Роджер Желязны 6 страница

Я вздохнул.

— Ты прав, конечно, — сказал я. — Ты пришёл за мной не столько, чтобы помочь в побеге, сколько сказать мне это?

Корвин улыбнулся.

— Просто беспокоюсь о важном, — сказал он. — Ещё встретимся.

А затем он исчез.

Внезапно я увидел его уже возле машины, разговаривающим с Люком. Я наблюдал, как он показывал Люку, где запасена экипировка. Интересно, который там сейчас час, во Дворах. Они оба помахали мне. Затем Корвин обменялся с Люком рукопожатием, повернулся и ушёл в туман. Я слышал, как радио играло «Лили Марлен».

Я сфокусировал разум на переброске из центра Лабиринта к Путям Всевидящих. Возник мгновенный водоворот тьмы. Когда темнота осела, я все ещё стоял в центре Лабиринта. Я попробовал опять, на этот раз с замком Сухэя. Снова он отказался прокомпостировать мой билет.

— И куда ты можешь меня послать? — наконец спросил я.

Ещё один вихрь, но на этот раз яркий. Он доставил меня к высокому белокаменному мысу под черным небом возле чёрного моря. Два полукруга бледного пламени заключали моё положение в скобки. О'кей, так жить можно. Я находился в Огненных Вратах, развилке путей в Отражениях возле Дворов.

Я стоял лицом к океану и считал. Когда дошёл до пятнадцатой мигающей башни слева от меня, направился к ней.

Вышел я перед упавшей башней под розовым небом. По пути к ней меня снесло в стеклянную пещеру, где текла зелёная река. Я шагал вдоль реки, пока не нашёл переходной камень, который доставил меня к тропе через осенний лес. Ей я следовал почти с милю, пока не почувствовал присутствие пути у корней вечнозелёного дерева. Он привёл меня на склон горы, откуда исходили ещё три пути, и две дымные нити вели меня на тропу ленча с мамой. Согласно небу, у меня не было времени переодеться.

Я задержался возле перекрёстка, чтобы стряхнуть с себя пыль, привести в порядок одеяние, причесать волосы. Прихорашиваясь, я задумался, кто мог получить мой вызов, когда я пытался добраться к Люку через Козырь — сам Люк, его призрак, оба? Могут ли призраки получать Козырной вызов? Я обнаружил, что заинтересован в том, что же творится сейчас в Эмбере. И я подумал о Корал и Найде…

Черт.

Мне хотелось быть где-нибудь ещё. Мне хотелось быть далеко отсюда. Предупреждение Лабиринта, брошенное через Люка, было ясно и понято. Корвин дал мне слишком много тем для размышлений, а у меня не было времени сортировать их по полочкам. Я не хотел быть втянутым в то, что происходило там, во Дворах. Мне не нравилось и то, что здесь замешана моя мать. Я не имел должных чувств для посещения похорон. К тому же я чувствовал себя как-то очень непроинформированным. По-моему, если кто-то что-то хотел от меня — что-то очень важное, — им по меньшей мере надо выкроить время, чтобы объяснить ситуацию и попросить меня о сотрудничестве. Если это родственники — есть большая вероятность, что я пойду с ними. Куда проще сотрудничать со мной, чем плести интриги, пытаясь контролировать мои действия. Мне хотелось быть подальше от тех, кто контролировал меня, так же, как и от игр, в которые они играют.

Я мог повернуться и уйти в Отражения, вероятно, затеряться там. Я мог бы направиться в Эмбер, рассказать Рэндому всё, что я знал, всё, что подозревал, и он бы защитил меня от Дворов. Я мог бы возвратиться на Отражение Земля, возникнуть новой личностью, вернуться к компьютерному дизайну…

Тогда, конечно, я никогда бы не узнал, что происходит сейчас и что произошло раньше. Что касается настоящего места нахождения моего отца… я был способен добраться до него из Дворов, как ниоткуда ещё. В этом смысле, он находился совсем рядом. И никого больше не было, чтобы помочь ему.

Я пошёл вперёд и повернул направо. Проделал путь к лиловеющему небу. Я буду вовремя.

Итак, я вновь вошёл в Пути Всевидящих. Я вышел из красно-жёлтого росчерка звёздного света, нарисованного у ворот переднего двора высоко на стене, спустился по Невидимой Лестнице и долгое время смотрел в гигантскую центральную бездну, с её панорамой чёрного буйства за пределами Обода. Падающая звезда прожгла себе тропинку по лиловому небу. Я отвернулся, направляясь к обитой медью двери и низкому Лабиринту Искусств за ней.

Я помнил множество случаев, когда ребёнком терялся в этом лабиринте. Дом Всевидящих веками собирал произведения искусств, и коллекция была так обширна, что здесь было несколько путей, на которые лабиринт распадался внутри самого себя; чтобы перевести стрелки и прогнать следующий оборот, пути огромной спиралью через туннели смыкались в точку, что сильно смахивала на старую железнодорожную станцию. Однажды я потерялся и через несколько дней был в конце концов найден плачущим перед коллекцией синих туфель, приколоченных к доске. Теперь я шёл по Лабиринту медленно, глядя на старые уродливые творения, на какие-то новые. Там же затесались и поразительно красивые вещи, такие, как громадная ваза, которая выглядела так, словно была вырезана из единой глыбы огненного опала, и набор странных поминальных дощечек из дальнего Отражения, чьё назначение и способ действия никто в семье припомнить бы не смог. Я не стал срезать угол по галерее, а остановился и вновь осмотрел и то, и другое: дощечки мне чертовски нравились.

Подойдя к огненной вазе и взглянув на неё, я продудел старую мелодию, которой меня научил Грайлл. Мне показалось, что я услышал тихий шорох, но, взглянув в ту и другую сторону по коридору, не обнаружил поблизости кого-нибудь ещё. Едва ощутимые изгибы вазы требовали прикосновения. Я мог бы вспомнить, как в детстве меня всякий раз ловили на этом и строго выговаривали. Я медленно протянул вперёд левую руку, положил её на вазу. Поверхность была теплее, чем я мог бы предположить. Я скользнул ладонью по изгибу. Ваза казалась замёрзшим пламенем.

— Привет, — пробормотал я, вспоминая приключение, которое мы разделили с ней. — Это было так давно…

— Мерлин? — раздался тихий голос.

Я тут же отдёрнул руку. Казалось, ваза заговорила.

— Да, — сказал я затем. — Да.

Вновь шелестящий звук, и в кремовой нише огня шевельнулась тень.

— Ссс, — сказала тень, разрастаясь.

— Глайт? — спросил я.

— Да-аа.

— Не может быть. Ты была мертва все годы.

— Не мертва. Ссспала.

— Я не видел тебя с тех пор, как перестал быть малышом. Тебе нанесли увечье. Ты исчезла. Я думал, ты умерла.

— Я ссспала. Ссспала, чтобы исссцелиться. Ссспала, чтобы зссабыть. Ссспала, чтобы возродитьссся.

Я протянул руку. Мохнатая змея подняла голову выше, вытянулась, упала мне на предплечье, забралась на плечо, свернулась.

— Ты выбрала для сна элегантное помещение.

— Я зсснала, что кувшшшин любим тебе. Я зсснала, есссли ждать доссстаточно долго, ты придешшшь вновь, оссстановишшшьссся, чтобы насссладиться им. И я узсснаю и поднимусссь бы во всссем блессске, чтобы приветссствовать тебя. Ух ты, ты выроссс!

— А ты выглядишь по-прежнему. Чуть потоньше, наверное…

Я ласково щёлкнул её по голове.

— Хорошо знать, что ты все ещё с нами, добрый семейный дух. Ты, Грайлл и Кегма сделали моё детство лучше, чем оно могло бы быть.

Она высоко подняла голову, ударила носом мне в щеку.

— Мою холодную кровь сссогревает то, что я вновь вижшшу тебя, милый мальчик. Ты долго путешессствовал?

— О да. Очень.

— Однажшшды ночью нам ссследует поесссть мышей и лечь возссле огня. Ты сссогреешь мне блюдцссе молока и рассскажешь о сссвоих приключениях ссс тех пор, как оссставил Пути Вссевидящщщих. Мы отыщем пару мозссговых косссточек для Грайлла, есссли он всссе ещё зссдесссь…

— Кажется, он прислуживает дяде Сухэю. А что с Бегмой?

— Я не зсснаю, это было ссстоль давно.

Я прижал её покрепче к себе, чтобы согреть.

— Спасибо, ты ждала меня здесь в великой дрёме, чтобы поприветствовать…

— Это большшше, чем дружессская вссстреча, приветссствие.

— Больше? Что тогда, Глайт? Что это?

— Кое-что показссать. Иди туда.

Она указала головой. Я двинулся в направлении, которое она отметила — путём, которым я так или иначе пошёл бы, туда, где коридоры расширялись. Я мог ощущать её шевеление на моей руке с едва слышным шкворчанием, которое она иногда издавала.

Внезапно Глайт застыла, а голова её поднялась, слегка покачиваясь.

— Что такое? — спросил я.

— Мы-ышши, — сказала она. — Мы-ышши рядом. Я должшшна пойти поохотитьссся… после того, как покажшшу тебе… одну вещь. Зссавтрак…

— Если тебе надо пообедать, я подожду.

— Нет, Мерлин. Ты не должшшен опозссдать, что бы… ни привело тебя сссюда. В возссдухе есссть нечшшто зссначшшительное. Позссжшше… пиршшессство… грызсуны…

Мы вошли в широкую и высокую часть галереи, освещённую небом. Четыре больших фрагмента металлической скульптуры — в основном бронзовых и медных

— были асимметрично расставлены вокруг нас.

— Дальшшше, — сказала Глайт. — Не сссюда.

Я повернул направо на следующем углу и нырнул вперёд. Скоро мы подошли к другой выставке — она демонстрировала металлический лес.

— Тишшше теперь. Не спешшши, милый демоненок.

Я приостановился и исследовал деревья, яркие, тёмные, сверкающие, тусклые. Железо, алюминий, латунь — это впечатляло. Этой выставки тут не было, когда в последний раз многие годы назад я проходил этим путём. Естественно, в этом нет ничего странного. Были изменения и в других районах, через которые я проходил.

— Теперь. Зссдесь. Поверни. Вернисссь.

Я двинулся в лес.

— Возссьми правее. Высссокое дерево.

Я приостановился, когда подошёл к изогнутому стволу самого высокого дерева справа от меня.

— Это?

— Да-а-а. Преодолей его… вверх… пожшшалуйссста.

— Ты имеешь в виду залезть?

— Да-а-а.

— Ладно.

Есть в стилизованном дереве одно достоинство — или, по крайней мере, в этом стилизованном дереве — то, что дерево извивается спиралью, разбухает и перекручивается таким лихим манером, что обеспечивает хорошие поручни и уступы для ног, хоть по виду конструкции этого не скажешь. Я ухватился, подтянулся, нашёл место для ноги, снова подтянулся, оттолкнулся.

Выше. Ещё выше. Когда я был, наверное, футах в десяти над полом, я задержался.

— Эй, что мне делать теперь, раз уж я здесь? — спросил я.

— Залесссть повышшше.

— Зачем?

— Ссскоро. Ссскоро. Ты узнаешшшь.

Я затащил себя ещё на фут выше и вдруг ощутил. Это было не то чтобы потряхивание, а скорее некое напряжение. Так бывало и раньше, иногда, когда меня волокло в какое-нибудь рисковое место.

— Здесь путь наверх, — сказал я.

— Да-а-а. Я сссвернулассь вокруг ветки сссинего дерева, когда массстер отражжжений открыл его. Его убили впоссследствии.

— Он должен вести к чему-то очень важному.

— Предполагаю. Я не сссудья… человечессских дел.

— Ты проходила туда?

— Да-а-а.

— Значит там безопасно?

— Да-а-а.

— Хорошо.

Я забрался повыше, преодолевая силу пути, пока не установил обе ноги на один уровень. Тогда я расслабился в объятиях пути и позволил ему затянуть меня.

Я вытянул обе руки на тот случай, если посадочная площадка окажется неровной. Нет, не оказалась. Пол был выложен прекрасными чёрными, серебряными, серыми и белыми плитками. Справа был геометрический узор, слева — изображение Преисподней Хаоса. Несколько мгновений мои глаза были устремлены вниз.

— Мой бог! — сказал я.

— Я права? Это важшшно? — сказала Глайт.

— Это важно, — отозвался я.

По всей часовне стояли свечи, многие ростом с меня и почти в обхват толщиной. Некоторые были серебряными, некоторые — серыми, несколько белых, несколько чёрных. Они стояли на разной высоте в хитром порядке на скамейках, выступах, узлах орнамента на полу. Тем не менее, основной свет давали не они. Освещение шло откуда-то сверху, и я даже предположил, что это дневное небо. Но когда я глянул вверх, чтобы прикинуть высоту свода, я увидел, что свет изливается из большой бело-голубой сферы, заключённой в тёмную металлическую сеть.

Я сделал шаг вперёд. Огонёк ближайшей свечи мигнул.

Я обратился лицом к каменному алтарю, который заполнял нишу напротив меня. Перед ним по обе стороны горели две чёрных свечи, а поменьше — серебряные — на нём. Мгновение я просто рассматривал алтарь.

— Похошшш на тебя, — заметила Глайт.

— Я думал, твои глаза не видят двумерных изображений.

— Я долгое время жила в музссее. Зссачем прятать сссвой портрет так сссекретно?

Я двинулся вперёд, взгляд — на картину.

— Это не я, — сказал я. — Это мой отец, Корвин из Эмбера.

Серебряная роза стояла в вазе перед портретом. Была она настоящей или творением искусства или магии, я сказать не мог.

А перед розой лежала Грейсвандир, на несколько дюймов вытащенная из ножен. Я почувствовал, что меч настоящий, что вариант, который носил отцовский призрак Лабиринта, был всего лишь реконструкцией.

Я протянул руку, поднял меч, вынул из ножен.

Когда я взял его, замахнулся, ударил en garde, сделал выпад, сближение — вспыхнуло ощущение силы. Ожил спикарт, центр паутины сил. Я опустил взгляд во внезапном смущении….

— И клинок отцовский, — сказал я, возвращаясь к алтарю и вкладывая меч в ножны. Расстался я с Грейсвандир очень неохотно.

Как только я вернулся, Глайт спросила:

— Это важшшно?

— Очень, — сказал я, пока путь сжимал меня и отбрасывал обратно на вершину дерева.

— Что теперь, массстер Мерлин?

— Я должен попасть на ленч к матери.

— В таком ссслучае, лучшшше бросссь меня здесссь.

— Я могу вернуть тебя в вазу.

— Нет. Я давно не уссстраивала засссад на дереве. Это будет прекрасссно.

Я вытянул руку. Глайт расплелась и утекла в мерцающие ветви.

— Удачччи, Мерлин. Посссети меня.

А я спустился с дерева, всего лишь раз зацепившись штанами, и пошёл по коридору быстрым шагом.

Два поворота спустя я подошёл к пути, ведущему в главный зал, и решил, что лучше пройду здесь. Я шнырнул в него и выскочил возле массивного очага — высокие языки пламени сплетались в косички — и медленно обернулся, обозревая необъятную комнату и пытаясь выглядеть так, будто я стою и жду здесь уже очень долго.

Кажется, наличествовала только одна персона — моя. Которая, по краткому размышлению, должна производить диковатое впечатление на фоне огня, ревущего так изящно. Я привёл в порядок рубашку, отряхнулся, пробежал расчёской по волосам. Я вёл смотр ногтям, когда опознал вспышку движения на самом верху огромной лестницы, громоздящейся по левую руку.

Вспышка явилась снежной бурей внутри десятифутовой башни. В центре её танцевали, потрескивая, молнии; льдинки позвякивали и рассыпались по лестнице; перила покрылись инеем, когда она прошла мимо. Моя мать. Кажется, она увидела меня в то же мгновение, как я увидел её, ибо она приостановилась. Затем буря свершила круг по ступеньке и начала спуск.

Спускаясь, она плавно меняла и форму, черты лица менялись почти на каждом шагу. Я начал изменение в тот миг, когда увидел её, и, по-видимому, она взялась за то же, когда увидела меня. Как только я сообразил, что происходит, я смягчил собственные потуги трансформации и отменил их хилые результаты. Я и не предполагал, что она снизойдёт до того, чтобы приноравливаться ко мне, во второй раз, здесь, на её собственных игрищах.

Перевоплощение завершилось, когда она достигла самой нижней ступени, став миловидной женщиной в чёрных брюках и красной рубашке с широкими рукавами. Она снова посмотрела на меня и улыбнулась, подошла ко мне, обняла.

Было бы бестактно утверждать, что я хотел трансформироваться, но вот забыл. Или сделать любое другое замечание на эту тему.

Она отвела меня на расстояние руки, опустила взгляд и подняла его, покачав головой.

— Ты что, спал в одежде до или сразу после исступлённых тренировок? — спросила она меня.

— Неласковое приветствие, мама, — сказал я. — Просто по пути я остановился осмотреть достопримечательности и влип в пару проблем.

— Ты потому и опоздал?

— Нет. Я опоздал, потому что зашёл на нашу галерею и задержался там дольше, чем рассчитывал. Да и не очень-то я опоздал.

Она взяла меня за руку и развернула.

— Я прощу тебя, — сказала она, увлекая меня к розово-зелёной с золотыми прожилками путевой колонне, установленной в зеркальном алькове через комнату направо.

Я чувствовал, что от меня не ждали ответа, и не ответил. Мы вошли в альков. Я с интересом ждал, проведёт она меня вокруг столба по часовой стрелке или против.

Против стрелки, выход наружу. Все страньше и страньше.

Мы отражались и переотражались с трех сторон. Такова была комната, из которой мы вывалились. И на каждом обороте, что мы делали вокруг столба, вздувался следующий зал. Я наблюдал изменения, словно в калейдоскопе, пока мать не остановила меня перед хрустальным гротом у подземного моря.

— Много времени прошло с момента последних воспоминаний об этих волнах, — сказал я, делая шаг вперёд на снежно-белый песок, в хрустальный свет, напоминавший костры, солнечные отблески, канделябры и дисплеи на жидких кристаллах, всевозможных размеров и бескрайних возможностей, кладущих скрещённые радуги на берег, стены, чёрную воду.

Она взяла меня за руку и повела к приподнятой и обнесённой перилами площадке на некотором удалении справа. Там стоял полностью накрытый стол. Внутреннее пространство ещё большего сервировочного столика занимала коллекция подносов, накрытых колпаками. Мы взошли по небольшой лестнице, я усадил маму за стол и решил проинспектировать пряничные избушки по соседству.

— Сядь, Мерлин, — сказала она. — Я обслужу тебя.

— Обалденно, — ответил я, поднимая крышку. — Я уже здесь, так что первый раунд будет за мной.

Дара встала.

— Тогда шведский стол, — сказала она.

— Годится.

Мы наполнили тарелки и двинулись к столу. Как только мы уселись, — секундой позже — над водой разветвилась слепящая вспышка, высветившая изгибающийся аркой купол пещерного свода, похожего на ребристый желудок громадного зверя, готового переварить нас.

— Не гляди так перепуганно. Ты же знаешь, так далеко молниям не зайти.

— Ожидание громового удара гасит мой аппетит, — сказал я.

Она засмеялась одновременно с далёким раскатом грома.

— Теперь все в порядке? — спросила она.

— Да, — отозвался я, поднимая вилку.

— Странных родственников даёт нам жизнь, — сказала она.

Я посмотрел на неё, пытаясь разгадать сентенцию, но не сумел. И ничего кроме:

— Да, — сказать было нечего.

Она мгновение изучала меня, но я сидел с невыразительной миной. Так что:

— Когда ты был ребёнком, то всегда отвечал односложно, как знак капризной раздражительности, — сказала она.

— Да, — сказал я.

Мы принялись за еду. Над неподвижным, тёмным морем полыхнуло ещё. При свете последней вспышки мне показалось, что я увидел далёкий корабль: все чёрные паруса подняты и наполнены ветром.

— У тебя уже было свидание с Мандором?

— Да.

— Как он?

— Отлично.

— Что-то беспокоит тебя, Мерлин?

— Много чего.

— Скажешь матери?

— Что, если она часть этого?

— Я была бы разочарована, если бы не была ею. Все-таки, сколько ещё ты будешь вспоминать историю с ти'га? Я сделала то, что считала правильным. И по-прежнему думаю, что права.

Я кивнул и продолжил жевать. Спустя какое-то время:

— Ты объяснилась в этом на прошлом цикле, — сказал я.

Лениво плескались морские волны. Радуга прыгала по столу, по маминому лицу.

— Есть что-то ещё? — спросила она.

— Почему бы тебе самой не сказать мне? — сказал я.

Я почувствовал её взгляд. Я встретил его.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — ответила она.

— Тебе известно, что Логрус разумен? И Лабиринт? — сказал я.

— Это сказал тебе Мандор? — спросила она.

— Да. Но я знал об этом до его слов.

— Откуда?

— Мы были в контакте.

— Ты и Лабиринт? Ты и Логрус?

— И то, и другое.

— И с каким результатом?

— Возня, я бы сказал. Они увлечены силовой борьбой. Они просили меня решить, на чьей я стороне.

— Какую ты выбрал?

— Никакую. Зачем?

— Тебе следовало рассказать мне.

— Зачем?

— Для совета. Возможно, для поддержки.

— Против Сил Вселенной? И как тесно ты связана с ними, мама?

Она улыбнулась.

— А вдруг такая, как я, может обладать особым знанием их проявлений.

— Такая, как ты?..

— Колдунья своих искусств.

— Так насколько ты хороша, мама?

— Не думаю, что они много лучше, Мерлин.

— Семья, по-моему, все всегда узнает последней. Так почему бы тебе самой не потренировать меня, вместо того, чтобы отсылать к Сухэю?

— Я плохой учитель. Я не люблю натаскивать людей.

— Ты натаскивала Ясру.

Она склонила голову вправо и сузила глаза.

— Это тебе тоже рассказал Мандор?

— Нет.

— Тогда кто?

— Какая разница?

— Значительная, — отозвалась она. — Потому как не верю, что ты знал об этом во время нашей последней встречи.

Я вдруг вспомнил, что тогда, у Сухэя, она что-то говорила о Ясре, что-то, подразумевающее приближённость к матери, что-то, против чего я, конечно же, обязательно бы вякнул, но в тот раз я вёз груз предубеждений в ином направлении и под жуткий грохот летел вниз по склону холма с тормозами, рассыпающими забавные звуки. Я чуть не спросил, почему так важно, когда я это узнал, как вдруг сообразил, что на самом деле она спрашивает, от кого я это узнал, и её заботит, с кем я мог говорить на такие темы со времени нашей последней встречи. Упоминание о люковом призраке из Лабиринта казалось неразумным, так что:

— О'кей, Мандор скользнул по этому, — сказал я, — а затем попросил забыть.

— Другими словами, — сказала она, — он ожидал, что это докатится до меня. Зачем он сделал именно так? Как любопытно. Человек чертовски коварен.

— Может, он скользнул — и все.

— От Мандора не ускользает ничего. Никогда не становись его врагом, сынок.

— Мы говорим об одной и той же персоне?

Она щёлкнула пальцами.

— Естественно, — сказала она. — Ты знал его только ребёнком. Потом ты ушёл. С тех пор ты видел его всего несколько раз. Да, он коварен, хитёр, опасен.

— Мы всегда ладили.

— Конечно. Без веской причины он не враждует никогда.

Я пожал плечами и продолжал есть.

Чуть погодя она сказала:

— Осмелюсь предположить, что и меня он отрекомендовал подобным образом.

— Что-то не припоминаю, — ответил я.

— Он давал тебе уроки осмотрительности?

— Нет, хотя в последнее время у меня была необходимость взять пару уроков.

— Несколько ты получил в Эмбере.

— Тогда они были столь хитроумны, что я их не заметил.

— Ну-ну. Может, я больше не буду причиной твоих огорчений?

— Сомневаюсь.

— Так что же могло понадобиться от тебя Лабиринту с Логрусом?

— Я же сказал — выбор одной из сторон.

— Так трудно решить, которую ты предпочитаешь?

— Так трудно решить, которая мне меньше нравится.

— Лишь потому, что они, как ты говоришь, тасовали людей в борьбе за власть?

— Именно так.

Мать засмеялась. Затем:

— Это выставляет богов не в лучшем свете, в сравнении с нами, прочими, — сказала она, — но и не в худшем. Можешь высмотреть здесь источники человеческой морали. Да это и лучше, чем вообще ничего. Если эти мотивы неубедительны для выбора, тогда позволь править другим соображениям. В конце концов, ты — сын Хаоса.

— И Эмбера, — сказал я.

— Вырос ты при Дворах.

— А жил в Эмбере. Там мои родственники столь же многочисленны, как и здесь.

— Тебя это так волнует?

— Если б нет, то дело резко упростилось бы.

— В таком случае, — сказала она, — ты должен скинуть эти карты.

— Что ты имеешь в виду?

— Спрашивай не о том, что тебя больше привлекает, но о том, кто больше для тебя делает.

Я сидел и прихлёбывал прекрасный зелёный чай, пока шторм подкатывался ближе. Что-то плескалось в водах нашей бухточки.

— Ну хорошо, — сказал я. — Спрашиваю.

Она наклонилась вперёд и улыбнулась, глаза у неё потемнели. Она всегда превосходно контролировала лицо и форму, подгоняя их под настроение. Совершенно очевидно, что она — один и тот же человек, но иногда может явиться чуть ли не девочкой, а иногда становится зрелой и привлекательной женщиной. В основном мать тянет на нечто среднее. Но сейчас вневременье вошло в её черты — не возраст, а суть Времени — и я осознал вдруг, что никогда не знал её истинных лет. Я видел, как нечто, похожее на вуаль древней силы, окутывает это, то что было моей матерью.

— Логрус, — сказала она, — приведёт тебя к величию.

Я продолжал разглядывать её.

— К какому величию? — спросил я.

— К какому ты желаешь?

— Я не знаю, желаю ли я вообще величия как факта, самого по себе. Это вроде желания быть инженером, вместо желания что-то конструировать… или желания быть писателем, а не желания писать. Величие — побочный продукт, а не вещь в себе. В противоположном случае оно — примитивный ego-экскурс.

— Но если ты заслуживаешь его… если ты достоин его… не следует ли тебе обладать им?

— Возможно. Но я никогда ничем не обладал, — взгляд мой упал на стремительный яркий круг света под тёмной водой, словно убегающий от шторма, — кроме, разве что, странного куска «железа», который вряд ли попадает под категорию величия.

— Ты, конечно, молод, — сказала мать, — но времена, для которых ты предназначен и уникально приспособлен, придут скорее, чем я ожидала.

Интересно, если я воспользуюсь магией, чтобы вызвать чашку кофе, мама оскорбится? По-моему, да. Оскорбится. Так что я остановился на бокале вина. Пока наливал да пробовал, я сказал:

— Боюсь, я не понимаю, о чём ты говоришь.

Она кивнула.

— Вряд ли ты мог узнать это из самоанализа, — проговорила она медленно, — и никто не был бы настолько опрометчив, чтобы упомянуть при тебе о такой возможности.

— О чем ты говоришь, мама?

— О троне. О правлении во Дворах Хаоса.

— Мандору было высказано всё, что я думаю по этому поводу, — сказал я.

— Замечательно. Никто, кроме Мандора, не был бы настолько опрометчив, чтобы упоминать об этом.

— Можно предположить, что всех матерей просто распирает изнутри и так и тянет последить за тем, чтобы сынишка вёл себя хорошо, был паинькой, обеспечен в жизни, знаменит и прочее, но, к несчастью, ты упомянула работу, для которой мне не хватает не только умения или способности научиться, но ещё и какого-либо желания.

Она сомкнула пальцы в «гребешок» и взглянула на меня поверх него.

— Ты способен на большее, чем думаешь, и твоим желаниям в этом вопросе делать нечего.

— Извини, но как заинтересованная сторона, я позволю с тобой не согласиться.

— Даже если это единственный способ защитить друзей и родственников, как здесь, так и в Эмбере?

Я ещё отхлебнул вина.

— Защитить их? От чего?

— Ещё совсем немного, и Лабиринт перераспределит срединные районы Отражений по своему подобию. Сейчас он, вероятно, силён достаточно, чтобы сделать это.

— Ты говорила о Эмбере и Дворах, не об Отражениях.

— Логрус будет противиться вторжению. Раз уж он, вероятно, опасается прямого противоборства, ему придётся для удара по Эмберу стратегически грамотно задействовать своих агентов. Наиболее эффективными из них, конечно же, будут первоклассные бойцы Дворов…

— Это безумие! — сказал я. — Должен быть путь получше!

— Возможно, — отозвалась она. — Прими трон, и ты будешь отдавать приказы.

— Я знаю недостаточно.

— Естественно. Тебя введут в курс дела.

— А насчёт должного порядка наследования?

— Это не твои проблемы.

— Мне предпочтительнее считать, что я заинтересован, как это достигается… скажем, не обязан ли я Мандору или тебе в большинстве смертей.

— Мы оба — Всевидящие, так что вопрос становится чисто академическим.

— Ты хочешь сказать, что вы сотрудничали в этом деле?

— Между нами есть разница, — сказала она, — и я подвожу черту под любой дискуссией о методах.

Я выдохнул и выпил ещё. Шторм сгущался над тёмными водами. Если это странное пятнышко света под поверхностью действительно Колесо-Призрак, то меня интересует, что он намерен делать. Молнии стали сплошным театральным задником, гром — непрерывным звуковым сопровождением.

— Что ты имела в виду, — сказал я, — когда говорила о временах, для которых я предназначен как замечательно подходящий?

— Настоящее и ближайшее будущее, — сказала мать, — с грядущим конфликтом.

— Нет, — ответил я. — Я о себе, как «способном на большее, чем думаю». Это как?

Должно быть, это было попадание, ибо раньше я никогда не видел, как она краснеет.

— По крови ты соединяешь две великие линии, — сказала она. — Фактически твой отец был Королём Эмбера… недолго… между правлениями Оберона и Эрика.

— Раз уж Оберон был жив в то время и не отрекался, ничьё правление не следует рассматривать как имевшее законную силу, — ответил я. — Рэндом — истинный наследник Оберона.

— Данному случаю больше соответствует отречение, — сказала она.

— Ты предпочитаешь такое прочтение, не так ли?

— Естественно.

Я понаблюдал за штормом. Глотнул ещё вина.

— Потому ты и захотела понести ребёнка от Корвина? — спросил я.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒