Мария Васильевна Колесникова 6 страница

Катя забыла уже и про посылку, лежащую рядом, на скамейке. И ушла бы без нее, не окажись тут бабушка с детской коляской. Бабушка крикнула ей вслед:

– Эй, барышня, ты что‑ то забыла!

Дома вскрыла посылку. В ней были подарки для нее, Кати… Взволнованная письмом и этой посылочкой – знаком внимания любимого человека, она, к удивлению Марфуши, сидела и тихо плакала.

– Ну что вы, Екатерина Александровна, – уговаривала ее простодушная девочка. Откуда ей было знать, что плакать можно и от избытка чувств!

В этот вечер Катя долго изливала свою душу в музыке. Она играла хрустальные ноктюрны, ажурные вальсы, а в сонатах – их скорбь и глубину. Марфуша сидела тихо‑ тихо, что‑ то шила возле настольной лампы. Было тепло, уютно и надежно.

Письма от Рихарда стали приходить все реже. Понимала: международное положение. Радовалась каждой весточке от него, в каждом письме находила слова, окрыляющие надеждой. «Если все будет хорошо, то остался еще год». «Если все будет хорошо…» В словах таилась неведомая опасность.

«…Работы полно, и если ты спросишь о нас, тебе ответят, что нами довольны и я не на последнем счету. Иначе это не имело бы смысла для тебя и для всех нас дома. Были здесь напряженные времена, и я уверен, что ты читала об этом в газетах, но мы миновали это время хорошо, хотя мое оперение и пострадало несколько. Но что можно ждать от «старого ворона», постепенно он теряет свой вид.

У меня к тебе большая просьба, Катюша, пиши мне больше о себе, всякие мелочи, все, что ты хочешь, только больше».

В следующем письме:

«У меня был период очень напряженной работы… Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть».

И в самом деле, через шесть недель пришло письмо:

«Моя любимая Катюша!

Наконец‑ то представилась возможность дать о себе знать. У меня все хорошо, дело движется. Посылаю свою фотокарточку. Полагаю, что это мой лучший снимок. Хочется надеяться, что он тебе понравится. Я выгляжу на нем, кажется, не слишком старым и усталым, скорее задумчивым. Очень тяжело, что я давно не знаю, как ты живешь. Договоренность о деньгах для тебя должна быть отрегулирована. Пытаюсь послать тебе некоторые вещи. Буду счастлив, если ты их получишь, потому что другой радости я, к сожалению, не могу тебе доставить, в лучшем случае – заботы и раздумья. В этом смысле мы с тобой бедняги.

Не печалься, когда‑ нибудь я вернусь, и мы нагоним все, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить…»

Она словно бы слышала его негромкий, ласковый голос, и в памяти вставал каждый час их короткого счастья. В первый раз, когда он зимой тридцатого года уезжал в зарубежную командировку, еще не было той острой сердечной боли, как сейчас. Тогда многие уезжали в длительные командировки и точно в срок возвращались домой. Теперь в каждом письме Рихарда сквозила тревожная неопределенность:

«Сегодня я получил известие, что ты поехала в отпуск. Это, должно быть, прекрасно – поехать с тобой в отпуск! Сможем ли мы это когда‑ нибудь осуществить? Я так хотел бы этого! Может быть, ты и не представляешь, как сильно…»

Она представляла, потому что сама мечтала об этом. Уехать вдвоем куда‑ нибудь к теплому морю, в Крым или на Кавказ, беззаботно лежать рядом на горячей гальке пляжа, утонув душой в счастливом безмятежье… А потом броситься в кипящие волны моря и плыть долго‑ долго рука об руку к изогнутой линии горизонта, где почти над головой застыл белый силуэт какого‑ то корабля… Иногда она тихо улыбалась сверим красивым видениям. Пусть только приедет! Им вдвоем всюду будет хорошо, хоть на Северном полюсе…

А в отпуск она ездила домой, в Петрозаводск. Вся семья собралась вместе – сестры, братья. По воскресеньем артелью ходили в лес, катались на лодке по Онежскому озеру, ловили рыбу – все как в юности. Только не было уже того единения, в мыслях каждый жил какой‑ то своей, обособленной жизнью, хотя и не перестали любить друг друга.

В Москву вернулась отдохнувшая, повеселевшая, и – о радость! – ей принесли письмо и небольшую посылочку от Рихарда. Сразу принялась за письмо:

«Милая Катя!

На днях получил твое письмо от 6. 36. Благодарю за строчки, принесшие мне столько радости. Надеюсь, ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула. Была ли ты в санатории по путевке твоего завода или моего учреждения, а может быть, просто съездила домой? На многие из этих вопросов ты не сможешь дать ответа, да и получу я его тогда, когда будет уже холодно и ты почти забудешь об отпуске. Между тем я пользуюсь возможностью переслать тебе письмо и небольшой подарок. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят тебе удовольствие?

Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших место здесь. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу двигаются.

Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно, вследствие влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься по́ том с утра до ночи.

Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу, совсем легком, состоящем главным образом из раздвигаемых окон, на полу плетеные коврики. Дом совсем новый и даже «современнее», чем старые дома, и довольно уютен.

Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное, варит обед, если я обедаю дома.

У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно.

Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что‑ либо случиться, а потому, что ты одна и так далеко. Не была бы ли ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать.

Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год.

Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более чем когда‑ либо хочу вернуться домой, к тебе.

Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению важного экспорта.

Ну, милая, будь здорова.

Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть. Пиши и ты мне чаще и подробней.

Твой Ика».

Письмо взволновало Катю серьезностью тона, тревожными раздумьями о дальнейших их отношениях. Она уловила в нем нотки ревности к ее поездке в отпуск, к тем людям, которые ее окружали во время отдыха. Он засомневался, вправе ли обрекать ее на одиночество и вечное ожидание. Глупый, глупый Рихард! Если бы он знал, что, кроме него, ей никого не надо.

Подарки доставили ей истинное удовольствие. Две книжечки малого формата в изящном издании. Японские танка (пятистишия) в немецком переводе и крошечные часики из металла.

Одно стихотворение было слегка обведено карандашом, и Катя, улыбаясь, прочитала:

Тоскую о тебе в жду тебя всегда!

О, если был бы знак,

Что суждена нам встреча!

Ведь в этом мире я, увы, не вечен,

Подобно всем, живущим на земле.

Шутка, в которой чувствовалась искренняя грусть. Это было в стиле Рихарда.

Ночью она писала ему ответное письмо.

«…И говорила Ингрид Эрику, и говорила Ингрид дальнему, такому дальнему и милому, страны печальной королю: «Привет влюбленному любимому, привет, как я сама, печальному, привет тому, по ком тоскую я, привет тому, кого люблю…»

Это из скандинавского сказания. Моя месть за танка.

Привет, дорогой Рихард!

Получила от тебя грустное письмо. Ты сожалеешь о том, что вторгся в мою жизнь и сделал меня несчастливой, заставляя бесконечно ждать. Как ты можешь сомневать во мне?! Такую любовь, как наша, нельзя омрачать ни сомнениями, ни жалостью. Ты живешь сознанием своего долга, я – тоже. Стараюсь быть достойной тебя и работаю изо всех своих сил. Хочется знать предел своих возможностей. Меня неудержимо влечет вперед. Я уже начальник участка, а скоро, возможно, буду начальником цеха. Не добиваюсь этого ради карьеры, а просто отдаю себя всю своему делу и испытываю радость, когда мои усилия дают какие‑ то результаты. Считаю, что мы с тобой делаем одно дело – ты там, а я здесь. Мы тут на своем посту полны энтузиазма в выполнении поставленных перед нами задач. Мы – это мои товарищи, рабочие моего участка, весь завод. Говоря словами Маяковского, выволакиваем Республику из грязи.

Ужасно соскучилась по тебе. Иногда после работы бегу домой с безумной надеждой, что ты ждешь меня. И бываю несказанно счастлива хотя бы твоему письму. Ведь каждое твое письмо – это частица тебя. Я помногу раз читаю его, возвращаюсь к нему, чтобы вновь и вновь ощутить твое присутствие.

В отпуск ездила к родителям в Петрозаводск. Без тебя мне никуда не хочется ехать, ни в какие экзотические края. Берегу это удовольствие для нас двоих. В общем‑ то, я не ною. Каждый мой день занят до предела, так что время идет очень быстро. И я все же надеюсь, что это будет последний год нашей разлуки. И все будет так, как говорится в этой японской танка:

Вот нить жемчужная,

Как ни длинна она,

Сойдутся вместе у нее концы.

Не разойдутся и у нас пути, –

Одна нас свяжет нить, как эти жемчуга…

Будь здоров, дорогой. Не забывай меня.

Катя».

Это письмо она почему‑ то не послала. Возможно, оно показалось ей слишком длинным. Вместо него кратко сообщила, что у нее все хорошо, она весела, здорова и надеется на скорую встречу.

Тысяча девятьсот тридцать седьмой год оказался роковым для всей семьи Максимовых. Умер ее глава, Александр Флегонтович. Казалось, отец и Катя давно уж жили каждый своей жизнью, ан нет, Катя вдруг ощутила утрату надежной опоры в жизни. Образовалась пугающая пустота. А вскоре свалилась новая беда – по какому‑ то навету был репрессирован муж Тани. Их всегда энергичная, жизнелюбивая мать совсем сникла, из нее как‑ то сразу проглянула старость, испугавшая Катю своей беспощадностью. Она подумала, что ей тоже уже тридцать четыре года, что молодость прошла безвозвратно, а жизнь так и не складывается.

Таня училась в медицинском институте уже на четвертом курсе, и Катя боялась, что семейная трагедия помешает ей закончить образование. Она пыталась утешать сестру, но разве можно утешить в такой ситуации? Таня сказала ей на прощанье: «Теперь я знаю, что такое ад. Мы его сами в себе носим…» Катя печально усмехнулась ее словам – сколько уж кругов такого ада успела она пройти за свою короткую жизнь… И все еще продолжает идти, дрожа за жизнь того, который каждый день подвергается опасности.

Катя вернулась в Москву в подавленном настроении. Знакомый швейцар, которому очень нравилось радовать ее весточками от Рихарда, печально развел руками: мол, я не виноват, ничего не приносили.

Только в начале тридцать восьмого года Катя получила письмо, очень радостное, очень обнадеживающее:

«Дорогая Катя!

Наконец‑ то я снова пишу тебе. Слишком долго я не мог этого сделать, не получая также ничего от тебя. А мне это было так необходимо, ведь я не мог сдержать своего обещания и вернуться домой осенью прошлого года.

Не знаю, не потеряла ли ты уж терпение, ожидая меня. Но, милая, иначе невозможно… иначе поступить было нельзя… Я жду того момента, когда будет эта возможность.

По крайней мере, теперь я уверен, что это произойдет очень скоро. Я думаю, дорогая, что скоро я смогу поехать домой.

Мне кажется, ты захочешь меня увидеть, несмотря на то что ожидание было слишком долгим и я очень устал. Жизнь без тебя очень тяжела и идет слишком медленно.

Если возможно, прошу тебя подождать с летним отпуском до моего приезда. Мы тогда поедем вместе. Я, наверное, вернусь к этому времени.

Пока до свидания, моя милая. Целую тебя сердечно.

Твой Ика».

С этим письмом у Кати словно появилось второе дыхание и ее положение перестало представляться таким уж трагическим. «Наберись выдержки, не падай духом, в письме уже конкретное обещание! »

Немедленно написала ему, что в зависимости от его приезда она может перенести свой отпуск на любой месяц. В его учреждении намекнули, что, возможно, он приедет в начале мая. «А раз в начале мая, то уж, наверное, на майские праздники! » – почему‑ то решила она. И впервые смутил ее приезд любимой сестры Муси, которой захотелось посмотреть первомайский парад на Красной площади. Под праздник призналась ей: «Жду сегодня Рихарда. Не обижайся, я попросила приятельницу приютить вас с Марфушей на ночь…» И женщины ушли. А она осталась ждать…

На столе празднично сверкала посуда, рубиново светилось в бутылке вино. В квартире была мертвая тишина. Все соседи, по‑ видимому, ушли на гулянье или справляют праздники в кругу своих семей.

Кремлевский холм был расцвечен гирляндами огней, а на набережной причудливо рассыпался майский фейерверк, повторяясь в черной зыби реки. Сплошная толпа беспорядочно двигалась по набережной, роилась на месте, разделялась на группы. Катя приоткрыла окно, и в комнату ворвалась музыка духового оркестра, веселый смех, возбужденный рокот толпы. Но ей не хотелось туда. Что толку, если она выйдет на улицу? Все равно ведь будет одна… Сегодня, как никогда, ей хотелось, чтобы рядом был Рихард. Возможно, она так себя настроила, а возможно, виноват был праздник, обостривший чувство одиночества. Какая‑ то обида душила ее, выжимая из глаз слезы. «Значит, завтра…» – утешала она себя, а слезы непроизвольно ползли и ползли по щекам.

Под утро она совсем изнемогла от ожидания. Не раздеваясь, прилегла на тахту и мгновенно забылась сном.

Муся с Марфушей вернулись только к вечеру следующего дня, веселые, шумные.

– Ух и погуляли мы по городу! Были на параде, – сказала Муся, но, вглядевшись в бледное, вымученное лицо сестры, тут же осеклась. – Приехал? – спросила шепотом, кивнув в сторону спальни.

– Нет, – жалко улыбнулась Катя.

– Ты – фантазерка, – снисходительно сказала Муся. – Как была фантазеркой, так и осталась…

– Ну и ладно! – с деланной веселостью воскликнула Катя. – Прошу всех к праздничному столу…

Ни завтра, ни послезавтра, ни в ближайшие дни Рихард не приехал. Не было от него и писем. В его учреждении сказали: «Ждите, сообщим». И она ждала, глубоко упрятав тревогу. Поглощенная ежедневными делами на заводе, временами совершенно отключалась от своих личных переживаний. В конце концов, нужно было как‑ то жить. Всеобщий темп жизни увлекал ее.

Осенью тридцать восьмого года Катя получила наконец письмо от Рихарда, в котором он как бы извинялся перед ней за несдержанное слово. Он писал:

«Дорогая Катя!

Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то я был настолько уверен, что мы вместе летом проведем отпуск, что даже начал строить планы, где нам лучше провести его.

Однако я до сих пор здесь. Я так часто подводил тебя моими сроками, что не удивлюсь, если ты отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда соответствующие выводы. Мне не остается ничего более, как только молча надеяться, что ты меня еще не совсем забыла и что все‑ таки есть перспектива осуществить нашу пятилетней давности мечту: наконец получить возможность вместе жить дома, Эту надежду я еще не теряю. Ее неосуществимость является полностью моей виной, или, вернее, виной обстоятельств, среди которых мы живем и которые ставят перед нами определенные задачи.

Между тем миновала короткая весна и жаркое, изнуряющее лето, которые очень тяжело переносятся, особенно при постоянной напряженной работе. И совершенно очевидно, при такой неудаче, которая у меня была.

Со мной произошел несчастный случай, несколько месяцев после которого я лежал в больнице. Однако теперь уже все в порядке, и я снова работаю по‑ прежнему.

Правда, красивее я не стал. Прибавилось несколько шрамов, и значительно уменьшилось количество зубов. На смену придут вставные. Все это результат падения с мотоцикла. Так что когда я вернусь домой, то большой красоты ты не увидишь. Я сейчас скорее похожу на ободранного рыцаря‑ разбойника. Кроме пяти ран от времен войны я имею кучу поломанных костей и шрамов.

Бедная Катя, подумай обо всем этом получше. Хорошо, что я вновь могу над этим шутить, несколько месяцев тому назад я не мог и этого.

Ты ни разу не писала, получила ли мои подарки. Вообще уже скоро год, как я от тебя ничего не слыхал.

Что ты делаешь? Где теперь работаешь?

Возможно, ты теперь уже крупный директор, который наймет меня к себе на фабрику, в крайнем случае мальчиком‑ рассыльным? Ну ладно, уж там посмотрим.

Будь здорова, дорогая Катя, самые наилучшие сердечные пожелания».

В письмо была вложена фотография, и Катя жадно впилась в нее глазами. Прямо на нее с грустной задумчивостью смотрел Рихард. От ноздрей к углам рта залегли резкие складки. Лоб избороздили морщины. «Как он изменился! » – с болью в сердце подумала она.

Письмо и напугало Катю, и очень обрадовало. Рихард жив! За шутливыми фразами чувствовалась усталость много испытавшего человека. Он стремился к ней, как к надежному якорю… Он уверен в том, что она ждет его. Впрочем, уверен ли? Нет обычной подписи «Твой Ика». Улыбнулась его осторожности: мало ли что могло случиться за эти пять лет! Она подошла к зеркалу. Из его глубины глядело на нее чужое, странное лицо. Глаза были уже не те. В них застыл холодок жизненного опыта. Появились мелкие, пока еще едва заметные морщины. Да, пять лет – это, оказывается, очень много… Она вдруг почувствовала гнетущий груз этих лет надежд, разочарований.

Международная обстановка усложнялась. Япония вела войну в Китае. Весной тридцать восьмого года Австрия была включена в состав германского рейха. Чемберлен, Галифакс, Бенеш, Даладье выдали Чехословакию Гитлеру. После мюнхенской сделки Чемберлен заявил, что «отныне мир обеспечен на целое поколение», и принялся цитировать Шекспира: «Из крапивы опасностей мы извлечем цветы спасения». «Известия» сразу же откликнулись на выступление английского премьера, напомнив, что за процитированной Чемберленом фразой сказано:

«Затея, за которую ты взялся, опасна. Друзья, которых ты перечислил, ненадежны, самый момент выбран неудачно. И весь твой заговор слишком легкомыслен, чтобы перевесить столь серьезные затруднения».

Возле газетных киосков теперь всегда толпились люди, жаждая узнать последние события.

А события в Европе разворачивались как в кинофильме. Италия захватила Албанию. Король Ахмед Зогу I, женившийся на дочери богатого венгерского аристократа, бежал из своей страны.

Англия и Франция отказались от подписания пакта о взаимной помощи и военной конвенции с Советским Союзом против германской агрессии.

Рихард снова замолчал. Шли недели, месяцы, а писем все не было. Она волновалась: жив ли? Отчаявшись получить хоть какие‑ нибудь известия, опять обратилась в его учреждение. Ей ответили: ваш муж жив, здоров, но условия для пересылки корреспонденции усложнились. Когда положение поправится, сообщим.

«Ну конечно же усложнились! – возвращаясь домой, думала Катя. – Хасан, Халхин‑ Гол. В Китае идет война». Как далеко они друг от друга! Словно на разных планетах. Аэлита и Лосев. «Ика! Где ты? Где ты? Твоя Аэлита сигналит тебе с планеты Москва. Отзовись, отзовись! »

По ночам перечитывала его письма, каждый раз по‑ новому осмысливая каждую фразу. «Хочу вернуться домой, к тебе…» – писал он ей. Она верила в его возвращение. Но теперь, когда мир ощутимо вползает во вторую мировую войну, ее надежда постепенно гаснет. Ей сделалось страшно от мысли, что никогда, никогда не увидит больше своего Ику. Вспомнила, как однажды, в последний его приезд в Москву, сказала ему: «Завидую тебе, Ика. Дальние страны, города, приключения… А у меня все одно и то же: цех, рабочие, собрания, ударная вахта…» Он рассмеялся: «Охотно с тобой поменялся бы. Запомни: ничего лучше Тверского бульвара в мире нет. Мечтаю пожить без приключений».

Она не любила оставаться одна: одолевали печальные мысли, горечь долгого ожидания растравляла душу. Сколько можно! В конце концов, это жестоко. Она тоже человек, из плоти и крови… Старалась больше быть на людях, жить их заботами, заботами завода. Она стала начальником одного из отделений, и следовательно, командиром еще большего коллектива. Прибавилось ответственности, работы стало невпроворот. Мусе писала:

«Я за все лето ни разу не была за городом, лета, по правде сказать, совсем не видела. Были только раз в выходной на субботнике по заготовке дров на Химкинском речном вокзале, так и то целый день дрова с баржи грузили, некогда было природой наслаждаться. Перед отъездом домой набрали вместо цветов охапки травы (полыни, я люблю ее запах, острый и пряный) да далматской ромашки, а так как был весь завод и обратно возвращались троллейбусом, и нас было так много с полынью, что кондукторы ругались. А мы были пьяные от воздуха и усталости, все красные от солнца и ветра».

В другом письме как бы извинялась перед сестрой:

«Письма твои получаю аккуратно, отвечать только – времени не могу выбрать».

Западные державы окончательно отказались от военного сотрудничества с СССР. Англия и Франция не соглашались на проход советских войск через территории Польши и Румынии.

И вдруг сенсационное сообщение: подписан договор о ненападении между Германией и Советским Союзом! С газетного снимка весело и открыто улыбались Риббентроп, Сталин, Молотов. Договор был заключен на 10 лет. Еще десять лет надежного мира!

На заводе по этому случаю возник стихийный митинг. Все радовались и поздравляли друг друга. Катя воспрянула духом: может быть, и Рихард вернется наконец из своей бессрочной командировки?

Вечером в клубе кружок самодеятельности, которым руководила Катя, устроил праздник песни, пели революционные песни, современные популярные: «Катюшу», «Мы кузнецы», «Нас утро встречает прохладой», «Тачанку» и другие. Выступали солисты с русскими народными песнями. Получился прекрасный праздник. Исполнители и слушатели жили одной радостью, всех объединяла песня. Все были одной громадной семьей, каждый был родным и близким человеком.

– А вы молодец, показали себя хорошим организатором, – горячо похвалил Катю секретарь партячейки завода. – Почаще устраивайте подобные вечера. И потом: когда же вы напишете заявление о приеме вас в партию?

– Скоро, скоро… Вот организую еще несколько таких вечеров… – отшучивалась Катя. Она и сама не знала, почему медлит. Пугала ответственность этого шага.

Война для Кати началась с финских событий. Оба ее брата, Анатолий и Валентин, ушли на фронт. Зима сорокового выдалась на редкость суровой. По утрам город окутывала густая морозная дымка, а вечерами пугали зловеще‑ багровые, во все небо, закаты. Катя не верила в серьезность финских событий. Успехи Красной Армии вдохновляли, вселяли оптимизм. Западная Украина и Западная Белоруссия встречали Красную Армию как освободительницу.

Но военный конфликт с Финляндией, навязанный советской стороне реакционным правительством Маннергейма, затягивался. В сердце Кати поселился страх за жизнь братьев.

В Европе бушевала война. После захвата Гитлером Польши Англия и Франция объявили войну Германии. Пока империалисты дрались за мировое господство, Советский Союз стремился обезопасить свои границы.

От Рихарда не поступало никаких известий, хотя еще в сентябре прошлого года было заключено соглашение между СССР и Японией о ликвидации конфликта в районе реки Халхин‑ Гол. На ее запросы ссылались на сложность международных отношений. «Когда‑ нибудь да кончится же все это! » – думала она в отчаянии.

Неожиданно получила от Рихарда посылку. Вручил швейцар внизу, когда она возвращалась с работы домой. «А письмо? » – требовательно спросила Катя. «Письма не передали, – напуганный ее строгим тоном, ответил швейцар. – Может быть, там, в посылке», – уже увереннее добавил он. «Да, да, наверное, в посылке…» – обрадовалась Катя. Лифт задерживался где‑ то на самом верху, и она почти бегом пустилась по лестнице на четвертый этаж.

Он прислал ей меховое пальто и очень теплый шерстяной костюм. Проверила все карманы – ни письма, ни записки. Может быть, не было возможности написать? Спешил, или его торопили… Кто знает, при каких обстоятельствах передавалась эта посылка… Главное, он помнит о ней! Заботится. Зима, и он подумал о теплых вещах для нее. «А что, если вслед за посылкой явится сам Рихард? » Эта мысль заставила сильнее забиться ее сердце. Она даже беспокойно осмотрелась вокруг: достаточно ли чисто в квартире? Не застанет ли ее врасплох Рихард? Пора, пора сменить занавески на окнах, да и пыль завелась по углам. Все недосуг…

Воодушевленная внезапной счастливой мыслью о приезде Рихарда, надела домашний халат и принялась за уборку.

Но шли дни, недели, а положение оставалось прежним: ни писем, ни Рихарда.

Конфликт с Финляндией перерос в настоящую войну. И однажды из Петрозаводска пришла телеграмма: «Погиб Анатолий».

Это была уже третья смерть, которую переживала Катя.

Весной конфликт с Финляндией уладился по инициативе Советского правительства. Был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. Вернулся домой брат Валентин, и Катя вздохнула свободней. Очень боялась за мать: второго удара, в случае гибели Валентина, она не пережила бы.

А жизнь уходила все дальше и дальше от личных трагедий, от дорогих могил, подхватывала Катю своим стремительным бегом, новыми заботами, радостью каких‑ то достижений.

Ее назначили начальником одного из ведущих цехов завода. Производство расширялось, совершенствовалось за счет внедрения более современной технологии, что требовало по‑ новому подходить и к организации труда, на ходу перестраиваться. Организация труда – давнее увлечение Кати – требовала дополнительных знаний, изучения опыта коллективов других предприятий. Были, казалось, непреодолимые трудности, но именно преодоление этих трудностей наполняло жизнь высоким смыслом, делало Катю счастливой.

«Возможно, ты теперь уже крупный директор…» – шутливо пивал Рихард в последнем своем послании. «Возможно, буду и директором», – задорно думала Катя, с улыбкой вспоминая эти слова.

Муся, Мария Александровна Максимова, стала крупным партийным работником в своей республике. Таня заканчивала медицинский институт. Между сестрами существовало как бы тайное соревнование в реализации своих возможностей на благо общенародного дела. При встречах делились жизненными планами, обсуждали общественные проблемы, иногда пускались в «философию» по житейским волнам. В таких случаях Муся категорично изрекала: «Нужно быть хозяином жизни и делать свое дело, а не философствовать о смысле жизни».

Сестры пытались расспрашивать Катю о Рихарде, о ее странной семейной жизни. Катя отделалась шуткой: «Все собираюсь к начальству Ики по примеру Колокольчиковой потребовать своего мужа из заграничной командировки». Колокольчикова была героиней пьесы Погодина «Мой друг». Сыгранная знаменитой Бабановой в Театре Революции, стала любимым персонажем театральной публики. Пьеса чем‑ то глубоко задела Катю, но она боялась признаться себе в этом. Что может быть общего между ней, Катей, начальником цеха, и глупенькой Колокольчиковой, так жаждущей личного счастья? Свои впечатления отнесла за счет прекрасной игры актрисы. Она ревниво оберегала даже от сестер интимный мир своей души.

Катя, Екатерина Александровна, стала зрелой женщиной, очень сдержанной, полной чувства собственного достоинства. От нее исходили спокойствие и внутренняя энергия. Эти качества делали ее хорошим руководителем. На заводе Катю очень ценили. И никто, конечно, не подозревал, что выработанные ею сдержанность и спокойствие – своеобразная защита одинокой женщины в сутолоке повседневной жизни, Рабочие ее любили за настоящий, не показной демократизм. Она по‑ прежнему была их другом, советчиком даже в житейских делах, желанным гостем на семейных торжествах.

Война разметала семью Максимовых в разные стороны. Ушел на фронт Валентин. Мария Александровна с матерью и дочкой Татьяны эвакуировалась в Свердловскую область. Татьяна Александровна, как врач, оставалась в обороняющемся Петрозаводске.

Завод «Тизприбор» быстро перестраивался для работы на оборону.

Сменилось руководство, ужесточилась дисциплина. То, что вчера казалось важным, стало казаться пустяком, потеряло значение. Военные сводки были не только неутешительными, а прямо‑ таки трагическими. «О возвращении Рихарда теперь не может быть и речи», – тоскливо думала Катя. Но что стоила личная трагедия в сравнении с общенародной бедой?

В октябре немцы уже стояли под Москвой. Бесконечным потоком шли через Красную площадь батальоны солдат и ополченцев.

До самой весны сорок второго шла битва за Москву. В марте Екатерина Александровна писала сестре уже в Беломорск, куда Мария Александровна была отозвана из эвакуации для работы в Госплане своей республики:

«Милая сестричка моя! Пользуясь свободной минуткой на работе (последний день месяца, план дался сравнительно легко, особенно последние дни), решила сесть написать тебе письмецо.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒