А ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ!

Пугачев В. В., Динес В. А.

" А ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ! "

Проблемы истории культуры, литературы, социально-экономической мысли. 1989г. Вып. 5. Часть2.

И все-таки были и есть люди, которые утвердили и эту истину и множестводругих. Галилеи в разных науках и в разные эпохи. Один из них - Юлиан Григорьевич Оксман.

Крупнейшего пушкиниста, декабристоведа не сломили ни сталинская инквизиция, ни равнодушие к человеку, ни невежество " ученых нового типа". Пройдя Лубянку, Колыму, он еще проникновеннее искал историческую правду. Без игры, без конъюнктурщины.

В дарственной надписи Б. С. Мейлаху к отредактированной Ю. Г Оксманом " Анне Карениной" приводились слова Пастернака:

Но старость - это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Такие требования Юлиан Григорьевич предъявлял к себе, своим работам и в молодые годы.

В другой дарственной надписи, в подготовленной им для " Литературных памятников" " Капитанской дочке" (врученной одному из авторов этой статьи 1 ноября 1964 г. ), исследователь точно охарактеризовал свой подход к изучаемому материалу:

Сквозь жаpдуш,

Сквозь хлад ума...

Надпись была сделана менее, чем через три недели после вторичного исключения из Союза писателей... Исключения несправедливого, но, к сожалению, до сих пор не отмененного.

К изучению декабристов, Пушкина, Белинского Оксман подошел как Галилей, про которого Дильтей писал: " После более чем двухтысячного описания природы и рассмотрения ее форм, в его лице, человечество взялось за изучение и действительный анализ природы". Оксман обратился в научному анализу развития русского общественного движения и литературы ХVӀ Ӏ Ӏ -ХӀ Х веков. Тщательно собирая и изучая факты, уважая их и идя к синтезу от анализа фактического материала. Как и Галилей, Оксман отбросил авторитеты (и научные и государственно-командные). Единственный свидетель и судья - факт. А единственное основание для выводов - разум, логика, диалектика. Отброшены были и эмоции. Исследователь любил Пушкина, декабристов, но выводы о них делал строго научно, как геолог или астроном.

Другое дело, что занимался он тем, что его интересовало, что духовно было ему близко - русской культурой.

Учась в Бонне, Юлиан Григорьевич хотел вначале заняться западноевропейским средневековьем. Но, как он писал Антонине Петровне Оксман, вскоре убедился, что может заниматься только Россией. Полагая, как и Дильтей, что человек узнает, что такое он сам, только из истории, Оксман обратился к истории русской духовной жизни. Прежде всего - к Пушкину и декабристам. В связи с ними - к Радищеву, Белинскому, И. С. Тургеневу, П. Я. Чаадаеву, В. Гаршину, интеллектуальной истории России ХVӀ Ӏ Ӏ -ХӀ Х веков вообще.

Впитав в себя правдоискательские традиции русской интеллигенции, Ю. Г. Оксман искал истину. Правдоподобие, полуправду он не мог принять. Как настоящий музыкант не выносит фальшивого звука, так Юлиан Григорьевич не мог принять кривого или хотя бы искривленного зеркала. Оксман был так же строг к своим поискам, как Лев Толстой, Достоевский. И испытал судьбу Достоевского, пробыв в сталинском " мертвом доме" на Колыме (а до этого на Лубянке) около девяти лет. Но не изменился. Вернувшись, опять писал о " вращении Земли". В отличие от Галилея, с трибуналом инквизиции Юлиану Григорьевичу пришлось столкнуться дважды. Первый раз - в 1936 году, о НКВД. Второй раз - в 1963-1964 годах, с дирекцией Института Мировой литературы им. А. М. Горького, с Союзом советских писателей, с заведующим отделом печати ЦК КПСС Поликарповым. И даже посмертно... Бюрократам, чиновникам, сталинистам Ю. Г. Оксман казался " опасным" и после смерти. Противники перестройки ненавидят его и сейчас. Ученый, одинаково высоко ценимый такими разными людьми как С. М. Киров, Л. Б. Каменев, А. М. Горький, А. В. Луначарский, К. И. Чуковский, А. А. Ахматова, Н. А. Заболоцкий, В. А. Каверин, Ю. Н. Тынянов, П. Е. Щеголев, С. Ф. Платонов, М. Н. Покровский, Г. П. Струве, В. Эджертон, Е. Ламперт, Ф. Вентури, А. Е. Пресняков, Е. В. Тарле, Б. Д. Греков, Н. С. Тихонов, Л. М. Леонов, К. Федин, Б. Пильняк, а главное, всегда авторитет для молодежи, -чужд всяким реакционерам, рутинерам, псевдоученым, невеждам и глупцам. Недаром в 1959 году на XI Всесоюзной Пушкинской конференции Юлиан Григорьевич оспаривал текст послания " Тургеневу" (1817), напечатанный в академическом полном собрании сочинений:

Тургенев, верный покровитель

Попов, евреев и скопцов,

Но слишком счастливый гонитель

И езуитов, и глупцов (Ӏ Ӏ. 2 часть, 40)¹

В докладе " О некоторых текстологических и композиционных особенностях академических изданий Пушкина" Оксман, доказывая необходимость тщательного текстологического анализе копий, особенно когда стихотворения не сохранились (в данном случае дело обстоит именно так), убежденно говорил, что Пушкин хорошо понимал, что счастливым гонителем глупцов быть нельзя. Как и иезуитов... Юлиан Григорьевич предложил другое воспроизведение:

Не слишком счастливый гонитель

Иезуитов, и глупцов.

Подчеркивая, что глупцов победить нельзя. Побеждают именно глупцы... Юлиан Григорьевич сполна испытал это. Как и Пушкин. В судьбе Оксмана - сходство не только с Галилеем, но и с Пушкиным. У поэта - две ссылки (предсказанные цыганкой), тайный надзор, посмертные цензурные препятствия.

У пушкиниста - сначала лагерь, потом клеймение, " осуждение" изгнание с работы, из Союза писателей. Прижизненное; и посмертное цензурное преследование, прекратившееся только во время перестройки, с апреля 1985 г. ²

Известно стихотворение о гибели Пушкина:

Поэзию тираны ненавидят,

Поэзия тиранам как таран.

Поэзия лукаво брови сдвинет -

Посмешищем становится тиран.

Поэзия вздохнет - и вдруг заплещет

Народный гнев на кончике пера.

Тогда тиран зовет своих заплечных

И говорит им коротко: пора!

И вот уже слушок мерзейший пущен;

Снег, выстрел; гроб, повязанный тесьмой...

Вот так-то, Александр Сергеич Пушкин,

Не миновал тебя тридцать седьмой...

He миновал и Оксмана, делавшего доклады " Пушкин под тайным надзором полиции" (в том числе в Красноярском управлении НКВД, в 1937 году, когда пушкинист стал уже ээком... ).

Жизнь ученого оказалась такой же сложной, как и эпоха. В своей краткой автобиографии он рассказывает: " Оксман Юлиан Григорьевич родился 5 января 1895 г. в Вознесенске, Херсонской губернии, в семье химика-бактериолога, служащего городского общественного самоуправления. По окончании Вознесенской гимназии поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, в котором с 1913 по 1916 гг. слушал лекции по двум отделениям - историческому и славяно-русскому, специализируясь в области изучения русской литературы и истории ХVӀ Ӏ Ӏ -ХӀ Х вв. " Некоторое время учился в Боннском университете и даже думал специализироваться по западноевропейскому средневековью. Однако вскоре убедился, что может заниматься только русской литературой и историей. Но в связи с мировой цивилизацией, с общечеловеческими ценностями, прежде всего, - со свободой и гуманизмом. В. Эджертон в некрологе о Ю. Г. Оксмане необычайно метко охарактеризовал это соотношение: он не мог бы любить свое Отечество так сильно, если бы еще сильнее не любил правду, справедливость и свободу" ³. В Петербургском университете Юлиан Григорьевич занимался в спецсеминаре С. А. Венгерова, из которого вышли почти все видные пушкинисты 1920-1930-х годов.

Именно по рекомендации проф. С. А. Венгерова, в 1917 г., Оксман был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре русской литературы.

После пятилетней активной научной деятельности в Одессе в 1923 году был избран профессором Петроградского Университета (по представлению академика С. Ф. Платонова, проф. А. И. Преснякова и А. С. Николаева).

В те же годы Ю. Г. Оксман много сделал для налаживания работы архивов: " Работая с 1914 г. в архивах по выполнению заданий своих университетских руководителей и, сделав несколько докладов в научных обществах и кружках о результатах своих разысканий в области цензуры и журналистики Пушкинской поры, получил предложение акад. В. Ф. Платонова занять должность научного сотрудника Комиссии по научному описанию Архива Министерства Народного Просвещения, в которой работал сперва сверхштатно, а с 1 июня 1917 г. был назначен помощником начальника Архива, одновременно являясь чиновником особых поручений при министре Народного Просвещения. На этой работе остался и после Октябрьской революции - сперва в Комиссариате Народного Просвещения, а с 1 июня 1918 г. в Центрархиве РСФСР, где руководил сектором цензуры и печати". Впоследствии был начальником Архива Министерства внутренних дел.

Главный интерес исследователя в 1920 - начале 1930 гг. - Пушкин и декабристы. Являясь членом Пушкинской Комиссии АН СССР, Представителем Пушкинского Комитета Института Истории Искусств, ученым секретарем Института русской литературы, заместителем директора Пушкинского Дома (директорами были А. В. Луначарский, Л. Б. Каменев, А. М. Горький), возглавил подготовку Пушкинского юбилея 1937 г. ⁴

Юлиан Григорьевич Оксман (как он вспоминал на лекциях о Пушкине в Горьковском университете в 1966-1968 гг. ) считал в те годы (как и другие видные пушкинисты той поры) первостепенно важным решение трех задач:

1) прочтение рукописей Пушкина;

2) их научное издание;

3) комментирование.

Закончив чтение рукописей поэта, Оксман и его коллеги (М. П. Алексеев, Б. В. Томашевский, В. В. Виноградов, С. М. Бонди, М. А. и Т. Г. Цявловские, Г. О. Винокур, Д. П. Якубович) приступили к изданию академического полного собрания сочинений Пушкина. Тогдашние пушкинисты создали научную текстологию, которой руководствовались и руководствуются не только при издании пушкинских произведений, но в художественных текстов, исторических документов вообще. Первый том академического полного собрания сочинений поэта вышел в свет в 1937 г. В составе редакционного комитета - М. Горький в траурной рамке; и нет Ю. Г. Оксмана, главного организатора, инициатора, руководителя издания. Он был арестован 6 ноября 1936 года⁵. Оксмана обвинили во " вредительстве". Ученый был сторонником комментированного издания сочинений Пушкина. В этом то ли усмотрели, то ли хотели усмотреть попытку срыва издания сочинений Пушкина к юбилею (а это, по мнению " иезуитов и глупцов" - " вредительство" ). " Ученые нового типа" основывались на словах Сталина, что если пушкинистам дать волю, они и за сто лет не издадут Пушнина. Серьезное издание появилось без комментариев. Оксмановские знания, интуиция, научная честность оказались ненужными для Ждановых, Сусловых, и им подобных помпадуров и помпадурш.

И последующие тома выходили без имени Оксмана. В результате пострадало не только доброе имя Ю. Г. Оксмана. Пострадало пушкиноведение, тексты поэта. Многие из них были напечатаны произвольно.

При издании пушкинских текстов у виднейших знатоков творчества поэта, текстологов при общности взглядов по ряду вопросов возникли и серьезные разногласия. Крупные текстологи, талантливые ученые, тонкие литературоведы С. М. Бонди, Б. В. Томашевский считали возможным широко применять предположительные чтения, смелые конъектуры в текстах с пропусками, неясными написаниями. Ю. Г. Оксман, сходясь с ними в нереальности " канонического текста" (выдвигавшегося М. Гофманом), возражал, однако, против расширительного понимания конъектур. Оксмана поддерживал В. В. Виноградов, в шутку оказавший однажды на спецсеминаре в МГУ, что Сергей Михайлович (Бонди) под видом Пушкина печатает свои стихи⁶. На XI Всесоюзной Пушкинской конференции Оксман привел немало примеров " дописываний" за Пушкина.

Если бы Юлиан Григорьевич не был удален на 10 лет, дебаты о текстах Пушкина были бы острее, серьезнее, результативнее. Ко дню ареста Ю. Г. Оксман был общепризнанный крупнейшим знатоком Пушкина, декабристов. Он сыграл огромную роль в подготовке к юбилею столетия восстания декабристов в 1925 году. Опубликовал следственные дела членов общества соединенных славян⁷, новые материалы о " первом декабристе" В. Ф. Раевском, об одесском " гнезде" вольнодумцев. Создавалась строго научная концепция идеологии и движения декабристов. Писалась книга " Пушкин и декабристы".

Дальнейшая нормальная работа была прервана арестом. Особое Совещание осудило Ю. Г. Оксмана на 5 лет. Пресса писала о нем, как о " враге народа", вместе с Л. Б. Каменевым осуществлявшим вредительство в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) АН СССР. В докладе академика - секретаря АН СССР 20 мая 1937г. в числе вредителей были названы Н. И. Бухарин, Л. Б. Каменев, Ю. Г. Оксман (см. отчет в " Правде" от 21 мая 1937 г. ).

В 1941 г., когда пять лет истекли, Оксман получил второй срок - 5 лет. Как он рассказывал, начальник лагеря объяснил эту незаконную меру как заботу о нем. Идет война, говорил он, и если Вы окажетесь на свободе, Вас опять арестуют и неизвестно куда отправят. А здесь Вас осудят на 5 лет и Вы спокойно будете работать. На вопрос Юлиана Григорьевича, за что же его могут судить, начальник лагеря спокойно-благожелательно сказал: " Ну, это просто. Вы, конечно, говорите, что сидите ни за что. Вот за это по 58-10 и получите еще 5 лет". Так и произошло⁸. Юлиан Григорьевич считал, что в случае своевременного освобождения и неизбежного ареста в другом месте дело могло кончиться гораздо хуже.

Лагерь, несправедливые приговоры, мучения не сломили Окопана. Он всегда был склонен к шекспировскому, а не байроновскому восприятию действительности. Л. Д. Троцкий, говоря о революции, напоминал слова Спинозы, что в таких случаях надо не плакать, не смеяться, а попытаться понять. Ю. Г. Оксман именно так воспринимал историю. В лагере он воочию увидел масштабы сталинских репрессий, бесчеловечность, унижение человеческого достоинства, муки. Увидел разное поведение людей. Пушкин, декабристы стали ему еще ближе. Пушкинские стихи оказались и жизненным элексиром и предметом мучительных размышлений. О войне. О Гитлере. О Сталине. 13 августа 1943 г. Оксман писал из лагеря жене, Антонине Петровне Оксман: " Крах Гитлера, такой осязательный в своем даже генезисе, сулит такие перспективы возрождения мира, о котором мы даже и не мечтали. Эти надежды только и позволяли жить, а сейчас обязывают не терять бодрости, энергии и веры. Вот тебе, дорогая моя, и переход от общего к частному, от государственного к личному" ⁹. Письмо из лагеря проходило жесткую цензуру. Юлиан Григорьевич не мог написать всего, что хотел.

Но пытался намекнуть Антонине Петровне, что крах Гитлера приведет к демократизации и у нас.

Гитлер и Сталин его всегда интересовали в сопоставлении. В 1953 г. он спросил у одного из авторов этой статьи, как он думает, читал ли Сталин Стендалевского " Наполеона". И ответил сам: " Я думаю, и он и Гитлер читали. И каждый делал свои выводы". Недаром Юлиан Григорьевич считал нужным параллельное изучение Пруссии и России. И, видимо, с размышлениями о Гитлере и Сталине (отнюдь не первых интеллектуалов, но поведших за собой массы) связано одно место из письма Антонине Петровне от 5 декабря 1944 г.: " А вот это сохрани для моей будущей работы о Раевском: у него был весьма небольшой запас мыслей, но очень четких и легко приложимых. В этом большое преимущество тех, кто руководит умами (или претендует на это). Люди слишком широкого духовного склада запутываются в бесконечных сложностях, теряются, снова находят себя и опять колеблются: они научились сомневаться. В некоторых случаях они поэтому даже следуют за людьми более узкими, которые никогда не колеблются. Секрет успеха его демагогии и был прежде всего в том, что он не колебался, что его примитивная, но исключительная в своей четкости политическая мысль не знала противоречий и в своей элементарности была доходчива, как таблица умножения и Отче наш" ¹⁰.

Выйдя на свободу в конце 1946 г. Юлиан Григорьевич был абсолютно чужд сталинистским иллюзиям. Но хорошо понимал опасность проявления неверия в " хозяина". Отчетливо представлял опасность противопоставления -своих взглядов домыслам, фальсификациям карьеристов и ренегатов от науки. И все же на компромиссы с фарисеями и хамелеонами не пошел. Наоборот. Обостренно подчеркивал свою полемику с ними. В истолковании Пушкина, декабристов, Белинского и Герцена (которыми вплотную занялся по возвращении из заключения).

Юлиан Григорьевич вернулся к работе над монографией " Пушкин и декабристы". Еще в 1935 г. в " Литературной газете" появилось интервью с Оксманом о выходе книги в юбилейный пушкинский год... Но 1937 оказался и ежовским... Монография не вышла, фамилия Оксмана тщательно изымалась из самых разных изданий. Теперь, после возвращения из лагеря, работая с 1947 по 1957 гг. в Саратогском университете, с 1957 по 1960 в ИМЛИ, с 1965 по 1968 в Горьковском университете, Ю. Г. Оксман вновь занялся своей основной, самой интересной, но, к сожалению, так и не оконченной книгой. Потеря невосполнимая. Никто другой такую книгу написать не может (по крайней мере, сегодня). Судить о ней можно по сохранившимся рукописным фрагментам, устным докладам, лекциям¹¹. Один из аспектов этой монографии - соотношение поэта и общества, общественного движения. Наблюдения над судьбой и ролью Пильняка, Мандельштама, Заболоцкого, Ахметовой, Пастернака еще больше убедила Оксмана в правоте суждений Герцене и Белинского об особой роли русской литературы как политической трибуны. Это проливало новый свет и на Пушкина. Его творчество до 1825 г. все более представало не только как отражение декабристской идеологии, но и как пропаганда конкретных идейных установок тайного общества. Свой взгляд на Пушнина, декабристов исследователь частично обрисовал в отрывке из главы о " Вольности": " По случайному поводу, с ультраконсервативных позиций и с некоторым личным раздражением, вспоминая об отношениях декабристов к Пушкину, кн. П. А. Вяземский в 1875 г., в приписке к своей старой статье о поэме " Цыганы", бросил мысль о том, что отказ вождей тайного общества ввести в него Пушкина объясняется тем, что они " не находили в нем готового соумышленника", а вовсе не их боязнью подвергнуть риску возможной гибели жизнь великого поэта: " Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная, молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих. Во-первых, эта пора сливается с пороюлиберализма, который, как поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное, впечатлительное создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами, которые налетали на него. Не менее того, он был искренен: нo не был сектатором в убеждениях, или в предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, как не может не любить ее каждое молодое сердце, каждая благорожденная душа. Но из того не следует, чтобы каждый свободолюбивый человек был непременно и готовым революционером.

Политические сектаторы двадцатых годов очень это чувствовали и применили такое чувство и понятия к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем готового соумышленника, и, к счастью его самого и России, они оставили его в покое, оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать опасение Пушкина от крушений 25-го года, нежели желание, как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкин, но это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту, на карту политического быть или не быть" (Полн. собр. соч. кн. П. А. Вяземского, СПБ, 1878, т. 1, стр. 322-323).

Несмотря на огромную специальную литературу о взаимоотношениях Пушкина и декабристов на разных этапах развертывания организационной и агитационно-пропагандистской работы последних, до сих пор остаются критически до конца не изученными даже важнейшие из первоисточников. Напомним в связи с этим хотя бы известный рассказ декабриста И. Д. Якушкина о его встрече с Пушкиным в январе 1821 г. в Каменке, в усадьбе члена Союза Благоденствия В. Л. Давыдова. На одном из вечеров у Давыдова, у которого " гостили" в это время М. Ф. Орлов, К. А. Охотников, А. Н. Раевский и Пушкин, первый из них предложил вопрос, насколько было полезно учреждение тайного общества в России. Пушкин с жаром доказывал всю пользу, какую бы могло принести сейчас тайное общество. Посла долгих разговоров на эту тему И. Д. Якушин неожиданно обратил эту дискуссию в шутку. Особенно возмущен был этим оборотом прений Пушкин. Он, как свидетельствуют записки Якушкина, был " очень взволнован"; он перед этим уверился, что Тайное общество или существует, или тут же получит свое начало и он будет его членом; но когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: " Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка". В эту минуту он бил точно прекрасен" (" Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина", 1951, стр. 42-43).

И. Д. Якушкин обрывает свой рассказ, не объясняя причин своего поведения в Каменке. Остается впечатление, что он обратил, дискуссию в шутку, не доверяя серьезности политических намерений Пушкина и А. Н. Раевского. Это, однако, не совсем так. Сейчас мы точно знаем, чем продиктован был неожиданный финал спора о тайном обществе в Каменке, где вовсе неслучайно Якушкин встретился с М. Ф. Орловым и К. А. Охотниковым. Все трое ехали в Москву на съезд, где нужно было оформить ликвидацию Союза Благоденствия. В тайное общество проникли предатели, осведомившие о его деятельности государственный аппарат. Общество надо было хотя бы формально закрыть, чтобы, избавившись от ненадежных членов, точнее определить его программу и форсировать дальнейшие действия. В прежнюю тайную организацию Пушкина принять было уже нельзя, а приглашать его в новую, еще даже несуществующую, Якушкин не был уполномочен. Пушкин напрасно счел себя обиженным - дискуссия в Каменке шла совершенно всерьез, при чем Пушкин выдержал " вступительный экзамен", и даже такой строгий судья как И. Д. Якушкин, это пригнал безоговорочно.

Вопрос о приеме Пушкина в тайное общество вновь возник после преобразования Тульчинской управы Союза Благоденствия в Южное общество, с Пестелем во главе. К 1823-1824 гг., т. е. до высылки поэта из Одессы, мы относим свидетельство кн. С. Г. Волконского, о котором его сын, И. С. Волконский писал 8 июля1899 г. академику Л. Н. Майкову: " Не помню говорил ли я вам, что моему отцу было поручено принять его Пушкина в Общество и что отец этого не исполнил. - " Как мне решиться было на это, - говорил он мне не раз, - когда ему могла угрожать плаха, а теперь что его убили, я жалею об этом. Он был бы жив и в Сибириего поэзия стала бы на новый путь". И действительно, представьте себе Пушкина в рудниках, Чите, на Петровском заводе и на поселении - чтобы он создал там" (" Литерат. наследство", т. 58. 1952, стр. 163). Как правильно утверждает М. В. Нечкина, свидетельство С. Г. Волконского не оставляет места клеветническому рассказy декабриста И. И. Горбачевского о том, что Верховной Думой Южного общества было запрещено " славянам" (т. е. бившим членам общества Соединенных Славян, принятым в 1825 г. в Южное общество) общаться с Пушкиным, в виду легкомыслия и ненадежности его (И. И. Горбачевский. Записки. Письма. М., 1963. С. . 174 и 337)".

При таком пиетете к тайному обществу Пушкин охотно откликался на пожелания Н. И. Тургенева, В. Ф. Раевского, Н. И. Пестеля, догадываясь, что за ними стоит организация. Чтобы четче вправить свою мысль, Оксман даже модернизировал язык, применив термин " задание декабристов". Характеризуя важнейшие политические стихи Пушкина как политико-поэтические прокламации не только поэта, но и декабристов, Юлиан Григорьевич дает другую датировку и другое истолкование двух важнейших стихотворений - " Вольности" и " К Чаадаеву", отражавших разные жанры развития декабристской тактики, пропаганды. Основы аргументации Оксмана за датировку " Вольности" 1819 годом приведены в его статье, открывающей сборник. О ее же политической направленности oн писал в неопубликованной статье " Политическая лирике и сатира Пушкина": " Задуманная как революционный гимн, ода уже с третьей строфы перестраивается в политическую декларацию, в стихотворное рассуждение типа оды Радищева с широкими идеологическими обобщениями, с богатой исторической документацией, с предельно точными лозунгами, имеющими в виду, однако, не революционную самодеятельность народных месс, а мощные законы конституционной монархии. Ода кончается обращением к разуму и сердцу " царей":

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой. "

Оксман отмечал полемику с радищевской " Вольностью", ведущейся с умеренно-либеральных позиций Союза Благоденствия, распространение оды тайным обществом в 1819 в последующие годы.

Заново изучая эволюцию политической лирики Пушкина, ученый пересмотрел датировку послания " К Чаадаеву", отнеся, его к марту-апрелю 1820 г. (традиционная датировка - 1818 год. Она сохранена и в большом академическом собрании сочинений Пушкина). " К Чаадаеву" связывалось с революционизацией Союза Благоденствия: "... отражая новый этап в истории борьбы с абсолютизмом и крепостничеством, одновременно как бы откликаясь и на новую платформу Тайного Общества, продиктованную Пестелем, и на новую тактику, подсказанную русским борцам с " самовластием", событиями в Испании, Пушкин обращается со своим знаменитым посланием к Чаадаеву, призывая его отказаться от всяких сомнений в возможностях преобразования того " мира", который Чаадаев еще недавно так " презирал" ¹².

Полемике Пушкина с Чаадаевым, которого поэт глубоко чтил и любил, Оксман придавал особое значение. Из нее вырастает " Евгений Онегин" как продолжение " размышлений вслух", обсуждения с Чаадаевым проблемы места личности в обществе, в борьбе. Роман начинаемся дискуссией с декабристских позиций со скептиком, не революционером Чаадаевым, прототипом Евгения. Но он предстает не только как личность, но и как тип, для которого характерны скепсис, отказ от активной борьбы, " преждевременная старость души". Поэтому в образе Онегина отражены и личности А. Н. и Н. Н. Раевских, С. И. Тургенева, П. А. Вяземского и других " либералистов", не вошедших, однако, в тайное общество, уклонившихся отактивной (вплоть до нелегальной) борьбы. Попытки переубедить Чаадаева (" Товарищ, верь"... ) перерастают в роман о судьбе скептиков, пресыщенных жизнью, уклоняющихся от активной деятельности, от политической борьбы, не нашедших счастья. Но после поражения восстания декабристов скепсис зазвучал по-другому, и вместо иронического отношения к Онегину всё больше утверждается сочувствие и coпереживание. Комическое обернулось трагическим.

Между тем во время и после войны другой талантливый литеpатop, Григорий Александрович Гуковский, создал стройную концепцию об Онегине, шедшем к декабристам. В его блестящих лекциях и докладах убедительно доказывалась реальность декабристского финала " Евгения Онегина". По мнению Григория Александровича, ХVӀ Ӏ Ӏ век, Радищев, Великая Французская революция, начало XIX веке, 1812 год так распространили свободолюбивые и даже революционные идеи, что типичный " либералист" Онегин вполне мог оказаться на Сенатской площади. Оксман не верил в широкую распространенность революционных идей, полагая, что декабристы - лучшие люди эпохи - были в меньшинстве, и онегиных среди них не встречалось. В 1948 году, на вопрос одного из авторов статьи, можно ли считать Онегина декабристом, Юлиан Григорьевич ответил довольно резко - если Якушкин, Рылеев похожи на Онегина, то можно... Оксман, конечно, понял, что в вопросе отражена точна зрения Г. А. Гуковского. А он был с ней на согласен. Правда, полемика с Гуковским носила другой характер, чем с М. В. Нeчкиной. Говоря о " зачислении" ею в члены тайного обществе Грибоедова, Оксман в 1947 г. (совсем недавно вернувшийся из лагеря) на лекции в Саратовском университета сказал: " Книги Нечкиной - бред сивой кобылы. Но Сталинскую премию она получит". И позже Оксман неоднократно говорил, что если бы Грибоедов состоял в тайном обществе, Нечкиной не пришлось бы истратить столько бумаги для доказательства декабризма автора " Горе от ума". ГуковскогоОксман не подозревал ни в конъюнктурщине, ни в фальсификации. Два пушкиниста по-разному истолковывали само понятие декабрист. Однако от открытой полемики с ГуковскимОксман долго воздерживался. В 1949 году Григорий Александрович, обвиненный в космополитизме, изгнанный из Ленинградского университета, уже зачисленный профессором Латвийского университета, был арестован по " Ленинградскому делу". Он умер в тюремной больнице до суда. Спорить со своим товарищем в таких условиях Оксман, конечно, не мог¹³. Так же как не мог Герцен порицать Бакунина, находящегося в ссылке. Только в 1960 году, уже после реабилитации Г. А. Гуковского, снятия запрета с его имени, выхода в свет его книг, Ю. Г. Оксман в дискуссионном обсуждении " Евгения Онегина", организованном редакцией " Вопросов литературы" 30 июня, выступил с очень уважительной, но бескомпромиссной полемикой: " Проблема Онегина-декабриста, Онегина-передового человека двадцатых годов наиболее остро была поставлена в нескольких выступлениях Г. Гуковского, не получив развернутого отражения в его печатных работах, но широко известныxпoeго публичным выступлениям в 1945-1948 гг. Утверждение, тезисы о том, что Онегин - декабрист, который чуть-чуть не вышел на Сенатскую площадь, а если не вышел, то должен был выйти, если бы Пушкин вернулся к роману, - обозначило определённую веху, если не в изучении " Онегина", то в суждениях и спорах о нем читателей романа" ¹⁴.

Отвергая приход Онегина в X главе в тайное общество, Оксман оспаривал и правомерность отнесения к " Евгению Онегину" стихов, печатаемых ныне как " X глава". В ней нет ни одного героя романа. ‘Скорее, это отрывки из поэмы, написанной " онегинокой строфой”.

Свою точку зрения Юлиан Григорьевич излагал на лекциях в Саратовском и Горьковском университетах. Напечатать (и даже написать) работу о " X главе" (как и о " Евгении Онегине" ) в целом Ю. Г. Оксман не успел. В 1963 г. ему пришлось покинуть ИМЛИ. В сентябре 1963 г. был обыск в квартире. В 1964 году вторично был исключен из Союза писателей (первый раз - после ареста. Членом Союза писателей был с его основания в 1934 г. ). Решение Правления Союза писателей об исключении Оксмана не было опубликовано. Не опубликовало оно и сегодня.

Научная общественность до сих пор не может ознакомиться с документами, проливающими свет на эту позорную страницу в истории нашей культуры и наших нравов. Создается впечатление, что с Оксманом расправились " иезуиты и глупцы", подготавливавшие брежневский застой. На похоронах Ю. Г. Оксмана (умер 15 сентября 1970 г. ) Ефим Григорьевич Эткинд спрашивал: " Кому" и зачем понадобилось, чтобы лопасти этой мощной турбины не работали? "

Оратор, конечно, задавал риторический вопрос. Он хорошо знал (как и все присутствующие на кладбище), что это понадобилocь тем, кто предпочитал русской культуре закрытые распределители, кто ненавидел XX съезд.

А турбине, действительно, мешали работать. Очень часто фамилия Оксмана вычеркивалась. Сам он печататься почта не мог. Культуре, общественному движению это принесло немалый урон.

Дело в том, что Оксман после смерти Сталина (а в какой-то мере и до нее) играл особую роль в духовной жизни общества. В чем-то напоминавшую миссию Грановского и Кавелина. В чем-то - предвосхищавшую Сахарова.

Учёный смело ставил принципиально новые вопросы развитиянауки. Он высмеивал преклонение перед авторитетами, цитатами, высмеивал невежд, верхоглядов, смело высказывался за преодоление научного изоляционизма, за международные научные контакты. Среди гуманитариев он один из первых установил прочные научные связи с зарубежными исследователями. И речь шла не только о личных, а именно о деловых научных связях. Так, Ю. Г. Оксман принял участие в редактировании американского издания сочинений Мандельштама. Он консультировал английских, французских, западногерманских, севepoамериканских, голландских ученых, исследователей Польши, Венгрии, Болгарии, Югославии, Италии и других стран. Он и М. П. Алексеев во многом опередили официальные инициативы возoбновления сведенного до минимума при Сталине научного сотрудничества с зарубежными исследователями, университетами, научными учреждениями.

И это благородное дело ему инкриминировали чуть ли не как уголовное преступление. Как и Пастернаку... Тот же Союз писателей.

На одном из академических заседаний Ю. Г. Оксман составил допрос о необходимости изучения " самиздата" для понимания путей распространения рукописной литературы XVӀ Ӏ Ӏ -ХӀ Х веков. Для понимания хождения рукописей пушкинских стихотворений, " Путешествия из Петербурга в Москву", рукописных текстов рылеевских стихотворений, по его мнению много даст изучение распространения теперь романа Хемингуэя " По ком звонит колокол". Если в машинописи ходит большой роман, то естественно предположить, что в начале XIX века, хотя и не было пишущих машинок, " самиздат" мог быть гораздо распространённее, чем мы думаем.

Когда-то, в начале 20-х годов, Ю. Г. Оксман помогал Н. Е. Щеголеву в разоблачении агентов царской охранки. После смерти Сталина Оксман явился одним из пионеров выявления и морального осуждения современных провокаторов. В феврале 1962 г. в письме к М. М. Штерн Оксман писал о решимости “начать борьбу (пусть безнадежную) за изгнание из науки и литературы хотя бы наиболее гнусных из подручных палачей Ежова, Берия, Заковского, Рюмина и др. Я имею в виду прежде всего тех, кто повинен в физической смерти Г. А. Гуковского, в гибели Заболоцкого, Зощенко, Азадовокого, Б. М. Эйхенбаума, в травле Ахматовой, Цветаевой, Пастернака. Вся черная сотня подняла вой, когда я напомнил о том, кто такие Бабкин и Ермилов. Но где были эти гуманисты, когда на их глазах и их же руками убивали и выбрасывали из Академии иуниверситетов лучших представителей советской науки? Нет, мы не имеем права молчать¹⁵.

Оксман придавал этому первостепенное значение в смысле нравственного оздоровления общества, реабилитации перед мировым общественным мнением нашей интеллигенции, нашей страны. Когда в 1963 году, пытаясь привлечь Оксмана к уголовной ответственности, ему предъявили обвинение в том, что он показывал иностранцу копии письма прокурору СССР с требованием предать суду за ложные доносы Лесючевского, В. В. Ермилова и ряд других литераторов, Юлиан Григорьевич дал такое объяснение. Иностранец, говорил Оксман, обвинил нашу интеллигенцию в том, что она, требуя наказания фашистских преступников Западной Германии, не ставит вопроса о наказании своих палачей. Чтобы опровергнуть неверное мнение о нас, продолжал Оксман, я доказывал, что мы боремся доступными средствами и показал своему собеседнику копию моего письма в Прокуратуру СССР. Оксман при этом внушал представителю власти, что среди интеллигенции проблема моральной ответственности за совершенные беззакония - одна из самых острых. И ее нужно обсуждать деятелям культуры всех стран.

Такой человек был неугоден брежневскому режиму. В 1966 году Ю. Г. Оксман был упомянут в числе диссидентов. После этого гонения усилилась.

С сентября 1965 г. Ю. Г. Оксман работал в Горьковском университете. В одном из докладов в городе было повторено это утверждение, но его авторы не знали, что Оксман работает в Горьком более года. Профессор истории КПСС В. П. Фадеев сообщил в обком КПСС, что Оксман работает в Горьковском университете. Когда Горьковский университет в декабре 1966 г. слушался на бюро обкома КПСС, поднимался вопрос о немедленном изгнаний Оксмана. Следует отдать должное тогдашнему первому секретарю обкома КПСС К. Ф. Катушеву, который прекратил это дело. Ю. Г. Оксмана убрали уже после того, как К. Ф. Катушев уехал в Москву, став Секретарем ЦК КПСС.

Но местные власти не доверяли Оксману. Весной 1868 г. группа студентов историко-филологического факультета (В. Помазов, Е. Купчинов, С. Хилов, М. Капранов, Будрин и др. ) обвинялась враспространении " самиздата" (письмо Раскольникова, обсуждение книги Некрича " 22 июня" ). Все они были исключены из университета. Горьковские власти заподозрили здесь " руку Оксмана" и потребовали его немедленного увольнения. Зав. кафедрой русской литературы проф. Г. В. Краснов пытался не допустить этого, но оказался бессилен в борьбе с " иезуитами я глупцами". Вскоре его самого сняли с заведования кафедрой...

В этой обстановке трудно было дописывать работу о “X главе". И все же точка зрения Ю. Г. Оксмана известна. Только почему-то ее пытаются до сих пор замалчивать литературоведы. После апреля 1985 г. фамилия Оксмана перестала быть " крамольной". А оксмановская концепция " X главы" все-таки не упоминается. И вновь наука много теряет от этого. Приведем один относительно свежий пример, к чему приводит игнорирование мыслей гонимого в свое время ученого.

В 6 номере " Нового мире” появилась статья В. Кожевникова " Шифрованные строфы " Евгения Онегина" ". На странице 265 утзерждается: "... шифрованные строфы не являются отрывком какой- либо одной главы, но принадлежат в с е м у р о м а н у ". Далее идет послесловие В. Турбина " Ужели слово найдено? ".

Невольно вспоминается рассказ Григория Александровича Гуковского, как в молодости он прочел пародийный доклад " О влиянии древненегритянского эпоса на пушкинскую сказку " О попе и работнике его Балде”. Докладчика хвалили, а молодой ученый не решился признаться, что пародировал. А вот один из видных учёных-востоковедов, по словам Григория Александровича, доложив о происхождении слова " калоша" из санскритского языка, и выслушав похвалы, приоткрыл тайну, сказав, что выступил как пародист...

Если нынешняя публикация преследует пародийные цели, ее следует всячески приветствовать. Именно так " дописывалась" X глава (в свое время Гуторовым и совсем недавно А. Черновым в " Знамени" ).

Если жe это не пародия, то возникают серьезные недоумении.

"... шифрованные строфы... принадлежат всему роману". Но ведь в них Александр I фигурирует как умерший, Николей I - как царь; декабристы уже явно выступали на Сенатской площади. С какой же главы романа можно было начинать писать обо всём этом? Ведь не мог же Пушкин в деталях заранее предвидеть последующий конкретный ход событий.

Строфы о декабристах могли появиться только после 14 декабря. Между тем, первые три глава закончены до 3 октября 1825 г., четвертая - до 6 января 1826 г.

В. Кожевникову представляется несомненным, что пропущенные " политические" строфы - декабристские. Почему? Разве цензура не пропускала только упоминание о декабристах? Тогда и " Гавриилиаду" нужно связать с тайным обществом... Писалось же про " Египетские ночи", что пять любовников Клеопатры - это пять повешенных декабристов, а ложе царицы - Сенатская площадь.

Мало ли что могло быть и в пропущенных строфах. Б. В. Томашевский давно констатировал: " Политические мотивы присутствовали и в основных главах романа, но были оттуда тщательно вытравлены". Нo даже приводя черновик шестой главы о гибели Ленского (" Иль быть повешен как Рылеев" ), он не делал вывода, что перед нами " рассеянная" X глава.

В. Кожевников убедительно доказывает, что речь идет не о " X главе". Жаль только, что он не называет в числе своих предшественников Ю. Г. Оксмана. По мнению Оксмана, " шифрованные строфы" вообще, не имеют отношения к " Евгению Онегину" . Это самостоятельное произведение. Возможно, историческая поэма. Об Александре Ӏ, декабристах, написанная онегинской строфой. Именно онегинская строфа ввела в заблуждение многих исследователей. Ряд пушкинистов, полагая, что онегинской строфой написан только " Евгений Онегин", отнесли неизвестные строфы к роману в стихах. А поскольку речь там идет о декабристах, решили, что это и есть отрывки из " X главы".

С каждым годом уверенность возрастала, хотя доказательств не прибавлялось. Традиция и симпатия к декабристам заменили аргументы. Как следствие - попытки дописать за Пушкина всю главу. Содержание ее нам неизвестно. Дописывали ее скорее по Герцену, идеализировавшему " богатырей, кованных из чистой стали", а не по Пушкину. Забывали, что в двух упоминаниях Пушкина о X главе про декабристов - ни слова.

Тезис о " зашифрованных строфах" как отрывках (и чуть ли не конспекте) X главы основан на двух основных " аксиомах" - онегинской строфе и декабристском сюжете. Но онегинской строфой написан и " Езерский". И его относить к " Евгению Онегину"?

О декабристах как стержне X главы Пушкин не упоминает. Зато об Онегине как персонаже этой главы свидетельствует.

В черновиках " Путешествия Онегина" к стихам:

Уж он Европу ненавидит

С её политикой сухой

приписано: " В X песнь" (VӀ, 490).

К декабристам это отношения не имеет. Зато наличие в X главе самого Евгения - очевидно. А в " шифрованных строфах" ни Онегина, ни других героев романа нет. Почему же считать, что перед нами отрывки из главы " Евгения Онегина"?

О " декабризме" " X главы" свидетельствует П. А. Вяземский, но не Пушкин. Как ни близок Вяземский поэту, его сообщения не равнозначны пушкинским. Да и к тому же весьма противоречивы. Более того. Рассказ Вяземского не подтверждает версию о " X главе". Скорее наоборот. В дневниковой записи Вяземского от 19 декабря 1830 года читаем: " Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне: привел в порядок 8 и 9 главу Онегина, и ею и кончает; из 10-й, предполагаемой, читал мне строфы о 1812 годеи следующих - славная хроника: Я мещанин, я мещанин (подчеркнуто нами - авт. ); эпиграмму на Булгарина за Арапа; написал несколько повестей в прозе, полемических статей, драматических сценв стихах; Дон Жуана, Моцарте и Сальери; У вдохновенного Никиты, у осторожного Ильи (подчеркнуто нами - авт. )" ¹⁶. Б. В. Томашевский утверждает: " Цитируемые в конце стихи вполне отождествляют 10-ю главу, о которой пишет Вяземский, с известными нам отрывками" ¹⁷. Вряд ли. Последние слова Вяземского свидетельствуют о том, что приводимые Морозовым стихи не относятся к X главе. Вяземский перечисляет р а з н ы е произведения Пушкина: 1) восьмую, девятую и отрывки десятой главы " Онегина"; 2) куплеты " Я мещанин"; 8) эпиграмму на Булгарина; 4) повести в прозе, статьи, драматические сцены и, наконец, 5) " У вдохновенного Никиты". Последнее оторвано от X главы, да и от " Евгения Онегина" вообще, и дано в перечислении (аналогично другим, самостоятельным произведениям). В отличие от остальных - в том числе и X главы - оно никак не незвано. Возможно, из-за более опасного характера произведения (самостоятельного, хотя и написанного онегинской строфой). Запись Вяземского скорее подтверждает мнение Ю. Г. Оксмана о том, что расшифрованные Морозовым стихи - самостоятельное произведение.

И всё жe наблюдается упорное стремление во что бы то ни стало отождествить любой декабристский текст с X главой. Вплоть до произвольного включения не содержащихся у Морозова отрок:

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

Строки эти взяты из письма А. И. Тургенева брату Николаю Ивановичу от 11 августа 1832 г.: " Есть тебе и еще несколько бессмертных строк о тебе. Александр Пушкин не мог издать одной части своего Онегина, где он описывает путешествие его по России, возмущение 1825 года и упоминает, между прочим, и о тебе". И далее: " В этой части у него есть прелестные характеристики русских и России, но она останется надолго под спудом. Он читал в Москве только отрывки" ¹⁸. А. И. Тургенев пишет о путешествии Онегина, т. е. скорее о девятой, чем о десятой главе. Включать эти строки в зашифрованный текст (где они отсутствуют) нет никаких оснований (если даже и считать расшифрованные Морозовым стихи X главой). Сам Пушкин записал 20 октября 1830 г.: " 19 октября сожжена X песнь" (VӀ, 520). Что же и зачем он читает Вяземскому через 2 месяца? Заново пишет X главу? Маловероятно.

Не проще ли предположить, что под видом X главы пишется историческая поэма. Антиалександровская, опасная для хранения. Чтобы заранее не раскрыть свой " опасный" замысел Пушкин делает вид, что речь идет о X главе¹⁹.

Трудно допустить, чтобы Пушкин так опасался обнаружения подлинной X главы, что пошел на зашифровку отдельных строф. Стихи были не для печати, но и не опасны. А некоторые строфы - легальны. Например, о " Грозе двенадцатого года". Примерно то же самое Пушкин писал в ''Полководце", в " Рославлаве". Зачем же это зашифровыватъ?

" Авось - о шиболет народный" - что здесь опасного? Или о Наполеоне: " Сей мул судьбы". Совсем не опасно.

Зашифровка этих строф, если они действительно относились к К X главе, к " Евгению Онегину", - непонятна. А вот если речь идет о поэме, развенчивающей александровское царствование, объективно изображавшей декабристов, зашифровка объяснима. Опасен замысел. Это очень напоминает историю создания А. И. Солженицыным " Архипелага Гулага". Возможно, что и Пушкин собирался создать что-то подобное.

А. Н. Вульф 16 сентября 1827 года записывал в дневнике: " Играя на биллиарде, сказал Пушкин: " Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову - пером Курбского. Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и царствование Николая I, и об 14 декабря" ²⁰. Строфы и написаны " языком Курбского".

Скорее всего перед нами зашифрованные строфы исторической поэмы о первой четверти XIX века (в может быть, и о первой трети).

Возможно, что в нее вошли бы и материалы, отдельные строфы из X главы. Но по-другому, чем в романе (вспомним соотношение с " Онегиным" стихотворения " Свободы сеятель пустынный" ).

18 апреля 1831 г. М. П. Погодин писал С. Шевыреву: " Пушкин написал тьму. Он показывал и читал мне все по секрету, ибо многое хочет выдавать без имени. " Онегина" 8 и 9 глввы" ²¹. " Онегин" без имени автора. Стоит ли быть наивным?

11 сентября 1826 года (на третий день по приезде Пушкина в Москву) М. Погодин записывал в своем дневнике: " Веневитинов рассказывал о вчерашнем дне". По словам Пушнина, у него " 8 песен Онегина и отрывки 9-й и проч. ”. Но в действительности Пушкин не начал еще VӀ Ӏ главы. Первые пять строф " Путешествия" (т. е. IX глава) написаны в 1829 г., остальные строфы - в 1830 г. Не задумал ли Пушкин уже тогда поэму, маскируя ее (и от властей, и от друзей, которые могли не понять его) под одну на глав " Онегина"?

По Оксману, " шифрованные строфы" и являются отрывками задуманного произведения, предназначенного для " самиздата" или " тамиздата". А отсылка к " Евгению Онегину" - маскировка.

Концепция Оксмана до сих пор игнорируется. Обходится. Замалчивается. Между тем, готовится новое академическое издание сочинений Пушкина. Вопрос о том, как и где печатать " зашифрованные строфы”, вновь приобретает остроту и актуальность. Можно только приветствовать, что " Новый мир" публикует оригинальные мнения пушкинистов по этому вопросу. Но в науке не может быть ни односторонности, ни импрессионизма. А он, к сожалению, присутствует и в статье, и в послесловии. На стр. 265 В. Кочевников подчеркивает " поразительную связь декабристской строфы " И чем жирнее, тем тяжеле" с 35-й строфой четвертой главы:

Пугаю стадо диких уток:

Вняв пенью сладкозвучных строф,

Они слетают с берегов.

Зачем жe зашифровывать отсылку к взлету уток? И почему " К чем жирнее" - декабристская строфа?

Далее, на той же странице В. Кожевников отмечает " очевидную смысловую связь декабристской строфы о Наполеоне " Сей муж судьбы"... с 37-й строфой седьмой главы " Евгения Онегина" ". Bo-пepвых, почему эти строки - декабристские? Во-вторых, их текст куда ближе к " Недвижному стражу":

То был сей чудный муж, посланник провиденья,

Свершитель роковой безвестного веленья,

Ceй всадник, перед кем склонилися цари...

Сей царь исчезнувший, как сон, как тень зари...

Вероятно, дело обстоит сложнее, чем представляется В. Кожевникову и В. Турбину. Вряд ли можно считать обоснованным предложение печатать все эти стихи под названием " Шифрованные строфы романа А. С. Пушкина " Евгений Онегин" " (С. 266). Вполне возможно, что они не имеют отношения к роману. К мнению Ю. Г. Оксмана и сегодня стоит отнестись со всей серьезностью.

Недооценка трудов Оксмана может дорого обойтись науке. Еще один пример. В том же " Новом мире" (№ 8 за 1987 г. ) появилась статья О. Чайковской " Гринев". Автор пишет там о своих " страданиях" при чтении статей Ю. Г. Оксмана и Г. П. Макононенко (С. 236). Ей больно от " социологии" Оксмана. Фактическому материалу крупнейшего пушкиноведа она предпочитает свои впечатления от " Капитанской дочки" в 7-летнем возрасте, когда ей прочли повесть " вслух". Вероятно, поэтому слова, что отец Гринева служил при Минихе, толкует: "... чтобы понять это замечание надо знать... Миниха... таким, каким он предстает в собственных записках... высыпаны названия полков, перечислении должностей, чинов, орденов... ". А Оксман вспоминал, что Миних " остался верен падению Третьего Петра" '- как и отец Гринева. У сына " испорчена анкета", фамилия вызывает недоверие Екатерины Ӏ Ӏ. Конечно, можно не соглашаться с Оксманом, но с ним надо спорить, а не вещать (не выступать в роли нигилиста. Наподобие Аркадия Кирсанова). Вое рассуждения Оксмана о споре Дидpo с Екатериной Ӏ Ӏ, о соотношений просвещения и свободы игнорируются. Детские воспоминания О. Чайковской важнее...

Выступая историком культуры, она, видимо, разделяет весьма распространенную иллюзию, свойственную всем эпохам, будто новое - истина, а старое - заблуждение. Увы... Нынешних историков читают куда меньше, чем старых авторов - Карамзина и Ключевского. Нынe писатели поднимают такие историографические вопросы, до которых сегодняшним историкам - далеко. А когда-то Ключевский и Кавелин решали проблемы не менее важные, чем Толстой и Достоевский.

Оксман куда ближе к Ключевскому, чем к нынешний своим критикам. Он ставил новые вопросы не только одновременно с писателями, но раньше их. В 1955 г. он выступал в Саратове не заседании, посвящённом памяти Грановского. Почему, - спрашивал он, - мы чтим Грановского? Он не был ни социалистом, ни революционером. А мы помним о нем, ценим. Почему? Потому - что в опоре с Герценом о России и Западе, о " русском социализме" прав оказался Грановский. История показала, что теория об особом пути развития страны привела к Муссолини, Гитлеру и " группе Юрия Жданова". Сталина он прямо не называл (это было за год до XX съезда), но было совершенно очевидно, что речь идет о барине, а не о лакее. Оксман опередил писателей.

Думается, что Оксман не только история нашей науки (одна из её лучших страниц), но и ее сегодняшний день.

Многие проблемы, поднятые им, не решены и теперь. И трудно сказать, когда будут решены. В ряде случаев пушкиноведение, изучение декабристов сделало даже шаг назад по сравнению с Оксманом. Или не продвинулось вперед. Например, в изучении Белинского. Работа Оксмана над биографией и мировоззрением великого критика показательна во многих отношениях. Но, пожалуй, самое знаменательное - появление надежды на возможность победы над " иезуитами и глупцами".

Хотя первые работы Оксмана о Белинском появились еще в начале 20-х годов, вплотную он занялся " неистовым Виссарионом" по возвращении из ссылки. Весь 1947 г. он тщательно штудировал самые разнообразные источники. Новейшая литература о Белинском привела исследователя в ужас. Тогдашние авторы рисовали икону, а не живого мыслителя. Приближение юбилея Белинского (100-летие со дня смерти в 1948 г. ) еще более усиливало " хрестоматийный глянец". Иногда даже самые крупные ученые с перепугу фальсифицировали автора " Письма к Гоголю". Юлиан Григорьевич с возмущением рассказывал про разговор В. П. Волгина с К. Е. Ворошиловым (председателем юбилейного комитета). На вопрос Ворошилова, повлияла ли Великая французская революция на Белинского, Волгин ответил, что нет. Вячеслав Петрович, бывший меньшевик, все время ждавший ареста, опасался, что Ворошилов провоцирует его. Как это ни дико, но 40 лет назад влияние Французской революции на русского мыслителя Жданову, Суслову представлялось более опасным, чем Екатерине Ӏ Ӏ... Через год начнется борьба с космополитизмом. В Иваново снимут портреты Дарвина и Галилея как представителей тлетворного Запада.

И вот в этой обстановке Оксман пошел против течения. Он обратился к текстам самого Белинского. Например, в письме к Боткину от 7(19) июля 1847 г. Белинский писал про " Историю французской революции" Луи Блана: " Буржуазия у него еще до сотворения мира является врагом человечества и конспирирует против его благосостояния, тогда как по его же книге выходит, что без нее не было бы той революции, которой он так восхищается, и что ее успехи - её законные приобретения". Текст явно свидетельствует о внимательном изучении Белинским Французской революции.

Отбросив неопределенную характеристику Белинского как " революционера-демократа", ставшую монопольной в то время, исследователь обратился к диалектике развития взглядов " властителя дум" 40-х годов, который сам говорил про себя, что он часто меняет свои взгляды, но так, как меняют гривенник на рубль. Ключевым " рублем" для Оксмана явилось " Зальцбруннское письмо". Большинство тогдашних " официальных истолкователей" мировоззрения Белинского (особенно Д. Заславский) характеризовали этот документ как революционный манифест. Оксман же показал, что наряду с резкой характеристикой николаевской России, в " Письме Белинского к Гоголю" выдвигалась очень умеренная конструктивная программа. Белинский писал о " стране, где нет ни только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей! Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть". Эти три лозунга были приемлемы и для революционера Бакунина, и для либерала Кавелина. Белинский сознательно избирает такую " программу-минимум", которая способна создать единый антикрепостнический фронт. Платформе Белинского оказалась настолько удачной, что через 10 лет ее без особых изменений повторил Герцен в " Колоколе".

Когда Оксман выступил с этими идеями на заседании в Институте истории АН СССР 10 марта 1948 г., его встретил в штыки целый ряд историков, особенно М. В. Нечкина. В извращении марксизма его обвинили саратовские историки (наиболее энергично протестовал против концепции Оксмана М. С. Персов). А Оксман все же напечатал свою работу²³. И продолжал в том же духе заниматься Белинским. Благодаря переменам, наступившим после смерти Сталина, он победил. Вышедшая в свет в 1958 г. " Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского" принесла Оксману премию имени Белинского АН СССР. Теперь положения Оксмана мало кто оспаривает.

Одну из своих статей " Пушкин и проблема " вечного мира" М. П. Алексеев окончил словами: " Будем надеяться, что Пушкин и на этот раз окажется прав" (речь шла о надеждах Пушкина на " вечный мир" ). Перефразируя Михаила Павловича, выскажем надежду, что в годы перестройки победа Оксмана над " иеизуитами и глупцами" произойдет не только в споре о Белинском.

... Всё-таки она вертится!

Сегодня об этом говорят даже не Галилеи.

20 января 1965 г. в докладе Г. М. Маркова на собрании московских писателей утверждалось: " Из года в год крепнут и расширяются наши литературные международные контакты". Упоминались поездки наших делегаций за рубеж, посещения СССР иностранными писателями. Но тут же шла оговорка: " Партия неустанно учит нас, что мирное сосуществование означает сосуществование идеологий... не может быть не только мира, но... и перемирия" в идеологической борьбе. " К сожалению, - продолжал докладчик, - не все писатели глубоко поняли это обстоятельство... Всякое благодушие в этом отношении приводит к драматическим последствиям. Осенью 1964 г. совместным решением Секретариатов Правлений Союза писателей СССР, РСФСР и Московского отделения СП исключен из членов Союза писателей Юлиан Григорьевич Оксман. Литератор Оксман был изобличен... в прямых связях с американскими реакционными центрами (через их представителей), с антисоветской печатю, в которой под шифром появлялись откровенно клеветнические статьи о советской литературной жизни. Оксман на секретариате говорил нам, что он не собирался служить нашим врагам тем, наоборот, он хотел даже перевоспитать кое-кого из зарубежных деятелей, использовать их для пропаганды наших идей, но получилось наоборот». Ведшие следствие по этому делу поступили в высшей степени гуманно, решив ограничиться обсуждением поступка Оксмана в общественном порядке" (Государственный музей Федина, - архив К. А. Федина, дело № 7700, л. 19-21 - стенограмма доклада Г. М. Маркова на собрании московских писателей 20 января 1965 г. ).

Поневоле приходит на ум сентенция из " Капитанской дочки": " Когда вспомню, что это случилось на моем веку... не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия”. Вряд ли сегодня Марков захотел бы включить этот доклад в собрание своих сочинений...

Гонители Оксмана сегодня молчат. А сам он принадлежит к числу тех жертв сталинских репрессий, в память о которых будет сооружён общенародный памятник. Хочется надеяться, что появится и другой памятник - собрание сочинений Ю. Г. Оксмана. Прочтя их, поневоле вспомнят Пушкина:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит

Однако ж прав упрямый Галилей.

1. Здесь и далее цитируется по полному собранию сочинений, изданному Академией Наук СССР. Римскими цифрам обозначены тома, арабскими - страницы. Части томов оговариваются отдельно.

2. И судьба Юлиана Григорьевича, кажется, была предсказана. По рассказу Оксмана, на Каменном острове в Петрограде, в студенческой компании, он, произнося тост, почувствовал тяжелый взгляд за спиной. К нему подошел Григорий Распутин и сказал: " Далеко пойдешь. Но тяжело". Об этом Юлиан Григорьевич рассказывал и Н. Я. Эйдельману.

3. Edgerton W. JulianGrigor' evioOksman, 1895-1970//RussianLiterature. 1970. № 5. P. 7.

4. Краткая автобиография опубликована в статье В. В. Пугачева " О полемике вокруг пушкинского послания В. Ф. Раевскому" // Проблемы истории культуры, литературы, социально-экономической мысли. Саратов, 1988. Вып. 5. Отрывки из другой автобиографии опубликованы в статье М. О. Чудаковой и Б. А. Тоддеса " Из переписки Ю. Г. Оксмана" // Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1988.

5. Первый раз был арестован 21 августа 1930 г. Юлиан Григорьевич рассказывал об этом Ф. Вентури, его жене и одному из авторов этой статьи 21 августа 1970 г.

6. Сергей Михайлович ответил: " В таком случае на Тверском бульваре надо поставить второй памятник, мне". Остроумно, но неубедительно.

7. Материалы по истории восстания декабристов. М. -Л., 1929. Т. VӀ. В дальнейшем сокращено " ВД".

8. Сводку различных сведений об этом см. в публикации " Из переписки Ю. Г. Оксмана''. Вступительная статья и примечания М. О. Чудаковой и Е. А. Тодесса//Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1988. C. 106.

9. Там же. С. 132.

10. Там же. C. 139.

11. Своеобразным конспектом книги явилась лекция " Пушкин и декабристы", написанная к 125-летию восстания декабристов. Она читалась в Саратовском университете в 1950-1957 гг. Опубликована в сб. " Освободительное движение в России", вып. 1. Саратов 1971. С. 70-88. Статья о времени создания " Вольности" печатается в настоящем сборнике. С. 3-33. В 1955 г. на УП Всесоюзной Пушкинской конференции Ю. Г. Оксманом был прочитан доклад о хронологии политической лирики Пушкина. См. отчет в " Известиях АН СССР", отделение литературы и языка. Вып. Ӏ. Т. XV. С. 86. Стенограмма доклада и его обсуждение хранится в кабинете пушкиноведения Пушкинского Дома АН СССР. В январе 1964 г. во Всесоюзном Пушкинском музее Оксман прочёл доклад о " Вольности". Спецкурс " Пушкин и декабристы" он читал в Саратовском и Горьковском университетах.

12. Оксман Ю. Г. Пушкин и декабристы. // Освободительное движение в России. Вып. 1. Саратов, 1971. С. 81.

13. Отношения Ю. Г. Оксмана и Г. А. Гуковского были очень тёплыми. Именно Г. А. Гуковский, уволившийся из Саратовского университета летом 1946 г., договорился о работе Ю. Г. Оксмана в Саратове (через тогдашнего ректора университета Петра Васильевича Голубкова).

14. Вопросы литературы. 1960. № 11. С. 257.

15 Чудакова М. О., Тодесс Е. А. Указ. соч.

16. Вяземский П. А. Полн. собр. соч., СПб., 1884. Т. 9. С. 152.

17. Томашевский Б. В. Пушкин. Материалы к биографам. М. -Л., 1961. Кн. 2. С. 208.

18. Из документов архива братьев Тургеневых. От рывок из " Путешествия Онегина". Публ. В. Истрина. - Журнал Министерства народного просвещения, 1913. № 3. С. 16.

19. Ю. Г. Оксман показал, что, скрывая свое намерение написать " Историю Пугачёва", Пушкин делал вид, что собирает материалы по истории А. В. Суворова, принимавшего участие в подавлении Пугачёвского восстания.

20. Вульф А. Н. Из дневника. В кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. T. I. С. 450.

21. " Русский Архив", 1882. Кн. 8. С. 184.

22. Свою точку зрения Ю. Г. Оксман изложил в выступлении на обсуждении статей Г. П. Макагоненко " Пушкин-художник и его время" и Б. Бурсова " Лишние слова о лишних людях" (Вопросы литературы, 1961, №2). Много раз излагал точку зрения Ю. Г. Оксмана Пугачёв В. В.: Пушкин и Чаадаев. - В кн.: Проблемы развития советской литературы. Межвуз. науч. сб. Саратов. 1985. С. 82-90. Он же. X глава " Онегина" или поэма? - В сб. Проблемы истории культуры, литературы, социально-экономической мысли. Межвуз. науч. сб. к 100-летию академика Н. М. Дружинина. Саратов, 1986, С. 191-201.

23. Оксман Ю. Г. Письмо Белинского к Гоголю как исторический документ // Уч. зап. Сар. гос. ун-та. Саратов, 1952. Т. ХXXӀ. C. 131-204.