, где на весенних пастбищах паслись табуны лошадей. Проходя мимо них, к нему вдруг выскочил вороной жеребец.

– Абардыш! – расплылся в улыбке степняк, расставив руки в стороны, – Когда-то его верный конь подбежал к своему прежнему хозяину, приветливо кивая головой. Они узнали друг друга, хотя и каждый из них был уже другим.

– Эх, Абардыш… – погладил его Качудай по лоснящейся шее, – Ты уж зла не держи на меня!

Степняк смотрел в его большие черные глаза и никак не понимал, как он мог истязать это красивое животное. Ведь он его совершенно не жалел, загоняя иной раз до пены. Ему было стыдно сейчас по-настоящему.

– Красавец! – шептал степняк. Он хлопнул его по крупу и отправился дальше, а Абардыш шёл рядом, иногда опережая, поворачивая большую длинную голову, заглядывая в глаза человеку.

– Теперь и у меня ноги сильные! – похвалился человек, зашагав ещё быстрее.

Небольшая река резко поворачивала, излучиной упираясь в невысокое ровное плато, испещрённое множеством мелких рощиц и одной крупной вдалеке. Качудай помнил их ещё со времён своих набегов. Здесь он когда-то впервые столкнулся с Зором.

Он забрался на невысокий обрыв, зажмурился, потянул носом воздух, улыбнулся и тут же встрепенулся, открыл глаза, озираясь по сторонам. По округе разносился слабый запах дыма и хлеба.

Впереди вдалеке зеленела цветущая огромная роща, из глубины которой виднелась тонкая струйка дыма, то устремляясь в небо, то струясь в стороны.

Качудай ускорил шаг. Он не понимал, кто бы мог поселиться в столь странном месте? Сирхи точно не стали бы, если только кто-то из гарийцев? Да и то вряд ли.

Качудай ступал по мягкому ковру молодой травы, а сердце его отчего-то начинало нервно стучать в груди. Каждый шаг, приближавший его к этой странной роще, усиливал ритм и без того разбушевавшегося сердца, что даже голова слегка кружилась от странного волнения.

Он подошёл к широкому проходу меж стройных рядов молодых дубов, ведущему в центр рощи. Ноги не слушались. Степняк силился, но никак не мог сделать шаг за границу зеленеющего круга. Ноги тряслись, как у юнца перед первым боем, а скулы предательски сводило, что приходилось крепко сжимать зубы. Он не понимал, что происходит, но чётко ощущал некую странную чистоту места – его неподдельную святость, и вдруг понял, что просто не имеет права нарушать эту чистоту своим образом, сплошь утопленным в чужой крови.

Непомерное чувство раскаяния перед всем миром, перед всеми теми, у кого он отнял жизни, накрыло вдруг сознание тяжёлым грузом, который с каждым мгновением креп и множился, норовя раздавить строптивый разум.

Он расстегнул оружейную сбрую, и вместе с мечами отбросил её в сторону.

– Вот и всё…, – охрипшим голосом прошептал степняк себе под нос, поднялся и зашагал по зеленеющей аллее, впервые в своей жизни оставшись без оружия, нисколько об этом не сожалея.

Он делал несколько шагов, останавливался и с замиранием сердца вслушивался в шелест молодых листьев, в попытке понять их шёпот, и казалось – понимал.

Огромный шатёр стоял в центре просторной поляны, окружённой цветущей растительностью. Он был покрыт белоснежными, сверкающими на солнце материями, с вышитыми замысловатыми узорами, сюжетами. Таких шатров Качудай не припоминал даже у верховных правителей Сарихафата. Он вертел головой вокруг, улыбался и впервые чувствовал себя беззаботно. Странное ощущение легкости мягким теплом обволакивало разум, гоня скорбные мысли прочь.

– Мир стану твоему, мой милый Качудай! – у входа в шатёр стояла Ирелия, держа перед собой ароматный хлеб, – Я очень старалась и сберегла твой очаг, добрый воин!

– Наш очаг… – трясущимися губами еле выговорил Качудай, подошёл, упал на колени перед ней, крепко обняв, а из глаз его покатились слёзы…

68-е лето от примирения в Звёздном Храме.

49-е лето от полёта к мере Великого Уруса.

Северная часть Гарийского хребта. Осень.

Долгий переход от Вишьи до истоков безымянных мелководных рек на север отнял много сил и времени. Осенняя прохлада множилась с каждым днём, а кое-где на пологих склонах гор уже лежал первый снег.

Седой сгорбленный старик, опираясь на длинный посох, обогнул последнюю встречную сопку, выйдя наконец-то к вожделенной цели. Он остановился, перёвёл дыхание, достал из-за пазухи золотую бляху, вскинул её в воздух, как она тут же раскрылась красивым веером, поделившись на множество частей. Касание, другое, и серая невзрачная, покрывшаяся снежной шапкой гора, напоминающая пирамиду, медленно стала меняться, раздвигая две своих грани в стороны, являя тёмный проход.

Старик уверенно шагнул внутрь, прошёл к центру сумеречного чертога.

– Мир покою твоему, дорогой Урус-Зор! – присел он рядом на один из пластов куба, в центре которого стоял саркофаг, высвечиваемый прорвавшимся снаружи дневным светом.

Легкий ветер навевал о былом, скорбно бередя память. Качудай пальцами слегка касался холодного побелевшего камня, крепко до скрежета сжимая зубы, сдерживая влагу, стремящуюся из уставших глаз.

– Прости, Урус-Зор, я не смог её найти, – еле выговорил он неудобные слова, которых боялся всю свою жизнь, – В том позор мой! Но ты не думай – пока дышу, буду искать, а коль за меру уйду, так я детям наказ оставил, они не отступятся, они обязательно найдут!

Качудай замолчал, прикрыл глаза и стал погружаться в память – далёкую, дорогую, болючую, но яркую родную. Он в который раз проносил в своих воспоминаниях те недолгие времена, когда они шли с Зором по Великому Пути и в очередной раз пытался понять – где они свернули не туда? А может, и не сворачивали? Может это и была истина? Может они не дошли и путь продолжается?

– Прости ещё один раз, Урус-Зор, но это последняя наша встреча. Я стар уже и очень слаб. Вот к тебе чуть добрёл, – усмехнулся Качудай, – Я так и не смог отыскать ответ, как тебя вытащить из этого предмерья. Чувствую, что за меру уйду вскоре, и вот пришёл проститься. Может, даже и зиму эту не переживу уже. Знаешь, Урус-Зор, я безмерно благодарен тебе, за то, что ты однажды изменил мою жизнь навсегда, одарив правом вышнего пути, на который взял с собой, не побрезговав. Никто бы не взял, а ты взял! Ты не мог иначе, я теперь это точно знаю! Я многое понял и стыжусь порой себя прежнего, хотя и понимаю, что глупо… ты бы точно так сказал. Сыновей вот трое у меня и две дочери, – улыбнулся он, глядя на заиндевевший холодный мрамор, – Внуков уж и не счесть. А стан мой красив, огромен и каждый в том стане гость дорогой. Каждый там – человек! Жаль только, что тебя там нет, Урус-Зор… жаль. Я прожил долгую счастливую жизнь благодаря тебе, благодаря твоей великой жертве, и я никогда этого не забуду! Моя скорбь о тебе велика, как велико мироздание наше! Я буду стараться помнить тебя всегда, даже тогда, когда Гаруда призовёт. Я не знаю, есть ли там память, но я сохраню её о тебе вопреки всему! И если Большекрылый справедлив, он дозволит мне её сберечь, не смотря ни на что. Прощай и прости!

Качудай подошёл к выходу, куб загудел, пласты сложились, скрыв мраморный ларец в своей толще.

– Прощай, Урус-Зор! Ты самый яркий свет из всех! – выкрикнул степняк и, не оборачиваясь, поспешил прочь.

Эпилог

Шаг, другой, третий. Тёмный проём заискрился серебром. Гариец шагнул за его границу, растворившись в пыльном облаке неизвестности.

Боль прекратилась. Мысли успокоились. Непроглядная тьма, царившая вокруг, медленно рассеивалась, разлетаясь в стороны какой-то угольной пылью, которые вспыхивали множеством искр, проявляя все краски мира.

Великолепная, даже какая-то фантастическая осень царила вокруг.

Зор стоял на самом пике огромной вершины, возвышавшейся над холмистой долиной. Той самой вершины, где в его редких снах росло дерево, осыпая склоны волшебной листвой. Теперь дерева не было, и листвы на склонах тоже. Всё тот же остров парил неподалёку напротив. Водопады разливались в кристально чистую водную гладь у подножия. Дубравные рощи шумели приятным слуху шелестом – их пышные раскидистые кроны сверкали, переливаясь разными оттенками золота, и это была осень – это был закат перед перерождением. Зор вслушивался в тот шелест листьев, и его разум замирал. Он чувствовал грядущее великое изменение, отчего на душе было легко. Ощущение безграничной свободы, новых горизонтов, новой жизни погружало сознание в блаженство, как вдруг Зор вспомнил, кто он есть сейчас…

– Грань всегда мучительна, но её нужно лишь принять, как данность и это пройдёт.

Зор повернул голову. Рядом сидел знакомый стальной гигант, скрестив ноги меж собой. Зор последовал его примеру и присел тоже. Он не испытывал никакого удивления, будто так и должно было быть. Пришло странное понимание того, что он всё это знал, а сейчас всего лишь вспоминает, и ничего в том удивительного нет.

– Ты и есть тот самый адивий… – усмехнулся гариец, констатировав факт, не удивившись ему нисколько, – Ты адивий, Гаруда, кто ты ещё? Один из древних устроителей?

– Вы наделили меня множеством имён, привязав к ситуациям суетного сущего, и я буду тем, кто вам нужен в данный миг. Я обязательно буду! В том или ином проявлении, но услышу братьев и сестер своих младших, не обделив никого – по силам его ношей в помощь одарив, чтобы поступь крепла, да разум ясным становился, – тихим бархатистым невероятно успокаивающим голосом говорил крылатый друг.

– Странно всё это, – Зор прикрыл глаза, вдохнув полной грудью.

– Что странным тебе видится?

– Ты говоришь, что в помощь приходишь, но посылаешь воинов своих смерть и боль сеять…

– Ты так и не понял, – снисходительно улыбнулся стальной гигант, – Не я их вам посылал, а ты этого сам желал, энергию великую того желания в мир выпустив. Ведь вспомни – ты желал исправить сирхов, найти все те ответы, что разум будоражили, вернуть искру людям... И это твоё желание было настолько огромным, что никто не мог остаться безучастным. Все братья твои узрели тот великий порыв, что ты создал и сообща отправились тебе на помощь, жертвуя своими жизнями, ради того светлого, чего ты так хотел не для себя, а для других!

– О каких братьях ты толкуешь?

– О тех, которых ты убил, Зор! Всех, тех, кто осмелился встать на твоём пути! Они, как только разузнали о твоём замысле, были так восхищены тем великим порывом, чистым бескорыстным желанием, которое пронизывало мироздание ярким светом, что никто не мог оставаться в стороне. Они знали, что ты отнимешь их жизни, но несмотря ни на что опустошили свои миры ради тебя, чтобы ты смог найти те важные ответы. Они все до единого желали тебе яркого чистого пути, который приведет к истине! Пути, на который ты выведешь многих других, понимаешь? Они в жертву положили свои жизни для тебя, потому как ты им дорог по-настоящему!

– О ком ты говоришь? Каращеи мои братья?!

– Мы все братья, Зор! Всё – есть свет! И ты, и я, все мы являемся порождением света. Мы, по сути – свет, но лишь в разных его проявлениях. И из грубого тёмного, невольно стремимся к изначальному высшему тонкому – к единству! Часто неосознанно, неумело, но все идём к одному.

– Но почему так? Почему болью, смертью?

– Мне сложно объяснить, чтобы ты верно понял. Боль – это сила, сжигающая все маски в человеке, которые он волей своего бытия надевает одну за другой, подменяя цели настоящие, не помня в итоге, кто он есть на самом деле. Боль и все её проявления – это высший огонь, способный сжечь те фальшивые маски. Только пройдя через боль, для каждого свою – человек осознаёт для себя новые тропинки, выводящие к истине, сбрасывая всё то ненужное, фальшивое, открывая путь к ярким звёздам, убирая призмы, преломляющие наше сияние, давая шанс простить себя, простить других, приблизиться к единству. Ты так сильно желал, чтобы сирхи прониклись добром, засияли искрами своими, что даже не заметил, как это уже произошло. Свершилось давным-давно. Не со всеми и не так, как хотел бы этого ты, но старания твои все же увенчались успехом – они отодвинули Мидею от гибели, хотя и не спасли её полностью, а это время даст возможность другим пройти по Великому Пути, ещё не принявшим рождение в том искуплении.

– Но ведь можно было как-то иначе, не так… они бы поняли!

– Нет, Зор! Прежде, чем что-то пожелать, важно понимать следствие своего желания – к чему приведёт действие, мысль? Ты искренне желал добра людям, мечтал, чтобы каждый воспылал ярким светом, но ты ведь прекрасно понимал, что это невозможно – они другие, ты другой, вы разные. И все равно пытался. Чтобы изменить суть человека – нужно его убить! Убить в нём то зерно, из которого он взращен, чтобы могло прорости новое. Всё закономерно в мироздании, всё гармонично. Есть сила, которая неподвластна нам, которая является фундаментальной энергией любого проявления творения. Мы её часть, но она довлеет над каждым.

– Что за сила такая?

– Абсолютная справедливость! Сила, которая создана нами же, которая делает жизнь свободной, но в итоге призывает к ответу за содеянное – это и является абсолютной свободой. Сила, без которой невозможна жизнь в принципе, иначе произойдёт хаос, где справедливости уже не место и жизнь тогда иссякнет, исчезнет всё!

– Но почему гибнут те, кто не заслужил этого?

– Не всегда то, что ты считаешь плохим или хорошим, является этим на самом деле. Если что-то происходит, оно обязательно является порождением справедливости. Ты смотришь на мир сквозь собственную призму, которая преломляет, искажает твой взор, давая узреть то, что способен воспринять лишь ты и не более. Не существует добра или зла, это лишь порождение ваших умов, как мерило граней, которые вы выстраиваете сами на пути к целям, выискивая в одних – утешение, в других – радость, в третьих – скорбь и много ещё разного, но всё вместе будет опытом. По сути – всё в мире является ложью для каждого, ибо понимание одного и того же у множества – разное, и где же правда? У кого она? А нет её ни у кого, потому, как истина – это единство всего, но смотрим мы на мир частицами, не ощущая себя единым целым. Истина – это понимание всего, как единого целого. Всё! Но я понимаю твои сомнения. Это не просто…

– Хм… – Зор задумался, уперев кулак в подбородок, – В том самом откровении Еганики на Тулее, последним воплощением после мудреца было воплощение в единство. Вот значит, в чём была суть! – Зор покачал головой, вновь усмехнулся. – Я растворился во всём, а всё во мне. «Я» перестал быть, я стал всем одновременно, но этот опыт мне отчего-то чужд и понять я его не в силах.

– Пытлив твой разум, Зор, – широко улыбнулся наставник.

– Но почему так вышло, что нашу землю укрывали от каращеев всегда? Ведь они стремились на Мидею, а Тулейцы с Урайцами скрывали те проходы ценою жизней своих, охраняя нас?! Где та правда или ложь?

– Вот это и является очередной призмой! – в восклицательном жесте поднял гигант указующий перст вверх.

– Прости, если я много спрашиваю, но мне действительно сложно это всё понять. Где суть? Правда?

– Никто не скрывал Мидею. Скрывали другие земли от вас, – удрученно с сожалением ответил друг.

– Как это?! – удивлённо вскинул брови Зор.

– Вот так, – гигант сделал медленный глубокий вдох, посмотрев в ясное ночное небо, – Когда-то, вне времени и пространства были обустроены колыбели жизней на кругах новых: Урай, Арея, Тулея, да и множество других. И вот однажды, у самой крайней круговерти объявилась жизнь чужеродная, не из вашей меры. Те создания были иными. У них была своя суть, и они уничтожали семя ваше, не оставляя шансов. Великим советом земель круга общего было решено Мидею сделать гардом на пути тех существ. И вот со всех Рас отобрали воинов по роду, отправив на эту землю всех самых достойных, в ком дух бойцов довлел. Земля эта крепостью являлась приграничной. Воины оказались столь сильны, что истребили пришлых очень быстро и легко. Пути все закрыты были, а Мидея ещё многие тысячелетия Ра Великого оставалась гардом тем приграничным и воины на ней обустроились уж навсегда. Но, знаешь ли?! Однажды встав на путь бойца, уж сложно быть им перестать. Нрав мидейцев требовал войны, и некоторые из вас прельстившись силой, пошли войной на другие земли. Тех земель уже нет давно, они погибли и больше не возродятся. Тогда другие из вас, самые мудрые решили уничтожить всё, что связывало Мидею с остальным соцветием, разрушив все пути. Вы не успокоились и пошли войной друг на друга. Мощь ваша стала слабеть по воле вашей же, чтобы совсем не выродиться. И вот спустя сотни тысячелетий вы, раздираемые распрями, бредёте во мраке вечности, давно уж позабыв род свой изначальный. Кто-то больше, кто-то меньше, но все в одной связке.

– Я сейчас понимаю, что знал об этом всегда, – усмехнулся Зор досадно, – Не мыслями, не образами, а неким чувством. Я почти понимаю, но всегда мешает некая странная преграда, не давая схватить ту нить, чтобы распутать.

– Всё встанет на свои места за твоей мерой.

– Что это за чудное место? – обвёл Зор взглядом окрестности, – Я его видел в своих снах, и тебя там видел.

– Я помню, – улыбнулся собеседник, – Это твой внутренний мир и он созрел, чтобы ты преступил грань своей меры.

– Ответь, где моя женщина, она погибла? Неужели и она понесла расплату?

– Ты сам её укрыл, не помнишь только. И лишь тебе ведомо – для чего ты это сделал…

– А что будет дальше?

– А это уже неведомо никому. Дальше высшая ступень твоего пути.

– Что же с землями нашими будет?

– Никто не знает, Зор. Никто!

– Я бы многое ещё хотел спросить, но разум мой путается в волнении, что не подобрать слов.

– Всему своё время.

– А с мидейцами, урайцами, с румдами что будет?! Почему ты лишил румд своей земли? Я бы хотел им всем помочь. Скажи, как мне это сделать?

– Никак. Твоя жизнь подошла к великому перерождению и её нужно завершить. Ты сам должен её завершить, чтобы уйти дальше. Ты сделал всё, что мог и даже больше. Чтобы кому-то помочь, нужно память сохранить и жизнь оставить прежней, без развития. Это великая жертва, Зор, и она по-настоящему может сгубить тебя! А румды сами себя лишили земли, просто давно позабыли об этом.

– Но ты не понимаешь! – воскликнул Зор, – Они же все были со мной до конца! Мидейцы не все ведь услышали! Румды, урайцы, другие – они как же? Как мне это сделать, скажи?!

– Упрям твой нрав, – усмехнулся гигант, – Твоё право велико и даже я не в силах тебе препятствовать. Ты сам уже всё сделал в этот миг, искренне пожелав того. Братья твои услышали тебя, и уже спешат на помощь! – крылатый друг поднялся, по-отечески улыбнулся, заглянул в глаза Зору, и вдруг стремительно взмыл в небо, – Ты самый яркий свет из всех! – выкрикнул он напоследок, вспыхнув белоснежной звездой в осеннем небосводе.

Зор вдруг ощутил сильный приступ удушья. Он чувствовал, что задыхается. В груди сдавило, появился неприятный зуд во всём теле, перед глазами поплыло, как он внезапно очутился в толще воды. Темнота и вода… темнота и вода.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 21 22 23 242526 Следующая ⇒