Annotation 14 страница

После биржевого краха 1929 года Фейрхевены вернулись в Техас, и Франческа Брайон купила их дом на Уоберн-сквер. Фрэнки всегда считала, что Блумсбери подойдет ей больше, чем тупая манерность Риджентс-парка, и наверняка понравится завсегдатаям ее вечеринок — художникам, писателям и поэтам. Из одолжения леди Каре Фрэнки купила дом вместе с обстановкой. Бедная Кара говорила, что не выдержит, если «торгаши и кредиторы стервятниками слетятся» в ее «чудесный английский дом». «Но с картинами ни за что не расстанусь! Это мое утешение, моя душа! А Урбан говорит, живопись — единственное надежное капиталовложение в этом мире». Картины отправили в Америку. Фрэнки только радовалась, что больше не увидит портрет Пикси Фейрхевен, в котором жил призрак возлюбленной Майкла. На обоях в салоне Кары на месте портрета остался темный прямоугольник, и Фрэнки повесила туда зеркало. Лучше смотреть на себя, чем вспоминать Элизабет. Майкла Фрэнки не видела давным-давно. Она разыскала его в рыбацкой хижине на богом забытом мысе Дандженесс и догадалась, почему он не вернулся в Лондон. Причина тому не изуродованное лицо и руки, не способные держать кисть, а Элизабет. Майкл ничего не сказал, но Фрэнки и без слов поняла, что в Кенте он жил ради Элизабет. Фрэнки явилась без приглашения, и Майкл изобразил бурную радость. Он вытянулся и потяжелел — мальчик превратился в мужчину. — перебивался чуть ли не подаяниями, но бедности нисколько не стеснялся. В убогой хижине ему было вполне уютно — не хуже, чем на лондонской вилле, в замке или в пещере. Майкл мог жить где угодно — а может, свое жилище он просто не замечал. Тогда Франческа почувствовала, насколько они разные. На Майкле была одежда цвета гальки, а Фрэнки без ярких красок терялась. Она сидела за деревянным столом в своих зеленовато-синих туфлях и малиновом пальто с желтым шарфом и хотела извиниться. Фрэнки сняла перчатки, но Майкл не взял ее за руку. Он к ней даже не прикоснулся! Она уже забыла, целовались ли они когда-нибудь. Истошные вопли чаек казались чуть ли не музыкальными, словно стенание. Как же люди живут среди таких скорбных криков? Фрэнки чувствовала каждую волну, будто море плескалось под деревянным полом хижины, и страдала из-за того, что Майкл и Элизабет наверняка занимались здесь любовью. Когда они сжимали друг друга в объятиях, даже птичьи крики наверняка звучали прекрасным гимном, а не тоскливым стоном одиноких, как сейчас. Майкл приготовил чай, к которому Франческа не притронулась. Его нежности никогда не хватало, а теперь угасла и она. Он не чувствовал, что Фрэнки больно смотреть на его увечья. Она звала его в Лондон, обещала оплатить консультацию у хирурга, сказала, что студия на Фицрой-стрит до сих пор числится за ним, а у нее самой теперь два дома — в Блумсбери и в Риджентс-парке, Майкл может поселиться в любом из них или где пожелает. Майкл слушал вполуха, глядел на нее вполглаза. Ни в заботе Франчески, ни в ее деньгах он больше не нуждался. Фрэнки забыла в хижине синие лайковые перчатки, но вернуться не могла. Майкл подумает, что все подстроено, — такого унижения она не снесет.
Прошло немало времени, но незаметно для Фрэнки Майкл начал забываться. Будто ветка от дерева оторвалась. Потом рана затянулась, Фрэнки выздоровела. Да, на сердце остался рубец, но эта свобода — не скучать по нему, не надеяться на встречу — почти походила на счастье. Франческа убеждала себя, что у них все равно ничего бы не вышло. Рядом с двадцатидевятилетним мужчиной сорокалетняя вдова обречена на страдания. Она богатая, он нищий. Слава богу, они так и не стали любовниками и ей не о чем жалеть. Она сумеет его забыть. Хорошо представлять будущее и видеть в нем только себя. И когда в маленькой галерее на набережной Виктории Фрэнки увидела картину, ей почудилось, что земля уходит из-под ног. Ярко-желтая трава под хмурым зеленым небом — цвета нервные, злые. Карточка с именем художника отсутствовала, только почерк не спрячешь. Значит, Майкл снова взялся за кисть, хотя прежнее мастерство не вернулось. Стоило вспомнить его увечья, и у самой Фрэнки заболели руки. Франческа поехала на Фицрой-стрит. Она годами избегала этой улицы и сейчас не понимала, что надеется там найти. Тело трепетало, как в юности, а душу терзала досада. Какая же она слабая! После стольких лет готова открыть крышку люка и провалиться в прошлое. Наступала ночь, а окна студии до сих пор закрывали муслиновые занавески. Фрэнки выбралась из машины. За занавесками горел теплый золотой свет, и Фрэнки представила, как в зеркалах отражается пламя свечей — точно созвездия тянутся в бесконечность. Она бросилась в подъезд, взбежала по лестнице и гудящим металлическим коридором прошла к двери студии.
Заляпанные чернилами письма Тоби Шрёдера не отличались подробностями, но Элизабет радовало, что он вообще пишет. Шестнадцатилетний, он по-прежнему учился в Танбридж-Уэллс, каникулы проводил в Нью-Йорке с родителями — он звал их Ингрид и Бруно, — а выходные — в Лондоне с тетей, Фрэнки. Тоби никогда не просил, но время от времени Элизабет навещала его в Лондоне. Они встречались в кафе или в музее или отправлялись на пароме в Кью или Гринвич. Тоби радовался приездам Элизабет: им всегда было о чем поговорить. Он расспрашивал о Джордже и маленькой Кристине, которую Элизабет однажды взяла с собой; об Эдди, Рейчел и Мишке, на котором кататься уже не мог: пони шестнадцатилетнего не выдержит. В глазах Тоби, почти скрытых челкой, не было ни следа обиды. Да, много лет назад Элизабет сделала что-то нехорошее, но это было давно и неправда. Неприятный эпизод детства, который постепенно растворялся, словно Тоби смотрел на него не в тот конец телескопа. Тоби написал, что хочет увидеть пепелище Хрустального дворца в Сиднэме, пока его не разобрали на металлолом. Решили, что Тоби доедет с вокзала Виктория до Пенджа поездом, а Элизабет — из Кента на машине и будет ждать его на станции. Увидев на платформе бывшего подопечного, Элизабет едва сдержалась, чтобы не воскликнуть: «Как ты вырос! » Тоби вымахал выше нее. Она велела себе не разглядывать его лицо, которое узнавала с трудом, — еще не сложившееся, но крупное, лицо почти взрослого мужчины. Длинная светлая челка, синий шелковый шарф, твидовые брюки, оливковая кожаная куртка — куртка и брюки были чересчур велики, да и вообще Элизабет считала, что школьнику нужно быть скромнее. Впрочем, мать и тетя Тоби такой вид наверняка одобряли. Когда-то давно Элизабет сама так одевалась, но те времена миновали, оставив ее замужней дамой в безликих нарядах и шляпках, которые никто не замечает. Вместе с Тоби Элизабет прошла через парк, поднялась на вершину Сиднэм-Хилла и из-за барьера смотрела на огромный скелет из покореженного металла. Разрушенная огнем конструкция казалась почти изящной, точно груда почерневшего кружева. Каменный бюст сэра Джозефа Пэкстона задумчиво глядел в пустоту а два сфинкса охраняли лестницу в никуда. На величественных террасах и в галереях уже пробивалась трава, повсюду, насколько хватало глаз, валялись осколки зеленого стекла. Кто-то влез на пьедестал и нахлобучил мраморной нимфе каску. — Ничего себе! — изумленно пробормотал Тоби. — Тут словно бомба взорвалась! Вот так черт! Оба захихикали. — Да, ужасно, — кивнула Элизабет. — Жаль, я не видел, как все горело, — сокрушенно покачал головой Тоби, и они пошли к кафе на берегу озера. — Думаешь, война будет? — Разумеется, нет! С какой стати? — В школе болтают, что испанский конфликт расползется по всей Европе. Брата Пикока взяли водителем «скорой помощи». Если бы мог, я бы тоже воевать пошел. — Хорошо, что ты не можешь. Официантка принесла чай, и разговор ненадолго затих. — Приезжай в Кент на выходные, — предложила Элизабет. — Вы с Джорджем сто лет не виделись. Она частенько приглашала Тоби, но тот ни разу не приехал. — Угу, конечно. — Верховую езду сейчас любишь? — Не слишком. В Америке изредка катаюсь. Бруно купил лошадь для Бонни Мэй, но сестра ее до смерти боится. — Наверное, твои сестры теперь взрослые барышни. — Это они так думают. Элизабет отставила чашку и промокнула губы. — Мы с Джорджем хотим удочерить девочку, — объявила она, чуть не срываясь на писк от старания говорить нормальным голосом. Прежде Антье Эву она упоминала лишь при Джордже и невольно удивилась, как просто все звучит: захотим и удочерим. — Ничего себе. — сказал Тоби, взглянув на нее. — По-твоему, это правильно? — Ну да, а что? По-моему, это здорово. — Как твоя тетя Франческа? — после паузы спросила Элизабет, как спрашивала всегда. — Не знаю, — пожал плечами Тоби. — Я давно Фрэнки не видел. Она была в Италии, в Греции и где-то еще, вроде бы на Корсике. На следующей неделе они возвращаются. — Замечательно! Она с подругой путешествует? — Нет, замуж вышла. За Майкла Росса. Да ты его знаешь. Он жил в Кенте неподалеку от вас с Джорджем, а сейчас перебрался к Фрэнки в Блумсбери.
Телеграмма фрау Ландау сильно удивила: только уехала и снова бронирует номер с детской кроваткой на три ночи, с видом на море, и смежный люкс для миссис Мэндер на две ночи. Стаббард внес заказ в журнал регистрации. Очень в духе фрау: уверена, что для нее свободные номера всегда найдутся, как поздно ни предупреди. Свободные номера нашлись, хотя Стаббарда так и подмывало проучить строптивую особу и поселить ее в номере без вида на море. Он, впрочем, сдержался, решив, что игра не стоит свеч. О доброте своей Стаббард не пожалел. Дочь фрау Ландау оказалась маленькой феей, глянешь — и слезы умиления на глаза наворачиваются. Девочка очаровала всех. Старик Пирс поклонился и пожал лапу ее плюшевому медведю, а Истукан Сидни понимал ее с полуслова, хотя девочка разговорчивостью не отличалась. Сидни тоже слыл молчуном — наверное, потому они друг другу и приглянулись. Фрау Ландау тоже сильно удивила: высокомерная богачка превратилась в нежную любящую мать, спокойную, но явно гордую тем, что ее дочь привлекает столько внимания. Из-за малышки «Метрополь» гудел словно улей: все наперебой старались угодить Антье Ландау. Миссис Кабси отвела ее в гости к горничным, повар сварил ей ириски, а Эдит и другие девушки впали в меланхолию и не могли нормально работать. Впрочем, Стаббарда радовало, что персонал отеля перестал сплетничать и роптать по поводу и без, а фрау Ландау стала вежливой и обходительной. Она глаз с дочки не сводила, словно боялась, что Антье исчезнет, и никак не могла наглядеться. — Дети так быстро растут! — вздыхала миссис Кабси. — Оглянуться не успеешь, а они уже вылетают из гнезда. Прекрасно понимаю миссис Ландау! Вскоре приехала миссис Мэндер, и следующие два дня гостьи провели втроем. Нарядившись в сарафаны, они с утра уходили на море, а возвращались загорелые и посвежевшие. Каждый день мать заваливала малышку Антье подарками — то бумажных вертушек купит, то воздушного змея, то ведерко, то шарик. На этот раз и друг с другом женщины держались куда приветливее. Неудивительно, кто же будет ссориться и спорить при такой очаровательной крошке! «А правильно ли я поступил? » — впервые в жизни подумал Стаббард. В последний вечер фрау Ландау подошла к столу Стаббарда одна. Заплатила за оба номера, заказала такси на четыре утра. На четыре утра! От завтрака отказалась и предупредила: она заранее выставит багаж за дверь, чтобы коридорный не стучал. Фрау вручила Стаббарду конверт, который утром следовало передать миссис Мэндер. Больше фрау Ландау Стаббард не видел, она уехала до начала его смены. Ровно в девять миссис Мэндер спустилась в фойе. Малышка семенила следом, держась за ее юбку. Темные глаза девочки казались огромными. Антье озиралась, но не капризничала, а вела себя тихо и спокойно. Пирс поклонился мишке, а зардевшийся Сидни пробормотал что-то такое, от чего Антье едва не улыбнулась. Миссис Мэндер взяла ее за руку и вывела на крыльцо. Обе черными бумажными фигурками застыли на фоне яркого солнца и сияющего моря, совсем как миссис Мэндер, когда приезжала два месяца назад. Через минуту у обочины притормозил старый желтый «даймлер».
Проснувшись, Элизабет сразу увидела Антье. Значит, Карен принесла ее из своего номера и уложила на кровать. Элизабет приподнялась на локте и всмотрелась в личико спящей девочки. Дочь Майкла, такая невинная и безмятежная! Сейчас голубоватая дымка рассеется и начнется первый день ее новой жизни. За ним второй, третий, четвертый, и со временем немецкая девочка исчезнет. В четыре года потерять всех и все, даже родной язык, — испытание не из легких. За шторами светило солнце. Майкл сейчас наверняка просыпается рядом с Франческой Брайон. Элизабет встала и оделась. Когда она застегивала серьги, в зеркале появилось отражение Антье. Босая, в ночной рубашке, девочка оглядывалась по сторонам. — Mutti! — позвала она. Элизабет проворно закутала Антье в кардиган, поднесла к окну и показала на волны, женщину с собакой, лодку и голубя. — Море. Леди. Лодка. Птичка. Антье внимательно смотрела на ее губы, точно стараясь понять, как произносятся незнакомые слова. — Mo-ре. Лей-ди. Лот-ка. Птиш-ка. Попрощаться с Антье спустился чуть ли не весь персонал отеля. Мистер Стаббард вручил Элизабет плотный конверт, в котором лежали документы и письмо. Элизабет! Здесь все нужные документы. Их готовили очень тщательно, проблем возникнуть не должно. Свидетели уже расписались, вам с Джорджем осталось поставить подписи там, где я пометила. Отныне она твоя. Если начнет расспрашивать, говори, что тебе ничего не известно. Обещай, что она никогда не узнает, кто я ей. Ты не понимаешь, что сейчас творится в Германии. Пожалуйста, не пиши мне, а если придется, очень прошу, не упоминай ее. Умоляю, не рассказывай никому. Моя жизнь в твоих руках. Пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо. Карен. В документах на удочерение говорилось, что мать девочки умерла два года назад. Отец «не установлен».
— Милая, хочешь молока? Молока? — Элизабет показала на кувшин с молоком. Антье выглянула из самого грязного угла чулана, где пряталась между прессом и метлами. Малышка оделась — натянула вязаные брюки, нарядное платье с розовыми шелковыми цветочками по подолу и пальтишко. Даже сумочку свою взяла. Раскраска, цветные карандаши и ночная рубашка валялись кучей на полу. Элизабет опустилась на колени, и Антье испуганно вжалась в стену. — Она не умеет говорить, — посетовала Кристина. — Лишь повторяет за мной слова. — Что мне ей сказать? Какие слова она уже знает? — Карандаш, — ответила Кристина. — Краски. Кукла. Элизабет протянула Антье чашку с молоком, но девочка отвернулась и спрятала подбородок в бархатный воротничок платья. — Солнышко, пожалуйста, выпей! Ты же с утра ничего не ела. Антье поморщилась, словно голос Элизабет причинял ей боль. Она не любит молоко, — заявила Кристина. — Кристина, пожалуйста, поговори с ней, только ласково. Кристина взяла Антье за руку, забрала у нее сумку и бросила на пол. Потом сжала девочку в объятиях и поцеловала в щеку, да так крепко, что Антье охнула. — Осторожнее, Кристина, осторожнее! — попросила Элизабет. Кристина заглянула Антье в глаза — их носы едва не соприкоснулись — и позвала: — Антье! — Давай звать ее Элис, — предложила Элизабет. — Но ведь она Антье! — Ну, это только произносится немного иначе. Теперь ее зовут Элис, нам нужно ее приучить. Элизабет дала Кристине чашку с водой, и та поднесла ее к губам Антье. Девочка жадно выпила, пролив немного на воротник. — Кристина, отведи Элис в гостиную, — велела Элизабет. — У камина тепло, можно поиграть, а я принесу вам печенье. — На кукольных тарелочках, — попросила Кристина. — И настоящий чай. — Да, и настоящий чай. Оставь вещи Элис. Я все уберу. Девочки ушли, держась за руки, а Элизабет подняла ночную рубашку и сумочку. Внутри лежали галька и шарфик Карен.
Элис бродила по дому, открывала двери, ощупывала мебель, спускалась и поднималась по лестнице, точно постоянное движение спасало от слез. Элизабет бросала тряпку для пыли, стирку, кастрюли с кипящим супом и бежала ее искать. Элис рисовала картинки — гору, елки, двухэтажный дом, мужчину, женщину и мальчика с желтыми волосами и синими-синими глазами. Элис выбивала Элизабет из колеи, а взять себя в руки никак не получалось. Элизабет не справлялась с элементарными вещами, порой не могла даже дышать, одиночество Элис заражало и камнем давило на грудь. Они так похожи — обездоленные, ждущие того, что никогда не случится. Однажды за чаепитием для Кристининых кукол и мишки Элис, которое устроили на коврике перед камином, Элис закричала: — Mutti, Mutti, schau mir mal an! ^[23] Кристина сунула ей мишку: — Ему так грустно! — Элис, как зовут мишку? — спросила Элизабет. — Мишка? — Она ткнула пальцем в медвежонка. — Штефан, — ответила Элис, повернув игрушку к себе. Это отрешенное неземное спокойствие Элизабет видела в глазах новорожденной Кристины, прежде чем оно сменилось испуганным непониманием. В спокойствии была мудрость, смирение с превратностями судьбы и надежда, что кто-то придет и все исправит. В присутствии Кристины у Элизабет никогда не сжималось сердце и не болела душа. Либо это просто забылось, а чувство к родной дочери со временем пришло в равновесие. Любовь к Элис была старше и проще, будто всегда жила в Элизабет и ждала своего часа. 30

Если во время поездки в Хайт по магазинам удается избежать встречи с Рейчел, Элизабет вздыхает с облегчением: «Уф-ф, пронесло! » Порой Эдди вечером приезжает к Джорджу сыграть в криббидж, а вот Рейчел к Элизабет больше не заглядывает, они больше не вяжут и не штопают вместе. Если бы попросили объяснить, в чем дело, Элизабет назвала бы размолвку недоразумением: она подумала одно, Рейчел — другое. Только это неправда, правду она сказать не может, поэтому не может и помириться с подругой. Элизабет соврала так явно, что Рейчел онемела от удивления и не нашлась с ответом. Разговор был несколько месяцев назад, но до сих пор мучает Элизабет и не дает спать по ночам. Однажды утром Рейчел прибежала к ней с хозяйственной сумкой. Она дрожала то ли от волнения, то ли от расстройства, и Элизабет не на шутку перепугалась. — Рейчел, что случилось? С Эдди все в порядке? А с Верой? — Дело в тебе. Скажи, что это неправда! Скажи, что не обошлась бы так со мной! Рейчел помогала матери разбирать шкафы в бунгало и наткнулась на коробку от конфет, в которой бабушка Лидия хранила рисунки дедушки Леми. Помимо рисунков там лежали фотографии. И вот сейчас Рейчел вываливает содержимое сумки прямо на кухонный стол и из кучи конвертов и листов плотной бумаги достает карандашный портрет маленькой девочки, потом ее же акварельный портрет — девочка в чересчур длинном платье сидит в кресле. Рейчел снова роется в бумажной груде, вытаскивает конверт, а из него — два снимка. На первом та же девочка сидит на плечах у Майкла и держит его за уши, на втором — задувает свечи на торте. Рейчел раскладывает фотографии на столе. На фотографиях Элис, и Элизабет едва сдерживает улыбку. — Смотри! — требует Рейчел. — Смотри! — В темных глазах гнев мешается со страхом. Она поочередно тычет в снимки, словно Элизабет может не понять. Элизабет смотрит, но молчит. — Это я, но если не знать, то можно подумать, что Элис, — хрипло говорит Рейчел. — Она ведь дочь Майкла! Уж не знаю почему, но Карен отдала ее тебе, верно? Не ври, Элизабет, скажи правду! — Мать Элис умерла. Рейчел сверлит ее горящим взглядом. — Элис — сирота, о ее родителях почти ничего не известно. На фотографии Элизабет больше не глядит. Там Майкл, ему лет десять, не больше, а улыбка счастливая и беззаботная, Элизабет такой не видела у него ни разу. — Я имею право знать! — кричит Рейчел. — Почему она досталась тебе, а не мне? У тебя есть Кристина, Элис должна быть моей! Как противен Элизабет собственный короткий смешок! Это нервное, но выходит надменно, чуть ли не злорадно. — Побойся бога, Рейчел! Дети не паек, который распределяют всем поровну! (Как она могла сказать такое?! ) Я покажу тебе документы на удочерение, хотя, разумеется, не обязана. Хочешь, взгляни на свидетельство о рождении Элис. Ее отца никто не знает. Кажется, что Рейчел не дышит, что у нее сердце остановилось. — Я его знаю. Рейчел разворачивается и уходит. Элис и Кристина в саду, и Элизабет опрометью выбегает из дома. Девочки играют как ни в чем не бывало, а Рейчел уже след простыл.
Порой секрет зарыт так глубоко и спрятан так надежно, что его забывает даже сам хранитель. Насколько помнит Элизабет, в секрете Карен все просто и ясно. Скрывать прошлое Элис нелегко, но ради старшей сестры нужно терпеть. Однако приходят и другие мысли: «Наверное, даже хорошо, что Элис принадлежит мне одной. Какой смысл делить ее с Рейчел? Кто от этого выиграет? Рейчел — максималистка, захочет девочку для себя одной, а разве я не заслужила частичку Майкла? » Подобно всем глубоко зарытым и хорошо спрятанным вещам (за исключением золотых), со временем секрет поблек и потерял форму. Изначально он защищал Карен, теперь служит Элизабет. Наступает 1938 год — прошел год, как Элис приехала в Англию, полгода, как Рейчел обо всем догадалась. Соседи знают, что очаровательная Элис сирота, но почему добрейшие Мэндеры ее удочерили, давно никого не интересует. Секрет зарастает быльем. Холодной ноябрьской ночью он вырывается на свободу и жиреет, превращается в чудовище. Мощные челюсти мигом перемалывают вину Элизабет, а стальные копыта растаптывают обиду Рейчел. Карен и малышка Элис для него — мелкие сошки: в черном мозгу зреют далеко идущие планы. Имя чудищу — Kristallnacht, или Хрустальная ночь^[24]. Живет в Париже немецкий парень. Однажды он узнает, что депортированных из Германии евреев держат на польской границе в нечеловеческих условиях, а тех, кто отказывается выполнять приказы фюрера, уничтожают. Родные парня — польские евреи. Их выселили из дома в Ганновере и депортировали в Польшу, которой лица с немецкими паспортами совершенно не нужны. Голодные, всеми брошенные, его родители томятся на польской границе вместе с сотнями товарищей по несчастью и однажды отправляют в Париж письмо: «Помоги, сынок! » Парню всего семнадцать. Он не понимает, что уже слишком поздно. Он покупает револьвер, пули и отправляется в немецкое посольство в Париже. Он стреляет в сотрудника посольства, а в кармане прячет записку для родителей: «Прости меня, Господи! Я хотел, чтобы мой протест услышал весь мир…» Мир слышит, но решительных мер не принимает. За гибель чиновника гитлерюгенд мстит побоями — страдают не только евреи, но и немцы с семитской внешностью. По всей Германии громят и сжигают синагоги, оскверняют еврейские могилы, бьют окна и витрины еврейских магазинов, предприятий и домов. Kristallnacht, Ночь разбитых витрин. 1941

Фрэнки писала, что она, сорокашестилетняя роженица, повергла докторов в шок, а при виде Майкла они вообще дара речи лишатся. «Остерегайся Той-которая-охраняет-тюремные ворота, она решит, что ты мой младший брат, поэтому, как назовешься счастливым папочкой, сразу прячься». Старшая медсестра оценивающе взглянула на его форму, щетину и гипсовую повязку. «Пусть подумает, что это ранение! » — про себя взмолился Майкл. Когда он представился, старшая медсестра удивилась, но моментально взяла себя в руки. — Мистер Росс, ваша жена спит. Если хотите, можете взглянуть на малыша, но я советую вернуться в пять. — Старшая медсестра стояла между ним и закрытыми дверями палаты, и в смотровое окошко Майкл видел лишь ряд металлических кроватей. — Вы наверняка убедите мамочку увезти малыша в деревню. Охрана жизни и здоровья новорожденного — наш общий долг. Майкл понимал, что Фрэнки ни за что не уедет из Лондона. — Франческа говорила, что о лучшем уходе и не мечтала, — с чувством проговорил Майкл. Многочисленные подбородки старшей медсестры порозовели от удовольствия. — У вас мальчик, мистер Росс, так что браво! — подмигнула она. — Настоящее маленькое чудо, если можно так выразиться, и красавчик, весь в отца. — Старшая медсестра взглянула на часы, горизонтально лежавшие на ее внушительной груди. — Роды у нас были трудные, но мы будем рады повидаться с вами попозже. — Старшая медсестра шагнула к двери и загородила смотровое окошко крыльями форменного чепца. — Лучше возвращайтесь сюда без четверти пять, тогда войдете в палату первым. — Она наклонилась к Майклу: — Мамочкам приятно, когда новоиспеченные отцы проявляют интерес! — Без четверти пять, — отстраняясь, повторил Майкл. — Спасибо! — И быстро зашагал по коридору. — Еще раз поздравляю с первенцем, мистер Росс! — курлыкала вслед старшая медсестра. — Мальчик здоровый и красивый! Утро выдалось туманным. Майкл стоял на ступеньках больницы и гадал, чем теперь заняться. Он забыл попросить, чтоб ему показали сына. Впрочем, он и в Лондон попал по счастливой случайности — сломал ключицу (не в бою, а играя в регби), и его отправили домой. Как-то вечером на центральной площади разоренной деревни они с ребятами устроили матч. Мячом стал кусок засохшего теста, который разыскали среди руин булочной. Майкл хотел остаться во Франции: травма несерьезная, тем более числился он военным художником. Если не сражаться, он мог рисовать, если не рисовать, то готовить, но ему все равно дали месячный отпуск. Майкл-художник обладал особыми привилегиями, а Майкл-еврей вызывал особое сострадание. Многие думали, что эта война имеет для него глубоко личный смысл. Но Майкл не представлял, каким должен быть настоящий еврей, а ведь в Европе тысячи таких, как он, наказаны за то, к чему абсолютно равнодушны. Их выделили и изувечили, а его выделили и обласкали. Майкл не чувствовал себя евреем, но давно устал отрицать свою национальность. Признавая, что он еврей, Майкл выказывал верность Лемюэлю Джейкобу Роту, от которого унаследовал талант живописца. В Англии ждала записка от Фрэнки, и Майкл отправился прямиком в больницу, радуясь, что его отнюдь не геройское возвращение отступает на второй план. Увы, он опоздал: ребенок уже родился. Тактичная Фрэнки наверняка скажет, что это неважно. — мол, он все равно только и мог бы, что расхаживать по коридору и курить сигарету за сигаретой. Беременность Фрэнки стала громом среди ясного неба. Радость жены передалась и Майклу, хотя он не представлял, как они будут вместе растить детей. Война нарушила его планы, а ведь Майкл успел провести четыре успешные выставки и получить множество заказов. Фрэнки любила путешествовать, устраивать вечеринки, веселиться до утра и спать до полудня. Их совместная жизнь уже вошла в определенный ритм. Их брак стал актом веры — они оба поверили, что прошлого довольно, чтобы выстроить будущее. А может, им обоим нечего было терять. Как-то летним вечером она явилась к нему в студию, и они нежно обнимались, принимая благодарность за любовь. Сколько раз он писал Элизабет, умолял ее приехать, а потом бросал письма в камин? У Элизабет есть муж, хороший человек, он заботится о ней, и если Майкл любит ее, то видеться с ней не должен. Он надеялся, что Франческа спасет его от этих нескончаемых сердечных терзаний, и за это он будет верен и благодарен ей и никогда не оглянется назад. На свадьбе его посетило какое-то опустошенное облегчение: больше не нужно делать выбор. Некоторое время надежда и нежность к прошлому затмевали странность их положения, но постепенно оба поняли, что едва знают друг друга. Франческа до сих пор оплакивала Маккарти Брайона. Майкл тосковал по Элизабет. Фрэнки старательно добивалась счастья, и он восхищался ее мужеством и решимостью, с которой она отмахивалась от разочарований. Она знала, что он до сих пор любит Элизабет, но надеялась, что он станет прятать эту любовь. Он понимал, что следует быть довольным, и порой действительно бывал доволен. Франческа красива, умна, у них есть деньги и свобода, а теперь вот еще и сын. Время превратилось в тягучий сироп. Бродить по пустому дому в Блумсбери совершенно не хотелось, и Майкл подумывал заглянуть в любимый ресторан Фрэнки и попросить у Марко завтрак. Отцовство откладывалось до пяти вечера. Майкл вспоминал рассказы приятелей и гадал, почувствует ли, что «все изменилось», впервые взяв сына на руки. Пока он не чувствовал почти ничего. Было холодно и промозгло, даром что конец апреля. В густом тумане растворялись и доски на памятниках, и мешки с песком, разбросанные на случай внезапного обстрела. Вроде бы Лондон не изменился. По улицам двигались серые силуэты прохожих в пальто. Фары машин и ярко освещенные автобусы появлялись и снова исчезали в желтой дымке. Майкл искал ресторан, но район казался незнакомым, и он не представлял, куда идти. Люди спешили на работу, низко опустив головы. Внезапно душа Майкла всколыхнулась от радости. Он наверняка изменился! Майкл всматривался в лица прохожих, но те кутались в шарфы. «Скорее всего, среди них немало отцов, — думал он. — Интересно, они принимают меня за своего? » Потом он вдруг кое-что вспомнил и встал как вкопанный. Ему наступили на ногу, совсем рядом проехал автобус, и пассажиры равнодушно глазели в запотевшие окна. Это начало новой лжи, и она прирастет к большой лжи, выросшей между ним и Фрэнки. Новорожденный мальчик не был первенцем Майкла. Он так и не рассказал жене о дочери, потому что удобный момент ни разу не подвернулся. Зачем ее расстраивать? Малышку Антье Майкл вспоминал лишь мельком, словно полузабытый сон. Майкл стоял в дверях табачной лавки, глядя на табакерки, трубки и банки с табаком. Чтобы витрина не пострадала при артобстреле, на нее наклеили коричневую бумажную ленту, и не просто так, а в виде Тауэрского моста. Получилось очень похоже на аппликацию школьника. Зазвенел колокольчик, на улицу вышел пожилой джентльмен, спросил, что угодно Майклу, и подарил сигару. Для раненых солдат лондонцы ничего не жалели. Свет стал лимонным: за густым туманом появилось солнце, осветившее утесы разрушенных домов и пещеры строительного мусора, половик на перекладине, словно ожидающий служанку с выбивалкой, безжалостно рассеченную спальню с обоями в цветочек и халатом, так и висящим на двери в тридцати футах над землей. Неподалеку Майкл увидел веревочные ограждения, за ними — затопленный кратер, в котором утонула перевернутая машина, еще дальше — закусочную «Лайонс-корнер-хаус». Майкл апатично смотрел на чашку с чаем и почти не слышал звона посуды и шипения чайников. В душе со скрипом растворялась дверь. — Сэр, вам не нравится чай? — спросила официантка. Майкл заплатил за чай, поймал такси и поехал к станции «Лондонский мост». Ближайший поезд отменили, но, согласно расписанию на доске, следующий должен был отойти вовремя. У Майкла было целых семь часов, и перед встречей со вторым ребенком он непременно повидает первого. Ерунда, конечно, ложь в правду не превратится, и для Фрэнки ничего не изменится, но иначе Майкл не мог. «Не поздно ли? — насмешливо спросила совесть. — Думаешь, одна поездка к забытой дочери искупит все грехи? » В поезде нахлынули воспоминания, и от собственной неверности бросило в пот: Фрэнки ему только что сына родила, а он думает о жизни, которой не случилось, и о дочери, в которой воплотилась месть Артуру Ландау. Антье сейчас лет семь-восемь. Когда у нее день рождения. Майкл понятия не имел. Прежде он об этом не думал и вдруг пожалел, что не знает. Сегодня он постучится в дом Мэндеров и попросит разрешения увидеть дочь. Он ничего не скажет девочке и больше не придет, выпьет чаю, как обычный гость, и навсегда исчезнет.
Кент встретил Майкла синим небом, высокими облаками и сильным ветром. Холмы на горизонте ничуть не изменились, зато вокруг станции появились садики и одноквартирные дома из красного кирпича. Англия покрыта красным кирпичом, как сыпью. Майкл поднял воротник шинели и зашагал по дороге мимо недостроенных домов с псевдотюдоровскими фасадами и окнами со свинцовыми переплетами. Среди брошенных тачек и куч песка росли крапива и крестовник. Война нарушила все планы. За Хайтом пейзаж не изменился. Зацветали сады, запах пастбищ смешивался с вонью скотных дворов. От ритмичной ходьбы неистовый порыв, пригнавший его в Кент, постепенно растаял, и, едва за поворотом показались трубы дома Мэндеров, Майкл застыл на дороге, не в силах сдвинуться с места. Его чувство к Элизабет не притупилось. Вот в чем измена жене, а вовсе не в ребенке Карен. Над этим чувством и время не властно. К жене Майкл ничего подобного не испытывал и не испытает. Пусть это иллюзия, неосуществимая мечта, но вера в то, что такая любовь существует, давала ей право на жизнь. Элизабет. Он столько дней провел на Дандженессе и ни разу ее не поцеловал! Интересно — почему? Ему ведь хотелось, Элизабет — тоже, это ясно читалось в ее глазах. Мечта это, иллюзия или вечная любовь — сейчас разницы нет. Элизабет замужем, он женат. Сегодня началась новая жизнь, а приехав сюда, он перепутал ее со старой. Майкл решительно отвернулся от дома. Сколько раз в этой жизни ему суждено уходить от Элизабет? С моря надвигался дождь, и Майкл зашагал прочь от берега, надеясь, что быстрая ходьба приведет мысли в порядок. Он приехал сюда из-за дочери и раз уж не повидался с Антье, нужно хотя бы о ней думать. Четыре года назад в такой же ветреный день он впервые услышал о ее существовании. Они с Карен стояли на набережной Темзы, и белый лебедь помнился лучше, чем ее лицо. Будь у него тогда деньги, согласился бы он взять Антье к себе? Вскоре после той встречи он женился на Франческе и стал богат как Крез, но разве сразу после свадьбы приведешь в дом внебрачную дочь? Майкл думал, что Фрэнки захочет поставить на его прежней жизни жирный крест. Он думал, что она не хочет детей. Майкл дважды ошибся: Франческа призналась, что всегда мечтала о ребенке, и заверила, что его секреты ее не трогают, а к прошлому она не ревнует. «Майкл, мы оба родились далеко не вчера. К чему притворяться, что начинаем с чистого листа? » Было почти три — пора на станцию, к новорожденному сыну. Он проклинал глупый сентиментальный порыв, сорвавший его с места. Чего он хотел здесь добиться? Влезть в жизнь ребенка, которому он не нужен? К станции Майкл двинулся напрямик через поля Эдди и Рейчел — сколько лет они с сестрой не встречались? — и вдруг увидел девочку. Она стояла на воротах так неподвижно, что Майкл не фазу ее заметил. Девочка обернулась, откинув с лица золотисто-рыжую прядь, и посмотрела на Майкла.
Элис болела и сидела дома. Вернувшись из школы, Кристина собирала с ней пазлы, рисовала, играла в морской бой, но потом Элизабет отправила ее на прогулку — дескать, нужно же дышать свежим воздухом. После дождя небо расчистилось, в нем бледнела далекая луна. Сквозь носки и ботинки пробирал холод, и Кристина предвкушала, как сядет пить чай в уютной гостиной. От тепла защиплет нос и заболят пальцы на ногах и руках. Одной на улице неинтересно. Сперва Кристина шла по дорожке, потом добежала до почтового ящика, потом вернулась другой дорогой мимо недостроенного дома. Деревья там вырубили, землю перекопали, но сорная трава уже вовсю пробивалась. Как грустно смотреть на участок, где уже не вырастут дикие цветы! Барсуки тоже исчезнут. Наверное, они уже куда-нибудь переселились. По полю двигалось пятнистое облако — похоже, коровы. Четко Кристина не видела, потому что не надела очки. Хозяева коров — мистер и миссис Сондерс, Эдди и Рейчел, как их зовет мама. Эдди Сондерс заходит к папе играть в карты, а миссис Сондерс они с Элис однажды встретили на автобусной остановке. Она держала в руках хозяйственную сумку. Миссис Сондерс — жена фермера, но у нее изящные лодыжки, туфли на каблуках и красивая шляпка. Жаль, у мистера и миссис Сондерс нет детей, а то они с Элис дружили бы с ними. Кристина залезла на ворота и стала ждать стадо. Коровьи копыта месили грязь, скрежетали по камням, впечатывались в сырую землю, но лишь на секунду — потом след пропадал. Десятки, нет, целые сотни копыт шлепали, хлюпали, всасывались так часто и быстро, что Кристина едва успевала замечать, как исчезают следы. Коровы толкались и поднимали широкие мокрые носы, обдавая Кристину запахом жеваной травы. Кристина тоже дышала на них, гадая, пахнет ли от нее лимонным шербетом. По дороге шел солдат. Коровы тоже его заметили и понеслись, налетая друг на друга. На одной руке у солдата была толстая повязка. Смуглое лицо Кристине понравилось, хотя с одной стороной было что-то не так. Солдат остановился. Теперь его глаза были не выше Кристининых, потому что она стояла на воротах. Кристина разглядела, что на одной щеке у солдата шрам. Он внимательно рассматривал ее глаза, рот и волосы, словно что-то искал или увидел какую-то диковинку. В городах люди не представляются друг другу на улицах, но здесь, в Ромни-Марш, другие правила. Кристина решила быть вежливой. — Здравствуйте, я Кристина Мэндер. — Знаю. — отозвался солдат. Знать он не мог, но взрослые частенько говорят, что знают совершенно невероятные веши Кристина слезла с ворот, и солдат тут же стал великаном. — Немцы прострелили вам руку или сбили ваш самолет? — полюбопытствовала она. — Поэтому у вас повязка? — Нет, я просто упал. — А-а… — протянула Кристина, гадая, как быть дальше. Уходить солдат не собирался. Некоторые любят поговорить, когда им плохо, с такими нужно быть доброй и внимательной. А если у него друг погиб или сильно болит рука? Кристина уже хотела спросить, но солдат опередил ее вопросом: — Антье… Антье здорова? Имя разбудило какие-то смутные воспоминания. — Не знаю. В нашем классе таких нет. Я спрошу у сестры. Простите, я не разобрала ваше имя. Вы местный? — Кристина не раз слышала, как такие вопросы задает мама. — У тебя есть сестра? — Да, целых две. Маленькой Мод год и три месяца, а Элис восемь, как и мне. Ну, до свидания! Мне нужно домой, надеюсь, мы еще встретимся. — Что еще сказать, Кристина не придумала. Тем, кто уплывал во Францию, люди говорили: «Удачи, дружище! » — но вдруг этот раненый — офицер? — Удачи вам, сэр! — в итоге добавила она. — Спасибо! — Солдат улыбнулся и посмотрел куда-то вдаль. — Кристина, я хочу тебе кое-то подарить. — С каждым словом из его рта вылетали облачка пара, словно призраки. Кристина понимала, что нужно отказаться, но солдат уже взял ее за руку, раскрыл ладошку, вложил что-то большое и согнул ей пальцы. Потом накрыл ее руку своей, наклонился и коснулся лбом своих костяшек. Кристина ждала, чувствуя, что непонятная вещица солдату очень дорога. Наконец он отпустил ее руку и отступил на шаг. — Я слишком долго носил его с собой и теперь с удовольствием отдаю тебе. Спасибо! Разве когда дарят подарки, говорят спасибо? Разве не наоборот? Солдат уже шагал прочь, его шинель цвета земли быстро потерялась среди живых изгородей. Кристина разжала кулак. На ладони лежал медальон, темно-коричневый, как галька, и сильно помятый. Его сделали в форме сердца, а потом, наверное, на него наступили — такими глубокими были вмятины. Поэтому солдат его и отдал! Такой милый, а подарил такой уродливый подарок! Кристина бросила медальон на землю и пнула носком ботинка. — Что ты делаешь? — Кристина не заметила, как подошла Элис. Мама заставила ее надеть шапку с помпоном и повязать шарф. От нескольких свитеров, натянутых под куртку, Элис казалась неповоротливой толстухой и едва двигала руками. Ноги напоминали прутики в красных шерстяных чулках. Она наклонилась и ткнула медальон пальцем, взглянув на сестру карими, как торфяные лужи, глазами. — Что это? — Так, в поле нашла, — отмахнулась Кристина. — Если хочешь, забирай. — Спасибо. — Элис спрятала медальон в карман. — Ты знаешь девочку по имени Антье? Элис растерянно заморгала. — Так знаешь или нет? — нетерпеливо переспросила Кристина. — Ее зовут Антье. — Антье, а дальше? — А дальше ничего, просто Антье. Элис с глубокомысленным видом воздела глаза к небу. — He-а, не знаю. Что будем делать? — Скорее, а то он нас увидит! — закричала Кристина. — Кто? Где? — испуганно переспросила Элис. Вокруг не было ни души, но Кристина с визгом неслась прочь, и Элис с визгом понеслась следом. После чая Элис захотелось сыграть в крестики-нолики, и Кристина быстро забыла и медальон, и солдата. Зачем помнить о неинтересном? 1944

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 131415 16 17 Следующая ⇒