Карусельные деды

11 октября 2007, 1282

Во второй половине XIX века сложился особый тип балконного зазывалы - карусельный дед или старик. Эти зазывалы достаточно быстро обрели собственное лицо, создав образ комического старика с характерным репертуаром из шуток, анекдотов, прибауток в форме монолога, так сказать, автобиографической направленности...

Когда в XVIII веке в крупных городах России стали строиться на время ярмарок и гуляний закрытые балаганы, куда пускали за плату, возникла потребность в рекламе разыгрываемых там представлений.

Известно, что первыми владельцами балаганов были иностранцы. Поэтому и первые балаганные зазывалы появились у нас на балконах временных театров, принадлежащих гастролирующим иностранным труппам. Поскольку актеры не владели русским языком, труппы пользовались услугами паяца-пантомимиста, который забавлял публику демонстрацией трюков, фокусов, смешными движениями, жестами.

Однако уже в середине 1820-х годов те же иностранцы на роль зазывалы стали приглашать русских балагуров, справедливо полагая, что словесная реклама даст гораздо больший эффект, чем «неозвученные» комические жесты и мимика паяца.

К 1880-м годам карусельный дед приобрел такую популярность, что стал практически единственным обозначением балаганного, карусельного и качельного зазывалы. Расцвет его деятельности связан с появлением на праздничных и ярмарочных площадях крупных городов (Петербург, Москва, Нижний Новгород и др. ) огромных двухэтажных каруселей, которые имели множество входов, задернутых занавесками, и балкон по всему периметру второго этажа. По этому балкону и сновал карусельный зазывала. Он то убегал внутрь, за занавески, то внезапно выскакивал, садился верхом на перила и вел свой разговор с публикой.

Несколько слов о костюме карусельного деда.

Еще в 1860-е годы на наружных балконах балаганов народ все чаще смешил «солдат, наряженный стариком, в сером кафтане, с длинными волосами и бородой из пеньки: на шее у него оловянные часы, в руках старый книжный переплет» (В. А. Слепцов). Позднее карусельный дед сохранил свой вид, ставший традиционным.

На создание образа карусельного деда оказал влияние давно сложившийся образ святочного старика-ряженого. Ведь, по сути дела, балаганный дед и был городским вариантом святочного старика. Святочный старик, выступающий на пару со старухой как хозяин (вожатый) козы, кобылы, обычно одевался в шубу, вывернутую овчиной наружу, шапку, подпоясывался вместо кушака веревкой, обувался в лапти, ему приделывали горб, бороду изо льна, пеньки, конопли, в руки давали дубинку… Правда, оставаясь сезонной фигурой, он появлялся не в зависимости от календарных праздников, а приурочивался вообще к праздничной площади, к веселому балаганному городку, по какому бы случаю тот ни устраивался.

Атрибуты святочного старика составили основу костюма ярмарочного деда, однако условия, в которых тому приходилось выступать, внесли свои изменения в этот наряд. Шляпа-коломенка или ямщицкая шапка создавали дополнительный оттенок удали, разгульности, свойственной лихачам извозчикам и ямщикам, а бумажный цветок, прикрепленный на ней, свидетельствовал о влиянии и одновременно высмеивании попыток некоторой части мещан, лакеев, приказчиков выглядеть «благородно».

Постоянными были требования, предъявляемые к голосу деда. Во-первых, шутки должны произноситься очень громко: чтобы привлечь внимание публики, надо суметь пробиться сквозь шум гуляния, перекричать толпу и не просто заставить услышать себя, но сделать так, чтобы было понятно каждое слово, - иначе пропадала острота шутки, да и само выступление деда теряло смысл. Во-вторых, считалось необходимым, чтобы дед произносил прибаутки осипшим, хриплым голосом. Эта особенность, вместе с полуштофом под мышкой и красным носом, создавала образ старика навеселе, что еще более оправдывало свободу его речей: по давней народной традиции подвыпивший человек может позволить себе гораздо больше трезвого, а спрос с него меньше. Пьяный – тот же шут, пользующийся во все времена свободой слова, жеста, действий. Если прибавить к этому обжорство – черту, которую дед всегда приписывал себе, - то наш карусельный старик окажется самым тесным образом связанным с пиром в его народно-праздничном понимании, то есть с «пиром на весь мир», где господствовал торжественно-веселый тон, положительный гиперболизм, свободное и мудрое слово.

Всем своим обликом, шутками, жестами дед был призван веселить пришедших на площадь, передавая ощущение радости бытия, полноты жизни, свободы. Отсюда – неуемность деда; чрезмерная утрированность движений, мимики, обыгрываемых предметов; насмешка над собой, зрителями, над порядками и нормами обыденной морали; контрасты в одежде; переходы от хохота к преувеличенной веселости или плачу. Остроты дедов были столь же традиционны, как и их внешний вид.

В репертуаре дедов наблюдается целая группа постоянных тем и образов. Это прибаутки, где обыгрывается женский персонаж (внешний вид и деловые качества жены, невесты, хозяйки), характеризуются кушанья и сам процесс еды, изображаются лотерея, свадьба. С помощью таких балагурных описаний дед, по свидетельству многих современников, держал в руках целую толпу, властвовал над ней, заставлял ее смеяться до слез.

Пожалуй, самое главное место в репертуаре дедов занимала первая из названных тем – «женская». Каждый дед имел огромный карикатурный портрет уродливой бабы, который он показывал публике, сопровождая столь же карикатурной характеристикой. «Жена моя солидна, за три версты видно. Стройная, высокая, с неделю ростом и два дни загнувши. Уж признаться сказать, как, бывало, в красный сарафан нарядится да на Невский проспект покажется – даже извозчики ругаются, очень лошади пугаются. Как поклонится, так три фунта грязи отломится», выкрикивал в толпу отставной солдат Гаврила Казанцев.

Неизменным успехом пользовались комические монологи дедов, в которых изображалось воровство, грабеж, пребывание в полицейском участке.

Для оживления своих монологов деды использовали несколько однотипных приемов. В первую очередь надо отметить суетливость деда. Он никогда не стоял спокойно: то садился, то вскакивал, перегибался через перила, указывая на кого-нибудь в толпе, свистел, хватал себя за голову и прочее. Деды прекрасно владели мимикой, умели строить гримасы и выбирать такие позы, которые не могли не вызвать смех. Использовал дед и простейшую бутафорию – предметы, которые обыгрывались в прибаутках.

Интересно, что ближе к концу XIX века деды стали усложнять свои выступления, вводя в свои представления дополнительных персонажей – чаще традиционных фольклорных героев, например, ряженую козу или живого медведя.

Среди многочисленной армии балаганных, качельных, карусельных дедов были, как и в любом деле, артисты и ремесленники, любимцы публики и неудачники. Сохранились имена далеко не всех даже знаменитых дедов, но о некоторых мы все же имеем представление.

В тридцатые-пятидесятые годы XIX века на петербургских гуляниях большим успехом пользовался отставной егерь Егор Бомбов. Его популярность среди посетителей Адмиралтейской площади и некоторых загородных увеселительных мест была поистине огромной, о нем писали заметки в газетах и журналах того времени.

Ф. И. Шаляпин с большой теплотой и чувством благодарности отзывался о Якове Ивановиче Мамонове, сапожнике, которого страсть в «представлению» и природное дарование комика привели в балаган. Лицедейство Якова Мамонова великий артист считал настоящим искусством. Вот несколько цитат из воспоминаний Шаляпина: «Все в нем было чудно: громоподобный, грубый, хриплый голос, лихой жести веселая развязность его насмешек и издевательств над разинувшей рты публикой. < …> Яшка первый в моей жизни поразил меня удивительным присутствием духа. Он не стеснялся кривляться перед толпой, ломать дурака, наряжаясь в колпак. < …> Я мечтал быть таким, как Яшка».

«Золотой век» балконных дедов – это 1840-1870-е годы. Затем искусство их постепенно пошло к упадку, изредка достигая прежней высоты в лице какого-нибудь талантливого комика-балагура. Слишком быстро менялось время, слишком круто входили в жизнь новые общественные порядки, новый быт, а с ними – иные вкусы, иные моды, пристрастия публики.

По материалам книги «Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища (конец XVIII – начало XX века)».