Annotation 8 страница

Глава 18 Йен В районе двух часов с улицы доносится визг покрышек. Я бросаю резиновые перчатки на тележку и подхожу к окну, посмотреть, в чем дело. Какой-то мужик выпрыгивает из минивэна и быстро шагает в сторону игрового поля. Не знаю, что происходит, только это интересней личных шкафчиков, поэтому я спешу на улицу. Выхожу именно в тот момент, когда к мужчине подходит тренер. – Сэр, чем могу помочь? – Джереми и Кайл. Которые из них Джереми и Кайл? – Пожалуйста, покиньте поле, иначе мне придется вызвать охрану, – предупреждает тренер Брилл рассерженного мужика. – Да, вызывайте. Я хочу поговорить с Джереми и Кайлом, сейчас же. Ох, черт. Я знаю, кто это. Тренер Брилл делает шаг вперед. – Сэр, это закрытая тренировка. Я снова повторю. Уходите, или я позову охрану. – Я не уйду до тех пор, пока не поговорю с Джереми и Кайлом. – Мужчина расхаживает вокруг, злобно смотрит на всех. Когда я вижу его лицо, мои губы плотно сжимаются. Ясные глаза. Прям как у Грэйс. – Рассел! Что ты сделал? – выкрикивает Джереми. Поднимаю руки. – Не я, чувак. Мужчина оборачивается кругом, указывает на меня. – Ты кто? – Йен Рассел. – Ты знаешь Джереми и Кайла? Тренер Брилл, листая список контактов в своем телефоне, качает головой, поэтому я молчу. Мужчина мечется по полю, пытается прочитать имена на футболках. – Не уйду отсюда, пока кто-нибудь не скажет… – Он меняет направление, сосредотачивается на Джереми, чьи рыжие волосы торчат из-под шлема. – Ты. Рыжий. Ты Джереми, да, мелкий паршивец? Глаза мужчины, так похожие на глаза Грэйс, сужаются за его очками в тонкой металлической оправе, лицо краснеет. Он кидается на Джереми, и мы гурьбой встаем между ними. – Эй, отвали, мужик! Тренер Брилл звонит в службу 911. Зак наблюдает с расстояния нескольких метров, ничего не говоря. Кайл выглядит так, будто навалял в шорты, а Джереми парализован. Мистер Колье пытается вырваться из хватки парней, оттащивших его от Джереми. – Подойдешь к моей дочери еще раз, и я тебя вырублю, слышишь? Ропот проносится в толпе парней, когда они начинают понимать, кем является рассерженный мужчина. После этого позы меняются. Ребята снимают шлемы, опираются на клюшки, передвигаются ближе к Заку. Довольные улыбки возникают на лицах, однако мышцы напряжены в готовности к потасовке. Это шоу. Проклятая постановка. Я на периферии, и часть меня знает, что я должен подойти ближе. Разве не там мне место? Бок о бок с Заком? Тренер Брилл медленно приближается к мистеру Колье, держа руки на виду, словно к бешеному псу. – Полиция уже в пути. Не знаю, в чем дело, но если вы не хотите попасть под арест, вам следует уйти сейчас. – Дело в моей дочери. Держите этих животных подальше от нее, черт побери, пока она находится здесь. Вы взрослый. Если с ней что-нибудь случится, вы за это ответите. – Сэр, я не знаю, кто вы или кто ваша дочь, но могу поручиться – мои парни не покидают это поле без моего прямого надзора. Даю вам слово. Мистер Колье пристально смотрит на тренера Брилла и, наконец, кивает. – Надеюсь, вы научите их уважать юных девушек. Один из них уже достаточно сделал, чтобы причинить ей боль. – Он пронизывает Зака взглядом, но ежусь и ерзаю я сам, потому что ощущение такое, будто он говорит со мной. – Кто ваша дочь? – Грэйс Колье. Кто-то произносит это слово. Кому-то действительно хватает смелости пробормотать: " Шлюха! ". Мистер Колье оборачивается кругом. – Видите? Вот, о чем я говорю! – Он взмахивает рукой в общем направлении, откуда донеслось оскорбление. Тренер Брилл распрямляет плечи. – Кто это сказал? Кто это сказал? Парни переминаются с ноги на ногу, пинают землю. Тренер делает шаг вперед. – Я слышал. Я хочу знать, кто это сказал. И я хочу знать сию секунду, или вся команда пропустит турнир. Звуки отвращения и негодования разносятся над командой. – Что? Вы не можете этого сделать! – Вы правда хотите меня испытать? – бросает им вызов Брилл. – Кто выиграл турнир '07? Мы все шокировано пялимся на него. В 2007 наша школа не играла в турнире Лонг-Айленда. В тот год произошел инцидент с участием четырех выпускников и девятиклассника – инцидент, который некоторые называют дедовщиной, а остальные называют своим именем – гомофобия. Тренер Брилл не блефует, и нам это известно. Медленно поворачиваются головы, локти подталкивают. В итоге кто-то прочищает горло. – Эмм. Тренер? Это был я. Мэтт выступает вперед. Это был не он. Мэтт берет на себя вину ради команды; думаю, тренер сам понимает. Брилл скрещивает руки на груди, хмуро смотрит на Мэтта. – Собери свои вещи. Иди домой. – Но, тренер! – Собери вещи. Иди домой. Ты отстранен. Мэтт топчется на месте, испепеляя Кайла взглядом. Подхватив свою клюшку и шлем, он покидает игровое поле. Мистер Коле поворачивается лицом к тренеру Бриллу, его ярость ослабевает. – Спасибо. – Что, по-вашему, сделали Джереми и Кайл? – Тренер подходит ближе к нему. – Они загнали ее в угол. Трогали ее, оскорбляли. – Он оборачивается, презрительно глядя на Джереми. – Этот сказал, что она будет хорошо смотреться с его членом во рту. Глаза тренера Брилла едва не вылезают из орбит. – Линз! Джереми дергается так, будто его подстрелили. – Тренер? – Это правда? – Нет, сэр! Мы с Кайлом всего лишь пошли в здание, чтобы воспользоваться уборной, но Грэйс заявила, что нам нельзя. Мы сказали ей, это чушь. Вот все, что случилось. – Он смотрит на Кайла, который кивает по сигналу. Оба синхронно смотрят на меня, молча умоляя сохранить их секрет, чтобы они не отправились на скамейку запасных. Тренер явно сгорает от стыда. Мистер Колье выглядит раздраженно и беспомощно, и мое терпение лопается. Это вина Зака – во всем виноват Зак. Он не должен был трогать Грэйс. Ей нравился я. Проклятье, ей нравился я. Но Зак просто стоит на месте, словно бог, каким он себя считает, в то время как остальные расплачиваются за него. С меня хватит. Я могу все исправить. Я знаю, что случилось. Открываю рот, готовый рассказать обо всем, что мне известно, и… и ничего не выходит. Даже воздух. Потому что я ленив, никогда ничего не добиваюсь, всегда ищу пути наименьшего сопротивления, и просто потому, что я – одно большое разочарование. Сжав челюсти, отвожу взгляд. – Мистер Колье, я сделал все, что в моих силах. Отец Грэйс кивает. – Держите этих мальчишек на коротком поводке. Я больше не хочу проблем. Грэйс уже достаточно натерпелась. – Бросив еще один взгляд на Зака, он уходит с поля. Минивэн уезжает. Я смотрю на Джереми и Кайла. Они сгрудились около Зака. Наши взгляды встречаются; мне сразу становится ясно – он знает, что Джереми и Кайл сделали на самом деле. Зак кивает один раз. Это одобрительный кивок, не благодарственный. Я поворачиваюсь к нему спиной, увеличиваю расстояние между нами. Мне еще немало шкафчиков чистить.
19

Глава 19 Грэйс Металл ударяется о металл; я едва не теряю сознание от страха. – Грэйс Элизабет Колье, что, ради всего святого, это такое? Дерьмо. Я закрываю глаза и опускаю голову на стол на несколько секунд, пока мое сердце не начинает биться вновь. Затем спускаюсь вниз, чтобы встретить ее. – Привет, мам. – Привет. – Она опускает ногу, которую растирала обеими ладонями и, хромая, идет к лестнице, где стою я. – Не хочешь рассказать мне, что тут происходит? Я приподнимаю плечи. – Дом стонал. – Стонал? Киваю. – Было… страшно. Мама долго смотрит на меня, после чего просто разводит руки. – Иди сюда. Я спрыгиваю с последних двух ступенек и бросаюсь в ее объятия; впервые после возвращения домой расслабляюсь. Представляю на несколько мгновений, будто я маленькая и никогда не встречу воображаемых монстров из-под кровати в реальной жизни, потом отстраняюсь. – Спасибо, мам. Она улыбается. – Уберешь все, а я пойду ужин готовить? Спустя пять минут все консервы снова стоят на полке в кладовой. Мама выливает немного масла на сковороду. – Грэйс, где нож для мяса? – Она открывает ящик со столовыми приборами, посудомоечную машину. Ой. – Эмм. Мама оборачивается, глядя на меня краем глаза. – Где он, Грэйс? – В моей комнате, – говорю я, потупив глаза в пол, потому что не могу смотреть на нее. Вздохнув, она поднимается наверх, поэтому я иду следом. Войдя в мою комнату, мама тянется к рукоятке ножа, наполовину скрытого под учебником математики, и случайно задевает ноутбук; монитор включается, демонстрируя полноразмерную версию фотографии Зака. – Грэйс, что это такое, черт возьми? Я плюхаюсь на кровать со вздохом. – Фото Зака. – Я вижу. Чего я понять не могу – зачем держать его фотографию в своем компьютере после всего, что он тебе сделал? – Это длинная история. Мама садится рядом со мной, откладывает нож и скрещивает руки на груди. – У меня есть время. Тереблю прядь своих волос, прочищаю горло. – Ладно. Ну, все считают Зака… идеальным, понимаешь? Но он не такой. Это обман. Маска, которую он надевает. – Закрываю глаза и на секунду накрываю лицо ладонями. – Но я знаю, какой он под этой маской… когда думает, что никто не смотрит. Дыхание замирает в легких, однако я пересиливаю боль. – Я думала, если смогу показать всем, что Зак представляет собой на самом деле, может, тогда люди оставят меня в покое. – И этот снимок показывает, какой он на самом деле? – Да. Сделала его секунды спустя после того, как он выяснил, что я была в здании одна сегодня. Мамина спина резко выпрямляется. – Что? Что случилось с твоим напарником? Я пожимаю плечами. – Он не пришел. Плотно сжав губы, она качает головой. – Нет, нет, это недопустимо. Если остаешься в этой школе одна, я хочу, чтобы ты немедленно звонила мне, хорошо? – Мам, я в порядке. Мне было страшно поначалу, но ничего не случилось. – Но могло случиться. Проклятье, Грэйс! Это фото – ты сказала, что сняла его после того, как он узнал, что ты осталась одна. Мне не нравится, как он смотрит. Этот взгляд практически… дикий. Мое воображение начинает работать от подобной мысли, и я чувствую приближение панической атаки. – Грэйс, Грэйс, давай. Глубокие вдохи, детка. Ты в безопасности. Мама и папа говорили так, когда я была маленькой и просыпалась от кошмаров. Я больше не маленькая. *** Будильник звенит. Вздохнув, отключаю его, сую телефон в карман и ложусь обратно на кровать. Я не сплю уже несколько часов. Сегодня пятница. Сорок три дня. Сорок три дня с тех пор, как Зак на меня напал. Последний день тюремного срока, обязующего мыть шкафчики с Йеном. Я немного удивлена, что нас не заставили работать и в субботу, только не собираюсь дать в зубы дареной лошади, или как там говорят. Раздается тихий стук в мою дверь, после чего мама заглядывает в комнату. – Ох, ты уже не спишь? – Да. Не спалось. Она входит, бредет к столу, смотрит на фотографии работ мистера Рассела, которые я распечатала прошлым вечером. Зеркало над моим столом ни чем не украшено. Мама ищет фотографии со мной и моими друзьями, которых там уже нет. Однако она ничего не говорит про них. – Я поговорила с твоим папой вчера. Он хотел узнать, как ты. Все мое тело напрягается. – Ох, надо же. Мама потирает руки, притворяясь, будто дрожит. – Ого. Осторожней, с таким настроем ты ад можешь заморозить. Я смеюсь. Она садится на мою кровать, все еще одетая в спортивный костюм; ее темные, промокшие от пота волосы собраны в хвост. – Ну, и много он тебе рассказал? – О, только про то, как ты сказала, что он считает тебя шлюхой и все это твоя вина, и что это неправда. Снова пытаюсь засмеяться. – Значит, все. – Практически. – Мама подталкивает меня плечом, улыбаясь так, словно мы только что выиграли в лотерею. – Ладно тебе, Грэйс. Ты ведь знаешь, что это неправда. Он любит тебя. Я закатываю глаза. – Серьезно, мам? Не чувствуется. Ощущение такое, будто я была недостаточно хороша. Ты была недостаточно хороша, поэтому ему выпал бесплатный поворот рулетки. Ох, и посмотри, что он выиграл! Новую жену, новый дом, двоих новых детей – мальчиков, на этот раз. Огонек меркнет в глазах моей матери, ее улыбка тоже. – Ладно, Грэйс. Хочешь, чтобы я сказала, что не расстроена, не разочарована и… что у меня не болит сердце из-за всего случившегося? Я не могу. Я бы солгала. Это полный отстой. Все! Мои глаза округляются. Отстой? Никогда прежде не слышала подобного слова из ее уст. – Но я не буду просто сидеть и изводить себя рыданиями до смерти из-за этого, и ты не будешь. Где твой боевой дух? – Мой… что? – Твой боевой дух. Твой напор. Твой характер. Куда ты их спрятала? – Мам, я сегодня не в том настроении, чтобы надеть браслеты и ботфорты. – Падаю на кровать, накрываю лицо рукой. Если повезет, она оставит меня тут спать, пока мне двадцать один не исполнится. – Не костюм, милая. Настрой. Открываю один глаз, снова его закрываю. – Думаю, я опустошена. Матрас прогибается. Мама садится на кровать по-индийски, лицом ко мне. – Знаешь, мы с папой всегда думали, что ты пойдешь в юридический ВУЗ. Будешь защищать невиновных. Изменишь мир. Не знаю насчет мира, но, полагаю, школу Лаурел Пойнт я изменила. – Мам, – говорю, качая головой. – Я знаю, что ты пытаешься сделать, только я не активистка. Я просто хочу вернуть то, что Зак у меня отнял, понимаешь? – Грэйс, мне жаль. Очень. Ты ничего не можешь сделать. Все, что в твоих силах сейчас – решить, либо ты хочешь уехать… либо остаться и держаться гордо, как ты всегда делала. Я не буду лгать и делать вид, будто не хочу, чтобы ты всерьез рассмотрела вариант с семестром обучения заграницей. Я хочу, чтобы ты находилась как можно дальше от него, Грэйс. Однако чем больше об этом думаю, тем больше понимаю, что это для меня, а не для тебя. Раньше я жалела, что мне не достались мамины глаза вместо папиных серебристо-серых. У нее они такие небесно-голубые. После ухода папы ее глаза потускнели. Но время от времени что-нибудь происходит, и в них вновь мелькает оживление. Сегодня они искрятся; я так боюсь, что именно из-за меня эта искра померкнет. – Мама, я так устала. Ее губа дрожит, но она улыбается. – Я знаю, малышка. Знаю. – Мама обнимает меня. Мгновение спустя она начинает петь: – Я люблю тебя. Ты любишь меня. – О, Боже, не надо. – Мы – счастливая… – Мам, я тебя умоляю. Не эту песню. – Что? Ты раньше любила этого фиолетового динозавра. – Мне было три. Ее глаза до сих пор сияют; она хлопает в ладоши. – Идем. Я знаю, что нам нужно сделать. – Мама спрыгивает с моей кровати, хватает меня за руку. – Что? – Ох, пожалуйста! Только не пятикилометровый забег. Что угодно, только не это. Она ведет меня вниз, берет пульт, включает стереосистему. Мама постоянно настраивает ее на какую-то классическую станцию, транслирующую музыку 80-х. – Идеально! Потанцуй со мной. Мне требуется несколько минут, чтобы узнать группу The Romantics. Мама принимается прыгать в такт неистовому ритму их известнейшего хита " What I Like About You". Не знаю. Может, это их единственный хит. Она хватает меня, кружит по нашей маленькой гостиной; я спотыкаюсь о собственные ноги, потому что не могу двигаться настолько быстро. Но, я смеюсь, мама тоже смеется своим особенным безудержным смехом. Это так приятно, ведь мы не смеялись подобным образом уже много лет. Я скучала по этому. О, Боже! Я так сильно скучала. Мы танцуем, прыгаем, кружимся до тех пор, пока не теряем способность говорить, дышать, грустить, а потом обессиленно падаем на диван, когда песня затихает и начинается обзор загруженности дорог. Поднимаем ноги на кофейный столик, где стоят фотографии нас троих, когда мы все еще были семьей. Отдышавшись, мама убавляет звук и поворачивается ко мне. – Грэйс, чего ты хочешь? Эндорфины после нашего танца все еще свободно носятся по венам; я не чувствую даже толики грусти, отвечая: – Я хотела растоптать его, мам. – Сжимаю пальцы в кулак. – Я хотела ударить его по самому больному месту, добиться его исключения из команды по лакроссу. – Разжав кулак, роняю руку на бедро. – Но этого не произойдет. У него слишком много фанатов. Зак мог бы ограбить банк, и они все сказали бы, что банк это заслужил за хвастовство деньгами. Поэтому я угомонюсь, – говорю, пожав плечами. – Я бы порадовалась, если бы в школе ко мне опять начали относиться как к человеку, а не как к сломанной игрушке Зака. Мама обмахивает свое лицо. – Ты не уедешь на семестр в Европу, да? – Нет. Я не сбегу, мам. – Вот она, моя девочка. – Она улыбается, я же хмурюсь. – Ладно, я реально сбита с толку. Почему ты настаивала на поездке заграницу, если не хотела, чтобы я уезжала? – Грэйс, я просто желаю тебе счастья, чего бы то ни стоило. Если хочешь сбежать и спрятаться – хорошо. Если хочешь встретить вызов с достоинством и бороться – тоже хорошо. Я глубоко вздыхаю. – Да. Может быть. Европа звучит заманчиво. Очень. Но… – Но? – Но у меня такое ощущение, что я действительно сбегу. Спрячусь. Ты удалила мой аккаунт с Фэйсбука, и я понимаю, зачем ты это сделала. Однако мне кажется, я не должна была заткнуться, или извиняться, или поменять свой стиль ради кого бы то ни было. – Приподнимаю волосы со своей влажной шеи. – Только волосы так оставлю. Они мне, вроде как, нравятся выпрямленными. – Откинув прядь за плечо, встаю. Мне нужно смыть весь этот пот и переодеться, но мама хватает меня за руку. – Грэйс, по поводу твоего папы. Ты должна знать кое-что. Я снова сажусь, хмурясь. – Что? – Он… ну, его вчера арестовали. – Что? – Мои глаза расширяются. – За что? Мама качает головой, не встречаясь со мной взглядом. – Ну, после того, как папа отвез тебя домой, он разозлился и приехал в школу, пообщался с несколькими игроками. Тренер вызвал полицию, но твой отец ушел до того, как патруль прибыл туда, поэтому офицеры отправились к нему домой. Я подскакиваю. – Так поехали. Давай же. Мы должны ему помочь. – Милая, расслабься. Он дома. Его не задержали. Обвинения сняты. – Мама поднимается, кладет руки мне на плечи, останавливая мои маниакальные метания. – Кристи недовольна, но в остальном все в порядке. Я рассказала тебе только затем, чтобы ты увидела – папе не все равно. Ему сложно совладать с эмоциями и выразить себя. Поверь мне, он в бешенстве из-за того, что с тобой случилось, а то, что полиция умыла руки, злит его еще сильнее. Но больше всего он злится на себя, потому что не смог тебя защитить. Я горько усмехаюсь на это. – Может, в таком случае ему не следовало нас бросать. – Грэйс, – говорит мама и приподнимает мой подбородок. – Ну же. Будь справедлива. Я тоже не рада, что папа ушел, но, даже если бы он остался, ты бы все равно одевалась так, как одеваешься, и делала то, что делаешь, невзирая на его неодобрение, верно? Нет! Ладно, возможно, но все же. Со вздохом поражения переминаюсь с ноги на ногу, ничего не ответив. – Я не хочу, чтобы ты его ненавидела. – Я не ненавижу. – Я ненавижу лишь Кристи и всю ее Клевость. – Хорошо. – Мама быстро пожимает мои плечи. – Давай переоденемся, я тебя подвезу. Мы поднимаемся на второй этаж, и я решаю надеть свой самый крутой наряд. И не важно, сколько бровей взметнется вверх при виде меня.
20

Глава 20 Йен К тому моменту, когда моя комната – до сих пор чистая, кстати – наполняется светом, я уже бодрствую. Плохо спалось, а когда наконец-то задремал, мне начали сниться странные сны. Я видел Зака и Грэйс. Будто наблюдал за ними, пока они… Ох. Не хочу об этом думать. Она знала, что я рядом, все время смотрела на меня своими великолепными ясными глазами, умоляя о помощи. Но я просто стоял на месте. Потом Зак глянул на меня и кивнул, словно я там ради него, потому что мы друзья. Товарищи по команде. Как будто это моя обязанность. Запускаю пальцы в волосы с громким вздохом. Еще один день. Остается вытерпеть всего один день с ней. Сомневаюсь, что смогу, и загвоздка вот в чем – я не знаю почему. Почему Грэйс продолжает действовать мне на нервы? Почему я выхожу из себя, когда она вздергивает подбородок и презрительно ухмыляется мне? Почему она вообще была с Заком, если ей так нравился я, черт побери? Почему она позволила ему… Моя дверь распахивается; я подпрыгиваю. – Боже, пап! – Ой, извини. Не хотел тебя напугать. Раз ты уже встал, спускайся вниз, позавтракай со всей семьей. – Хорошо. – Почему ты не спишь? Голова опять кружится? Болит? – Нет, я в порядке. Он смотрит на меня, нахмурившись, пытается понять, почему я вру, но бросает эту тему. – Хорошо. Не забудь. Твой повторный визит к врачу назначен на сегодня. Три тридцать. Слава Богу. После этого я смогу вернуться на поле, где знаю, что делаю. – Доброе утро. – Мама босиком, и еще не переоделась. Подойдя ко мне, она взъерошивает мои волосы. – Твой… – Ага. Знаю. Папа только что сказал. – Эй, малыш. Я делаю яичницу. Хочешь? – Вал разбивает яйца, сливает их в миску и начинает взбалтывать. Боже, да. – Спасибо. – Я подхватываю хлеб, вставляю несколько кусочков в тостер. Клаудия наливает кофе. Забираю чашку, надеясь, что он прояснит мой мозг. Она сердито смотрит на меня; ее темные глаза подведены практически так же, как делает Грэйс. – В честь чего вся эта подводка? У нее отвисает челюсть. – Какая тебе разница? – Это просто вопрос, Клод! Боже. Зачем девчонки носят всю эту ерунду? Вы красивее без нее. Теперь Вал, мама и папа разевают рты, словно в каком-то синхронном танце. Я закатываю глаза. – Что? Клаудия смотрит на маму. Та делает вид, будто утирает слезу. – Я думаю… Не уверена, но это мог быть настоящий комплимент. Я невероятно горда. – Мама крепко меня обнимает. Я вырываюсь, смеясь. – Да ну вас, ребят, заткнитесь. Я просто так сказал. – Это был комплимент. Ты думаешь, что твоя сестра красивая. Признай. Бросаю взгляд на папу, молча умоляя его о помощи. Он улыбается и качает головой. – Ты сам по себе, приятель. О Боже, я в аду. Три женщины, и я брошен на произвол судьбы единственным, помимо меня, парнем в доме? – Жестоко, па. – Девчонки окружают меня, дразнят; тосты выпрыгивают из тостера. Я наконец-то вскидываю руки вверх и сознаюсь: – Ладно-ладно, вы все красивые. Теперь довольны? Они останавливаются мгновенно, будто кто-то повернул выключатель. Мама кивает. Клаудия улыбается, а Вал звонко чмокает меня в щеку, после чего я вытираюсь тряпкой для мытья посуды. Несколько минут спустя мы передаем друг другу тарелки с яичницей, беконом, тосты, пьем сок и кофе. Довольно приятно иметь запас свободного времени с утра и… – Малыш, подай мне салфетки. И довольно. Я хлопаю ладонью по столешнице. – Вал, когда ты перестанешь так меня называть? Я выше вас всех. – Не выше. – Клаудия закатывает свои густо подведенные глаза. – Пап. Встань. – Я поднимаюсь, становлюсь с ним спиной к спине. – Святая преисподняя, когда это случилась? – изумляется Вал. Мама утирает еще одну фальшивую слезу. – Мой малыш уже не малыш. О Господи. Все. С меня хватит. – Пап. Нам пора. – Пора? – Нам определенно пора выезжать. Прямо сейчас, чтобы я не опоздал. Сделав последний глоток кофе, папа встает и целует всех девчонок на прощание. – Смой это дерьмо со своего лица. Твой брат прав. Я бегу к двери; последнее, что слышу – вопль Клаудии: " Паааааааап! ". Уже сидя в машине тяжело выдыхаю. – Итак, что, черт побери, это было? – Папа указывает большим пальцем на дом. Приподнимаю плечи. – Просто я думаю, ей не нужна вся эта краска, чтобы ее заметили, понимаешь? – Согласен, но почему ты заметил? Ты никогда раньше не обращал внимания. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Он хорош. Сразу меня разоблачил. – Йен, у тебя появились чувства к Грэйс. Причина в этом? – Что? У меня? – Я отмахиваюсь, смеясь, затем, когда рука ударяется о закрытое окно, шиплю от боли. – Нет. Точно нет. – Ох, неужели. Ты уверен? – Его приподнятые брови явно намекают, что он не повелся. У меня к ней никаких чувств. Ладно, Грэйс вызывающе сексапильна. И, да, она, вроде как, забавная. И умная, определенно – по крайней мере, когда открывает рот. Ее рот. Боже, ее рот был так приятен на вкус. И ее запах. Я бы мог уткнуться лицом в ее волосы и дышать ароматом сирени до конца своей жизни. Только я не могу, потому что Зак меня опередил. – Да. Нет! Просто… ах, черт, просто закрой эту тему. – Я распахиваю дверцу и шагаю к школе. Тяжелая металлическая дверь чуть ли не отскакивает от стены. Бегом поднимаюсь по лестнице и резко останавливаюсь. Грэйс уже здесь, и ничего не происходит – ни искры, ни интереса – потому у меня нет к ней чувств. Ладно, ну и что, если ее ноги выглядят отлично в этих облегающих, подчеркивающих каждый изгиб брюках, исчезающих в высоченных сапогах. Довольно симпатично, если тебе по душе образ рок-звезды. И, да, этот проблеск оголенной кожи, нарушающий монотонность ее черной одежды, и кожаные нарукавники на шнуровке, покрывающие ее запястья – все это выглядит сексуально. И, может, этот браслет в виде когтей птицы, который окружает ее левый бицепс, делает Грэйс похожей на воительницу, а от вида гладких волос, сияющих в солнечном свете, у меня в руках зудит от желания к ним прикоснуться. Подумаешь, великое дело. Лицо, свободное от обычно обильного макияжа, позволяет ее ясным глазам сиять. Только сегодня они не сияют… Ох, твою мать. Все, о чем я беспокоился; все, что сбивало меня с толку, каждая гребаная мысль, кружившая и гудевшая у меня в мозгу, не дающая мне спать по ночам – все останавливается, и я смотрю. Смотрю до тех пор, пока просто взгляда становится недостаточно. – Господи, Грэйс, прости, – выпаливаю я. – Мне так жаль. Я жду; жду от нее улыбки, жду от нее кивка, жду от нее хоть одного проклятого слова. Она не говорит. Вместо этого Грэйс быстро разворачивается кругом и пинает дверцу шкафчика.
21

Глава 21 Грэйс Йен вылезает из Камри своего отца; он явно очень раздражен, и я непроизвольно отступаю на шаг от окна второго этажа, откуда наблюдала за ним. Однако затем вспоминаю – это Йен. Йен, который не стал выбрасывать вещи из шкафчика больной девушки. Йен, который защищал меня от моих друзей… и, в своем роде, от его друзей. Я думала, он лучше остальных парней. Думала, он порядочный. До вчерашнего дня, когда Йен разозлился из-за той фотографии. Теперь меня не проведешь. Теперь я знаю – он просто мальчик, а мальчики – мерзавцы. Дверь внизу шумно распахивается и закрывается; я убегаю, пока он меня не застукал, прижимая руку к своему бешено колотящемуся сердцу. Он поэтому злится? Из-за меня у него проблемы с Джереми и Кайлом? Прикусываю губу, потом сбрасываю эту мысль со счетов. Если так – какая жалость, черт побери. Эти парни – подонки. А что, если у Йена проблемы с папой из-за меня? Вскидываю руки вверх и матерюсь. Почему каждая мелочь так чертовски сложна? Почему это вообще меня так сильно беспокоит? Он вел себя мило в течение нескольких дней, но вчера Йен был достаточно жесток, чтобы растерзать мои затянувшиеся раны и оставить меня истекать кровью. Мне просто следует уйти в монастырь или вроде того. Отречься от мужчин, дать обет целомудрия. От звуков его шагов, доносящихся с лестницы, моя кровь закипает, в животе все трепещет. И я понимаю, что не сдержу этот обет. Он резко останавливается на последней ступеньке и просто смотрит на меня; дюжина эмоций отражается у него на лице. Йен сжимает руку в кулак, потому что она дрожит. Не представляю, откуда, но я знаю, что это его раздражает. Его губы шевелятся, но он не в состоянии произнести ни слова. Йен переминается с ноги на ногу под моим пристальным взглядом. " Кто ты? ", – хочется закричать. Я хочу схватить его за ворот футболки, встряхнуть его и… – Господи, Грэйс, прости. Мне так жаль. Что? Я смотрю на него еще секунду. О, боже мой, кто ты, черт возьми? Почему парней так и тянет раздражать, расстраивать, досаждать нам и… черт! Я больше не могу, поэтому ударяю ногой по дверце шкафчика. – Грэйс, ты… – Что ты задумал, Рассел? Что, черт побери, ты задумал? – кричу, уперев руки в бока. Он стоит как статуя; я расхаживаю туда-сюда вокруг него, продолжая тираду: – В один день ты эдакий милый парень, который… который спасает людей, а потом ты вдруг превращаешься в такого… такого жесткого гада с языком, пронзающим сердца. Я не понимаю. Это очередная порция мести? Ты и вся команда по лакроссу используете меня в качестве упражнения для сплочения коллектива? Что я вам сделала? Скажи мне! Что, черт возьми, я сделала любому из вас, кроме… – Кроме чего? Я сжимаю губы и украдкой смотрю на него из-под завесы волос. Он ошеломлен. Если бы я не знала, то сказала бы, что Йен в шоке. Боже, я испускаю беззвучный стон, сползаю на пол и отпускаю остатки своей ярости. Во всем этом нет никакого смысла. Может, мама права. Семестр или два в Европе, и я смогу начать с нуля. Быть кем и чем захочу. Подошва скрипит по линолеуму; Йен опускается передо мной на колени. Медленно протягивает руку. Не знаю. Может, он думает, что я кусаюсь. Я должна остановить его. Но сейчас любопытство во мне преобладает над злостью. Его рука касается моей руки – мягкое, горячее касание кожи, а затем легкое пожатие, и это… ох, Господи… это совершенно выбивает меня из колеи. Я разражаюсь потоком слез, и теперь заключена в его объятия. Его губы целуют мой лоб. Проклятье, мой лоб. Это еще сексуальней, чем я представляла; как бы мне хотелось отключить центр растерянности в моем мозгу. – Прости, – говорю, икая. – Я думала, что уже все выплакала. Не знаю, что со мной не так. – Я знаю, – отвечает Йен через мгновение. – Ты дошла до края, – заканчивает он, пожимая плечами. – Думаю, может, я стал соломинкой, сломавшей спину твоему верблюду. Я начинаю смеяться – громко хихикаю со всхлипами. – Звучит так… так… – Извращенно? – заполняет Йен паузу, улыбаясь. Я закатываю глаза. – Подходит. – Затем продолжаю серьезно: – Вчера ты вел себя ужасно. – Знаю. Прости. Увидел, как ты украдкой убегаешь с поля с этой камерой и подумал: " Лгунья". Я вздрагиваю. Его рука крепче обхватывает мою. – Грэйс, послушай меня. Я не знаю, о чем думает Зак. Пытаюсь отстраниться, только он меня не отпускает. – Клянусь, не знаю, – добавляет Йен. – Но я знаю, что ты не врешь. Не врешь. – Он сжимает мою руку и широко улыбается. – Давай куда-нибудь сходим сегодня. Лишь мы… Никаких разговоров про Зака, Миранду или Линдси. Позволь мне загладить вину перед тобой. Я не говнюк, клянусь. Моя вторая рука подлетает ко рту. Этот комок страха, прокравшийся внутрь и умерший где-то в глубине меня, только что вдвое уменьшился в размере. Йен шутит. Он наверняка шутит. Если он шутит, я разобьюсь на миллион осколков – знаю точно. После того, как убью его. – А как же твои друзья? – приходится спросить. Йен опускает глаза и бросает мою руку. – Не знаю, Грэйс. Будем действовать шаг за шагом, ладно? – Что заставило тебя передумать? Он передвигается, садясь рядом со мной, подтягивает колени к груди и хмурится. – Может, все то, что ты сказала о простых или правильных поступках. – Йен приподнимает плечо. – Тебе бы было так просто… не знаю… спрятаться. Сбежать. Притворяться. – Он качает головой. – Но ты бросаешь людям вызов. Не отступаешь. Даже когда боишься. А ты в последнее время часто испытываешь страх, верно? – Нет. Йен наклоняется ближе. Я задерживаю дыхание. – Обманщица, – шепчет он. Секунду спустя мы оба начинаем хохотать. Сегодня самый лучший день в моей жизни. Йен поднимается на ноги, слегка покачиваясь. – Опять голова кружится? – Не. Встал слишком быстро. Все в порядке. – Он идет к тележке, на ходу снимая толстовку. Вешает ее на один из крючков, затем толкает тележку к тому месту, где мы остановились. Йен в джинсах – тут ничего нового. Но футболка другая. Она чистая, выглаженная и хорошо на нем сидит. Настолько хорошо сидит, что я замечаю его невероятно красивое тело. О Боже, еще как замечаю. Тяжело сглатываю, подхватываю новую пару резиновых перчаток, и вскоре мы работаем в установившемся ритме. Работаем бок о бок несколько часов, напряжение в воздухе только наше – ни следа Зака. – Эй, Грэйс? Я оборачиваюсь через плечо, смотрю на Йена. Он не драит шкафчики. Он хмуро смотрит на меня. Комок страха мгновенно увеличивается. – Что? – Чего ты добиваешься? – Пока я гадаю, как лучше на это ответить, Йен продолжает: – С камерой и провокациями окружающих. Какой цели ты хочешь достичь? Бросив взгляд на настенные часы, снимаю перчатки, сползаю на пол, пытаюсь найти слова, чтобы объяснить. – Я просто хочу, чтобы люди поверили, что это случилось. – Внезапно мне становится холодно; я вздрагиваю. – Никто не верит, знаешь? Копы спрашивали, была ли я в отношениях с Заком, пила ли, принимала ли наркотики, работала ли когда-либо стриптизершей, целовалась ли когда-нибудь с Заком до той ночи. Какое, к черту, отношение все это имеет к случившемуся? Законы о сексуальных преступлениях не распространяются на стриптизерш? На девушек в отношениях? Я этого не понимаю. – Обхватываю ноги руками, кладу голову на колени и закрываю глаза. – Даже родители мне не верят. Мой папа… он только и говорит: " Теперь ты довольна, Тереза? Теперь ты довольна? Ты позволила ей выйти из дома в таком виде, и посмотри, что случилось! ". И моя мама… она считает, я должна извиниться перед Мирандой за то, что увела у нее парня, а потом уехать в Европу на семестр или два, чтобы забыть. – Твой папа тебе верит. Поднимаю голову, нахмурившись. – Он был здесь вчера. Хотел разорвать Джереми и Кайла в клочья. Тру лицо ладонями. – Ага. Я слышала. Его арестовали, но потом отпустили. – Я откидываю голову назад, прислонившись к шкафчику. – Только это все из-за того, что Кайл и Джереми сделали вчера. Отец до сих пор не понимает, что меня действительно изнасиловали. Он думает, раз я пошла в лес, пила алкоголь, оделась так, как оделась, значит, должна была ожидать, что подобное может произойти. Что я на самом деле хотела, чтобы это произошло. Грр! – Сжав кулаки, ударяю по дверце позади меня. – Ты хотела? Злобно смотрю на него, прищурившись. – Ты шутишь? Йен поднимает обе руки. – Серьезный вопрос. Почему ты так одеваешься? Ты хочешь обратить на себя внимание парней? Выделяться из толпы? Быть желанной? – Хочешь знать, почему я так одеваюсь? Ладно. Когда мне было около девяти, я любила уроки танцев. Любила. Любила уроки, любила свою учительницу. Она носила шелковые юбки поверх балетного комбинезона. Мне нравилось, как они парили вокруг нее, когда она кружилась. Она была такая грациозная. И красивая. У нее были самые гладкие и блестящие белокурые волосы, какие я только видела. А глаза такого же голубого цвета, как наша машина в то время. Я не могла оторвать взгляда от них. Она была идеальна. Абсолютно идеальна во всех аспектах, до моего первого танцевального конкурса, когда за кулисами я увидела, как она повисла на моем отце, словно тот только что спас ее от утопления. – Я сажусь, подбираю ноги под себя, наклоняюсь вперед. – Она отбила его, Йен. Женатого мужчину, у которого была семья, и она это знала. Она соблазнила его, забеременела, и он оставил нас, чтобы уйти к ним, а… – Мой голос срывается. – А на их свадьбе, сказочной свадьбе, на которую ей хватило наглости надеть белое, отец говорит мне, что хочет, чтобы мы с Кристи стали хорошими подругами, потому что она такая замечательная женщина, и он надеется, я многому у нее научусь. Научусь чему? Как быть хладнокровной, расчетливой разлучницей? – Поднимаю обе руки. – Нет. Черта с два, нет. Я лучше буду носить черную одежду и черные волосы до конца своей земной жизни, чем позволю кому-нибудь хоть на одну секунду подумать, будто я чем-то похожа на эту женщину. Йен склоняет голову набок, внимательно присматривается ко мне. – Какой у тебя настоящий цвет волос? Я закатываю глаза. – Как у папы. – В смысле, светло-каштановый? Киваю. – Но Кристи блондинка? – Да, и что? – Тогда почему ты красишь волосы, если они разного цвета с Кристи? – Ох. – Я провожу пальцами по волосам, смотрю на темные локоны. – Потому что мама всегда говорит, как сильно я похожа на него. Мне ненавистно, что я расстраиваю ее еще больше, чем Кристи. – Ты считаешь ее шлюхой. Он произносит эти слова так ровно, искренне. Тем самым разжигая мою ярость. – Кристи – президент клуба шлюх, и носит кашемир, ради всего святого! Отец этого не понимает. Никто не понимает. Я была с друзьями. С людьми, которых знаю; людьми, с которыми я знакома с начала старшей школы, а то и раньше. Мне полагалось быть в безопасности, даже если бы я там совершенно голая стояла. Почему никто не помог мне, когда я отключилась? Разве не это должны делать друзья? Почему Зак решил, раз я была без сознания, значит, мое тело не более чем… чем приемник, которым он смог воспользоваться только потому, что был зол и возбужден? Прежде чем Йен успевает ответить, мой телефон вибрирует. Я выуживаю его из кармана, открываю и-мэйл от детектива Бакли. Читаю предложение или два, только после части, где говорится: " Недостаточно для вынесения обвинений", все остальное расплывается перед глазами. – Проблемы? – спрашивает Йен; я пожимаю плечами. – Ты будешь рад узнать, что в полиции сказали, та фотография, которую я им прислала, ничего не доказывает, поэтому Зак избежит наказания за мое изнасилование. Он резко вздыхает и отворачивается. Когда минута проходит в полной тишине, я понимаю, что Йен не так уж удивлен новостями. Сжимаю губы вместе. Хорошо. Ладно. Расправляю плечи, встаю, возвращаюсь к работе. Мне требуется несколько минут, чтобы понять – я так и не ответила на его вопрос. Смотрю на Йена, со сжатыми челюстями натирающего дверцу шкафчика. Полагаю, мой ответ больше значения не имеет.
22

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒