СТРОПТИВЫЙ СТУДЕНТ 1 страница

Университет — не школа,

наука — не бизнес.

Формат занятий проходил в относительно свободной форме. Студентам разрешалось делать практически что угодно, если они при этом соблюдали тишину и не нарушали учебный процесс. Данное правило не означало, что они могли запускать воздушные шарики или, собравшись в кружок, резаться в карты, однако молча, сидя на своем месте и не отвлекая аудиторию, любой из них обладал изрядной свободой действий. Теоретический курс давался для всех желающих, и слово " желающих" здесь выступало ключевым. Прослушивать его было не обязательно, как и вообще присутствовать на лекции. Экзамен все расставит по своим местам, а до тех пор любой студент сам выбирал источник своих знаний. Таким образом, кто-то смотрел на преподавателя с максимальным вниманием, записывая каждое слово, некоторые слушали в пол-уха, а иные и вовсе не вспоминали о его существовании до сигнала на перерыв.

Поведение студентов наглядно демонстрировали их ПЦА, то есть Персональные Цифровые Ассистенты. Похожие на архаичные планшеты, они отличались тем, что обладали объемным изображением и объемной же, проецируемой прямо в воздухе консолью. Это позволяло не только просматривать информацию " внутри" экрана, но и отображать ее " снаружи", оперируя ей прикосновением пальцев. То, чем занимались студенты, отражалось на ПЦА самым непосредственным образом. Кто-то вносил в учебные материалы пометки и корректировки, слушая преподавателя и одновременно записывая лекцию. На иных же экранах фигурировало нечто такое, что к обучающему процессу никак не относилось.

В отличие от лекций, семинары носили более обязательный характер. Их задания требовалось выполнять, отчего свобода студентов несколько ограничивалась. Но — только несколько. Иными словами, каждый из них по-прежнему был волен находить себе занятие по душе, однако в конце семинара предъявлял полученные результаты. Или не предъявлял, за что получал заслуженный неуд. Преподаватели никого не уговаривали и не тянули. Они не стояли над душой, не ходили за студентами как за малыми детьми и даже не отчитывали. Они просто делали свою работу. Делали на совесть, не для галочки и отчетов, а уж как к ней относиться студенты решали сами. Это был исключительно их выбор — как поступить с ресурсами, которые предлагал университет.

Такая свобода многим кружила голову, создавая иллюзию легкости обучения, однако предоставлялась не без умысла. Университет не готовил кадры из-под палки. В отличие от школы, он выпускал людей мыслящих, и мыслящих продуктивно. Другие в нем просто не тянули и не задерживались.

В школе существовало только одно мнение — мнение учителя. Она не давала знаний — она приучала слушаться того, у кого очки и указка, и слушаться беспрекословно, вне зависимости от того, что говорит этот человек. Любое свободомыслие в ней старательно пресекалось, а собственное мнение рассматривалось как вопиющее, возмутительное вольнодумство, за которое следовали всяческие наказания. Альтернативная точка зрения и высший балл в школе были в принципе не совместимы.

В университете же происходило с точностью до наоборот. Учащиеся, которые не демонстрировали движение мысли, выше тройки не получали, и в итоге частенько оставались без диплома. Как правило, те, кто заканчивал школу на отлично, в университете едва тянули на проходной балл, а то и вовсе вылетали в первую же сессию. Там спрашивали не зубрежку, там спрашивали понимание. Тот, кто привык заучивать материал, не иметь своих взглядов и мыслил навязанными шаблонами — не умел мыслить в принципе. Из них выходили идеальные исполнители чужой воли, чего в школе старательно и добивались. Это был своеобразный отбор — горнило, закалявшее самых одаренных, не желавших принимать чей-то приказ за абсолютную истину и не ломавшихся за долгие годы противостояния. Таким, и только таким открывалась дорога к высотам развития цивилизации, дававшая шанс внести туда свой вклад. Школа штамповала рабов. Университет выпускал творцов.

Свобода, однако, на поверку сама оказывалась испытанием, и испытанием весьма коварным. Лишенные школьных ограничений, многие студенты раскрепощались и пускались кто во что горазд. Они пропускали занятия, накапливали долги, манкировали учебным процессом и в итоге отсеивались, не выдержав проверки на прочность. Свобода не равнялась отсутствию всякой ответственности. Студенту и впрямь позволялось делать все, что угодно, но это означало, что свой выбор он делал сам, равно как сам и распределял свое время. Если оно посвящалось не изучению материала и практическим занятиям, а походам в бар и на футбол, то в результате они и становились не пилотами или конструкторами звездолетов, а барменами или футболистами.

Система имела свои преимущества. Преподаватели не боролись с учащимися, пытаясь сломать их и перекроить по общепринятым стандартам, а студенты сами решали, что и когда им осваивать. Университет выпускал мыслящих, самостоятельных людей, пришедших к этому не принудительно, а добровольно, и именно такие люди формировали элиту науки и освоения космоса. Однако встречались и исключения. Исключения редкие, но словно бросавшие системе вызов. Казалось, они намеренно выискивают в ней слабые места, чтобы использовать их наиболее каверзным образом. К таковым, видимо, относился Стефан Адельборг — юноша, несомненно, одаренный, только лучше бы он со своими талантами учился где-нибудь в другом месте. Во всяком случае, так считал профессор Ван Холл, не переносивший его просто на дух.

Задание было действительно сложным, отчего в аудитории стояла непривычная тишина. В ней, конечно, и так особо не шумели, но сегодня студенты проявляли особую сосредоточенность. Даже те, кто обычно не олицетворял собой образец усердия и усидчивости. Успешное выполнение задачи могло принести несколько лишних баллов на экзамене, а для многих это означало преодоление заветного проходного порога.

Профессор Ван Холл неторопливо разгуливал по рядам, пересекавшим всю аудиторию с верхнего яруса до кафедры. Промеж рядов находились небольшие секции, в каждой из которых располагалось два смежных учебных места. Любое из них представляло собой удобное кресло, похожее на кресло пилота, установленное возле высокотехнологичного стола. Стол имел собственный голографический экран и интерфейс управления, а для ПЦА в нем предусматривалось соответствующее эргономичное углубление. Персональный цифровой ассистент был не только инструментом, но электронным ядром и базой данных всей учебной деятельности студентов. Он же служил им пропуском и определял уровень доступа со всеми полагавшимися привилегиями. Подключенный к столу, он отображал процесс решения задачи, фиксируя все сопутствующие ему операции. Проходя мимо студентов, профессор Ван Холл поглядывал, что показывали их ПЦА. Ориентируясь на увиденное, он спрашивал, как обстоят дела, и давал рекомендации.

Это было необычно. Как правило, профессор никогда ничего не подсказывал. Подавая учебный материал, он позволял задавать любые вопросы и не отказывал студентам даже тогда, когда те подходили к нему в неурочное время. Вот только практических занятий это не касалось. В частности, той их части, когда учащимся надлежало продемонстрировать свои знания. Тогда Ван Холл как воды в рот набирал — мол, время помощи прошло, наступил черед действовать самостоятельно. В принципе, это считалось вполне естественным и никого не удивляло, однако сегодня он проявлял необыкновенную снисходительность. Профессор не только уделял студентам внимание, но и давал им советы по ходу решения задачи, если его об этом просили. А просили еще как! Не упуская случай, студенты вовсю пользовались расположением преподавателя, причина которого была проста. Эту самую задачу составил лично он, и он же играл роль мудрого наставника, раскрывая молодым дарованиям всю глубину своей научной мысли. Всем, кроме одного.

Рядом со Стефаном Адельборгом лицо профессора приобретало неизменно холодное выражение. Бросая взгляд на его экран, он криво усмехался и проходил дальше. Адельборг его словно бы и не замечал, ни разу не обратившись хоть с каким-нибудь вопросом. Взамен профессор платил ему тем же, не снисходя до упрямого молчуна.

Адельборг вообще был не очень-то разговорчив. Этот худощавый брюнет, чья стрижка смахивала на военную, открывал рот только тогда, когда выражал профессору свое несогласие. Да-да, выражал несогласие по поводу и без повода, словно нарочно оспаривая его точку зрения. В карих глазах Адельборга читался потаенный вызов, а его тонкие губы едва заметно кривились, не иначе как с трудом сдерживая презрение. Возможно, Ван Холлу это просто чудилось, но он стоически терпел. Во-первых, он был обязан выслушивать мнение студентов, если то подкреплялось надлежащей аргументацией. Во-вторых, именно ей Адельборг оперировал просто виртуозно, чем вызывал нараставшее раздражение. Раздражение тем, что у профессора не получалось разоблачить всю несостоятельность его рассуждений.

Адельборг напоминал назойливую муху, появлявшуюся в самый неподходящий момент, чье жужжание никак не удавалось прекратить. Ван Холлу неоднократно казалось, что он вот-вот прижмет студента в угол, опутав его сетью логических рассуждений, но всякий раз тот возмутительнейшим образом ускользал. Ускользал не физически, ретировавшись с поля ментального боя, а сквозь прореху в означенной сети. Это означало, что в поединке точек зрения победителя не выявлялось. Да, Ван Холл не проигрывал и не позволял Адельборгу одержать над собой верх, однако не выигрывал и сам, ни разу не сумев доказать, что высказывание студента не имеет научного права на существование. Казалось бы, пустяк, но только не для маститого профессора и очень известного ученого, который в принципе был обязан в таких баталиях побеждать.

Крупнолицему, умудренному сединой профессору шел девятый десяток, в то время как юнцу насчитывалось не более двадцати с чем-то лет. Их разделяли десятилетия опыта, серьезной научной работы, преподавательской деятельности и множество опубликованных трудов, среди которых один занимал особое, вписанное в историю место. И на тебе! Воображая себя невесть кем, Адельборг осмеливался противопоставлять себя Ван Холлу, завуалировано давая понять, что ни в грош его не ставит. Возможно, профессору, привыкшему почивать на лаврах, это просто чудилось, но даже если так, его эго ущемлялось едва ли меньше. Раздраженный поведением Адельборга, он мало-помалу дошел до того, что мечтал на нем отыграться, выискивая подходящий повод. И, кажется, нашел.

Задача, придуманная Ван Холлом, была одобрена научным советом университета и включена в учебную программу. Он очень гордился ее содержанием, где в простом крылось сложное, и где студент, пребывавший вроде бы в шаге от решения, внезапно осознавал всю ее скрытую глубину. Проявляя снисходительность, Ван Холл засчитывал даже неправильные ответы, если они находились в известной близости от истины. Адельборга, однако, это не касалось. Сегодня профессор рассчитывал поставить его на место и предвкушал этот момент с растущим удовольствием. Тот сам вырыл себе яму. Исходя из того, что Ван Холл наблюдал на его ПЦА, Адельборг написал какую-то ересь, не имевшую ничего общего с правильным решением. Что ж, наконец-то он получит то, что уже давно заслуживал. Ожидая конца занятия, профессор едва ли руки не потирал. Обычно преподавателям льстило, когда их студенты демонстрировали высокий уровень подготовки — ведь это характеризовало самих преподавателей, как наставников молодого поколения. Вот только сегодня Ван Холл будет радоваться не тому, сколько учащихся преуспеет. Его осчастливит исключительно обратный результат, причем результат лишь одного человека. Того, кто задачу явно не решит.

В аудитории раздался приметный металлический звук, издаваемый старинным оповестителем. Дикие, оглушающие и откровенно вульгарные звонки ушли в прошлое. О конце и начале занятий извещали специальные устройства, похожие на декоративные настенные часы. Такие имелись во всех аудиториях и рекреационных зонах. Общеуниверситетские сигналы они подавали синхронно и единовременно, однако выглядеть могли по-разному, отдавая дань свободе выбора и художественной фантазии. В частности, конкретно в этом помещении, вмещавшем поток из ста человек, оповещатель был выполнен в виде медного шарика планеты, в который механически ударяли налетавшие метеориты. Их чинный мелодичный звон возвестил о том, что время на решение задачи истекло.

Окончание занятия не означало, что студентам тут же надлежало превратиться в мартышек, вырвавшихся из зоопарка. Никто не гремел отодвигаемыми креслами, не голосил и не срывался с места как ошпаренный. Да, тишина сменилась шелестом бумаг и негромким говором, однако студенты не топотали по проходам и не выносили на своих молодецких плечах двери в коридор. Университет предполагал известные приличия и нормы поведения. Формально в нем мог учиться даже самый последний невежа, да только сама жизнь показывала, что такие в его стенах не задерживались. Отсутствие врожденной культуры сказывалось не на закрытых дверях светских раутов, недоступных без хороших манер — оно сказывалось на всем.

— Одна минута, господа, — возвестил профессор Ван Холл.

Это означало, что спустя означенный срок работы приниматься не будут. Впрочем, предупреждение носило формальный характер, ибо студенты и сами это знали. Просматривая решение, они прикасались к экранам ПЦА, закрывая его для редактирования. После этого отправка осуществлялась автоматически, а им только и оставалось ожидать вердикта преподавателя.

Обводя взглядом аудиторию, Ван Холл наблюдал, как студенты, один за другим, завершают задание, уж как там оно у них получилось. Все, кроме одного. Скосив глаза, он бросил взгляд на Адельборга, возле которого и остановился будто ненароком. Тот и не подумал ничего отправлять. Его ПЦА оказался выключенным, а сам он неторопливо перебирал в рюкзаке личные вещи. Профессор злорадно усмехнулся, жалея лишь о том, что этот студент не стал позориться, а признал поражение. Ведь именно таковым и становилась несданная работа. Увы, не так Ван Холл рассчитывал утереть ему нос. Он предпочел бы устроить показательное шоу, любезно предложив Адельборгу разобрать его ошибки. Разобрать, разумеется, у центрального экрана аудитории, где профессор станет выступать в амплуа мудрого наставника, а назойливый студент превратится в благодарного слушателя. Вот тогда бы Ван Холл основательно перемыл ему все кости, наслаждаясь каждой минутой этого упоительного процесса, ну да ладно. Вздохнув, он шагнул было дальше, однако тут же остановился. Проверяя список сдавших работу, он увидел в нем фамилию Адельборга.

Лицо профессора вытянулось. Адельборг не отправлял задание в последнюю минуту, потому что сделал это гораздо раньше. Он завершил его аж за целую четверть часа до истечения времени. Формально, удивляться тут было нечему. Выполнив работу, любой студент мог отправить ее досрочно, будучи уверен в правильности решения. В принципе, отправить даже не завершенную, если считал, что добавить ему уже нечего. Вот только сегодня никто так не поступил, даже если и сумел получить верный ответ. Никто кроме Адельборга. Это могло означать только одно — он был уверен в своей нелепице, в то время как профессор заведомо знал, насколько та далека от истины. В ином другом случае он бы, скорее всего, промолчал, но искушение оказалось слишком велико. Не выдержав, Ван Холл нарушил заведенный регламент, дав волю накопившемуся раздражению.

Заметив, что рядом нависла чья-то массивная фигура, строптивый студент вопросительно поднял глаза.

— Зря старались, господин Адельборг, — ядовито заметил Ван Холл. — Ваше решение не верно.

— Вы уже успели его изучить? — невозмутимо осведомился тот.

— И изучать нечего! — надменно бросил профессор. — Достаточно одного взгляда, чтобы определить ход ваших вычислений. Они в корне ошибочны, как если бы вас попросили рассчитать массу звезды, а вы предъявили временной запас ее ядерного топлива. Если вам поручают рассчитать сено на прокорм одной лошади, не стоит пускаться в рассуждения, скольких лошадей им вообще можно было бы прокормить. Похоже, вы не умеете решать сложные задачи, хотя явно уверены в обратном. Что ж, это послужит вам хорошим уроком.

— Благодарю за пассаж про звезды и лошадей. Я уже понял, что вы пренебрегаете количеством топлива ради некой цели. Тот факт, что оно может внезапно кончиться еще до ее достижения, вы даже не рассматриваете, хотя это в принципе способно сделать цель недостижимой. Однако вернемся к конкретике, то есть к моим якобы ошибочным вычислениям. Они не противоречат исходному условию. Если они не совпадают персонально с вашими, это не я не умею решать сложные задачи — это вы не умеете их составлять, — все так же спокойно ответил студент. — Если задача предполагает единственное решение, но имеет их более чем одно, то верным считается любое доказанное, и это не проблема ученика — это проблема экзаменатора.

Он говорил вполне ровным голосом, однако его слова прогремели как грохот ружейного выстрела. Аудитория замерла. Однокурсники были осведомлены о напряженности между Стефаном Адельборгом и рядом преподавателей. Они к ней уже попривыкли, особо не замечая их традиционных пререканий, но сейчас те превратились в вызов. Не просто вызов — настоящий удар, прозвучавший так же громко, как публичная пощечина.

Ван Холл аж задохнулся. Он уже внутренне праздновал унижение этого строптивого студента, но внезапно унизили его самого. И как! Ему, профессору Ван Холлу, прилюдно бросили в лицо, что он не умеет составлять сложные задачи!

— Вы забываетесь, господин Адельборг! — едва сдержался он, что стоило немалых усилий. — Я настоятельно рекомендую вам выбирать выражения!

— Я настоятельно рекомендую вам делать то же самое, — бесстрастно сообщил студент. — Заявлять о том, что решение неправильное, даже его не изучив — признак профессиональной некомпетентности.

— Вы понимаете, что ваши слова я могу адресовать дисциплинарной комиссии? — задрожав от ярости, осведомился профессор.

— Сделайте одолжение, — пожал плечами студент. — Полагаю, она официально установит мою правоту. Со всеми вытекающими для вас последствиями.

Аудитория затаила дыхание. Внезапный конфликт быстро разрастался, грозя вылиться в откровенный скандал. Симпатии присутствующих разделились. Вне всяких сомнений, профессор Эндрю Ван Холл был выдающимся ученым и блестящим теоретиком. Его воспитанников принимали с распростертыми объятиями как неизменно высококлассных специалистов. Вместе с тем черты его характера оставляли желать лучшего. Это был надменный, властный человек, очень не любивший, когда ему возражали. Свободы университета он воспринимал по-своему. Да, он принимал чужую точку зрения и даже поощрял ее, но только не тогда, когда она принципиально противоречила его собственной. Иными словами, если вы были сторонником альтернативной научной теории, которую не разделял профессор Ван Холл, решение учиться под его началом выглядело худшим в вашей жизни. Именно из-за этого немало студентов оказалось на стороне Стефана Адельборга. Державшийся несколько отчужденно, он ни с кем особо не общался, отчего представлялся излишне заносчивым и самоуверенным. Однокурсникам он не особо нравился, однако зазнайство именитого профессора нравилось им еще меньше, и в душе они желали ему хотя бы одного поражения. Особенно громкого и публичного.

— Вы не соображаете, что несете, — стараясь держать себя в руках, процедил Ван Холл. — Вы явно не в себе.

Ошарашенный поведением студента, он просто не нашел, что сказать, чтобы осадить зарвавшегося наглеца. Точнее, нашел, но сумел проглотить бранные слова, едва не сорвавшиеся с языка. Профессору надлежало сохранять лицо. Дело было не только в его репутации. Если он позволит себе определенные вольности, та же дисциплинарная комиссия поддержит строптивого студента, даже если признает его неправоту. Правила университета блюлись незыблемо, что и вынуждало профессора изъясняться относительно нейтрально. Оскорбления исключались, а ничего другого на ум не приходило. Взвешенным, рассудительным речам, способным показать свое неоспоримое превосходство, мешала крайняя эмоциональная нестабильность.

— Поступайте как знаете, — даже не посмотрел на него студент. — Задание сдано. Его оценка за вами.

— Ваша оценка — НУЛЬ! — теряя самообладание, вскипел Ван Холл. — Получите то, что заслужили!

Его окончательно прорвало. Не удержавшись, он ткнул пальцем в свой ПЦА, выбрал работу Стефана Адельборга и поставил минимально возможный балл, которым обычно награждали за отсутствие какого-либо решения. Даже единицу еще надо заслужить! Сигнал, тут же пиликнувший на ПЦА строптивого студента, подтвердил обновление в его табеле.

Технически, Ван Холл поступил несколько опрометчиво, позволив эмоциям взять над собой верх. Так и впрямь недолго угодить в крайне неприятную ситуацию. С другой стороны, чем он рисковал? Он был абсолютно уверен в своей правоте, а соблазн открыто поставить наглеца на место оказался непреодолимым. Что тот мог противопоставить? Только правильное решение, каковым его фантазии никак не являлись.

Выставив оценку, профессор почувствовал долгожданное удовлетворение, однако этого ему показалось мало. Он должен был закончить сонату надлежащим, бравурно гремящим аккордом.

— В следующий раз, молодой человек, вы появитесь на моем занятии только в том случае, если признаете свою неправоту! В противном случае я не желаю видеть вас в своей аудитории! — надменно отчеканил профессор. — Как знатоку прав учащихся, которые вы так любите отстаивать, вам хорошо известно, что я могу так поступить, — ехидно добавил он. — Могу запретить посещать мои занятия, если на то имеется веская причина, устранение которой происходит в надлежащем дисциплинарном порядке.

Строптивый студент ничего не ответил. Не считая нужным препираться, он подхватил свой рюкзак и удалился.

Очередная лекция профессора Ван Холла состоялась через неделю. Как обычно, аудитория была полна, не считая отдельных пустующих мест. Одно из них ожидаемо не занял Стефан Адельборг. Его однокурсники гадали, объявится он или нет. Зная характер этого упрямца, они даже устроили тотализатор. Одни поставили на то, что Адельборг переломит себя и пойдет на попятную. Профессор услышит от него то, что хочет, и инцидент будет исчерпан. Другие же сделали ставку на его неуступчивость. Мол, если Адельборг уперся, то это надолго, и в ближайшее время на занятиях Ван Холла его точно не увидят. Мнения и деньги разделились примерно поровну, ибо какой-либо иной вариант развития событий никто даже не рассматривал.

До конца перерыва оставалось меньше минуты, когда дверь в коридор открылась и в аудиторию вошел Адельборг. Ни на кого особенно не глядя, он невозмутимо прошел на свободное место, где и уселся буквально за несколько секунд до начала лекции. Многие студенты машинально посмотрели на профессора. Тот никак не отреагировал на его появление, не оставшееся незамеченным. Значит, Адельборг не нарушил запрет на посещение, а конфликт был должным образом улажен.

— Гони деньгу, — прошептал кто-то за спиной Стефана.

Послышался чей-то вздох, сопровождавшийся характерным шуршанием в бумажнике. Судя по всему, некая купюра только что сменила владельца. Пока профессор колдовал над экраном, собираясь начать свое выступление, у части аудитории шло перераспределение денежных средств.

— Эх, Стефан, и угораздило тебя явиться, — разочарованно произнес чей-то голос. — Это обошлось мне в целую сотню.

— С чего бы вдруг? — повернувшись, осведомился Адельборг.

Прямо за ним сидела Ингира — рыжеволосая девушка, с которой он поддерживал какое-никакое знакомство. Так, иногда разговаривали в кафетерии и при случае обменивались парой слов. Обладая живым и общительным характером, она выглядела его полной противоположностью, отчего было странно, что эти двое вообще общались.

— Мы держали пари. Я поставила на то, что ты не выполнишь требование Ван Холла, — надув губки, пояснила рыжуха. — Я думала, тебе гордость не позволит.

— Я и не выполнил, — пожал плечами Стефан. — Можешь требовать свои деньги назад.

Девушка часто-часто заморгала, силясь переварить услышанное. С ее точки зрения, получился некий оксюморон, вызывавший у нее когнитивный диссонанс. Другие студенты, слышавшие эти реплики, тут же навострили уши.

— Но ты же здесь! — выразительно подчеркнула Ингира.

— А должно быть как-то иначе? — невозмутимо отозвался Стефан.

Он, разумеется, прекрасно понял суть недоумения девушки, однако не подавал и виду.

— Но профессор запретил тебе появляться! Он видел, как ты вошел, и слова не сказал! — Ингира выразительно ткнула пальцем в направлении Ван Холла.

— А что он мог сказать? У него нет оснований не допускать меня до занятий, — едва заметно блеснул глазами Стефан.

Недоумение девушки возросло еще сильнее. С ее губ уже были готовы сорваться какие-то слова, когда на лице внезапно блеснуло понимание.

— Погоди! — опешила она. — Это значит… Так это ОН признал, что был неправ?!

— Ну уж не я точно, — своеобразно подтвердил Стефан.

Слушатели окаменели. Быстрее всего в себя пришли те, кто поставил на упрямство Адельборга и вроде как проиграл. Возрадовавшись внезапно открывшимся обстоятельствам, они и впрямь потребовали деньги назад. Одного из ставивших на его уступчивость такой поворот не устроил. Нет, этот вихрастый малый не отказывался от восстановления справедливости — просто сумма выигрыша была слишком велика, чтобы он расстался с ней исключительно на основе чьих-то непроверенных слов. Утверждение Адельборга требовало доказательств, и он пожелал получить их незамедлительно. Не от Стефана, разумеется, а от того, кому уж точно можно было верить.

— Извините, профессор! — поднялся вихрастый, успевший любовно пересчитать две выигранные тысячи. — Почему господин Адельборг находится в этой аудитории? Ему же запрещено посещать ваши занятия!

Вопрос застал Ван Холла врасплох. Его лицо отразило сильнейшую неприязнь. Отвечать он желанием не горел, однако и деваться ему было некуда. В принципе, любой студент имел право узнать, почему не исполняется дисциплинарное ограничение, и причиной тому служила не гласность и демократия. Такая открытость проистекала из вынужденного психологического расчета. Перед правилами университета все были равны, но кто же им станется подчиняться, если кому-то позволят их игнорировать?

— На господина Адельборга не наложено никаких запретов, — нехотя сообщил Ван Холл. — А теперь, если позволите, давайте уже начнем наше занятие.

— Стало быть, он признал, что был неправ? — не удовлетворился таким ответом вихрастый. — Прошу прощения, профессор, но это важно! Вашу задачу никто из нас полностью не решил!

Ван Холл поморщился, будто испытывал зубную боль. И кто этого настырного болвана за язык тянул?!

— Решение господина Адельборга не противоречило условию задачи, — кисло произнес он. — По правилам университета, в таком случае задача признается решенной, а господин Адельборг не может считаться неправым.

Не в силах говорить прямо, он выразился несколько иносказательно, однако суть была вполне ясна. Аудитория загудела, чем вызвала еще большее неудовольствие профессора. Он бросил на вихрастого такой взгляд, словно хотел его испепелить. Тот, однако, ничего не заметил. Усевшись на место, он был вынужден вернуть свой несостоявшийся выигрыш.

— Еще вопросы есть?! — хмуро осведомился Ван Холл. — Нет? Отлично! Итак, начнем…

Многие студенты жаждали узнать подробности. Увы, Стефан не оправдал их ожиданий. Он не торжествовал, смакуя детали, и вообще не посвящал в них всех желающих. Не изменив своей обычной манере, он не проронил ни слова, а после лекции быстро удалился. Однокурсники негодовали, возмущенные его молчаливостью, но не слишком. В конце концов, бахвальство и сплетни никого не красили, так что пенять на Стефана было как-то некрасиво и даже нелогично. Кроме того, тот удовлетворил их любопытство по-своему. Он отказался обсуждать унижение профессора, однако поделился своим интригующим решением со всеми желающими. Отправленное на несколько ПЦА, оно быстро разошлось множеством копий, чему Ван Холл ничуть не обрадовался.

Студентам не понравилось поведение Стефана, в очередной раз представшего отчужденным одиночкой, но известные претензии у них возникли и к профессору. Самые толковые быстро изучили решение Адельборга и заявили, что преподаватель был просто обязан посвятить в него всю аудиторию, уж нравится ему это или нет. Кто там из них прав — пусть выясняют сколько угодно, однако алгоритм, идея и нетривиальный подход, которые искусно использовал Адельборг, заслуживали всяческого внимания. Проигнорировав очевидно ценную работу, Ван Холл поступил очень некрасиво, если не сказать не профессионально. Это он, а не Стефан, должен был ознакомить с ней весь поток, обстоятельно разбирая каждое действие. Профессор же предпочел сделать вид, будто вообще ничего не произошло.

История быстро забывалась. В первые дни о ней судачили все кому не лень, но всего через пару недель о ней вспоминали считанные единицы. Она бы и вовсе стерлась из памяти студентов, если бы за инцидентом с Ван Холлом не последовало столкновение с Ханной Лебри. Как заведующая кафедрой, она обладала еще большим весом, чем Ван Холл, с которым ее роднили многие черты. Такая же надменная и властная, она славилась своим выдающимся умом, даром что имела степень доктора, однако не только с лучшей стороны. Ходили слухи, будто эта эгоистичная женщина способна на что угодно, чтобы добиться своего. Если теория Лебри конкурировала с чьей-либо другой, она не ограничивалась одними лишь научными аргументами. Чтобы одержать верх, в том числе для получения гранта или коммерческого финансирования, она не гнушалась и грязными методами. Открыто ее никто никогда не уличал, однако нельзя было не замечать, что при прочих равных победу всегда одерживала Лебри. И победу, прямо скажем, сокрушительную. Идеи ее оппонентов не получали дальнейшего развития и зачастую предавались полному забвению. Злые языки даже поговаривали, что она нарочно топит своих соперников, чтобы впоследствии не всплыла предпочтительность их проектов, однако дальше слухов дело не заходило.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒