Глоссарий 8 страница

– Урус! – закричал Качудай, взобравшись на вершину, указывая в сторону реки, отделявшей хребет от холмистой степи. – Урус-Зор, смотри, там стан мой! Мы дошли! – Как ребенок радовался степняк, бегая взад-вперед по узкой бровке крутого склона.

Зор поднялся следом, осмотрелся, – Вишья-река, – улыбнулся он. Может Яра удастся отыскать?

– Отыщем, Зор, слово Качудая! Поспешить надобно, в стане сотня лучших воинов под рукой моего сына старшего, да табуны быстрых коней. В Сарихафат слово отправим, а сами дарбов бить вернёмся, а Урус-Зор?!

– Не думаю, что стан дожидается тебя, Качудай, – Зор шагнул вниз с холма.

– Это что же? – догнал его степняк. – Я же куфир, без моего слова не двинется с места ни одна кляча под страхом смерти, – усмехнулся он, – ну если только Гаруда призовёт к себе, тогда уж да, там сын словом владеть будет.

– Яр ушел вас изгнать от хребта совсем, и наверняка стан твой давно нашел, хотя он к верховьям Вишьи уходил, может и обошлось пока.

– Хм… Не ходили вы раньше за хребет, – хмыкнул Качудай, быстрым шагом лавируя меж мелкой каменной осыпи.

– Вы выбора не оставили. Скажи, Качудай, зачем вы воюете всю жизнь? Зачем смерть несете и сами гибнете в пустом безвольном скоротечном круге жизни?

– Мы воины и путь наш – сталь в новых землях водой жизни окроплённая во славу Гаруды! – гордо ответил он уже знакомо.

– Запомни, сирх… – Зор замолчал, остановился, задрав голову к небу, глубоко вдохнув вечерней прохлады. Качудай обернулся, остановился тоже, щуря взгляд от клонящегося к горизонту солнца.

– Я клятву тебе отдал, Урус-Зор, помнить буду слово каждое, что говорить решишь, и стан мой помнить будет! Скажи, что должен помнить, и буду хранить это, пока дышу!

Зор хотел было продолжить, но вдруг потянул носом воздух, встрепенулся, завертел головой. Слабый ветерок доносил от реки резкий неприятный запах. Зор подбежал к огромному валуну в два его роста и в пару прыжков легко взобравшись, приложил ладонь козырьком ко лбу, всматриваясь вдаль. Качудай тоже принюхался.

– Э-эх! – расплылся в довольной улыбке степняк, прикрыв глаза в блаженстве, уловив знакомые запахи. – Ты пробовал когда-нибудь алдык-бай, Зор? Мм… Вот в стан придём, прикажу к утру сделать, ты должен это испить.

Зор ничего не ответил, спрыгнул с камня и быстрым шагом поспешил в сторону реки.

– Это волшебное зелье, – бежал следом степняк, расписывая прелести некоего питья, которое позволяет даже иногда видеть богов, разговаривать с духами умерших, но это если много выпить, а если чуть-чуть, то просто расслабиться можно. – А ещё, дорогой Урус, чапат-шарам прикажу испечь, он сейчас особенно хорош! Знаешь, если туда добавить соцветий степной ардении, слюна так норовит, так и норовит, эх… Ты не думай, Урус, знаю мысли твои, дойдём вот, всех в воду отправлю, и запах дарбов не приманит. Всё сделаем, а дарбов сталью охладим, – тараторил без умолку Качудай.

Зор его почти не слушал и вскоре ускорился, перейдя на бег. Не останавливаясь, он прыгнул в реку, переплыл и еще быстрее побежал к невысокой гряде холмов, за которой начиналась степь. Качудай заметно отстал, совсем не поспевая за быстрым гарийцем. Несмотря на приподнятое настроение в предвкушении хорошего отдыха и пищи, он всё же был сильно вымотан и последние силы вот-вот отступят. По лицу струился пот, застилая глаза мутной пеленой. Степняк остановился в очередной раз, тяжело дыша. Оставалось перемахнуть холм и там, в укромной лощине был стан, он там, он знал, он его чувствовал и запахом разносимым легким вечерним ветром и своим сознанием, каким-то внутренним «Я», которым мать всегда учует дитя. Качудай ощутил приятный трепет в сердце, волнение, он улыбался и улыбка была той самой – неосознанной, изначальной первородной настолько, насколько её хранила память в своем первичном проявлении, чистой, без напускных личин. Качудай даже поймал себя на мысли, что впервые в жизни так радуется возвращению, раньше такого не случалось точно, он бы запомнил. Да, это дорогого стоило. А может и был во всем тайный смысл?
Может это и являлось той важной тропинкой, передышкой на великом пути, когда можно перевести дух и оказаться у порога родного стана, сделав глоток свежего воздуха и снова отправившись в долгий бесконечный путь, в надежде когда-нибудь вот так вдохнуть родного аромата, оберегая ту тропу, ведущую домой. Да, всё было непременно так, и Качудай ощутил это особо сильно сейчас, что даже никогда раньше подобного с ним не случалось. Глубоко вдохнув, воодушевлённый необычайными чувствами, он уверенно зашагал вверх по склону. Качудай видел Зора. Тот стоял на вершине, глядя на ту самую укромную лощину, затем присел, скрестив ноги между собой, замерев красной бронзой, освещаемый в спину багряным заревом. Степняк из последних сил взобрался на холм, с его губ не сходила улыбка. Он рухнул на колени, пытаясь отдышаться.

– Смотри, Урус-Зор, стан мой – лучший во всём степном Сарихафате! – Утирал он лицо от пота, пытаясь смахнуть влажную пелену с глаз, за которой видел лишь размытые очертания походных шатров.

Зор смотрел отрешённым взглядом куда-то вдаль, поверх серых куполов и вьющихся дымок от не так давно затухших костров и молчал, никак не реагируя на шебутного товарища. Зор давно всё понял.

– Идём же, Урус-Зор! – радостно воскликнул Качудай, избавившись от потной пелены с глаз, бросил короткий взгляд на него, обернулся, – Идём..! – махнул он рукой, осёкся в полушаге, протер глаза снова.

Качудай вдруг тяжело задышал, глубоко набирая воздуха в грудь, слегка засипев, ноги подкосились, и он медленно опустился на колени рядом с Зором. Руки степняка заметно затряслись, нижняя губа подрагивала. Сирх отворачивал голову в сторону, но против воли тут же возвращал взгляд, заставляя себя через силу смотреть вниз.

В лощине стояла зловещая тишина. Кое-где шатры были свалены в кучу, некоторые тлели, разнося неприятный запах горелой шерсти. Множество мертвых тел устилали лагерь. Почти у всех были оторваны головы, которые валялись тут же рядом. Дети, женщины, воины, все без исключения были убиты, даже лошади, которые в тот момент были в лагере.

Степняк по привычке щурил взгляд, хотя заходящее солнце светило в спину, добавляя лишь мрачности, раскинувшейся внизу трагедии. Это был первый в жизни закат, который Качудай ненавидел и больше всего сейчас желал, чтобы скорее наступила темнота, чтобы ничего не видеть. Мир степняка снова рушился, больно хлестая разум, словно в бешеной скачке кнут судьбы остро врезался в душу, не то желая уничтожить, не то придать сил, чтобы ступить на нужный путь.

Нет, Качудай всегда был готов к смерти своей и смерти своих близких, друзей, воинов. К поражению был готов каждый сирх. Жизнь была войной, бесконечной гонкой со смертью, но именно сейчас он чувствовал какую-то неприятную тоску, которая росла, скребла где-то внутри, противно и больно раздирая в груди, что скулы сводило, и степняк держался, как мог давил странное чувство, впервые в жизни накрывшее разум. Слишком многое происходило впервые за прошедшие дни, и Качудай терялся, не зная, как всё это воспринимать и даже эта растерянность была впервые…

– Прости, Качудай, – тихо произнёс Зор, продолжая неподвижно сидеть, – я обязательно отыщу тот ответ, обязательно пройду путь… Обязательно! – Он стеклянным взглядом смотрел в сторону мертвого стана сирха и вновь в мыслях пытался найти ту ошибку, которую совершил.

Где было то неловкое движение, приведшее к череде случившегося? Он был уверен, что это всего лишь малая часть того хаоса, и дальше будет только хуже – это Зор ощущал всем своим естеством, знал, словно истину. Он хотел вернуть искру людям, а впустил в этот мир смерть, которая с упоением степенно с тактом начинала пожирать всё, что еще можно было возродить, сохранить. Нужно было понять лишь причину и тогда всё разрешилось бы. То, что он открыл врата между землями, это не являлось причиной, а было уже следствием, а вот какова причина? Ответ неясен. Желание было изначально искренним, чистым, противоречащим боли, разрушению, страданиям, но случилось совершенно неожиданное и обратное. А может быть он просто не успел, и то, что произошло, должно было произойти вопреки? Возможно… Возможно просто не успел… Но ведь именно он открыл врата и этот факт сбивал все мысли с нужной тропинки.

Качудай молчал, раскачиваясь из стороны в сторону, как болванчик. Зор поднялся, осмотрелся и, не тревожа его, быстрым шагом поспешил вниз. Степняк ещё какое-то время просидел в отрешении, свыкаясь с реальностью, медленно вдыхая вечернюю прохладу вперемешку с запахом гари. Он с трудом поднялся на ноги, обернулся, бросив короткий укоризненный взгляд кроваво-красному закату, и неуверенной шаткой походкой отправился следом вниз.

Зор ходил по безжизненному стану и собирал тела умерших, по одному относил их на свободную от шатров площадку в центре, укладывая рядом друг с другом. Качудай растерянно поначалу бродил среди этого хаоса, а затем присоединился к гарийцу.

Когда стемнело, сирх разжег найденные факелы, привязал к столбам, вбитым в землю тут же в центре. В полном молчании они долгое время собирали погибших. Степняк притащил несколько разваленных шатров и разнообразного тряпья, сделав что-то наподобие подстилки, на которую тащил все, что хоть как-то могло гореть, а в дальнейшем нужно было всех уложить на такой настил. Каждого Качудай накрывал тут же найденной мешковиной, поливал маслом из бочки, которую прикатил откуда-то. В ход шло всё, что можно было найти в развороченном лагере: переломанные оглобли от повозок, остовная лоза, костровой хворост, заготовленный сирхами еще при жизни.

– Сын мой старший, – рухнул почти без сил на колени Качудай, бережно опустив последнего найденного. – Скажи, Урус-Зор, Гаруда ведь его забрал в полёт? Он меч крепко сжимал в руке, стало быть в бою покинул мир, а Урус, так ведь?! – В надежде, с мольбой в глазах вопрошал Качудай, поправляя ему клинок, рукоять которого была крепко сжата мертвой хваткой молодого бойца. Его голова не была оторвана, как у многих других, но в груди зияла огромная дыра, из которой торчали выломанные ребра и ошметки внутренних органов. На молодом совсем, еще юношеском лице застыла едва заметная улыбка. Качудай провел рукой, опуская широко распахнутые веки, еще раз поправил меч, проверил, сжал крепче кисть, будто опасаясь, что окаменевшие жилы вдруг ослабнут.

– Гаруда с радостью принял его, знай это точно! – Присел рядом Зор в свою излюбленную позу. Он обязательно хотел утешить Качудая, облегчить хоть как-то боль его разума и он не обманывал. Зор сейчас почему-то знал с уверенностью, что молодой сирх ушёл туда, куда стремились степняки с самого своего осознания жизни на этой земле.

– Спасибо, Урус-Зор! – степняк перестал без конца поправлять оружие и прилёг на землю, придвинувшись к мертвому воину, подложив руку себе под голову, – Я знал, что Большекрылый не оставит. Это был первый его бой. Спасибо, Урус-Зор, я помнить буду обязательно… – Качудай прикрыл глаза, и обессиленный разум тут же отправил сознание спать.

Утро было ясным. Качудай резко подхватился, часто дыша, завертел головой испуганно, огляделся, обреченно как-то выдохнул и, кряхтя, поднялся на ноги.

– Уходить нужно, – открыл глаза Зор. Он сидел в той же позе на том же месте, что и накануне ночью. Степняк не понимал, спал Зор вообще или нет, но это было не особо важно для одаренного крылом Гаруды, полагал он. Качудай на самом деле думал, что отважный Урус вообще не знает устали, поэтому может себе позволить не отдыхать вовсе.

– Да, Урус-Зор, как скажешь, – он поднял тело сына на руки и уложил его к остальным, накрыл кучей тряпья какого-то, вылил остатки масла.

– Чистого полёта всем и пусть каждый будет одинаково удостоен крыла Великого! – Выкрикнул Качудай, бросил факел, и огромный погребальный настил вскоре вспыхнул жарким пламенем.

Зор бросил короткий прощальный взгляд на уходящих в забвение и не спеша направился к сопке, что возвышалась тут же с северной стороны. Выбравшись из лощины, он поднялся на невысокую гряду, оглядел окрестности, всё было относительно тихо. Вернувшись, он снова окликнул степняка. Качудай же, завороженный тоской яркого пламени застыл как вкопанный, не обращая внимания. Большой костер обязательно приманит серых – этого Зор опасался сейчас больше всего, но и потревожить степняка в миг скорби не мог.

– Прости, Урус-Зор, – опомнился вдруг сирх, подхватил большую вязанку какого-то тряпья, которое приготовил еще накануне, порывшись в вещах одного из шатров, закинул ее на плечи и мелко засеменил следом.

Глава 11

– Табуны найти нужно, а, Урус-Зор? Твои ноги длинны и крепки, мои же не поспевают следом, – бубнил Качудай, сидя у костра, нервно сжимая тюк тряпья, который волочил с собой от стана.

Солнце уже исчезло за хребтом, и плотные сумерки накрыли округу. Двое путников отдыхали после дневного перехода. С момента, как покинули лагерь степняка, шли на север в надежде отыскать следы Яра, ушедшего к истокам Вишьи. Качудай был немного слаб, не то от болезни, не то от навалившегося груза событий за прошедшие дни, но даже Зор заметил, что порой веселый, с привычной улыбкой степняк заметно поник, и от прежнего задора не осталось и следа.

– Прости, Урус, что обманул! – бурчал насупившись Качудай.

– В чем же? – приподнял бровь Зор, про себя обрадовавшись, что степняк наконец-то заговорил. Весь день он хранил полное молчание, что было ему не свойственно и Зор уже начал переживать.

– Чапат-шарам ты так и не испробовал и алдык-бай не испил, но я обещаю, Урус-Зор, если в Сарихафат попадём, отведаешь самый лучший, верь мне!

– Верю, Качудай, верю, – улыбнулся Зор. Ему было сейчас особенно жалко сирха. Он чувствовал, что тот старался искренне оправдать себя, исполнить хоть одно своё обещание, которых скопилось уж множество, но никак не выходило, словно кто-то решил посмеяться над словом степняка, и это сильно задевало его чувства.

– И ещё один раз прости, Урус… – Сирх осекся, чуть задергалась щека под левым глазом. Он тяжело вздохнул, утер лицо чумазой рукой, – Прости, Зор, что стана моего нет больше, и он не сможет подняться против бекетов черных, – голос Качудая чуть дрожал, а взгляд он прятал в землю, рыская по гранитно-угольной крошке, устилавшей подножие горы, у которой они остановились на ночлег.

– Твоё слово свободно, Качудай, не неволься им, верь и ты мне…

– Нет! – коротко отрезал степняк, – Я слово дал, и суть мне не нести, коль не смогу слово данное сберечь, Урус! Я обещал тебе отплатить, когда золото моё ты не принял за жизнь оставленную, я слово дал, хоть ты и не поверил. Знай, великий Урус, что сирх всегда слово несет до конца, пока не исполнит его и только Гаруда вправе нарушить то слово, призвав к себе до его исполнения! – Качудай заметно нервничал, сжимая крепко тюк, лежавший на коленях, – Ты отказался от всего и я словом не связан был больше. И знаешь, Урус-Зор, никогда в жизни никому не отдал бы это, но почему-то тебе тогда предложил, а теперь понимаю, это Гаруда устами моими говорил, и это твоё изначально, Великий Урус! – Качудай медленно стал разворачивать тюк – тряпицу за тряпицей, отвернул, убрал, бережно складывая рядом замасленные тряпки, мелкие шкурки каких-то зверьков. Появилась хорошо выделанная беленая кожа, перевязанная бечевкой, она была уже чиста, будто только из дубильни. Скользнули петли, еще слой, другой. Обёрток было много, и с каждой, огромный тюк медленно уменьшался в размерах, а сирх всё разматывал и разматывал, словно проникаясь моментом, будто совершая одному ему известный ритуал. Он медленно каждую поглаживал, затем аккуратно отворачивал и снова гладил. Наконец скользнула последняя, оставив в руках длинный белый камень, толщиной с ширину ладони, сплошь украшенный какими-то символами, узорами. В пламени костра тот камень создавал красивые отблески, переливаясь с белого на едва заметный голубоватый цвет, и казался полупрозрачным, едва проявляя расплывчатый темный силуэт в своей толще.

– Прими Урус-Зор своё по праву! – Качудай поднялся и на вытянутых руках поднёс подарок гарийцу, сидевшему у противоположной стороны костра, положив рядом. – Знай, Урус, Качудай слово несет, пока не исполнит! – Сирх уселся на свое место и внимательно уставился на Зора, в ожидании и будто в каком-то предвкушении.

– Что это?

– Лунный камень! – Шепотом, полным благоговения ответил сирх, – Сам Гаруда крыло своё приложил к нему и в дар пращуру моему оставил, наказав хранить до прихода Великого Собирателя Земель! Кто тот Собиратель, неведомо мне ныне, да и дарбы уж рьяно топчут наши травы, поэтому не смогу сохранить, уж лучше ты, Зор, прими. К тому же слово я отдал тогда тебе и Гаруда за ложь не простит, а я отвечу, коль спросит Большекрылый, не убоюсь в трепете, а в смелости поведаю, что Урус не менее достоин был, он поймёт, ты не думай, – усмехнулся Качудай. – Мне отец его передал, ему дед, тому прадед, а я уж сыну должен был оставить с наказом, да видать не судьба... Недаром тогда тебе пообещал в плату, когда ты жизни нам оставил, точно Гаруда за язык словно потянул и ведь прав был, а, Урус? – Сверкал зрачками степняк в отблесках пламени, довольно улыбаясь, что наконец-то исполнил хоть одно своё обещание и был сильно горд от этого.

Зор внимательно разглядывал идеально отполированную поверхность длинного бруска. Он всматривался в каждый символ, в мельчайшие детали и понимал, что видит ту самую картину, которую ему показывала Тарайя – карту мироздания, где были пути и земли, где миры соприкасались и разделялись. Изображение было примитивным, по сравнению с тем, что довелось видеть вживую, но суть была ясна. Зор касался узоров и пальцы слегка покалывало. До того прохладный камень вдруг стал теплеть и еще ярче светиться. Будто зная, что нужно делать, Зор дотронулся вскользь каждой путеводной нити, прижал ладонь к центральному излучению, слегка надавил и камень, разделившись надвое, раздвинулся. Верхняя часть скользнула тонкой крышкой, Зор ее отложил в сторону, восхищенно разглядывая содержимое. До краёв длинный ларец был заполнен прозрачной жидкостью, а в ее толще покоился клинок в ножнах с изящной тонкой рукоятью.

– Урус-Зор, Гаруда поистине благоволит тебе! – Подскочил со своего места Качудай, – Никто еще не смог так сделать, а ты смог! Тебе Большекрылый ответ даровал! От самого первого пращура, которому достался лунный камень, мы все пытались его вскрыть, но ни у кого не получилось, – Качудай был восхищен увиденным. Он подсел ближе к Зору. Часто дыша от волнения, протянул руку, коснулся прозрачной жидкости, тут же отдернул назад, – Эх-ты! Будто пламень, а не вода, – судорожно дул он на обожженный покрасневший палец и тряс им. Ожег был самый настоящий, но спустя мгновение он исчез вдруг. Степняк удивленно разглядывал руку, не понимая ничего и не усвоив урока, снова сунул её в жидкость. – А-ах! – вскрикнул он снова, тряся покрасневшей кистью.

– Уймись, сирх! – тихо, но требовательно рявкнул Зор.

Кристально прозрачная жидкость абсолютно не имела запаха. Её водная гладь была покрыта легкой рябью, почти незаметной. Зор протянул руку, задержав над поверхностью на мгновение и уверенно погрузил. Несмотря на неудачные попытки Качудая, он был почему-то уверен, что ничего подобного с ним не произойдёт, это было очередной истиной внутри разума, не знанием, а именно истиной, новой и не первой за последнее время. Он знал, что должно быть именно так, а почему, совершенно не имело никакого значения, ибо истина не нуждается в вопросах и ответах, она просто есть.

Жидкость вдруг заискрилась мелкими яркими всполохами и стала быстро исчезать, будто проникая в кожу и Зор даже что-то такое почувствовал. По всему телу начиная от руки, прокатилась мелкая приятная дрожь, исчезнув вместе со странной водой.

Ножны были угольного цвета, с синеватым отливом, а всю поверхность покрывали тонкие золотые нити, повторяющие точь-в-точь карту, что и на каменном ларце, только гораздо мельче, что чтобы их разглядеть, приходилось тщательно вглядываться, а издали казалось, словно уголь искрится золотыми жилами. Такая же иссиня-чёрная рукоять была бархатистой на ощупь, приятно ложась в руку. Зор потянул, с характерным звуком показалось основание лезвия, сверкнув в отблеске пламени. Он медленно вытащил весь клинок, выставив перед собой остриём в небо. Меч был чуть длиннее, чем у степняка, но прямой, как стрела, гораздо тоньше и очень легкий, словно и не из металла выкован. Он был чем-то похож на меч варра – такой же тонкий длинный, но цвета необычного. Качудай с открытым ртом наблюдал за этим, как ему казалось сакральным ритуалом, и старался запомнить каждый миг, запечатлеть в своей памяти хоть малейшее движение, образ, это было важно для него.

– Лунная сталь! – прошептал степняк, жадно всматриваясь в блеск странного темного метала. Было ли это железом, или каким невиданным материалом, в том он не был уверен. Лезвие отдавало черным блеском, что такого Качудай даже припомнить не мог никогда, и был ли это блеск?

– Перо из моего сна, – Зор коротко взмахнул им, свистнул рассекаемый воздух и убрал обратно в ножны. – Я видел его в том сновидении. Тот человек выдернул его из своего крыла и воткнул передо мною в землю, оно было точно таким же, я это четко помню.

– Перо Гаруды Большекрылого – сталь лунная, – отозвался тут же сирх и бухнулся на колени, уткнувшись лбом в землю, затем поднялся, протянув руки к ночному небу, – Хвала не ведающему границ, хвала Гаруде, миры вершащему! – Он снова бухнулся, поднялся, – Дожил! Наконец-то! Не посрамим родную землю, Урус-Зор! Костьми ляжем, но исполним заветы, данные нам свыше! – Кричал Качудай в темноту и снова кланялся, поднимался, а его глаза блестели, они горели жаждой познания и свершений, самоотдачи. В этот миг он готов был на всё, в этот миг сирх испытывал некое откровение, за обладание которым, готов был незамедлительно пожертвовать жизнью.

Зор наблюдал за ним с легкой улыбкой и радовался. Он буквально видел, ощущал чувства степняка, и они были впервые чисты, самозабвенно жертвенны. Зор ещё не совсем утратил свои способности видеть истинную сущность человека и ощущал дух степняка очень явно сейчас, и этот дух впервые проникался маленькой искоркой, словно откуда-то из собственных глубин к нему пробивался едва различимый тусклый свет, но он был – свет, а это главное. Пусть не совсем то, что хотел, не совсем так и не в тех условиях, но это происходило, это было маленькой победой, очень трудной, оттого особенно важной.

***

– Ты только скажи Яру вашему, чтобы не сильно гневался на Сарихафат. Сейчас дарбов если не остановим, туго придется, – Качудай мелко семенил следом за Зором, как всегда не поспевая и всё утро без умолку говорил.

– Не тревожься, гарийцы гневаться не умеют, – усмехнулся Зор.

Они шли по невысокому гребню зеленых холмов на север, иногда спускаясь в низину к границе степи, какое-то время двигались по равнине и снова поднимались, осматривая окрестности. Зор сжимал в одной руке своё новое оружие и постоянно пытался его как-то поудобнее приладить, но все было тщетно, так как до сих пор на нем из одежды были только штаны.

– Я давно уж ничего не боюсь, Урус, и путь мой один, будь, что будет. Сам Гаруда направлял стопы мои следом за тобой, но я глуп был и не понимал явного, теперь же разум мой чист, как капля алдык-бая! Эх, Урус, а мы так и не испили этого благодатного напитка, – раздосадовано качал головой сирх, – И Большекрылый наши стопы правил в Гарию не просто так. Он знал обо всём, и не мог сыновей своих храбрых оставить без священной битвы!

– Вы смерть несли в Гарию, и путь пустым был, помни всегда это, сирх, помни обязательно, это очень важно! Я не хочу тебя винить и не сделаю этого никогда, я лишь хочу, чтобы ты не забывал об этом. – Зор остановился и пристально посмотрел в глаза степняка, схватив будто клещами взгляд того против воли, что Качудай на какое-то мгновение испытал некий странный страх. Чувство было новым, до того неведомым разуму сирха и оно было даже противнее страха обычного – оно побуждало спрятаться, убежать, стать маленьким и невидимым, только бы о нем все забыли. Впервые в жизни сирх испытывал стыд…

– Я буду помнить, Урус-Зор… – сквозь зубы процедил Качудай, нервно хмыкнул, отвернув взгляд, что-то забурчал себе под нос. Было видно, что такие разговоры ему не по душе. Он изо всех сил старался угодить своему первому в жизни другу и слова гарийца сильно тяготили, злили. Он злился на Зора, злился на себя, ощущая какую-то беспомощность, но не знал, как избавиться от этого противного чувства, и лишь желал, чтобы Зор поскорее перестал такое говорить.

– Мы, может, и хотели свет тот видеть, да не знали как. От того и шли на Гарию. Ваши мужи сильны, а девы свет тот испускают, что не налюбуешься…

– Не говори так никогда, Качудай! – Оборвал его резко Зор. – Помни, о чём сказал, помни о том, с чем шли! Помни храм звезды, в котором свет убивали – помни до последнего вздоха! – Зор вдруг ощутил приступ мимолетного гнева. Это чувство быстро прошло, но вновь оставило тот противный неизгладимый отпечаток. Он грубел, терял искру, и он это понимал, больше всего боясь не успеть совершить задуманное, когда станет совсем уже поздно и память забудется в крепком сновидении, погрузившись в забвение, придавленная грубостью насущного.

– О каком храме звезды толкуешь, Урус-Зор?

– Когда Тариман с моим отцом ещё живы были, вы девушку убили в роще на холме, у излучины Вишьи. Тот холм и есть «Храм Звезды». Там позднее клятву давал брат моего отца, Варг, когда Красным Солнцем править стал.

– Так, постой, Урус-Зор! – сирх закашлялся, остановился, – Ты неужто сын Амура?!

– Да, он отец мне.

– Ас-Сур-Амарун-Ра-Амур твой отец?! – Снова вопросил Качудай, придурковато глядя в ответ, будто не понимая.

– Отец.

– О небеса и вершитель ваш, границ не ведающий! – Качудай плюхнулся на колени, с отмашкой стукнувшись головой в мелкую мягкую крошку, – До конца мига последнего помнить буду благодать, снизошедшую и после не забуду!

– Идём, Качудай, не время мольбы нести, нужно спускаться к подножию, темнеть скоро начнёт.

Тот быстро подхватился следом.

– Ас-Сура-Амура кто же не знает? Его в Сарихафате почитают и помнят в каждом стане, как великого бойца. Смотри, Урус! – Качудай догнал его и, достав из-за пазухи жёлтую бляху, протянул, – Смотри, это он!

Начищенный до блеска тонкий кругляш, чуть меньше ладони, сверкал на солнце. Чеканка была искусной и очень подробной, где на одной из сторон был изображён всадник с копьём в руке, пронзающий грудь человека с драконьим лицом.

– Я видел такие, из Дакана приносили. Пустое это.

– Ничего не пустое! – Буркнул степняк и спрятал бляху за пазуху. – Не каждый воин способен на такой бой. Супротив сотен тысяч, да в тысячу мечей… На такое только боги способны, Урус! Ну, оно теперь понятно, откуда уродился. Ты не такой, как все гарийцы, в тебе есть та хватка, что не присуща вам остальным, я это сразу же приметил еще тогда, когда ты вязал нас. Взгляд твой хоть и ясен, но крепок уж больно. Так смотрят только цари, воины по роду. Даже у Яра вашего нет этого блеска во взгляде, словно сталь секущего. Я знал про сына Амура, но то, что он гариец… ну то, что это ты, не ведал даже мыслями далекими. Сирхи разное конечно сказывали. Одни говорили, будто ты даканец – сын Черной Камири, другие вещали, что в Красном Солнце на троне империи правду от кривды разделяешь, а ты вон гарийцем оказался. Поистине Ас-Сур-Ра был велик и еще величественнее его дети! Благословенна та гарийка, что подарила ему наследника, собравшего в стане своём лучшее! Благословенны те дни, когда я, куфир стана Акбулая вступил на путь, по которому в твердом шаге ступая, творит великое Урус, сын Ас-Сура! – Качудая переполняли чувства, которые он едва сдерживал. Столько событий за короткое время, событий знаковых, о которых можно только мечтать простому воину степному, но так в мечтах и раствориться среди степных трав, кануть в забвение без памяти, а здесь творилось каждый новый день такое, что голова кружилась от неверия во всё. Сирх не сдержался и снова бухнулся на колени, обратившись в сторону клонившегося к закату солнца, выкрикнув очередную благодарность за великий путь, по которому ему дозволили идти.

– И каков же твой путь сейчас? Или ответ я уже слышал? – Остановился Зор, пристально посмотрев в глаза степняка, когда тот поднялся.

– Мой путь – твой путь, Урус-Зор! Другого и не надо! Мой путь – жизнь отдать, чтобы свершился твой!

– Твой путь – от пустого отречься, свет в разум впустив, остальное не важно! Помни это, Качудай, всегда помни, и днём и ночью и в миг смерти помни, тогда сам станешь светом, и вопросов не останется! А гарийка та, что матерью мне стала, это она в Храме Звезды жизнь отдала вашей стали. Меня тогда Берьян спас, я мал был, только народившись... – Зор вдруг осёкся, остановился, потянул воздух ноздрями, встрепенулся, озираясь по сторонам. Степняк тут же схватился за рукояти мечей, вертясь в разные стороны, но упорно ничего не видел и не слышал, хотя уже понимал, что если Зор что-то учуял, значит, так оно и есть.

Зор глубоко часто задышал, зрачки его глаз то сужались, то расширялись, будто концентрируясь на чем-то.

– Что там, Урус-Зор? – почти шепотом, в ожидании глядя, поинтересовался Качудай, но по взволнованному виду гарийца, он уже знал и так ответ.

– Каращеи там, но сложно понять пока, – Зор медленно зашагал в сторону невысокой сопки, вдоль гряды, как вдруг из-за горизонта, со степи, в освещении алого заката, покрытые вечерним маревом появились верховые. Они неслись во весь опор, с огромной скоростью в сторону той же сопки. Это были каращеи, спутать их было невозможно ни с кем более. Небольшой отряд в десяток всадников создавал такую дрожь земли, словно это неслось войско, как минимум в тысячу мечей. Зор всё понял и, не раздумывая бросился туда же. Качудай бежал следом, но его прыти не хватало, отчего он сильно отставал.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒